Эпиграфика чибча-муисков: история одного научного мифа

В исследовании[1] древних цивилизаций письменность — один из наиболее важных факторов, свидетельствующих о высо­ком уровне развития. Письменность входит в знаменитый список «признаков цивилизации» Гордона Чайлда^[2]. В недавнем кросс-культурном исследовании критериев выделения ранних цивили­заций Н. Н. Крадин продемонстрировал важную роль письменно­сти, как одного из показателей увеличения культурной сложности общества^[3].

Дискуссии о древних системах письма в Новом Свете обычно фокусировались на характере письменностей Мезоамерики (майя, сапотеки, миштеки, астеки и др.)^[4]. Другие же культуры оставались на периферии изучения. Между тем, под влиянием образа высоких культур национальные исторические школы других латиноамери­канских стран также пытались найти письменные традиции у иных индейских культур. Особо показательным представляется пример национальной исторической школы в Колумбии, где в течение 200 лет исследователи не оставляли надежд обнаружить и дешиф­ровать «письменность» культуры муисков.

От муисков не осталось кодексов, аналогичных кодексам майя, миштеков и др. Также в раннеколониальных источниках нет упо­минаний о том, были ли у индейцев нарративные источники. Поэ­тому в поисках муискской иероглифики исследователи обратились к эпиграфическому материалу — изображениям и знакам на кам­нях и скалах.

Первыми интерес к данному материалу проявили миссионеры и хронисты. В хронике Педро Симона «Исторические сведения о завоеваниях Западных Индий»^[5] (1625) упоминаются наскальные рисунки индейцев муиска. Когда испанцы спрашивали о происхо­ждении этих рисунков, индейцы отвечали, что их сделали не они, а их культурный герой Бочика, который кроме того научил их прясть одеяла из хлопка. И для того чтобы они не забыли, как делать ри­сунки из цветных переплетённых нитей, он оставил им «напоми­нания на камнях»^[6]. Другие же хронисты приписывали авторство рисунков не самим муискам, а их предшественникам, считая, что рисунки и петроглифы появились здесь задолго до основания пер­вых деревень муисков. Хуан Мануэль Варгас Манчука (1581-1631) упоминал, что ещё завоеватель муисков Гонсало Хименес де Кеса­да обратил внимание на «священные надписи» на скале недалеко от города Велес, но местные индейцы не могли ничего сказать ему об их происхождении: они считали, что эти рисунки появились на скалах задолго до их появления на этой земле. Таким образом, в XVI-XVII вв. испанские историографы и хронисты приписывали авторство рисунков самым древним и неизвестным им обитателям Новой Гранады, а индейцы говорили о мифологическом происхо­ждении наскальной живописи.

Самые известные памятники наскального искусства современной Колумбии — это изображения на камнях и отвесных утесах на пла­то Сабана-де-Богота (там, где испанцы застали в XVI в. поселения индейцев муиска и панче), петроглифы региона Сьерра-Невада-де-Санта-Марта (северная Колумбия, где испанцы столкнулись с ин­дейцами тайрона) и наскальные рисунки и петроглифы в долине реки Магдалена (культура Сан-Агустин, I тыс. н.э.). Наибольшее внимание изначально привлекли к себе камни с рисунками и вы­сеченными изображениями в районе Кундинамаркское плато, там, где на месте резиденции вождя муисков была построена столица Новой Гранады — Санта-Фе-де-Богота. Внимание любителей древ­ностей не случайно привлекали именно памятники данной обла­сти. Кроме того, что этот район был хорошо изучен в отличие от труднодоступных склонов Сьерра-Невада-де-Санта-Марта, а также более удалённых территорий, сама история муисков в глазах иссле­дователей заслуживала первоочередного внимания.

Ещё в конце XVIII в. креольская интеллигенция обратила вни­мание на доиспанское прошлое Новой Гранады, появились роман­тические произведения, восхвалявшие героическое сопротивление индейцев жестоким конкистадорам; описания быта и нравов индей­цев в их «золотой век», то есть до завоевания. Даже те историки-любители, которые были далеки от идеализации индейского про­шлого, отмечали высокий уровень развития автохтонного населе­ния страны, прежде всего чибча-муисков. О муисках, безусловно, было больше всего информации в хрониках, сообщениях миссио­неров и конкистадоров, их ювелирное искусство, их миф об Эль Дорадо, а значит и их богатство, выделяли их среди других абори­генов Колумбии. Креольской интеллигенции конца XVIII-XIX вв. изучение истории этого легендарного народа было необходимо для создания идеологии, национального самосознания того общества, которое уже хотело отделиться от испанской метрополии и стать независимым. Таким образом, внимание к истории, памятникам муисков было продиктовано не столько научным или околонауч­ным интересом, сколько желанием обрести легендарное прошлое и поставить их цивилизацию в один ряд с инками, майя и астеками^[7]. Но от муисков почти не сохранилось памятников монументальной архитектуры, они не ставили стелы и не высекали гигантские голо­вы. А главное — у них не было письменности, одного из главных показателей «цивилизованности».

Впервые идея о том, что наскальные рисунки на плато Сабана-де-Богота могут быть связаны с зачатками письменности, были высказаны миссионерами в XVIII в. Появление знаков на камнях объяснялось прибытием в Новый Свет апостолов, которые пы­тались создать для индейцев алфавит и обучить их грамоте. Эта идея «подтверждалась» тем, что в геометрических орнаментах, которые часто встречаются в данных наскальных рисунках, мис­сионеры легко находили изображения креста и «отпечатки ноги» Святого Фомы, по преданиям, проповедавшего в Индии. Но в то же время в церковных источниках колониального времени камни с петроглифами и пиктограммами часто упоминаются как «следы дьявола» и священники повторяли услышанные от уже крещёных индейцев легенды о том, что эти камни слуги дьявола перетащили на это место и «пометили», чтобы из них не построили церковь^[8].

Дальнейшее и более подробное описание и изучение наскаль­ного искусства индейцев Колумбии связано с именем монаха Хосе Доминго Дукесне (1748-1821). В 1795 г. Дукесне написал «Дис­сертацию о календаре муисков, посвящённую сеньору Мутису»^[9]. В ней он попытался расшифровать несколько надписей на камнях, имевших, с его точки зрения, астрономическое значение, а также доказать, что у древнего индейского народа существовали иерогли­фическая письменность и календарь. Дукесне полагал, что муиски имели представления об исчисляемых величинах и их графической передаче. О том, как в языке муисков называются цифры, писал ещё в начале XVII в. доминиканский священник фрай Бернардо де Луго в работе «Грамматика языка Нового Королевства, называемо­го Моска»^[10]. Но Доминго Дукесне выдвинул идею именно о гра­фической передаче чисел, а также астрономических явлений. Его работы были опубликованы частично в приложениях к исследова­ниям более поздних лет. Так, впервые «Диссертацию о календаре муисков» обнаружил в библиотеке и издал в 1848 г. Хоакин Акоста, один из первых историографов доиспанской истории Колумбии^[11]. «Числовые обозначения», «расшифрованные» Дукесне, были опу­бликованы в работе Александра фон Гумбольдта^[12] (уже после смер­ти самого Гумбольдта), который был знаком с автором. А в 1882 г. часть исследования Дукесне и его зарисовки были опубликованы в работе Либорио Серда «Эль Дорадо»^[13].

Многие современники, а также исследователи позднейшего вре­мени не приняли аргументацию Дукесне. Таким образом, в XIX в. сформировалось «два оппозиционных лагеря»: те историки, кото­рые использовали сочинение Дукесне как образец, даже если не­которые его положения подвергали критике (но в целом, как и он, рассматривали культуру муисков как одну из самых развитых в Новом Свете и считали, что муиски знали зачатки письменности) и те, кто, даже если и считал эту культуру развитой, не признавал сочинение Дукесне достойным цитирования, а попытки найти у муисков календарь и письменность полагал фальсификацией.

Спустя столетие колумбийский писатель Хорхе Исаакс в своей работе, посвящённой изучению индейских племён долины реки Магдалена^[14], зарисовал несколько «иероглифов или эмблем», кото­рые он нашёл на священных камнях в горах и о которых местные шаманы почти ничего не знали. Только о трёх знаках на камнях они смогли рассказать ему. Первый знак — это изображение бо­жества, второй — символ солнца, третий — вечность, а четвёртый знак связан, видимо, с представлениями индейцев о дикости, зве­рином обличии человека (он полагал, что четвёртая фигура — это получеловек, полузверь, но не просто мифологическое существо, а скорее символ, обозначающий переход от дикости и хаоса к ци­вилизации). В то же время Исаакс понимал, что данные «чтения знаков» более чем условны, и нет достоверных дополнительных источников, которые позволили бы «расшифровать» их.

Висенте Рестрепо, один из авторитетнейших исследователей индейского прошлого конца XIX в., был главным оппонентом До­минго Дукесне и тех его последователей, которые считали, что у муисков были письменность и календарь. В своих основных тру­дах «Критика работ Доминго Дукесне, посвящённых археологии»^[15] и «Индейцы Чибча до испанской конкисты»^[16] он систематизиро­вал и подверг критике всю известную на тот момент информацию о чибча-муисках. Рестрепо использовал все доступные ему виды источников (прежде всего, хроники и памятники материальной культуры).

Исследователь выступал против излишнего и надуманного вос­хваления культуры муисков, считая, что подобные суждения стро­ятся в основном на догадках и предположениях. Он акцентировал своё внимание на критике наиболее часто встречаемых заблужде­ний и ошибок. Прежде всего, эта критика была направлена про­тив работы Дукесне: Рестрепо отмечал, что «известность, которую принесло этой работе открытие многих новых сведений об этом народе, не заслужена»^[17]. Дукесне приписывал индейцам чибча использование иероглифического письма, изобретение сложной календарной системы и др., а Рестрепо полагал, что все «смелые выводы» Дукесне основаны исключительно на его богатом вообра­жении. Эту черту (по определению Рестрепо — «изобретательный метод») наследовала и «школа Дукесне». При помощи этого «мето­да», а точнее просто фантазии, исследователи пытались решить все трудности, с которыми они сталкивались. Последователи Дукесне заимствовали его ошибки и домыслы, а также порождали свои соб­ственные лишь для того, чтобы создать идеализированный образ культуры чибча-муисков. По мнению Рестрепо, главным постула­том тех, кто калькировал тексты Дукенесе, была идея о высоком уровне развития цивилизации чибча: «Превозносилась учёность их жрецов, продвинутые познания в архитектуре, особые свойства духовной и материальной культуры, способствовавшие развитию цивилизации»^[18]. Всё это Рестрепо объяснял отсутствием объектив­ного подхода и излишним романтизмом исследователей.

Поэтому необходимо было задать новое направление исследо­ваниям истории и культуры чибча и Колумбии в целом, потому как иначе история так и будет запутанной и полной домыслов. В силу высокого авторитета Висенте Рестрепо в среде колумбий­ских учёных и интеллектуалов, изучение индейского прошлого, поиски письменности и календаря муисков в конце XIX — начале XX в. потеряли актуальность.

Новые исследования, посвящённые «иероглифическому письму муисков» появились лишь в 1920-е гг. Наиболее известным сторон­ником гипотезы о наличии у муисков письменности был Мигель Триана, историк, инженер, видный колумбийский учёный первой половины XX в. В работах «Цивилизация чибча» (1924) и «Иеро­глифы чибча» (1926) он развил идеи Доминго Дукесне. Триана по­лагал, что до Конкисты вся жизнь индейцев чибча была построена на тесной связи природы и человека. Это касалось как социально­экономического устройства общества, так и духовных представле­ний и практик. Учёный, как и его предшественники, использовал сведения хронистов, но кроме того, он уделил большое внимание памятникам муисков, особенно наскальным рисункам и рисункам на камнях. Его исследование считается первым структурирован­ным описанием петроглифов Кундинамаркское Плато. Триана об­ратил внимание на различное географическое расположение петро­глифов и наскальных рисунков. По его мнению, петроглифы были распространены на территории проживания индейцев панче (кари­бов), соседей муисков, а сами муиски использовали технику ри­сунка на камне. Таким образом, местонахождение этих памятников очерчивает культурные ареалы, и по ним можно провести границу между карибами и чибча-муисками. Кроме того, Триана полагал, что петроглифы карибов по своей сути просто отображения пред­метов, в них не используются абстрактные изображения, и сами рисунки не передают мысль, не рассказывают миф, то есть не слу­жат средством передачи информации^[19]. Большее внимание автор уделили памятникам муисков. По его мнению, камни с рисунка­ми маркировали внешние и внутренние границы муискских этни­ческих групп и политических объединений, а также ставились на важных торговых путях, соединявших чибча с соседями, возможно близ мест проведения ярмарок. Это были своего рода пограничные вехи. При этом, Триана полагает, что основное содержание изобра­жений на муискских камнях и наскальных рисунков — мифологи­ческое, причём это мифологические сцены, которые несли в себе некую «этническую» информацию: рассказывали о культурном ге­рое муисков Бочике, о божественной природе власти, о переселе­ниях муисков. Основное назначение таких пограничных камней, с точки зрения Трианы, состояло в охране территории посредством обращения к духам и мифологическим существам^[20].

Триана высоко оценивал достижения цивилизации чибча-муисков и считал, что у них была письменность, но в силу слож­ности их системы письма, а также по каким-то другим причинам ко времени конкисты эта традиция была утеряна. По мнению Ми­геля Триана, письмо муисков было идеографическим или иерогли­фическим (более чётко автор высказывает эту мысль в работе 1926 г. «Иероглифы чибча»), так как индейцы уже пытались описывать при помощи знаков действия и события.

Триана был приверженцем теории диффузионизма и считал, что корни многих достижений индейских цивилизаций (монументаль­ная архитектура, письменность, календарь) следует искать в их связи с цивилизациями Старого Света. Учёный полагал, что «пись­менность» муисков, следы которой он вслед за Доминго Дукесне обнаружил на так называемом «камне Панди» («камень Панди» покрыт рисунками, выполненными охрой; находится примерно в 100 км от современной колумбийской столицы и считался «погра­ничным» между культурой муисков и панче) и других рисунках на камнях, родственна финикийскому письму. В то же время он на­ходил аналогии ему в китайской письменности^[21].

Мигель Триана основывает свои размышления о «зачатках письменности» у чибча-муисках на вариативных изображениях в наскальных рисунках лягушек и обезьян, встречающихся по­всеместно. С точки зрения Трианы, лягушка у муисков была сим­волом души и «божественного», так как была связана с водой, до­ждем и Бачуе, культурным героем-прародителем, а обезьяна — с человеческой сущностью и земной жизнью. По его мнению, изо­бражения на камнях («камень из Панди», «камни Тунха», надписи Рамирики — самые ранние из известных изображений на больших камнях, найденные на Кундинамаркском плато, в провинции Бояка, а также находящиеся в Национальном парке Факататива в одноимён­ной провинции и описанные ещё в XIX в.) следует трактовать как записи мифа о творении людей и животных, мифа о миграции муисков, а также как «пояснения» о том, как следует преподносить дары богам. Дары — это в том числе и хлопковые ткани, геометрические орнаменты на которых Триана также пытался «расшифровать».

Идеи Трианы в конце 1930-х годов развивал исследователь Дарио Росо^[22], издавший в 1938 г. «Мифологию и письменность чибча», которая была выполнена исключительно на материалах, представленных в «Цивилизации чибча». Так, например, Росо «расшифровал» надпись на знаменитом камне из заповедника Факататива, который был известен ещё с колониальных времен как «камень из Тунха». Он «обнаружил» и смог «прочитать» на нем запись “Chunsua us suza hicha” как «амулеты должны лежать здесь под землёй». Это прочтение доказывалось тем, что изображения на камне похожи на известные муискские амулеты, представленные во многих музейных коллекциях и встречающиеся в древних за­хоронениях. «Chunsua» с языка муисков переводится на испанский как “tunjos”, а значит чтение верное, раз камень был назван «ка­мень из Тунха», хотя к известному поселению Тунха не имеет ни­какого отношения и находится далеко от него. Кроме того, Росо (по образованию инженер-физик) известен тем, что «нашёл» на камне из Панди 24 буквы греческого алфавита. Мигель Триана, кстати, упоминает об этой «удивительной находке» в работе «Цивилиза­ция чибча»^[23] и считает, что греческие и финикийские буквы вполне можно найти в рисунках муисков, так как такая великая культура не могла возникнуть на пустом месте и корни её надо искать в глу­бокой древности, в «забытой цивилизации»^[24], которая дала начало всем великим культурам как Старого, так и Нового Света.

В 1938 г. вышла работа Карла Мюллера, Игнасио Борда и Хосе Урибе, посвящённая «иероглифическому письму муисков». Её ав­торы пытались доказать, что наскальное искусство Колумбии — пример процесса перехода от рисунка к письму. Согласно их кон­цепции, в наскальном искусстве индейцев Колумбии представ­лены два типа знаков: с прямой и косвенной «репрезентацией». К первому типу знаков относятся те, которые имеют символиче­ское значение (фигуры животных и людей, изображение солнца, дождя и пр.), ко второму — те знаки, которые не являются «от­ражением реальности», а представляют собой абстрактные гео­метрические символы. Данную «абстрактность» знаков, которые встречаются в петроглифах и наскальных рисунках Боготинского плато, они считали доказательством наличия у древних индейцев зачатков письменности^[25].

В работах Трианы был широко представлен иллюстративный материал. Он вслед за Либорио Серда пытался скопировать все из­вестные ему изображения на скалах и камнях, а также отдельно вынес те знаки, которые считал финикийскими по происхождению. Правда, когда в середине XX в. «камень Панди» и другие памятни­ки наскального искусства, использованные при анализе «письмен­ности муисков» в «Цивилизации чибча», были сфотографированы и прорисованы — ни следов финикийского, ни следов греческого письма исследователям обнаружить не удалось. Испанский архео­лог Перес де Баррадас, который уже в 1941 г. опубликовал книгу «Наскальное искусство в Колумбии»,^[26] заново описал все те памят­ники, которые упоминаются в работах его предшественника, но всё же не избежал некоторых ошибок при копировании, которые вслед за Трианой повторяли все исследователи наскального искусства Колумбии в середине XX в.^[27]

В 1970-е гг. Гильермо Муньос с группой археологов вновь обсле­довал все упомянутые в работах Трианы памятники, а также описал ещё множество наскальных рисунков на Кундинамаркском плато, которые до этого не были известны исследователям. При детальном изучении петроглифов и наскальных рисунков Муньос пришёл к выводу, что предположения об иероглифическом характере письма основываются на плохих прорисовках и смелых выводах^[28].

Не выдержала проверки временем и идея Мигеля Триана о кор­реляции ареалов петроглифов и наскальной живописи с этнокуль­турными группами, так как в ходе более детальных исследований региона в 80-е годы XX в. не была выявлена связь между ареалом распространения панче (карибов) и чибча-муисков. В те же годы Муньос высказал идею (поддержанную колумбийским научным сообществом) о том, что петроглифы, как и наскальные рисунки, имеют более древнее происхождение^[29]. Так что и считать авторами данных рисунков муисков XV-XVI вв., и даже их не столь дальних предков, не представляется возможным.

Муискская «письменность» как историографический фантом просуществовала более 150 лет и до сих пор цитаты из работ До­минго Дукесне, Мигеля Трианы и Дарио Росо можно встретить в популярных изданиях, несмотря на то, что поиски «иероглифов чибча» не увенчались успехом. Попытки сделать из муисков вто­рых майя или инков вышли за рамки колумбийской исторической школы, и даже единственная советская монография о древнем на­селении Боготинского плато носит «говорящее» название «Муиски: ещё одна цивилизация Древней Америки»^[30].

Однако на современном этапе изучения истории письма стано­вится ясно, что нет абсолютной корреляции между наличием пись­менности и высоким уровнем социально-политической организации общества. Последние исследования кипу показали, что данная си­стема передачи и хранения информации, построенная на совершен­но иных принципах, чем традиционные письменности, всё же пре­красно обеспечивала существование обширных андских империй (Уари, Тауантинсуйю)^[31]. Как показали работы Ю. В. Кнорозова и последующие исследования, развитая словесно-слоговая письмен­ность — кохау ронгоронго — существовала на о. Пасхи^[32], где не воз­никла государственность, а социально-политическое развитие огра­ничивалось уровнем сложного вождества^[33], аналогично муискам в XVI в.

Summary

E. S. Ostrirova

Epigraphy of Chibcha-Muisca:

The history of a scientific myth

The article deals with the historiography of a question of existence of the autochthonous hieroglyphic writing in Muisca society (Colombia) in pre-Hispanic times. For the Colombian national historiography an important milestone was the works of historians and philosophers of the XIX — early XX century, trying to confirm the status of muisca culture as high civilization, not inferior in its development to the Maya and Aztecs. Therefore the search of traces of writing became a topic of active discussion emerging national historical school. However lack of any written records, comparable with the Mexican codices, didn't allow to prove the theory of the Muisca writing. In this situation, there was Colombian scores try to look for Muisca hieroglyphs in the rock drawings interpreting them as epigraphic move.