Ещё раз к вопросу о социально-политической организации ольмекской археологической культуры

[1]

В такой важной области антропологических исследований как политогенез данные из Нового Света всегда занимали очень важное место - это второй, наряду с Древним Востоком, регион спонтан­ного, «чистого» возникновения сложной социально-политической организации. Поэтому процессы, происходившие во II -I тыс. до н. э. и приведшие к становлению первых сложных обществ, подлежат тща­тельному изучению.

Традиционная схема происхождения цивилизации в Месоамерике в доклассический или формативный период (2000 г. до н. э. - 200 г. н. э.) связана с так называемой “ольмекской проблемой”[2]. Культура ольмеков, сформировавшаяся на побережье Мексиканского залива, счита­лась «культурой-матерью», первой достигшей порога цивилизации, а затем распространившей «свет прогресса» в остальные регионы. Все другие общества получили название «ольмекоидных», возник­ших под влиянием «метрополии».

Археологические исследования в 1970-1980-е гг. существенно изменили старое понимание проблемы. Стало ясно, что сложные общества формировались параллельно в разных регионах Мезоамерики на общем культурном субстрате архаического периода. Модель «материнской культуры» стала рассматриваться как анахронизм[3]. Как отмечает Майкл Лав, «лишенные привилегированного статуса самых сложных обществ, очага высокой культуры, социумы побере­жья Мексиканского залива теперь кажутся лишь часть целой группы ранних сложных обществ, которые были объединены в единую сеть общим стилем, иконографией и символизмом» (Love 1991: 73).

Участники симпозиума “Региональные перспективы в ольмекской проблеме” в 1983 г. предложили использовать термин “ольмеки” только в узком значении: общество и археологическая культура, существовавшая на южном побережье Мексиканского залива во II - I тыс. до н. э. (Sharer, Grove 1989; Flannery, Marcus 1994: 385— 390). Именно в этом значении он будет применяться в данной работе. Для периода 1150-850 гг. до н. э., когда во многих регионах Мезоамерики распространяются схожие иконографические мотивы, будет использоваться термин “Ранний горизонт”.

Начиная с 1960-х гг. доминирующей в изучении формативных мезоамериканских обществ стала концепция вождества. Первыми, кто применил ее в мезоамериканистике были Уильям Сандерс и Барбара Прайс, а также Кент Флэннери (Sanders, Price 1968; Flannery 1968).

Наиболее распространенная типология вождеств делит их по уров­ню иерархической сложности: простые, сложные и суперсложные, или, в терминологии Р. Карнейро, простые, компаундные и консоли­дированные (Крадин 1995: 24-25; Карнейро 2000: 91-94). Простое вождество состоит из центрального поселения - резиденции вождя - и подвластных деревень. Сложное вождество объединяет под властью верховного вождя несколько простых, сохраняющих своих лидеров. Таким образом, сложное вождество имеет трехуровневую иерархию поселений. В суперсложных вождествах верховный вождь смещал правителей завоеванных областей и сажал на их место лиц по своему усмотрению, как правило своих родичей.

В современной науке существует два основных направления в из­учении вождеств (Beliaev, Bondarenko, Korotaev 2001). Первое восхо­дит к Э. Сервису, введшему это понятие в широкий научный оборот. Сервис делал акцент на ранговой природе вождества (Service 1962). М. Фрид считал термин “ранжированное общество” более точ­ным, чем “вождество” (Fried 1967: 109-129). В таком плане основной характеристикой вождеств является социальная стратификация и связанные с ней феномены. Второе направление базируется на ра­ботах К. Оберга и Р. Карнейро и рассматривает вождества с точки зрения политической организации. Карнейро, основываясь на идеях Оберга, определяет вождество как “автономное политическое образование, объединяющее несколько деревень под постоянным кон­тролем верховного вождя” (Carneiro 1981: 45). Критикуя первый под­ход, он отмечает, что ранги возникают как результат формирования иерархической политической структуры во главе с наследственными вождями (Carneiro 1998: 20). Принимая в целом точку зрения Карнейро, тем не менее, следует отметить, что поселенческая иерархия не является единственным археологическим индикатором вождеств. Необходимо комплексно рассматривать всю структуру поселенче­ской организации, включая микроуровень (отдельные комплексы внутри поселений) и мезоуровень (структура поселений целиком).

В археологии Нового Света одним из важнейших критериев фор­мирования сложной социально-политической организации является монументальная архитектура. Один из классиков доколумбовой архе­ологии Гордон Уилли в 1964 г. писал: “... несомненно, организация доколумбовых обществ значительно варьировалась во времени и про­странстве, но появление площадей, храмов и других общественных построек в любой локальной или региональной мезоамериканской культурной последовательности является наиболее существенным моментом для того, чтобы постулировать начало изменений, которые вели от относительно недифференцированного к относительно высоко дифференцированному обществу” (Willey, Ekholm, Millón 1964: 489). Даже простые вождества Больших Антильских островов (Александренков 1976: 148-160) оставили после себя ряд церемониальных па­мятников, таких как площадки для игры в мяч на Пуэрто-Рико и Кубе, а также найденная в Сан-Хуан-де-Магуана мощеная камнем площадка с вертикально установленным блоком (Там же: 62).

При этом, однако, следует принимать во внимание, что монумен­тальные сооружения появляются достаточно рано и необязательно связаны с существованием надлокальной организации[4]. Как правило, это святилища, строившиеся силами нескольких групп и служившие культовыми центрами прилегающей округи. В Америке хорошо из­вестные примеры такого типа сооружений - это маунды домиссиссипского времени на Юго-Востоке США.

Оптимальным в реконструкции вождеств является привлечение археологических материалов, характеризующих все стороны его со­циально-экономической, политической и идеологической органи­зации. Классическим примером подобного исследования является статья К. Пиблза и С. Кус, посвященная Маундвиллю - одному из миссиссиппских вождеств Юго-Востока США (Peebles, Kus 1977). Авторы использовали для характеристики общества Маундвилля следующие критерии: 1) различия в погребениях; 2) поселенческая организация; 3) характер ремесленного производства; 4) организа­ция торговли.

Новые археологические проекты 1980-2000-х годов, проводив­шиеся в таких ольмекских центрах как Сан-Лоренсо, JIa-Венте, Трес-Сапотес, Лагуна-де-Лос-Серрос, а также в окружающих их по­селениях обогатили мезоамериканистику богатейшим фактическим материалом, который потребовал нового осмысления (Cyphers 1994; 1997а; 1997b; Gonsalez Lauck 1994; Pool 2003; 2007; Pool et al. 2010; Symomnds, Lunagomez 1997; Symonds, Cyphers, Lunagomez 2002; Wendt 2005; 2010 и др.). Результатом стала последняя дискуссия по “ольмекской проблеме”, развернувшаяся на страницах журналов Science, Latin American Antiquity и Proceedings of National Academy of Science в 2005-2006 гг. (Blomster, Neff and Glascock 2005; Stoltman et al. 2005; Flannery et al. 2005; Neff et al. 2006a; Sharer et al. 2006; Neff et al. 2006b). К удивлению археологической общественности, она показала, что дискутирующие стороны настолько же далеки от взаимопонимания как и несколько десятилетий назад. Начавшись как обсуждение вопросов методики и техники анализа керамики, в которой Дж. Бломстер, Г. Нефф и М. Глазкок отстаивали преиму­щества метода нейтронной активации, в то время как Дж. Столтманн, Дж. Маркус, К. Флэннери и др. считали более релевантным петрографический анализ, она закончилась очередным разделением мезоамериканской археологии на два лагеря. В первом из них, про­должающем считать, что социальная эволюция в формативной Мезоамерике шла параллельными путями в различных регионах оказа­лись К. Флэннери, Дж. Маркус, Р. Шэрер, Э. Балкански, Г. Фейнман, Д. Гроув, Т. Дуглас Прайс, Э. Редмонд, Ч. Спенсер, Дж. Йегер и др. Во второй вошли специалисты по нейтронному анализу Г. Нефф, М. Глазкок, Р. Бишоп, а также археологи Дж. Бломстер, Э. Сайферс, А. Джойс, С. Хаустон, М. Винтер, Дж. Каугилл, М. Ко, Р. Дил и др. Несмотря на постоянные заверения последних, что они не намере­ны возвращаться к старой дихотомии “материнская культура” - “се­стринская культура”, заключительный раздел их последней статьи посвящен уже не керамике, а свидетельствам более высокого уров­ня социально-политического развития Сан-Лоренсо по сравнению с другими мезоамериканскими обществами. В заключении авторы за­являют, что “гипотеза, что Сан-Лоренсо во много раз больше и более сложно организован, чем Сан-Хосе-Моготе, может быть проверена. Если этот паттерн, основанный на последних работах Сайферс, вы­держит дальнейшую проверку, это поставит под сомнение верность утверждений, что раннеформативная Мезоамерика была покрыта примерно равными вождествами” (Neff et al. 2006b: 116). Фактиче­ски это возрождение теории “первого государства Мезоамерики” на новом уровне, о чем прямо заявил американский археолог Дж. Кларк в одноименной статье (Clark 2007).

Колыбель ольмекской культуры - побережье Мексиканского за­лива (“Ольман”) - является составной частью более широкого ареала, обозначаемого как Юго-Восточная Мезоамерика, который включает территорию ряда современных мексиканских штатов (юг Веракру­са, Табаско, Чиапас, Кампече, Юкатан, Кинтана-Роо), Гватемалу, Белиз, Гондурас и Сальвадор. В начале раннеформативного периода Мезоамерика была поделена между двумя большими культурными традициями: “горной”, распространенной в Центральной и Западной Мезоамерике, и “равнинной”, охватывавшей Юго-восточную Мезоамерику. Для первой характерны посуда красно-желтых тонов (кув­шины, чаши и бутыли), а для второй - текомате (кувшины без горла) с двуцветным ангобом или с желобчатым или сетчатым орнаментом (Flannery, Marcus 1994; 2000: 8-9, 10-11; Marcus, Flannery 1996: 89).

Ольман представляет собой прибрежную равнину, разрезанную текущими меридионально реками Тонала, Коацакоалькос и Папалоапан. Бассейн каждой из этих рек образует особый физико-географический регион, которые можно обозначить как Восточный Ольман, Центральный Ольман и Западный Ольман. Отдельно следует выде­лить горный массив Тустла, бывший очагом вулканической актив­ности.

Первые следы обитания на побережье Мексиканского залива от­носятся к позднеархаическому времени (VI-IV тыс. до н.э.). Уже в конце VI тыс. до н.э. население низовий реки Тонала возделывало кукурузу и маниок (Pope et al. 2001), а в конце III тыс. до н.э. возде­лывало подсолнечник (Lentz et al. 2001). В горах Тустла первые сви­детельства присутствия пыльцы маиса и флоры, связанной с началом агрикультуры, датируются временем не позднее первой четверти III тыс. до н.э.[5], однако к концу III тыс. до н.э. свидетельства следы исчезают вплоть до VII в. до н.э. (Goman, Byrne 1998: 85-86). Однако вплоть до рубежа II—I тыс. до н.э. продукты земледелия не состав­ляли большую часть диеты, наряду с ними активно использовались речные и морские ресурсы.

Непрерывная последовательность поселения прослеживается в восточной части ольмекского ареала, в районе Лa-Венты, начиная с конца IV тыс. до н.э. Первые поселенцы освоили экологические зоны речных эстуариев и создали комплексную экономику с исполь­зованием земледелия (маис, дававший три урожая в год, бобы, аво­кадо), морских и речных ресурсов. Первые поселения представляли собой небольшие деревни в орошаемых зонах. В раннеформативной последовательности выделяются несколько фаз: ранний Бари 1 (3100-2650 до н. э.), ранний Бари 2 (2650-2200 до н. э.), ранний Бари 3 (2200-1450 до н.э.) и поздний Бари (1450—1150 до н. э.) (Rust 1992; 2008). В конце фазы ранний Бари 3, начиная приблизительно с 1750 до н.э. население в районе Ла-Венты сокращается в связи с на­ступлением болот.

Напротив, в Центральном Ольмане, в долине реки Коацакоалькос этот период является временем бурного роста. В Сан-Лоренсо наибо­лее ранние слои относятся к фазам Охочи (1750-1550 до н. э.), Бахио (1550-1450/1400 до н. э.) и Чичаррас (1450/1400-1400/1300 до н. э.). Ранние раскопки Ко и Дила (Сое, Diehl 1981) определили керамиче­скую хронологию, однако не дали достаточно материала для анализа социальной организации общества Сан-Лоренсо этого времени. Ра­боты 1990-х гг., в особенности региональные обследования Р. Лунагомеса, С. Саймондс и Дж. Борстейна позволяют сделать вывод, что формирования сложной социально-политической организации при­ходится на первую половину II тыс. до н.э.

Использование данных по поселенческой археологии района Сан-Лоренсо, охватывающего около 450 кв. км, осложняется спец­ификой их публикации. Во-первых, в своей последней монографии Саймондс, Лунагомес и Сайферс не различают фазы Охочи, Бахио и Чичаррас, объединяя их в этап Охочи-Бахио (Symonds, Cyphers, Lunagomez 2002). Судя по всему, реконструируемая ими картина от­носится уже к середине II тыс. до н.э. (Бахио / Чичаррас).

Во-вторых, они подменяют иерархию поселений типологией. За­документированные 105 памятников они подразделяют на 5 типов: 1) изолированные земляные насыпи (islotes) - 54: 2) маленькие по­селки - 22; 3) средние поселки - 19; 4) маленькие деревни - 9; 5) средняя деревня - 1. При этом никаких данных по площади и воз­можной численности населения первых двух типов, составляющих вместе почти три четверти памятников (76 из 105) нет (Ibid: 57, Tabla 4.4), поэтому их использования для анализа поселенческой иерархии не­возможно. Из оставшихся 29 поселений верхний уровень занимает Сан-Лоренсо, площадь которого оценивается минимум в 20 га (а воз­можно и больше), а население - в 180 человек. Уже только численное соотношение маленьких деревень и средних поселков (9 и 19 соот­ветственно) не дает оснований считать их двумя разными уровнями поселенческой иерархии. Анализ их пространственного распреде­ления также не показывает концентрации средних поселков вокруг маленьких деревень. Общая численность населения в исследованном районе составляла по приблизительным оценкам около 1000 человек (Ibid: 56).

Таким образом, поселенческая иерархия вокруг Сан-Лоренсо к 1500-1400 гг. до н.э., по-видимому, состояла из двух уровней: 1) Сан-Лоренсо; 2) деревни и поселки. Изолированные земляные на­сыпи, в основном концентрирующиеся в непосредственной округе Сан-Лоренсо, очевидно, представляли собой остатки сезонно ис­пользовавшихся построек, возможно, связанных с эксплуатацией ал­лювиальных почв.

Аналогичная поселенческая система существовала на запад от Сан-Лоренсо, в долине реки Эль-Хулие. На заключительном этапе периода Охочи-Бахио-Чичаррас здесь существовало 6 поселений, группирующихся вокруг крупного памятника Эстеро-Рабон (Borstein 2001: 151-157). Часть поселений, видимо, находилась за пределами исследованной зоны. Площадь самого Эстеро-Рабона Дж. Борстейн оценивает в 50-60 га, что в три раза больше, чем Сан-Лоренсо (хотя следует принимать во внимание, что площадь последнего в 20 га это минимальная оценка).

Хотя поселенческой иерархией свидетельства формирования надобщинных социально-политических структур пока ограничивают­ся, синхронность сложения двухуровневых территориально-поли­тических образований в Центральном Ольмане и на тихоокеанском побережье Чьяпаса (культура мокайя), а также их последующая история позволяет говорить о них как о простых вождествах. Сви­детельства ритуальной активности происходят из Эль-Манати - па­мятника, расположенного к востоку от Сан-Лоренсо. Это источник пресной воды, который на протяжении 600 лет (1700-1100 до н.э.) использовался как место принесения жертв. Найденные артефак­ты включали деревянные скульптуры, полированные топоры-кель­ты и бусины из жада, резиновые мячи, керамику (Ortiz, Rodriguez 1999). На этапе Манати А (около 1700-1500 до н.э.) приношения бросались в источник без какого-либо определенного порядка, фор­мализация начинается с фазы Манати В (около 1500-1400 до н.э.). Другой культовый раннеольмекский памятник - Ла-Мерсед - также демонстрирует формализацию ритуала начиная с середины II тыс. до н.э. Несколько сот кельтов из серпентина были заложены начиная с 1510-1380 гг. до н.э. (Pool 2007: 97) Такое количество импортных объектов, принесенных в жертву единовременно, свидетельствует о начале концентрации ресурсов в руках элиты.

В Восточном Ольмане между 1450 и 1150 гг. до н. э. произошло сильное наводнение, нарушившее старую систему расселения, что, вероятно, привело к возвышению Ла-Венты (Rust, Sharer 1988). В то же время четких свидетельств сложения социального ранжирования и формирования надобщинных политических структур в районе Ла- Венты нет. Из четырех поселений размерами выделяются Исла-Алор и Сан-Андрес, однако раскопки домохозяйств в Исла-Алор не вы­явили ни престижной керамики, ни наличия импортных материалов (Rust 2008: 1416-1417).

С быстрой эволюцией первых ольмекских вождеств связан расцвет Сан-Лоренсо. На протяжении одноименной фазы (1400/1300 - 1000 до н.э.) он превратился в крупнейший центр во всей Мезоамерике. Именно материалы этого периода используются в качестве аргумен­тов в дискуссии о характере социально-политической организации ольмекского общества.

Богатейшая материальная культура Сан-Лоренсо, включающая многочисленные изделия из привозных материалов (жад, ильменит, пирит, обсидиан и др.), изящная орнаментированная керамика и об­ширный корпус каменной скульптуры не оставляют сомнений в вы­соком уровне социальной сложности общества Сан-Лоренсо. Одна­ко ключевые вопросы об уровне политической сложности остаются предметом дискуссии.

Одной из причин этой дискуссии является отмеченный выше специфический формат публикации поселенческих данных, что было отмечено как Ч. Спенсером и Э. Редмонд (Spencer, Redmond 2004), так и их оппонентом Дж. Кларком (Clark 2007). Приводимые С. Саймондс и Р. Лунагомесом данные по площади поселений не раз­биты по временным периодам. Учитывая мощный постклассический компонент (фаза Вилья-Альта, 900-1100 гг. н.э.), который представ­лен даже шире, чем ольмекский, эти оценки затруднительно исполь­зовать для построения поселенческой иерархии.

Дж. Кларк предпринял попытку откалибровать данные Саймондс и Лунагомеса и определить площадь раннеформативных компонен­тов в многокомпонентных памятниках. На этом основании он вы­делил три административных уровня над локальными деревнями и общинами (Clark 2007: 17-19, 44-46). Однако на составленной им гистограмме (Ibid: 19, Fig. 2.6) отмечается 5 пиков, которые должны были бы соответствовать 5 уровням поселенческой иерархии. При­чиной такого распределения является включение Кларком 127 место­нахождений, классифицированных как “изолированные земляные насыпи” и “маленькие поселки”, по которым, как и в случае с преды­дущим периодом, данные о площади отсутствуют. Кроме того, не­которые поселения Кларк создал “аналитически” из расположенных недалеко друг от друга местонахождений.

Четыре поселенческих типа Саймондс и Лунагомеса (“изолиро­ванная земляная насыпь”, “маленький поселок”, “средний поселок” и “маленькая деревня”) Кларк объединил в одну категорию “малых местонахождений” (Ibid: 44). Между тем именно на них приходится три пика на его гистограмме. Если же считать их нерелевантными, пика остается всего два: Сан-Лоренсо и поселения второго и третьего уровня.

Более ранние публикации проекта Сан-Лоренсо давали основания реконструировать трехуровневую поселенческую иерархию. Первый уровень представлен Сан-Лоренсо. Второй уровень - четыре посе­ления с террасами и площадью до 25 га (Symonds, Lunagomez 1997: 122-124), которые располагались на возвышенностях примерно на одинаковом расстоянии друг от друга. Третий уровень составляют многочисленные деревушки и изолированные домохозяйства (Ibid: Fig. 5.4). Однако в последующих публикациях размеры поселений второго уровня существенно увеличены: так, Лома-дель-Сапоте те­перь оценивается в 400 га.

Второй ключевой аргумент сторонников теории ольмекской го­сударственности — размеры Сан-Лоренсо. Его площадь определяется по-разному: 52,9 га (Marcus 1976: 85), 300 га (Cyphers 1994: 63) и даже 690 га (Cyphers 1997: 272). Последняя цифра особенно активно использовалась в дискуссии 2005-2006 гг. Однако в итоговой моно­графии Саймондс, Сайферс и Лунагомес дают цифру 500 га с при­близительным населением 3500-7500 человек (Symonds, Cyphers, Lunagomez 2002: 57, Tabla 4.4,). Серия шурфов, заложенных на пери­ферии, подтвердила наличие раннеформативного культурного слоя в ассоциации с зафиксированным ранее подъемным материалом (Ibid: 66-68).

Однако более детальное знакомство с методикой исследования показывает, что площадь в 500 га, по-видимому, представляет собой искусственную конструкцию. Эта площадь образована тремя зона­ми: 1) центральный сектор (около 50 га, группы построек отстоят друг от друга на 25-50 м); 2) террасы по склонам плато (около 200 га, группы построек отстоят друг от друга на 100-150 м); 3) периферия (около 250 га, группы построек отстоят друг от друга на 200 м). В поселенческой археологии Оахаки и Центральной Мексики груп­пы построек, отстоящие друг от друга более, чем на 100 м, считаются отдельными местонахождениями, соответственно для корректного сравнения ольмекских поселенческих данных с данными из горной Мезоамерики, площадь Сан-Лоренсо надо уменьшить вдвое. Однако даже в этом случае он остается крупнейшим известным раннефомативным центром в Мезоамерике.

Однако Сан-Лоренсо разительно отличается от более поздних мезоамериканских отсутствием монументальной архитектуры. Хотя на вершине плато располагался традиционный архитектурный! ком­плекс из площади и искусственных земляных холмов, исследования показали, что они датируются среднеформативным временем (Сое, 12

Diehl 1980). В связи с этим была выдвинута гипотеза, что все плато представляло собой искусственную постройку, которая, по мнению Майкла Ко, имела форму “летящей птицы” (Сое 1968:44; Diehl 1981:75). Это широко распространившаяся идея была опровергнута раскопка­ми 1990-х гг. Плато оказалось естественным, хотя его склоны дей­ствительно были модифицированы, чтобы создать многочисленные жилые террасы.

Все высокостатусные постройки, обнаруженные на городище в 1990-е гг., располагались на невысоких, не более 2 м, платформах. Самой важной из них был так называемый “Красный дворец”. Это было большое длинное здание со стенами из утрамбованной земли и из известняковых и песчаниковых плит. Под полом находился акве­дук из базальтовых желобов. Судя по анализу почв, крыша “дворца” была из пальмовых листьев. Центральной опорой для крыши слу­жила базальтовая колонна (Cyphers 1997: 98-99). Другая важная по­стройка (D4-7), длиной 12 м и апсидальная в плане, стояла на плат­форме из глины размерами 75 на 50 м.

По-видимому, в раннеформативных мезоамериканских обще­ствах существовали иные стили власти и иные идеологические моде­ли, не связанные с воздвижением земляных или каменных платформ-насыпей. Д. Гроув отмечает сходство ольмекской архитектуры этого времени с центральной постройкой (Здание 6) Сан-Хосе-Моготе (Оа­хака) (Grove 1997: 77). Очень похоже выглядел и Маунд 6 в Пасо-де- ла-Амада (тихоокеанское побережье Чиапаса).

Вопрос о функции этих строений остается неясным. “Мужской дом” в Сан-Хосе-Моготе, представлял собой святилище на невысо­ком (около 40 см) основании, размерами 4 на 6 м (Marcus, Flannery 1996: 87). Маркус и Флэннери предполагают подобную же роль и для Маунда 6 в Пасо-де-ла-Амада, но по археологическим данным оно было резиденцией местного вождя (Lesure 2002).

Место монументальной архитектуры в общественной идеологии ольмеков играла монументальная скульптура. Обширный корпус Сан-Лоренсо включает 10 колоссальных голов из базальта, алтари/ троны и несколько десятков различных антропоморфных и зооморф­ных изваяний. В меньших количествах монументы были обнаружены и в окружающих поселениях. Однако колоссальные головы встреча­ются только в Сан-Лоренсо, а в поселениях второго уровня находят лишь алтари/троны (например, в Потреро-Нуэво) и статуи сидящих мужчин со знаками высокого статуса (ожерелья, серьги) в сложных головных уборах (Cyphers 1994: 65; Clark 1994: 266).

Колоссальные головы, очевидно, изображали верховных вождей. Их незначительное количество и концентрация в центральном по­селении дополнительно свидетельствуют в пользу этого. Хотя голо­вы не являются индивидуальными портретами, но они отличаются друг от друга. Кроме того, каждая голова имеет свой особый шлем. Известно, что в Мезоамерике головной убор служил основным по­казателем статуса человека. Более того, в классический период в го­ловные уборы часто вписывались именные иероглифы царей и знати. Хотя у ольмеков письменности еще не было, но уже существовала сложная символическая иконографическая система (Joralemon 1971; Pohorilenko 1990; Reilly 1994). По аналогии с позднейшей традицией можно предположить, что символы на шлеме могут передавать име­на и титулы вождей.

Как показал Д. Гроув, так называемые “алтари” в действитель­ности представляли собой троны (Grove 1973). Трон, по-видимому, оыл символом власти вождя. Находки тронов в поселениях второго уровня, таким образом, говорят о существовании иерархии вождей. Дж. Портер продемонстрировал, что некоторые головы Сан-Лоренсо были высечены из тронов. Он полагает, что они использовались в рамках одного цикла: трон (использовался инаугурации) — голова (посмертный портрет?) (Porter 1990: 91-97).

Статуи сидящих мужчин, по мнению Дж. Кларка, изображают второстепенную элиту, не принадлежавшую к роду верховных вож­дей. Таким образом, распределение монументов отражает политиче­скую иерархию.

Социальная стратификация в Сан-Лоренсо прослеживается по ма­териалам домашней архитектуры. На вершине плато располагались большие жилища, в сооружении которых использовался камень, а на террасах по склонам - небольшие дома со стенами из глины и утрам­бованной земли. Таким образом, можно говорить о выделении двух рангов - элиты и общинников. При этом общинники имели доступ к таким “престижным” материалам как резная и расписная керамика и обсидиан (Kruger 1999). По материалам других поселений отме­чается, что в их домохозяйствах импортные материалы встречаются существенно реже, чем в Сан-Лоренсо ( Wendt 2005, 2010).

Ремесло, в частности изготовление каменных орудий и керамики, практиковалось на домашнем уровне. Однако изготовление камен­ных скульптур происходило не на общинном уровне. Исследованные археологами мастерская по обработке базальта и по переделке мону­ментов располагались недалеко от “Красного дворца” и были с ним связаны (Cyphers 1997: 267). Очевидно, эта сфера контролировалась элитой.

Широкое распространение изящной орнаментированной керами­ки, связанной с Сан-Лоренсо как в Ольмане, так и за его пределами, стало основанием говорить о его экспансии. В некоторых случаях эти предположения базируются на довольно серьезных основаниях. Так Эстеро-Рабон, ранее являвшийся центром независимого вождества, позднее включается в орбиту власти Сан-Лоренсо. Об этом сви­детельствует не только керамика, но и каменный трон, аналогичный найденным в поселениях второго ранга вокруг Сан-Лоренсо. Вокруг Эстеро-Рабон, выросшего, по оценкам Дж. Борстейна, до 140-160 га, располагались 7 поселений третьего уровня (Borstein 2001: 158-163).

Борстейн также предполагает, что Сан-Лоренсо осуществил коло­низацию долины реки Сан-Хуан и основание Лагуна-де-лос-Серрос, расположенного в 60 км на северо-восток (Ibid: 167-171). Он основы­вается как на отсутствии в районе Лагуна-де-лос-Серрос существен­ного населения в предшествующее время, так и на близости кера­мики. Раскопки расположенного в 7 км поселения Льяно-де-Хикаро выявили следы специализированной мастерской по первичной обра­ботке монументов из базальта, добывавшегося на горе Серро-Синтепек. С. Гиллеспи полагает, что элита Лагуна-де-Лос-Серрос частич­но контролировала базальтовые каменоломни и распространение камня по всему ольмекскому региону (Gillespie 1996), в то время как Дж. Борстейн напрямую связывает основание Лагуна-де-лос-Серрос с заинтересованностью правителей Сан-Лоренсо в добыче базальта.

Быстрый рост как самого центра (до 300 га), так и поселений вокруг него (с 10 до 47) свидетельствует о формировании в фазу Сан-Лоренсо Б нового политического объединения со столицей в Лагуна-де-Лос-Серрос. Центр окружали несколько меньших по раз­мерам поселений с одной или двумя скульптурами: Куаутотолапан, Ла-Исла, Лос-Мангос. Э. Сайферс предполагает, что оно было не­зависимым от Сан-Лоренсо и объясняет распространение традиции переделки тронов в каменные головы ограничением поставок базальта с Серро-Синтепек (цит. в Borstein 2001: 186-188). К этому мнению присоединяется и Дж. Кларк (Clark 2007: 24).

Другим примером экспансии Сан-Лоренсо считаются социально- политические изменения в Масатане в начале фазы Куадрос (около 1300 до н.э.), приведшие к объединению простых вождеств мокайя в одно сложное. Они сопровождались распространением панмезоамериканских мотивов на керамике, что Дж. Кларк и Г. Лоу объясняют ольмекским завоеванием. После раскопок на памятнике Кантон-Корралито, где было обнаружено большое количество керамики и статуэток ольмекского стиля, ряд археологов стали говорить, что это была пер­вая колония в Мезоамерике, основанная ольмеками из Сан-Лоренсо для управления завоеванной провинцией (Cheetham Clark 2007: 20-24 Однако никаких свидетельств разрушений или пожаров не обнаруже­но, а такой довод как падение количества обсидиана (он якобы отправ­лялся в “метрополию”) можно объяснить и другими причинами (пере­нос торговых путей, конфликт с майяскими группами, взявшими под контроль месторождения в горной Гватемале и др.).

Картина обширной ольмекской державы с центром в Сан-Лоренсо противоречит ситуации на побережье Мексиканского зали­ва. Ни Западный, ни Восточный Ольман не демонстрируют влияния Сан-Лоренсо. Ла-Вента сохраняют свой собственный керамический комплекс (Rust 2008), а анализ обсидиана из Трес-Сапотес показы­вает, что он никак не связан с сетью обмена, в которую входил Сан-Лоренсо (Pool et al. 2010: 100).

Хотя раннеформативная история Ла-Венты (фаза ранняя Ла-Вента, 1150-850 гг. до н. э.) исследована хуже, наличие здесь колос­сальных голов говорит о том, что уже до 900 г. до н. э. она стала центром другого важного вождества. Уточненные радиоуглеродные датировки свидетельствуют, что сооружение комплекса А началось еще в конце XII в. до н.э. (Rust 2008: 1420).

Третий центр, где были найдены колоссальные головы - Трес-Сапотес. В некоторых последних работах он не рассматривается как ольмекский центр, а целиком относится к эпиольмекскому эта­пу (Grove 1997: 75). Однако последние исследования показали, что в Трес-Сапотес есть раннеольмеский компонент, хотя его характер остается неясным (Pool et al. 2010). Собственная скульптурная шко­ла позволяют говорить о его политической значимости хотя бы на локальном уровне.

Приведенные выше данные свидетельствуют, что говорить об ольмекской государственности пока не представляется возможным. Поселенческая иерархия из трех уровней, социальная система, со­стоящая ИЗ двух рангов, изображения лидеров в камне, символы вла­сти — все это характерные признаки сложных вождеств. Сокращение территории Сан-Лоренсо в середине XII в. до н.э. и последующий упадок в конце II тыс. до н.э. хорошо согласуются с моделью цикли­ческого развития вождеств.

Однако, как показали исследования в Оахаке, в горной Мезоамерике в это же время продолжала развитие другая форма политической орга­низации - сложные общинные объединения. Так Маркус и Флэннери полагают, что общество долины Оахаки до 1150 г. до н. э. состояло из независимых территориальных общин (Marcus, Flannery 1996: 76-92). Р. Блэнтон и его коллеги же полагают, что о вождествах в Оахаке нельзя говорить вплоть до начала фазы Росарио (ок. 700 г. до н. э.) (Blanton, Feinman, Kowalewski 1999: 34-42). В долине Мехико нет сведений о формировании надлокальной организации вплоть до конца II тыс. до н. э. (Serra Puche 1989: 280). По-видимому, первые вождества и общинные объединения достаточно длительное время сосуществовали.

Около 1000 г. до н. э. заканчивается эпоха расцвета Сан-Лоренсо. Этому предлагались как исторические (завоевание, социальная борь­ба), так и природные (вулканическая активность, изменение речного русла) объяснения. Однако сам центр заброшен не был (фаза Нака- сте, 1000-800 гг. до н.э.). Именно к среднеформативной фазе отно­сится монументальная архитектура - земляные холмы и платформы, расположенные вокруг площадей. Изучение поселений вокруг также показывает, что упадок был относительным. Поселенческая иерар­хия по-прежнему состояла из трех уровней: 1) Сан-Лоренсо; 2) по­селения с террасами, площадью до 25 га и несколькими земляными насыпями-платформами; 3) небольшие деревни без монументальной архитектуры. Центры второго уровня в некоторых случаях поменяли свое местоположение (Symonds, Lunagómez 1997: 136. Fig. 5.5). В це­лом количество поселений в непосредственной округе Сан-Лоренсо уменьшилось, а на периферии выросло (Ibid: 135). Все это говорит о том, что сложное вождесгво Сан-Лоренсо, хотя и пережило суровый кризис, продолжало существовать.

Похожая ситуация отмечается и в других регионах. Площадь Лагуна-де-лос-Серрос существенно уменьшилась, сократилось и количество окружающих его поселений (с 47 до 14). Поселения вокруг центра второго уровня Куаутотолапана также сократились (с 40 до 7), сам Куаутотолапан был практически оставлен (Borstein 2001: 195). Обширный корпус каменной скульптуры (27 изваяний), ранее дати­ровавшийся среднеформативным временем, по-видимому относится к другим периодам.

Параллельно наблюдается резкий взлет могущества Ла-Венты. Возможно, это было связано с очередным изменением русла реки Бари. С рубежа II—I тыс. до н. э. оно пролегало в 2 км от Группы “А” в Ла-Венте, что давало возможность контроля за коммуникациями и облегчало перемещение ресурсов.

В районе Ла-Венты окончательно формируется трехуровневая поселенческая иерархия: 1) поселения без маундов; 2) поселения с центральным маундом; 3) поселения с несколькими маундами (Rust, Sharer 1989; Rust 2008). Население зоны между Ла-Вентой и Сан-Мигелем (эти памятники разделяет около 40 км) составляло не менее 10 000 человек. Социальная дифференциация прослеживается по раз­личиям в домашней архитектуре, керамике и диете. Особенно показа­тельна последняя: нижний сегмент населения питался маисом, рыбой, моллюсками и черепахами, а в рацион верхнего дополнительно входи­ли крокодилы, олени и домашние собаки (Rust 1992: 123-129).

Ла-Вента достигла в размерах 200 га. Отличительной ее особен­ностью являлись монументальные земляные постройки. Их сооруже­ние началось в X в. до н. э. Между 900 и 750 гг. до н. э. были соору­жены комплексы “А” и '‘С”. Центральной осью поселения являлась “Большая пирамида” - округлый в плане земляной холм высотой более 30 м. В строительстве пирамиды не было определено каких- либо этапов: похоже, что она была воздвигнута как единовременный проект в IX в. до н. э. (Heizer 1968: 19). На север от пирамиды рас­полагается двор, образованный несколькими длинными постройка­ми (комплекс “А”). В данном случае это наиболее ранний в Ольмане сложный архитектурный ансамбль - так называемый двухчастный комплекс, ориентированный по оси север-юг, по Э. МакДональду (McDonald 1999). Возможно, уже в это время сложилась традиция создания сложных мозаик из серпентина, характеризующих Лa- Венту.

Следующие строительные этапы сопровождались закладкой мо­заик из серпентиновых блоков (по-видимому, это были освятительные жертвы). После 600 г. до н. э. в группе “D” сооружается новый комплекс: небольшая пирамида, ориентированная на длинную плат­форму. Эти постройки расположены по линии запад - восток и, ве­роятно, представляют собой пример новой архитектурной традиции, берущей начало в Чьяпасе.

В среднеформативное время в Лa-Венте появляется новый тип монументальной скульптуры - стелы, которых известно восемь. Стела 1 изображает женщину в сложном головном уборе, стоящую в нише[6]. На Стеле 2 представлен правитель в богатом одеянии с ору­жием в руках, окруженный шестью человеческими фигурами. Стела 3 - это сцена встречи двух знатных персонажей; один из них в пыш­ной короне, как на Стеле 2, а второй изображен с бородой и «рим­ским» профилем, видимо, олицетворяя этнически чуждый ольмекам тип. На Стеле 5 также видно несколько человек: правитель, который опознается по богатому одеянию и жезлу в руке, воин или игрок в мяч в шлеме перед ним и персонаж с нечеловеческими чертами лица и сетью на спине. Над сценой парит еще один сверхъестественный участник - очевидно, обожествленный предок.

На последнем этапе (V в. до н. э.) в комплексе «А» внутри Маунда А-2 сооружаются богатые захоронения. Гробница «А» со­стояла из 44 базальтовых колонн, образующих камеру размерами 4 м в длину, 2 м в ширину и 1,8 м в высоту. В ней были найдены останки двух юношей, покрытых красной краской и сопровождав­шихся многочисленными объектами из жада (антропоморфные и зооморфные статуэтки, подвески, бусины), обсидиана, магнетита, и необычное ожерелье из шести хвостовых шипов ската, центром ко­торого был искусственный шип из жада (Drucker 1952: 23-25). К югу от Гробницы “А” находилась Гробница “Е”, также изготовленная из базальтовых колонн. Перед ней был найден резной каменный сар­кофаг (Гробница “В”), изображающий мифического зверя с чертами ягуара и аллигатора. В саркофаге не было обнаружено костей, а лишь две серьги из жада с подвесками в виде клыков ягуара, статуэтка из серпентина и каменная проколка (Ibid: 64).

При раскопках в 1940-е гг. было обнаружено также несколько скоплений объектов из жада и других материалов без сопутствую­щих костных останков. Ф. Дракер обозначил их как “погребения-тайники” (с литерами “С” и “D»), Гробница «С», составленная из каменных плит, содержала украшения из жада, расположенные по форме тела (Ibid: 67-68). По мнению М. Стирлинга, это связано с тем, что кости плохо сохраняются в болотистой почве, и в действитель­ности перед нами обычные захоронения (Bernal 1961: 56, note 113).

Лас-Лимас, расположенный на крайнем юге Ольмана, исследован хуже. Здесь была обнаружена статуя сидящего человека из зелено­ватого камня (так называемый “Правитель из Лас-Лимас”). Иссле­дования X. Йадеуна (1977-1978) и последующие работы X. Гомеса Руэды показали, что это городище было центром важного вождества, объединявшего по меньшей мере 27 поселений второго и третьего ранга (Grove 1997: 68-69).

В Трес-Сапотес одноименная фаза (900-400 гг. до н. э.) прослежи­вается по концентрации керамического материала в нескольких пун­ктах. Однако, как отмечает К. Пул, трудно отнести к этому периоду какие-либо постройки, за исключением маунда 5 в группе 1. К этому периоду большинство исследователей относит колоссальных камен­ные головы, которые по нашему мнению датируются предыдущей фазой, а также монументы Н, I, J и М, но подтверждений этому нет.

В среднеформативное время такие типы монументальной скуль­птуры, как колоссальные головы и алтари исчезают. В таком случае десять голов из Сан-Лоренсо, вероятно, представляют собой десять поколений династии, правившей в долине р. Коацакоалькос на про­тяжении 300 лет (1300-1000 г. до н. э.). Если четыре головы из Ла-Венты частично им современны, то их можно отнести к 1000-900 гг. до н. э. Три головы из района Трес-Сапотес, видимо, изображают трех наиболее могущественных вождей в XI-X вв. до н. э. Отсутствие голов в других центрах, видимо, указывает на неравномерность по­литического развития раннеформативного Ольмана: в Трес-Сапотес, Сан-Лоренсо и Ла-Венте уже сформировались вождества сложные, а между ними продолжали существовать многочисленные простые.

На основании регулярного распределения Сан-Лоренсо, Ла-Венты, Лагуна-де-Лос-Серрос и Трес-Сапотес (в среднем на расстоя­нии 50-60 км), Т. Ерл в свое время пришел к выводу, что между 900 и 600 гг. до н. э на побережье Мексиканского залива существова­ло минимум пять сложных вождеств, которые контролировали весь Ольман (около 12 000 кв. км). В их состав входили центры второго 20 ганга: Сан-Лоренсо, подчинял Эстеро-Рабон, Сан-Исидро и Крус-дель-Милагро; Ла-Вента - Арройо-Сонсо и Лос-Солдадос (Earle 1976). Однако новые исследования свидетельствуют, что эта идеа­лизированная картина далека от реальности, и в действительности Сан-Лоренсо и Лагуна-де-лос-Серрос находились в упадке.

Открытие укрепленного рвом и валом поселения Ла-Оахакенья между Сан-Лоренсо и Лас-Лимас показывает, что отношения меж­ду ольмекскими вождествами не были мирными (Cobean 1995). О политическом соперничестве говорит и тот факт, что Ла-Вента и Сан-Лоренсо входили в различные межрегиональные политико-экономические сети. Ла-Вента состояла в союзе с вождествами Центральночиапасской впадины и получала обсидиан с месторождения Сан-Мартин-Хилотепек, а Сан-Лоренсо был в альянсе с политиями тихоокеанского побережья и использовал обсидиан из Эль-Чайяля (Pires-Fereira 1976). Изображения отрубленных человеческих голов и оружия на стелах Ла-Венты говорят о том, что военная функция была одной из важнейших у ольмекских вождей.

Возвышение Ла-Венты и установление новой сложной системы торговли и обмена, охватывавшей Юго-Восточную Мезоамерику, не привело к радикальному усложнению социально-политической ор­ганизации. Район Ла-Венты характеризует трехуровневая иерархия поселений, свойственная сложным вождествам, вероятно Ла-Вента контролировала и поселения за его пределами, но данных об этом у нас нет. Различия между материальной культурой элиты и общинни­ков по-прежнему не превосходят различий, свойственных ранжиро­ванным обществам. Тем не менее, полития Ла-Венты оказалась бо­лее стабильной, чем Сан-Лоренсо и просуществовала более 500 лет. Инновации в идеологии отражаются в трансформации иконографии и типов монументальной скульптуры. Серединой или второй поло­виной VII в. до н.э. датируется первый образец ольмекского письма, первый монумент С надписью, видимо, относится к более позднему времени.

Вождество Ла-Венты окончательно приходит в упадок около 350 г. до н. э., несколько раньше завершается фаза Палангана в Сан-Лоренсо, после которой этот центр забрасывается. Данная дата выбрана ис­следователями как условная дата конца ольмекской археологической культуры, хотя в действительности речь идет о конце одного этапа в истории региона и начале другого, получившего название эпиольмекского. Ядро политического и культурного развития смещается из долины Тоналы к горам Тустлы и распространяется вдоль побережья Веракруса. Наряду со старыми центрами, такими как Трес-Сапотес, вырастают новые (Серро-де-Лас-Месас, Эль-Вьехон), которые про­должат свое развитие в классический период.

Анализ развития ранних политических структур показывает, что в Мезоамерике не наблюдается линейного поступательного услож­нения надобщинных институтов власти и управления. Если в Юго- восточной Мезоамерике — области “равнинной” культурной тради­ции - в конце II тыс. до н. э. уже сформировались вождества, то в регионах, входивших в “горную” традицию, продолжалось развитие общин. Как показали работы К. Флэннери, Дж. Маркус, Р. Блэнтона, С. Ковалевски и других, в Оахаке в это время существовали слож­ные двухуровневые общинные объединения. Во главе ее находилась большая деревня, служившая центром культовой интеграции всего сообщества, куда жители окрестных деревушек собираются на об­щинные празднества.

Политии подобного типа известны по всей Мезоамерике, а так­же в Старом Свете, но стали объектом внимания исследователей со­всем недавно (Березкин 1995а; 19956; Spielman 1994 и др.). Архео­логически такого рода системы очень сложно отличить от вождеств, поскольку их также характеризует двухуровневая поселенческая иерархия. Центральное поселение может иметь монументальные постройки, сопоставимые с теми, что воздвигаются в вождествах. Главное отличие этих двух типов среднемасштабных обществ - от­сутствие централизованного принятия решений в общинных объ­единениях. По археологическим материалам это можно проследить по отсутствию выраженной дифференциации погребений (Spielman 1994: 46).

С появлением вождей постепенно выделяется группа элиты, чьи погребения резко выделяются из общей массы. Статус элиты выра­жается и в ее жилищах. В некоторых обществах появляется монумен­тальная скульптура, служащая прославлению вождей, как, например, ольмекские колоссальные головы.

Один из создателей концепции вождества Роберт Карнейро счи­тает войну основным механизмом сложения вождеств. Однако если в ранних работах его конфликтная теория предполагала, что вожди появлялись в результате столкновений между отдельными деревнями (Cameiro 1981), то в новой модели первыми вождями были во­енные предводители (chieftains), которые возглавляли войны между объединениями деревень (Cameiro 1998). Самые удачливые из них удерживали власть до своей смерти и даже могли передать ее по на­следству.

В модели Карнейро важную роль в генезисе вождеств играет де­мографический фактор. Завоевательные войны связаны прежде всего с тем, что то или иное сообщество испытывает экологическое и де­мографическое давление (circumscription theory). Эта идея уже под­вергалась критике с точки зрения кросс-культурных данных (Beliaev, Bondarenko, Korotaev 2001: 384-388).

Рост социально-политической сложности в Сан-Лоренсо наблю­дается в тот период, когда соседние районы были довольно слабо заселены, и ничто не препятствовало миграции. По-видимому, зави­симость между демографией и социально-политическим развитием более сложна, чем это казалось ранее.

Дж. Кларк и М. Блэйк предложили в свое время собственную мо­дель формирования вождеств в культуре мокайя на тихоокеанском по­бережье Чьяпаса. По их мнению, это было вызвано соперничеством “накопителей” (aggrandizers) - людей с высоким статусом или выдаю­щимися организационными способностями - за престиж. Выказывая особую щедрость они привлекали последователей, становящихся их клиентами и создающих им поддержку (см. Clark, Blake 2000 и др.).

По-видимому, обе модели - военная и “накопительская” могли реализовываться в различных условиях. Какая из них более адекват­на ольмекскому материалу покажут дальнейшие исследования.

Отражением возникновения в Мезоамерике обширной сети сложных обществ стало распространение стиля Раннего горизонта (1300—900 гг. до н. э.). Использование жада и других пород камня зеленоватого оттенка, изготовление статуэток с младенческими лицами, специфи­ческая иконография, изображения людей-ягуаров - все эти черты ха­рактеризуют культуру элиты многочисленных вождеств. Связь стиля с политическим развитием хорошо видна на примере юго-восточного побережья Гватемалы, где панмезоамериканские мотивы появля­ются лишь после 850 г. до н. э., когда в Оахаке и долине Мехико уже складываются собственные региональные стили.

Единство представлений элиты о своем статусе и своем месте в мире накладывалось на множество локальных религиозно-мифологических концепций. Однако все они, в свою очередь, опирались на единый мезоамериканский культурный субстрат. Так, в средне­формативный период не существовало единой модели планировки церемониальных построек. В Лa-Венте главные постройки имели ориентировку 8 градусов на северо-запад, в Сан-Исидро (Чьяпас) — 20 градусов на северо-запад, в Коите - 50 градусов на северо-запад, в Ухуште (побережье Гватемалы) - 35 градусов на северо-восток, в Исапе (побережье Чьяпаса) - 13 градусов на северо-восток. Но все эти варианты, по-видимому, подчинялись единой идее: ориентация на местную священную гору. Для Лa-Венты это один из пиков гор Тустлы, для Исапы — вулкан Такано, для Абах-Такалика — вулкан Санта-Мария, для Бильбао/Эль-Бауля - вулкан Агуа.

Наиболее близким аналогом стилю Раннего горизонта являет­ся, очевидно, скифо-сибирский звериный стиль раннего железного века степей Евразии. Также, как и стиль Раннего горизонта, звери­ный стиль характеризует культуру элиты этнически разнородных обществ Великой степи от Балканского полуострова до Хакасии.

---

ЛИТЕРАТУРА

Александренков Э.Г. 1976. Индейцы Антильских островов до евро­пейского завоевания. М. : Наука.

Березкин Ю.Е. 1995а. Вождества и акефальные сложные общества: данные археологии и этнографические параллели. Ранние формы политической организации: от первобытности к государствен­ности. М.: 62-78.

Березкин Ю.Е. 19956. Модели среднемасштабного общества: Амери­ка и древнейший Ближний Восток. Альтернативные пути к ран­ней государственности. Владивосток: 94-104.

Гуляев В.И. 1972. Идолы прячутся в джунглях. М.

Карнейро Р. 2000. Процесс или стадии: ложная дихотомия в иссле­довании истории возникновения государства. Альтернативные пути к цивилизации. М., С. 84—94.

Крадин Н.Н. 1995. Вождество: современное состояние и проблемы изучения. Ранние формы политической организации: от перво­бытности к государственности. М., С. 11-61.

Табарев А.В. 2005. Древние ольмеки: история и проблематика исследовании. Учеб. пособие. Новосибирск.

Шедел P. 1995. Варианты протогосударственных обществ во вре­менной последовательности. Альтернативные пути к ранней го­сударственности. Владивосток, С.59-68.

Шэдел Р., Робинсон Д. 2000. Становление государства в доко­лумбовой Америке. Альтернативные пути к цивилизации. М., С. 155-170.

Beliaev D., Bondarenko D„ Korotayev A. 2001. Origins and Evolution of Chiefdoms. Reviews in Anthropology. Vol. 30: 387—409.

Blanton R.E., Feinman G.M., Kowalewski S.A., Nicholas L.M. 1999. Ancient Oaxaca. The Monte Alban State. Cambridge: Cambridge University Press.

Blomster J., Neff H., Glascock M. 2005. Olmec Pottery Production and Export in Ancient Mesoamerica as Determined through Elemental Analysis. Science 307: 1068-1072.

Borstein J. 2001. Tripping Over Colossal Heads: Settlement Patterns and Population Development in the Upland Olmec Heartland. Unpublished PhD dissertation, The Pennsylvania State University.

Bove F. 1978. Laguna de los Cerros, an Olmec central place. Journal of New World Archaeology. Vol. 2, Jvfe 3: 15-23.

Carneiro R.L. 1981. The chiefdom: Precursor of the state. The Transition to Statehood in the New World. Cambridge etc.: 3779.

Carneiro R.L. 1998. What happened at the flashpoint? Conjectures on chiefdom formation at the very moment of conception. Chiefdoms and Chieftaincy in the Americas. Gainesville etc.: 1842.

Cheetham D. 2010. Cultural Imperatives in Clay: Early Olmec Carved Pottery from San Lorenzo and Cantón Corralito. Ancient Mesoamerica. Vol. 21: 165-185.

Clark J. 2007. Mesoamerica’s First State. The Political Economy of Ancient Mesoamerica: Transformations During the Formative and Classic Periods. Albuquerque: 11-46.

Clark J.L., Blake M. 2000. The Power of Prestige: Competitive Generosity and the Emergence of Rank Societies in Lowland Mesoamerica. The Ancient Civilizations of Mesoamerica'. A Reader. Malden (Mass.); London.

Cobean R. 1995. La Oaxaquefta, Veracruz: un centro olmeca menor en su contexto regional. Arqueología Mesoamericana: Homenaje a William T. Sanders. México, T. 2: 37-61.

Coe M.D. 1968. San Lorenzo and the Olmec Civilization. Dumbarton Oaks Conference on the Olmecs. Washington: 41-78.

Coe M.D., Diehl R. 1980. In the Land of the Olmec. Vol. 1.Austin.

Cyphers A. 1994. San Lorenzo Tenochtitlán. Los Olmecas en Mesoamérica. México.

Cyphers A. 1997a. Crecimiento y desarrollo de San Lorenzo. Población, subsystencia y medio ambiente en San Lorenzo Tenochtitlán. México: 255-274.

Cyphers A. 1997b. La arquitectura olmeca en San Lorenzo Tenochtitlán. Población, subsystencia y medio ambiente en San Lorenzo Tenochtitlán. México: 91-118.

Diehl R. 1981. Olmec Architecture: A Comparison of San Lorenzo and La Venta. The 01 mee and Their Neighbors. Washington: 69-81.

Drucker P. 1952. La Venta, Tabasco: A Study of Olmec Ceramics and Art. Washington.

Earle T. 1976. A Nearest Neighbor Analysis of Two Formative Settlement Systems. The Early Mesoamerican Village. Ed. by Kent V. Flannery. New York: 196-223.

Flannery K.V. 1968. The Olmec and the valley of Oaxaca: A model for interregional interaction in Formative times. Dumbarton Oaks Conference on the Olmecs. Washington: 79-110.

Flannery K.V., Marcus J. 2000. Formative Mexican chiefdoms and the myth of the “Mother Culture”. Journal of Anthropological Archaeology. Vol. 19. P. 1-37.

Flannery K. et al. 2005. Implications of New Petrographic Analysis for the Olmec ‘Mother Culture’ Model. Proceedings of the National Academy of Sciences. Vol. 102: 11219-11223.

Fried M. 1967. The Evolution of Political Society: An Essay in Political Economy. New York.

Gillespie S. 1996. Llano del Jícaro: Un taller de monumentos olmeca.

Arqueología. № 16: 29-42.

Goman М., Byrne R. 1998. A 5,000 Year Record of Agriculture and Tropical Forest Clearance in the Tuxtlas, Veracruz, Mexico. The Holocene. Vol. 8: 83-89.

Gonzalez Lauck R. 1988. Proyecto Arqueológico La Venta. Arqueología No. 4: 121-165.

Grove D. 1973. Olmec Altars and Myth. Archaeology Vol 26 N° 2' 128-135.      '           ’

Grove D. 1997. Olmec Archaeology: A Half Century of Research and Its ^ Accomphshements. Journal of World Prehistory. Vol. 11,№ 1.

Heizer R.F. 1968. New Observations on La Venta. Dumbarton Oaks Conference on the Olmecs. Washington: 9-40.

Joralemon P.D. 1971. A study of Olmec iconography. Dumbarton Oaks.

Kaplan D. 1963. Men, Monuments and Political Systems. Southwestern Journal of Anthropology. Vo. 19, № 4: 397-410.

Kruger R.P. 1999 San Carlos Rural Olmec Household Project. Report Submitted to FAMSI. FAMSI: Foundation for the Advancement of Mesoamerican Studies, Inc. <http://www.famsi.org/reports/95101/ index.html>.

Lentz D. et al. 2001. Prehistoric sunflower (Helianthus annus L.) domestication in Mexico. Economic Botany. Vol. 55: 370-376.

Lesure R. 2002. Interpretive Challenges in the Study of Early Complexity: Economy, Ritual, and Architecture at Paso de la Amada, Mexico. Journal of Anthropological Archaeology. Vol. 21: 1-24.

Love M.W. 1991. Style and Social Complexity in Formative Mesoamerica. The Formation of Complex Society in Southeastern Mesoamerica. Ed. by William R. Fowler. Boca Raton: 47-76.

Marcus J. 1976. The Size of the Early Mesoamerican Village. The Early Mesoamerican Village. Ed. by K.V. Flannery. New York: 79-88.

McDonald A.J. 1999. Middle Formative Pyramidal Platform Complexes in Southern Chiapas, Mexico: Structure and Meaning. Unpublished PhD dissertation, University of Texas at Austin, Austin.

Neff H. et al. 2006a. Methodological Issues in the Provenance Investigation of Early Formative Mesoamerican Ceramics. Latin American Antiquity. Vol. 17: 54-76.

Neff H. et al. 2006b. Smokescreens in the Provenance Investigation of Early Formative Mesoamerican Ceramics. Latin American Antiquity. Vol. 17: 104-118.

Ortiz P., Rodriguez M. d. C. 1999. Olmec ritual behavior at El Manati: A sacred space. Social Patterns in Pre-Classic Mesoamerica. Ed. by Grove, D. C., and Joyce, R. A. Washington, DC: 225-254.

Peebles C.S., Kus S.M. 1977.Some archaeological correlates of ranked societies. American Antiquity. Vol. 42, № 3. P. 421-448.

Pires-Ferreira J.F. 1976.Obsidian Exchange in Formative Mesoamerica. Early Mesoamerican Village. New York etc.: 292-306.

Pohorilenko A. 1990. La estructura del sistema representacional olmeca. Arqueología. México, № 3: 85-90

---