ВСТУПЛЕНИЕ

Год 1876-ой стал осевым годом в развитии нации. Соединенные Штаты готовились к своему столетнему юбилею. Основным событием должна была стать грандиозная выставка в Филадельфии. За сто лет существования нации, индустриальная революция изменила лицо планеты, и возможности человека казались безграничными. Главное место в экспозиции должны были занять залы техники и искусства с образцами технологических достижений всех основных наций Земли.

Соединенные Штаты сами выросли из тринадцати аграрных британских колоний, прижатых к побережью Атлантики, в одну из ведущих мировых держав. Атлантическое и Тихоокеанские побережья были связаны железной дорогой и телеграфом. В 1876 году Александр Грэхем Белл изобрел телефон. Джон Рокфеллер организовал бизнес, который впоследствии превратился в “Стандарт-Ойл”. Эндрю Карнеги сделал Питтсбург  синонимом сталелитейной промышленности.

Нация не отставала и в искусстве. Уинслоу Хоммер, Джон Сингер Сарджент и Джеймс МакНейл Уистлер сделали американских живописцев равными их европейским коллегам. Американский стандарт в литературе был даже выше. В 1876 году Сэмюель Клеменс опубликовал  “Приключения Тома Сойера” – вечную историю об отрочестве, которая сделала  автора  гигантом американской литературы и оторвала саму литературу от ее британских корней, придав ей свой собственный, национальный характер. 

За тридцать лет после своего изобретения бейсбол стал национальной страстью, и в 1876-ом созданная пять лет назад Национальная ассоциация профессиональных бейсболистов была преобразована в Национальную лигу.

На Юге  подходили к концу горькие годы Реконструкции[1]. Большинство штатов восстановили свой суверенитет, и лишь немногие оставались под военным правлением.

Однако, не все шло гладко. Четырьмя годами ранее генерал Уиллис С. Грант – герой Гражданской войны – подавляющим числом голосов был переизбран на второй президентский срок, но тут же оказался вовлеченным в ряд громких скандалов. Сначала  дело “Credit Mobilier”[2], связанное с  высокопоставленными  чиновниками и почти разрушившее Тихоокеанскую железную дорогу, от которой нация зависела трансконтинентальным сообщением. Затем “Виски-Ринг”[3],  также связанный с высокопоставленными лицами правительства и лишившее государство  миллионов долларов годовых доходов с налога на торговлю спиртным. Администрация индейских агентств долгое время являлась национальным позором, и Конгресс начал подозревать святая святых Гранта – Военное министерство. Положение обострил один из тяжелейших в истории экономических кризисов. Тысячи были голодны и бездомны, в то время как политики набивали карманы за  счет народа.

В 1876 году нация занимала лишь треть ее современной территории. Хотя Соединенные Штаты по размерам своих владений в Северной Америке уступали место лишь Британской Империи, большая их часть состояла из  “территорий” – политкорректное слово, подразумевающее  “колонии”. Территории находились за пределами государственных границ и управлялись федеральным правительством так, как оно того желало. Хотя подразумевалось, что в конце концов все они станут полноправными штатами, территории были зависимыми владениями, жители которых обладали лишь ограниченным голосом в управлении ими и не имели никакого голоса в делах Соединенных Штатов. Общественное мнение всей нации в целом являлось основным средством воздействия на правительство, и, с молчаливой поддержки армии, жители территорий манипулировали им в своих интересах.

За исключением Техаса, Канзаса и Небраски, восточные Соединенные Штаты заканчивались на 95-ом меридиане. К западу от этой черты лежали миллионы квадратных миль территорий – Дакота, Монтана, Вайоминг, Колорадо, Индейская Территория и другие – а за ними начинались штаты Невада, Орегон и Калифорния. Так отдалены были эти территории, что заселявшие их люди часто относились к  “Штатам” так, словно жили в далекой чужеземной стране.   

Хотя Колорадо вступил в 1876-ом году в Союз, многие из оставшихся территорий оставались еще незаселенными. Большие участки запада обеих Дакот и восточной части Монтаны и Вайоминга были не исследованы, их особенности неизвестны ни одному представителю белой расы. Ученые, исследователи и чиновники знали об этих краях меньше, чем современные школьники знают о Сатурне.

Большинство из живущих в этих краях людей были кочующими общинниками, обычно называемыми американскими индейцами. Как и большинство первобытных сообществ, они были воинами. Величайшими из них являлись Тетон-Лакоты или Западные Сиу. Бесстрашные в бою, их воины, случалось, кричали:  “Сегодня хороший день для смерти!”.

Для Армии Соединенных Штатов 1876-ой стал хорошим годом для смерти, поскольку в тот год необычайно большое количество солдат погибло от рук Сиу и их союзников – 1876-ой стал худшим годом для армии со времен окончания Гражданской войны. Это был год Великой войны Сиу.

Как и большинство войн, Великая война Сиу должна была быстро разрешить ситуацию, которую обе стороны считали непереносимой. И, как и большинство войн, она создала больше проблем, чем решила – проблемы, которые продолжают тревожить совесть нации.

Сложная природа взаимоотношений белых с индейцами упрощалась во всей нашей истории. До 1960-ых белых представляли как несущих прогресс и цивилизацию, в то время как индейцы преподносились кровожадными дикарями. Потом индейцы превратились в добродетельных хранителей природы; белые – в ожесточенных разрушителей земли и окружающей среды.  В действительности ни одна из сторон не была особенно плохой или особенно хорошей. Более всего остального они просто были совсем разными. По мере того, как развитие нации вовлекало индейцев и белых во все более тесный контакт, различия между ними становились более очевидными до тех пор, пока, наконец, они не стали непримиримы.

Возможно, величайшее различие заключалось в их отношении к земле. Концепция Степных индейцев относительно частной собственности ограничивалась личной собственностью. Племенные земли находились в общинной собственности. Будучи кочевниками, существовавшими в основном за счет охоты, индейцы считали абсурдом, что кто-то может заявить об индивидуальных правах  на щедроты природы. Для белых, однако, собственность в первую очередь подразумевала владение землей, и право частной собственности на нее являлось краеугольным камнем белой цивилизации.

Земельный момент являлся ключевым в проводимой правительством индейской политике, а политика эта была далеко не благородна. Племена отказывались от своих земель, подписывая договора, значение которых они не понимали, в обмен на товары, которые часто были им просто не нужны. Поставки частенько были гораздо меньше, чем обещалось, поскольку чиновники имели обыкновение наживаться за счет индейцев. Договора нарушались. Когда индейцы бунтовали, правительство посылало войска наводить порядок.

Были на Востоке такие, особенно среди религиозных общин, кто рассматривал всю эту политику, как пародию на справедливость. Всего две недели спустя после разгрома Кастера преподобный Д. Барелл, чикагский священник, сказал своим прихожанам, что правительство само навлекло на себя беду своим историческим безразличием к индейцам, как к человеческим существам.

Однако, несмотря на свои самые лучшие намерения, религиозные общины не смогли никакой жизнеспособной альтернативы существующей политике. За семь лет до начала Великой войны Сиу правительство позволило церквам управлять западными индейскими агентствами и работать с племенами. Церкви потерпели неудачу - главным образом потому что они и не понимали, и не уважали туземную культуру. Их цель заключалась в     “спасении” индейца путем разрушения самого его существования как индейца. Их основным методом было насильственное внедрение агрокультуры в воинское общество. При этом игнорировались не только произведенные такими действиями социальные изменения, но, что более важно, тот факт, что индейские резервации часто располагались на землях, абсолютно непригодных для фермерства. Когда индейцу не удавалось перейти к тому, что миссионер или агент считал цивилизованным образом жизни, ему позволяли голодать подобно тому, как иногда заставляли голодать белых детей того времени с целью привести их к Викторианскому идеалу добродетели (помимо всего, индейцы были детьми  “Великого Отца”, как называли президента).

Помимо религиозных обществ многие жители Востока придерживались концепции  “благородного дикаря”, внедренной европейскими философами восемнадцатого века, такими как Жан-Жак Руссо и Александр Поуп. Хотя Поуп умер в 1774 году и, возможно, ни разу не видал ни одного индейца, жители восточного побережья в девятнадцатом веке тем не менее цитировали его строфу из “Опыт о Человеке”, начинавшуюся так:

Лоу, бедный индеец! чей простодушный разум

Видит Господа в облаках или слышит его в ветре.

По иронии судьбы этот пассаж также цитировался обитателями фронтира как саркастическая насмешка над восточным идеализмом. Фраза “Лоу, бедный индеец” была настолько известна, что  “Бедный Лоу”, “Мистер Лоу” или просто краткое “Лоу” стали привычным для жителей Запада жаргонными именами, обозначавшими среднего индейца. 

Слова и идеалы не изменили ситуацию в степях. Однако кажущаяся бесконечной война изменила общественное мнение, даже на Востоке. По мере того, как  потери белых увеличивались, многие граждане начали соглашаться с генералом Уильямом Текумсе Шерманом, командующим армией во время большинства индейских войн, который заметил:  “Чем больше мы убьем в этом году, тем меньше нам придется убивать в следующем, поскольку чем больше я взираю на этих индейцев, тем больше убеждаюсь в том, что их всех следует перебить или оставить как образчики своего рода нищих. Их попытки приобщиться к цивилизации просто смехотворны”. 

Шерман был разочарован – он лелеял надежду на мирное урегулирование противоречий между белыми и индейцами и видел, как эти надежды тонут в крови. Далекое от гитлеровского Конечного Решения[4], его замечание являлось наиболее экстремальным изложением глубокого противоречия – основополагающего конфликта между технологически развитым  и примитивным, племенным обществами. В подобной ситуации, когда обе стороны занимали, или желали занимать, одну и ту же территорию, менее развитое общество должно было уступить. Как сделать так, чтобы менее развитое общество уступило, но сохранило при этом свои права и целостность до тех пор, пока оно не сможет стать полностью включенным (как в итоге и должно произойти) в победившее, является вопросом, который продолжает беспокоить нации всей планеты.   

 В девятнадцатом веке, однако, правительство редко озадачивало себя заботой о правах индейцев. “Цивилизация” индейцев и вторжение белой Америки в индейские земли стали псевдо-божественной миссией. Для тех граждан, кто мог испытывать угрызения совести, чиновники из Вашингтона создали тщательно разработанные отговорки, возложив всю моральную ответственность на индейцев. При помощи войны или без нее, но захват индейских земель должен был произойти. Война просто ускорила этот процесс.

Армия Соединенных Штатов того периода очень сильно напоминала французский Иностранный легион. Большей частью она была наемной силой. Если кто-то желал завербоваться новобранцем, ему редко задавали вопросы. Почти половина всех солдат были рождены заграницей и уже успели повоевать во время национальных восстаний в Европе или колониальных войнах по всему миру. Другие были бывшими конфедератами – часто бывшими офицерами – которым согласно закону было запрещено занимать офицерские должности в армии США, но кто желал служить в ее рядах, чтобы иметь возможность заниматься единственной знакомой ему профессией. Значительное число солдат были немцами, а ирландцев в армии было такое количество, что армейские песни и анекдоты той эпохи имеют ирландский акцент.    

Офицеры отправлялись на войну с индейцами, обученные в Вест-Пойнте как сражаться с организованным и предсказуемым противником. Индейцы не были – по стандартам Вест-Пойнта – организованы и были предсказуемы лишь своей полной непредсказуемостью. Из всех старших офицеров лишь трое: Рэнальд МакКензи, Нельсон Майлс и отчасти Крук, ехали на запад, понимая, что им есть чему научиться у своих врагов. И следует отметить, что именно эти три офицера довели войну до ее успешного завершения.

Армия не понимала всех реалий войны с индейцами и  была катастрофически не подготовлена к большому конфликту. Соединенные Штаты все еще оправлялись после Гражданской войны, которая не только наложила тяжкое экономическое бремя непосредственно на правительство, но и подорвала американскую коммерцию. После первоначальной послевоенной демобилизации 1865-66 г.г. экономическая целесообразность продиктовала дальнейшие сокращения в начале 1870-х. К 1876 году армия была чуть больше, чем силы национальной полиции, ограниченная законом до максимальной численности в 25 000 солдат и офицеров. Ее основная боевая единица – полк – состояла из десяти или двенадцати рот. Теоретически в каждой роте должно было быть 100 солдат и офицеров. На практике, однако, лишь в немногих ротах было 40-50 человек личного состава. Армия, посланная на войну - которая, как надеялась администрация Гранта, должна была стать быстрой и легкой кампанией – была лишь тенью требуемых сил. Только лишь после ряда неумелых весенних наступательных операций, за которыми последовали серьезные поражения при Роузбаде и Литтл Бигхорне, Конгресс пошел привлечение к боевым действиям сил, достаточных для победы над индейцами.      

Огромной проблемой, вставшей перед армией, была местность. Хотя единичные бои охватили большую часть Небраски, Вайоминга, Монтаны и обеих Дакот, большинство боевых действий происходило в пересеченной гористой местности, простиравшейся в северо-восточном Вайоминге, юго-восточной Монтане и западной части Южной Дакоты. Главной географической чертой региона является река Миссури, которая течет на восток, а потом загибает к юго-востоку, широкой дугой охватив весь этот край на все своем пути до слияния с  Миссисипи возле Сент-Луиса. Ее тремя основными притоками является Платт на юге и Малая Миссури с Йеллоустоном на севере.         

Платт течет по широкой долине через Небраску, пока в западной части штата не разветвляется на Северный и Южный рукава. Северная Платт течет в Вайоминг, а Южная уходит в Колорадо. Малая Миссури течет из Вайоминга на северо-восток и впадает в Миссури чуть выше Бисмарка, что в Южной Дакоте.

Хотя Платт и Малая Миссури представляют собой некий интерес для истории Великой войны Сиу, большая часть событий протекает в обширном бассейне Йелоустона. Беря свое начало в Йеллоустон-Лейк в отдаленной западной части Вайоминга, река течет на северо-восток через Монтану к своему слиянию с Миссури как раз на границе Монтаны и Южной Дакоты. Притоки самого Йеллоустона зарождаются в снегах гор Бигхорн в северном Вайоминге и текут на север в Монтану, где и впадают в Йеллоустон. Если взглянуть на карту, то можно увидеть главнейшие из них – Бигхорн на западе, затем Роузбад и Танг и, на востоке, реку Паудер. Этот бассейн столь обширен, что даже эти притоки имеют свои собственные. Ручей Сумасшедшей Женщины и Малая Паудер питают Паудер и с ее водами путешествуют на север к Йеллоустону. Бигхорн питается несколькими другими реками, одну из которых называют Литтл Бигхорном.

Каждая из этих рек течет по своей собственной узкой долине, отрезанная от остальных водных путей пересеченными грядами, холмами и горами. Путешественник, следующий из одной долины в другую, должен преодолеть разделяющий их водораздел.

В самой северной части зоны боевых действий Северная тихоокеанская железная дорога доходит только до Бисмарка.  Далее войскам приходилось идти по лишь едва намеченным существующим тропам или прокладывать свои собственные. Весь путь, ведущий с востока на запад, пересечен ручьями и небольшими реками, текущими к Йеллоустону и Миссури. Чтобы помочь солдатам отважные капитаны вели свои судна верх по Миссури к неотмеченным на картах водам Йеллоустона и Бигхорна. Осенью, однако, уровень воды падал, закрывая большую часть региона для навигации. А зимой сильные снегопады частенько блокировали движение по Северной тихоокеанской железной дороге, и  шесть месяцев в году регион был полностью отрезан от всей страны.

В южном секторе зоны боевых действий железная дорога Юнион-Пасифик бежит от Омахи, что в Небраске, до Сан-Франциско через Шайен в Вайоминге. Но Юнион-Пасифик имела лишь основную линию с востока на запад без дополнительных веток, так что тот, кто ехал от Шайена на север, должен был прибегнуть к помощи лошади, фургона или собственных ног. Таким образом, пятисотмильное путешествие от Омахи до Шайена занимало двадцать четыре часа поездом, тогда как девяносто миль от Шайена до Форта Ларами в лучшем случае отнимало двое суток, если использовалась лошадь.

Идя по этой обширной и труднопроходимой стране, пехотинец обычно тащил на себе около пятидесяти фунтов снаряжения. Кавалеристы  упаковывали свое снаряжение на своих лошадей, но помимо личного снаряжения каждому кавалеристу приходилось везти от десяти до пятнадцати фунтов зерна для своего коня. В отличие от индейских пони[5] армейские лошади не могли существовать только на подножном корму и нуждались в дополнительном питании. В длительных походах, когда заканчивался запас фуража, лошади начинали выбиваться из сил, и кавалеристам частенько приходилось заканчивать кампанию пешком. Дополнительные запасы продовольствия, фуража и патронов перевозили в фургонах там, где это позволял характер местности, и на вьючных мулах там, где не могли пройти фургоны. Часто караван мулов отставал от колонны войск – проблема, в течение всей войны замедлявшая военные операции.

В 1873 году армия стандартизировала вооружение, так что солдаты во время Великой войны Сиу были вооружены двумя основными видами огнестрельного оружия:  армейским кольтом сорок пятого калибра образца 1873-го года и винтовкой  “спрингфилд” (также образца 1873-го года) в двух вариантах – дальнобойной винтовкой калибра 45-70 для пехоты и легким карабином калибра 45-55 для кавалерии. Винтовка Спрингфилда была однозарядным, перезаряжающимся с казенной части оружием, которое заряжали патронами в металлических гильзах. Она перезаряжалась быстрее, а скорострельность  была выше, чем у ее предшественников.  Дальнобойностью “спрингфилд”  в два раза превосходил многозарядные винтовки, такие как     “винчестер”, “генри” и “спенсер”. Несмотря на все эти преимущества, средний солдат был недостаточно натренирован, чтобы  извлечь из них макимальную выгоду, и многие дополняли выданное правительством вооружение другими видами оружия, купленными  на собственные деньги.

Улучшения огнестрельного оружия привели к пересмотру тактики кавалерии. Этот пересмотр, принятый в 1874-ом году, признал, что перед лицом этих вооружений классическая кавалеристская сабельная атака является актом самоубийства. Согласно новой тактике конная атака применялась только лишь для нанесения первого удара – масса и скорость лошадей вызывали среди противника замешательство и давали кавалеристу преимущество в выборе пешей позиции для дальнейшего боя. После начальной атаки кавалерийское подразделение спешивалось и образовывало стрелковую цепь. При этом  люди разбивались по четверо.  Трое с карабинами занимали место в цепи, а четвертый оставался верхом позади, удерживая под уздцы трех лошадей своих товарищей. Если в бой вступали несколько рот, как в большинстве боев Великой войны Сиу, одна рота оставалась в резерве примерно в 150 ярдах позади боевой линии.

Вооружение индейцев представляло собой коллекцию всего того, что можно было собрать при помощи обмена, захвата, воровства и всевозможными иными путями. Изучение гильз, собранных при археологических исследованиях поля боя на Литтл Бигхорне, продемонстрировало, что в том сражении индейцы пользовались по меньшей мере сорока одним видом всевозможного огнестрельного оружия. По оценкам   не менее 25-30 процентов воинов были вооружены  современными шестнадцатизарядными винчестерами и винтовками Генри. После боя они вооружились карабинами Спенсера, многие из  которых на следующий год были сданы Круку и Майлсу. Кроме огнестрельного оружия индейцы применяли традиционное вооружение, такое как луки и стрелы, топоры, томагавки и боевые дубинки.

Средний индеец почти всегда думал и действовал индивидуально, а не как составная часть более крупной боевой единицы. Стратегия, сообщения, руководство, даже численность бойцов в одном отдельно взятом месте – необходимые сведения в военной истории белой цивилизации – редко упоминались, поскольку все это не касалось большинства индейцев как самостоятельных индивидуумов.

Это основное отличие в культурном опыте – коллективный взгляд белых противопоставленный индивидуальному взгляду индейцев – искажает большинство описаний Великой войны Сиу. История признает лишь нескольких вождей, таких как Желчь и Неистовая Лошадь, игнорируя рядовых воинов, которые в реальности отвечали за успех или провал сражения. Отчасти это связано с тем, что опыт белых людей концентрируется на лидерстве. Кроме того, армия не могла признать свое поражение от тех, кто казался  просто неорганизованной и недисциплинированной толпой дикарей. Поражение легче перенести, если оно нанесено туземным Наполеоном или Александром – прирожденным военным гением, умеющим в нужный момент организовать своих воинов.

К несчастью для белого самолюбия это было не так. В северных степях вождь – а чаще группа вождей на совете – решал, какой тактики следует придерживаться в будущем сражении. Полагалось, что эта тактика будет успешно применена воинами на практике. Однако, вступив в бой, любой воин более беспокоился о своих собственных действиях и о том, что происходило рядом с ним, нежели об общем плане сражения. Они действовали исходя из своих собственных соображений.

В 1877 году, опросив многих участников боев с индейской стороны, один офицер написал следующее:

Высокое положение в этой войне отводится Неистовой Лошади и Сидящему Быку; хорошая стратегия боя и последующие мастерски проведенные отступления приписываются им, тогда как в действительности они не заслуживают больших похвал или порицаний, чем все остальные…

Несомненно, великие туземные генералы  имели место быть, но в основном это были Апачи, такие как Викторио или Кочиз – лидеры более авторитарного общества, возглавлявшие небольшие общины, над которыми они могли осуществить  контроль. У богатых, многочисленных племен северных равнин подобное лидерство было и невозможно, и нежелательно, а роль верховного вождя была в основном символической.

Индейский Наполеон или Александр отсутствуют в этой книге, потому что таковых просто не было.

Великая война Сиу отличается от других войн, которые вели Соединенные Штаты. Несмотря на тот факт, что правительство в итоге одержало победу, эту войну помнят в первую очередь благодаря разгрому Кастера при Литтл Бигхорне. Многие из ее лидеров, которых сегодня вспоминают как героев, это те, кого правительство записало в число своих врагов. И, хотя ее результат был предрешен заранее, она была длинной и кровавой.

Трагизм этой войны заключался в том, что, несмотря на все свои различия в культуре, индейцы и белые во многом были похожи. За несколькими исключениями индейцы не были ни благородными мистиками, ни дикарями. Они были людьми. В первую очередь это касается молодежи.  Думы, мечты и проблемы молодых  индейцев задевают те же струны, что думы, мечты и проблемы современной молодежи всей планеты. Многие молодые воины жили в домах своих родителей. У них имелись обязанности по дому, от исполнения которых они  пытались отвертеться. Не всегда они были послушны, если что-то отвлекало их. Они думали, что девушки соседнего лагеря более привлекательны, чем свои собственные. Они слишком поздно возвращались домой. Они попадали в неприятности. Если после боя даже малые дети кажутся слишком поглощенными скальпами и мародерством, следует помнить, что близкий к природе мир не является той самой идиллией, которую так часто нам рисуют. Это жестокая  жизнь, порождающая жестокую ответную реакцию. Тем не менее после Литтл Бигхорна в индейских лагерях не было ликования. Потери индейцев были слишком тяжелые. Они молились и скорбели.

Сам характер этой войны делает так, что трудно рассказать ее историю с точки зрения обеих сторон.  Хотя индейские первоисточники используются везде, где возможно, воспоминания, приведенные в этой книге, большей частью написаны белыми. Приняв во внимание  ярость, охватившую нацию после Литтл Бигхорна, и возвеличивание Кастера на протяжении последующих восьмидесяти лет, можно понять, почему лишь немногие индейцы рассказали о своей роли в этой войне. А когда они это делали, то часто тщательно подправляли свой рассказ в соответствии с тем, что (как им казалось) от них хотели бы услышать белые. Даже в двадцатом веке индейские участники тех событий опасались, пусть и безосновательно, возмездия со стороны правительства.