Ложь во спасение, притворство из вежливости и обманчивые перспективы: несколько эпизодов из истории французской Бразилии XVI - начала XVII в.

Окунева О.В. Ложь во спасение, притворство из вежливости и обманчивые перспективы: несколько эпизодов из истории французской Бразилии XVI–начала XVII в. // Обман как повседневная практика. Индивидуальные и коллективные стратегии поведения / под ред. О.И. Тогоевой и О.Е. Кошелевой. М.: ИВИ РАН, 2016. С. 243–276

---

Обман как повседневная практика и стратегия поведения применительно к французской Бразилии XVI - начала XVII в. требует предварительных замечаний. Ее история (совокупность единовременных, хотя и регулярных, торговых и / или военных экспедиций и попыток создать постоянные поселения и колонии на территории португальской Америки) насчитывает почти сто­летие[1], однако контуры столь длительного явления обрисованы практически одними пунктирными линиями. За исключением сравнительно подробно описанных колониальных сюжетов («Антарктической Франции» в бухте Гуанабара, 1555-1560 гг. и «Равноденственной Франции» в Мараньяне, в преддверии Ама­зонии, 1612-1615 гг.)[2], значительная часть эпизодов француз­ского присутствия в Бразилии, связанная с инициативой част­ных лиц, известна нам лишь в общих чертах, в то время как рос­кошь деталей, позволяющих судить о повседневности, зачастую недоступна. Важным направлением здесь может стать поиск и выявление свидетельств «с другой стороны», когда о французах в Бразилии упоминают португальцы, испанцы, англичане, немцы... В исключительно удачных случаях эти крупицы ин­формации дополняют уже имеющиеся данные, и тогда некото­рые особенности поведения и самоощущения французов в дале­ком тропическом краю оказываются не отдельными любопыт­ными казусами, а частью более общих тенденций.

Как говорить о повседневности, если она проходит на экзо­тическом фоне? Как известно, сложность изучения подобных сюжетов состоит в том, что они, в силу того, что «сами собой разумеются» и «совершенно очевидны», редко сознательно фиксируются в источниках, и оперировать приходится косвен­ными данными. В этой связи особое значение приобретают ка­зусы поведения, выпадающие из нормы или нарушающие ее: яркий факт отступления от обычного хода жизни, как правило, привлекающий внимание, позволяет исследователю предполо­жить те или иные свойства этого обычного, повседневного хода жизни. Экзотический фон порой может играть ту же роль «про­жектора», высвечивающего то, что в обычной жизни может быть скрыто полутьмой.

В нашем случае такой экзотический фон создается, во- первых, за счет места действия - края света, на который можно попасть только после длительного морского путешествия (оно и само по себе достаточно выбивает из рутинной колеи). Во- вторых, он возникает за счет условий обитания - совершенно иной климатической зоны, а также практически полного отсут­ствия привычного повседневного: от еды и одежды до социаль­ных отношений. Некоторые европейцы сумели достаточно успешно перестроиться и вписаться в эти новые реалии (напри­мер, так называемые «старожилы» или толмачи, жившие среди индейцев в течение длительного времени и выступавшие по­средниками в торговле между ними и пришельцами из Старого Света)[3]. Однако нас будут интересовать в основном те, кто пы­тался продолжать вести привычный образ жизни. Именно они, с большим или меньшим успехом, стремились воссоздать утра­ченную было повседневность на новом месте и оперировать привычными понятиями, невзирая ни на какую экзотику.

Так, французские колонисты в Бразилии, многие из кото­рых были родом из Нормандии, продемонстрировали умение переиначивать тропические реалии на свой лад. Пока Пьер де Ронсар в поэтическом экстазе восклицал «Умчусь в Антарктику, к далеким антиподам» (имея в виду «Антарктическую Фран­цию», находившуюся в южном, «антарктическом» полушарии) и живописал «жизнь простодушную бразильских дикарей», все еще пребывающих в золотом веке[4], колонисты исследовали окрестности и самую примечательную точку - большой базаль­товый блок необычной формы - не мудрствуя лукаво назвали «Горшок с маслом»[5]. Тот факт, что в бразильской колонии на острове Гуанабара французов чрезвычайно занимали вопросы из их прежнего мира (например, является ли пресуществление Христа во время евхаристии реальным или символическим - вопрос, вокруг которого схлестнулись прибывшие в колонию протестанты и уже находившийся там предводитель всего пред­приятия, Николя Дюран де Вильганьон[6]) показывает, что экзо­тический фон не всегда затмевал собой европейские реалии, из которых складывалась повседневность колонистов.

Вторая методологическая сложность исследования повсе­дневных практик европейцев в Новом Свете отчасти связана с первой. Именно из-за экзотического фона у того или иного со­бытия из жизни французской Бразилии больше шансов попасть в разряд единичных казусов, нежели в разряд устойчивых и по­вторяющихся сценариев действия. К примеру, у нас имеются любопытные сведения о том, как во время меновой торговли французов с индейцами обе стороны друг друга обманывали: индейцы подсовывали французам не желтых попугаев, а зауряд­ных зеленых, но предварительно их перекрашивали[7]. Французы же продавали индейцам в обмен на продовольствие не порох, а толченый уголь, поскольку местные жители не умели правильно обращаться с порохом, что приводило к несчастным случаям, виновными в которых они считали колонистов[8]. Однако при всей живописности этих фактов нельзя сбрасывать со счетов то, что они представляют собой уникальную, пока что обнаружен­ную лишь относительно «Антарктической Франции» информа­цию источника (при том, что снабжение индейцев французским огнестрельным оружием шло и позднее, особенно в начале 1580-х гг., в период так называемых «войн за Параибу»). И хотя, исходя из нашего собственного повседневного опыта, мы знаем, что обман во время торговли - явление настолько распространен­ное, что даже вошло в поговорки, утверждать, что повседневным явлением для меновой торговли французов с индейцами в Брази­лии XVI в. всегда был обман, мы - строго говоря - не можем.

Есть ли выход из этой ситуации? Как представляется, здесь возникают несколько вариантов ответа. С одной стороны, в теме «Обман как повседневная практика - индивидуальные и коллек­тивные стратегии поведения» можно сделать упор на понятии «стратегия поведения», что не потребует обязательного под­тверждения повторяющегося характера действий. Стратегией поведения станет тот набор действий, который приведет инди­вида или группу индивидов к желаемому результату вне зави­симости от того, применялся ли он один раз или несколько. С другой стороны, рассматривая обман именно как повседневную практику, также можно двигаться разными путями. Во-первых, мы можем найти дополнительные свидетельства, которые со своей стороны зафиксировали бы рассматриваемый казус, и превратить его тем самым из единичного явления в повторяю­щееся, откуда недалеко и до повседневной практики (одновре­менно с этим сведения источников переместятся в нашем иссле­довании из разряда «уникальных» в разряд «верифицируемых»). Именно такой пример будет рассмотрен в первой части статьи под рубрикой «Ложь во спасение». Во-вторых, в одном-единственном свидетельстве источников возможно найти указа­ния на то, что перед нами - отнюдь не уникальная ситуация. Подобный пример будет изучен и в первой, и во второй части статьи под рубрикой «Притворство из вежливости», где речь пойдет о меновой торговле. Третья же часть статьи - «Обманчи­вые перспективы» - будет посвящена реконструкциям на основе косвенных признаков.

Ложь во спасение

В 1549 г. немецкий солдат Ганс Штаден перешел на службу сначала к испанскому, а затем к португальскому королю и от­правился служить в Новый Свет. Пробыв некоторое время в форте Санта-Катарина в местности Бертиога (современный штат Рио-де-Жанейро), он в один далеко не прекрасный день 1552 или 1553 г. попал в плен к местными индейцами. По обычаям племен тупи-гуарани (в данном случае речь шла о тупиникинах), пленник, захваченный во время военной вылазки, должен был быть умерщвлен, а тело его съедено. Подобная ритуальная антропофагия жестко регламентировалась и играла важную со­циальную роль у индейцев атлантического побережья Бразилии[9], однако оказавшегося в смертельной опасности Штадена не занимали эти тонкости. Он знал лишь, что единственной надеж­дой на спасение для него будет убедительное доказательство того, что он не враг индейцам и на него не должны распростра­няться обычаи, применявшиеся к военнопленным. Достичь это­го можно было лишь прямым обманом. Зная, что захватившие его индейцы являются союзниками французов и врагами порту­гальцев, Штаден стал убеждать своих похитителей, что он француз, поэтому убивать его не стоит.

Индейцы проявили недоверчивость. Штаден предъявлял им разные аргументы, буквально на ощупь вырабатывая стратегию поведения (т.е. стратегию своего обмана). Ставки в этой игре были высоки: когда пленника привели к вождю, тот разоблачил его выдумку и заявил: «Я уже захватил и съел пятерых португальцев; все они утверждали, что являются французами, но это была ложь...»[10].

Перед тем, как охарактеризовать суть этой лжи во спасение (Штадену нужно было во что бы то ни стало соответствовать тому образу француза, который уже существовал в головах ин­дейцев), необходимо отметить несколько обстоятельств. Сам по себе эпизод с захватом Штадена в плен и его чудесным спасени­ем долгое время считался живописным казусом. Бразильский композитор Эйтор Вила-Лобос, в молодости скитавшийся по бразильской глубинке, а затем получивший успех в Европе, в салонах Старого Света рассказывал историю Штадена от своего имени и с собой в главной роли[11]. В 1971 г. по истории Штадена в Бразилии сняли фильм, в котором вся история сознательно трак­товалась весьма вольно, однако постоянно делалась отсылка к сви­детельствам европейских путешественников в Бразилию в XVI в.[12]

Тем не менее, эпизод со Штаденом и попыткой иностран­цев обмануть индейцев и выдать себя именно за французов, дабы избежать смерти, был не единичным. Нам удалось найти еще два таких эпизода: в 1563-1564 гг. свидетелями подобной уловки стали португальские иезуиты, заставшие в индейском племени пленного генуэзского капитана, а в середине 1590-х гг. к ней же прибегнул один английский авантюрист[13]. Таким обра­зом, речь идет уже не об отдельном случае, а о серии из трех историй (не исключено обнаружение и новых подобных эпизо­дов в неисследованных пока источниках). И хотя стратегия обмана в каждом из этих случаев весьма интересна, историю немецкого солдата, генуэзского капитана и английского авантю­риста, сумевших обмануть своих преследователей, можно рас­сматривать и под углом зрения повседневной практики (например, повседневной практики выживания европейцев во враждебном окружении в Новом Свете).

Интересно также отметить, что даже если изучать эпизод со Штаденом сам по себе, в нем содержатся указания на то, что подобного рода обман уже практиковался раньше, хотя и не столь успешно. Об этом, в частности, свидетельствовали приве­денные выше слова вождя о том, что пятеро захваченных до Штадена португальцев пытались спасти свою жизнь тем же спо­собом - выдавая себя за французов.

Итак, какова же была стратегия такого обмана? Одного за­явления «Я француз, не убивайте меня», естественно, оказыва­лось недостаточно. Индейцы довольно быстро научились пере­проверять подобные утверждения у настоящих французов, ко­торые приходили к ним в деревни за местными товарами или же жили в их племенах на положении переводчиков и посредников в торговле. Так, Штадену было предложено поговорить по-французски с одним таким старожилом в присутствии вождя. Фиаско немца было очевидно и ему самому, и индейцам; старо­жил же, сыгравший роль разоблачителя, не захотел ничем об­легчить долю пускай не соотечественника, но собрата-европейца[14]. Напротив, француз, у которого индейцы «устанав­ливали личность» генуэзского капитана Джузеппе Адорно, по­пытался максимально подчеркнуть близость того к французам, но на прямой вопрос, является ли Адорно его кровным род­ственником, не смог ответить утвердительно, чем привел ин­дейцев в ярость[15].

Наилучшим способом обмануть индейцев и внушить им мысль о своей «французскости», как на своем опыте убедился Штаден, а почти полвека спустя и с гораздо меньшим риском для жизни англичанин Энтони Найвет, было вести себя так, как индейцы ожидали от французов. Поскольку подавляющее большинство этих последних, оказавшись в Бразилии, стреми­лись выменять у коренного населения те местные товары, кото­рые пользовались спросом в Старом Свете, то главной характе­ристикой французов в глазах дружественных им индейцев (с недружественными племенами торговать было опасно, а если их вовлекали в торговлю, то они переставали быть недружествен­ными) стала меновая торговля. Она была выгодна для обеих сторон: французы получали экзотические товары, а индейцы - ранее им неизвестные, но быстро оцененные по достоинству металлические орудия и инструменты, ткани, зеркала и т.п.; каждый при этом считал, что в обмен на собственные малоцен­ные безделушки получает по-настоящему стоящие вещи[16]. В результате у индейцев сформировался своеобразный условный рефлекс: французы становились настоящими «подателями благ» и их непременно следовало сподвигнуть на раздачу нужных ин­дейцам товаров (подобные взгляды подкреплялись бытовавши­ми в традиционном индейском обществе представлениями о циркулировании материальных благ). Оказавшийся в Бразилии несколькими годами позже Штадена французский путешествен­ник Жан де Лери так описывал свои визиты в индейские дерев­ни: его обступали мальчишки, умильно заглядывавшие ему в глаза и распевавшие «Ты хороший, дай мне рыболовных крюч­ков». Однако после того, как они убеждались, что Лери не соби­рался в этот раз с ними торговать, они отворачивались, презри­тельно заявляя: «Ты ничего не стоишь, тебя нужно убить»[17].

История Штадена подтверждает, насколько сильным было подобное представление о французах как о тех, кто ведет вы­годную (индейцам) торговлю. Шансы немца убедить индейцев поверить в свой обман значительно выросли, когда он перестал настаивать на том, что он француз, а стал выдавать себя за «бра­та француза» и намекать на грядущую торговлю. Однако он не сумел развить достигнутый было успех, поскольку собственных товаров на обмен у него не оказалось[18]. Тогда он попытался раз­добыть какие-нибудь безделушки у португальцев из форта Сан­та-Катарина, пытавшихся прийти ему на помощь:

Я крикнул [подплывшим в лодке товарищам]: «Не пытайтесь меня выкупить, но внушите дикарям, что я француз и, ради всего святого, оставьте мне несколько ножей и рыболовных крючков»...

Я раздал [индейцам] ножи и крючки со словами: «Вот что мне дал мой брат француз»... Они же стали говорить между собой: «[Наш пленник] действительно француз, станем отныне обра­щаться с ним получше»[19].

Нащупав правильную стратегию поведения, Штаден при­нялся развивать свою выдумку. В роли «брата-француза» вы­ступил сначала его бывший сослуживец, затем моряк с француз­ского торгового судна, прибывшего за партией колониальных товаров (капитан этого корабля согласился подыграть Штадену). После нескольких раундов переговоров от имени «брата» за Штадена был внесен выкуп (в виде тех же предметов меновой торговли) и пленника, с согласия индейцев, доставили на ко­рабль; на нем же, не возвращаясь более в Санта-Катарину, немец вернулся в Европу.

По сравнению со Штаденом англичанину Энтони Найвету в 1590-х гг. не пришлось испытывать стольких тревог. Конечно, неожиданно оказавшись среди индейцев тамойо, он на всякий случай заявил о своей «французскости» (сам Найвет уверял, что его жизни грозила опасность, хотя, судя по тому, как быстро он нашел взаимопонимание с индейцами и убедил их в своем об­мане, эта угроза могла быть преувеличена). Англичанин красно­речиво напомнил индейцам, как привольно те жили, пока имели возможность торговать с французами и тут же перевел эти по­ложительные эмоции на себя: «... Я призвал их вспомнить о том, как мои [соотечественники-французы] хорошо с ними обходи­лись в прошлом»[20]. Индейцы, изгнанные со своих родных мест португальцами, так хотели поверить обманщику, что изъявили готовность тотчас отправиться с ним к побережью, где, как по­обещал Найвет, пристают французские корабли, ведь без щед­рости французов они влачили жалкое существование[21]. В ре­зультате Найвет обманул индейцев дважды: не только выдал себя за того, кем не являлся, но и вывел доверившихся ему ин­дейцев прямо под удар португальцев[22].

Во всех трех рассмотренных случаях «лжи во спасение» прибегавшие к обману Штаден, Адорно, Найвет с успехом вну­шали индейцам мысль о том, что являются французами или «друзьями и братьями французов»[23]. Однако эта же выдумка не спасла пятерых португальцев, захваченных тем самым индей­ским вождем, что разоблачил Штадена. Мы ничего не знаем об обстоятельствах их пленения и о том, как именно они пытались выдать себя за французов, но можем предположить, что реша­ющим фактором их неудачи стала невозможность «вести себя как французы», т.е. делать то, что индейцы привыкли ассоции­ровать с образом француза. Сама же по себе их «португальскость» могла и не стать фатальной: Штадену удалось отвести вни­мание индейцев от того факта, что захватили его в плен вместе с португальцами и что подарки от «брата-француза» почему-то появ­ляются после контактов с португальцами. Точно так же капитан Джузеппе Адорно не скрывал своих контактов с португальскими иезуитами, которые продолжались и в присутствии индейцев[24].

Притворство из вежливости

Переходя от рассмотрения «лжи во спасение» к анализу «притворства из вежливости» в качестве стратегии поведения европейца в превосходящем его по численности индейском окружении, отметим, что ради поддержания добрых отношений с союзными индейцами французы часто добровольно подыгры­вали своим контрагентам, не желая их рассердить и тем самым поставить под угрозу уже завязавшиеся связи. Свидетельства тому мы находим даже в истории Штадена: встреченные плен­ником в индейской деревне «заезжие» французы, к которым немец бросался с мольбой о помощи, не торопились его спасать из страха восстановить против себя индейцев. Об этом Штадену прямо заявил один из таких визитеров[25]. Когда немец попытался вскочить в шлюпку, которую выслал французский корабль, мат­росы оттолкнули его, «говоря, что если они увезут [пленника] против воли дикарей, те восстанут против них и превратятся в их врагов»[26]. Капитан другого французского судна, спасший немца, позаботился о том, чтобы устроить для местных жителей целый спектакль: он пригласил того индейца, который удержи­вал Штадена в плену, на борт «для ознакомительной экскур­сии», выбрал из экипажа на роль «брата-француза» Штадена того, кто действительно внешне был на него похож, начал вслух обсуждать перспективы меновой торговли... Капитан и не скры­вал, что «вся эта сцена разыгрывалась для того, чтобы мирно распрощаться с дикарями»[27].

Однако уже несколько лет спустя подыгрывание индейским контрагентам приобрело другой оттенок. После основания ко­лонии «Антарктическая Франция» в заливе Гуанабара во взаи­моотношениях с союзными индейцами возник небольшой, но важный нюанс. Французы по-прежнему зависели от благораспо­ложения местного населения, которое снабжало их продоволь­ствием и товарами, по-прежнему не забывали о том, что их контрагенты могут быть опасны и по-прежнему пытались на них опереться в противостоянии португальцам. Однако у тех, кто достаточно тесно общался с племенами, жившими по бере­гам залива Гуанабара, появилось убеждение, что индейцы слишком зависят от европейских товаров (и от французов, кото­рые им их поставляют), чтобы нарушить союзнические отноше­ния. Так, Жан де Лери, по незнанию преступивший индейский этикет и навлекший на себя бурную ярость одного индейца, угрожавшего его убить, не слишком опасался за свою жизнь, полагая, что тупинамба не пойдут на убийство француза, по­скольку это будет означать для них полное отсутствие доступа к европейским товарам и междоусобную войну в условиях уже имеющегося конфликта с португальцами[28]. Впрочем, он же под­черкивал важность соблюдения своими соотечественниками установленного порядка во время церемонии приветствия гостей, дабы не рассердить принимающую сторону[29].

Подыгрывание индейцам и сознательное притворство ради поддержания добрых отношений становятся уже не условием выживания, а следованием индейскому этикету и умением пра­вильно себя вести в предлагаемых обстоятельствах. Кроме того, такая учтивость весьма выгодна: «Не сомневайтесь, что вы полу­чите большой доход от торговли тем, что встречается в их стране, обзаведясь этим за небольшую цену, если только вы умеете пра­вильно себя вести», — советовал своим соотечественникам не­сколько десятилетий спустя после Жана де Лери французский капуцин Ив д’Эврё[30]. И хотя некоторые обычаи индейцев фран­цузам оставались непонятны (например, традиция встречать но­воприбывшего гостя слезами[31]), они все же советовали своим соотечественникам подыгрывать, хотя бы из вежливости. Жан де Лери отмечал, что гостю следует отвечать плачущим и кри­чащим женщинам в тон:

Если новоприбывший... хочет взаимно им понравиться..., нужно, чтобы он, соблюдая ответную любезность, в ответ на [причитания и слезы], сделал [соответствующий] вид, и, если и не хочет по-настоящему плакать, по крайней мере, испустил не­сколько вздохов[32].

Несколько десятилетий спустя эту рекомендацию повторил ка­пуцин Клод д’Аббвиль: он, вслед за Лери, счел индейское «привет­ствие со слезами на глазах» проявлением учтивости по отношению к гостю[33], на которую нужно отреагировать ответной любезностью:

Если кто-то из их сородичей или иностранных друзей придет их навестить, тотчас же... рядом с ним усядутся женщины и, за­слоняя глаза руками или же касаясь ноги [вновь прибывшего], сразу начнут плакать и испускать крики и удивительные воскли­цания: это одно из самых больших проявлений вежливости, ко­торое они только могут проявить по отношению к своим друзьям, осыпая их тысячами похвал... [Гость же]..., точно так же держа руки перед лицом, если и не может плакать, должен, по меньшей ме­ре, из вежливости и согласно обычаю притвориться, что плачет[34].

Клод д’Аббвиль еще раз вернулся к теме вежливости, объ­ясняя правила поведения во время посещения индейской дерев­ни. Так, после «приветствия со слезами на глазах» французам полагалось раздать участникам церемонии несколько безделу­шек. Капуцин неоднократно подчеркивал практическую выгоду от такого жеста (расположить индейцев к себе; создать кредит доверия не только на этот раз, но и на следующий; обеспечить условия для дальнейшей выгодной торговли), однако объяснял его через понятие учтивости: комплименты, расточаемые при встречи гостя, - это вежливость, порождающая ответную веж­ливость француза (в виде раздачи подарков), после чего индей­цы, не желая быть превзойденными в любезности, найдут спо­соб отблагодарить учтивого человека. Тем самым подыгрывание индейским обычаям становилось особенно выгодным: «Вы ни­чего не потеряете, проявив к ним щедрость (т.е. поступив со­гласно индейской традиции. - О.О.), тем более, что они никогда не преминут признать доставленное им удовольствие, не будучи ни неблагодарным народом, ни нацией, которая согласна усту­пить свое первенство по части вежливости и щедрости»[35]. В свою очередь, Жан де Лери прямо утверждал, что расплатиться небольшими подарками за прием, угощение и ночлег - это то, что сделает любой благовоспитанный (honneste) человек[36].

Завоевать доброе расположение индейцев можно было и в том случае, если подыграть им в другом вопросе: заявить о ре­шимости отправиться на войну с их врагами. То, что речь шла о притворстве из вежливости и «игре на партнера», очевидно из следующей рекомендации капитана Брюно де Риведу: «Тому, кто захочет сделать им приятное, нужно будет уверить их, что вы уже убили множество испанцев и португальцев и что их чис­ло столь же велико, сколько число песчинок»[37]. Интересно, что этому же совету фактически последовал уже упоминавшийся выше Энтони Найвет, когда захотел обмануть индейцев: горячо уверяя в том, что он француз, он ввернул, что уже убил одного португальца и готов сражаться с индейцами против других португальцев[38].

Помимо притворства из вежливости ради приведения контрагента в хорошее расположение духа (не это ли являлось конечной целью любой учтивости что в Старом, что в Новом Свете?), в общении французов с бразильскими индейцами суще­ствовали и другие ситуации, при которых порой требовалось напустить на себя тот или иной вид, изобразить определенную эмоцию, не испытывая ее на самом деле. Речь идет о меновой торговле, перед началом которой опытные путешественники советовали разжечь любопытство индейцев напускным равно­душием (хотя на самом деле французы жаждали получить ин­дейские товары ничуть не меньше, чем индейцы - французские). Такое притворство прямо изображалось в качестве типичного правила игры (особенно в тех случаях, когда французский автор ставил своей целью не только познакомить читателя с тем, как на самом деле происходит меновая торговля, но напрямую предписывал, как нужно себя вести). Так, Жан де Лери включил в свою «Историю одного путешествия в Бразилию» специаль­ную главку, построенную по тому же принципу, что и совре­менные разговорники[39]. Среди необходимых для поддержания разговора фраз Лери посчитал нужным упомянуть следующие ответы на вопрос условного индейца, что условный француз привез в сундуках: «Я покажу этот товар как-нибудь потом, ко­гда приду к тебе», «В следующий раз», «Я сейчас занят», «По­дожди пока», и т.п.[40] Именно такой линии поведения советовал придерживаться и Ив д’Эврё полвека спустя:

Французу следует остерегаться говорить им (индейцам. - О.О.) о том, что у него есть, и показывать это; их нужно удержи­вать в состоянии предвкушения, если он хочет получить от них хорошие услуги и выгоду. Француз ответит [на вопросы индей­ца] следующим образом: «Я привез столько вещей, что не могу перечислить; они все прекрасны и великолепны». Эти слова по­добны воде, которую плеснули на раскаленную наковальню куз­неца и которая удваивает действие жара и пламени. Схожим об­разом подобный ответ распаляет желание [индейцев] узнать, что там, и побудит их к тысяче знаков внимания... Французу нужно ответить: «Я сейчас занят..., ты увидишь [эти вещи] в следую­щий раз, когда я к тебе вернусь...; не сомневайся, однажды ты вволю их рассмотришь»[41].

Разумеется, разыгрывая подобное безразличие, не следовало впадать в крайность и слишком затягивать показ товаров, иначе ин­дейцы могли попросту отказаться от обмена[42].

Затронув тему притворства и обмана в меновой торговле, нельзя не упомянуть и такую повседневную практику, как по­пытки получить задешево нечто дорогое. Настойчивые упоми­нания французских авторов о том, что европейские товары на обмен должны быть самыми дешевыми (в то время как индейцы отдадут за них нечто весьма ценное) на первый взгляд выглядят как сознательный обман со стороны французов. Однако здесь необходимо принять во внимание, что индейцев в европейских товарах привлекал в первую очередь иной класс вещи (к приме­ру, при сравнении рабочих характеристик и удобства каменного и металлического топоров последнему не обязательно было быть дорогим, чтобы получить очевидное преимущество; то же относилось к сравнению рыболовного крючка из колючки ската и железного крючка, наконечника стрелы из заостренной кости и металлического наконечника и т.п.). Таким образом, сами индейцы (не говоря уже о французах) были уверены в выгодности сделки, и если со стороны продавцов присутствовало некое желание обвести простаков вокруг пальца, то оно нивелировалось общим энтузиаз­мом покупателей[43].

Обманчивые перспективы

В свидетельствах о пребывании французов в португальской Америке на протяжении XVI - начала XVII в. порой можно найти указания на то, что отправившиеся в Новый Свет путеше­ственники обманулись в своих ожиданиях[44]. Такие данные до­вольно немногочисленны: далеко не все, чьи ожидания не сов­пали с действительностью, оставили об этом записи или иным образом зафиксировали свое разочарование. Его редко можно найти в данных, относящихся к торговым и военным экспеди­циям в Бразилию до или после колониальных эпизодов: как по причине того, что об этих плаваниях у нас есть лишь общая ин­формация, так и в связи с тем, что отправлявшиеся в Новый Свет по собственной инициативе знали, что именно они ищут и шли на неизбежные тяготы и лишения долгого и опасного путе­шествия с открытыми глазами. Конечно, среди них наверняка были те, кто отправлялся в Бразилию под влиянием представлений о ждущих там богатствах или необычайных приключениях, и кто-то наверняка счел действительность не соответствующей ожиданиям (обманулся ли он при этом сам или его ввели в заблуждение?), но соответствующих сведений из источников у нас об этом нет.

Некоторые косвенные данные, относящиеся к подобным «обманчивым бразильским перспективам», связаны с историей двух недолго продержавшихся французских колоний. Колони­стов всегда требовалось больше, чем купцов и матросов, а ре­крутировать нужное количество добровольцев удавалось далеко не всегда. Известно, что когда перед основанием «Антарктиче­ской Франции» был публично брошен клич о наборе желающих, на него откликнулось так мало людей, что колонистов пришлось набирать по тюрьмам Руана и Парижа среди приговоренных к смерти[45]. В самой же колонии основной задачей командующего было возвести форт. Тяжелые условия труда и строгая дисци­плина, введенная главой «Антарктической Франции», вызвали недовольство колонистов, которое вылилось в заговор. Одной из важных причин этого недовольства стала непривычная пища. Поскольку ни пшеница, ни виноградники в Бразилии не были из­вестны, ближайшими местными аналогами хлеба и вина были мука из маниока и вода: рабочие, трудившиеся на возведении форта, были неприятно удивлены столь резким изменением рациона:

Из тех припасов, что были привезены из Франции, при обу­стройстве [в колонии] пришлось с первого же дня отказаться от сидра и пить вместо него сырую воду. Вместо же бискита (мор­ских сухарей, которые брали в долгое плавание. - О.О.) нужно было приспособиться к местной муке, добываемой из корня определенных деревьев, ... которые могут вырастать выше чело­веческого роста[46]. Каковая внезапная и неожиданная перемена была сочтена странной даже ремесленниками, приехавшими [сю­да] лишь за личной наживой и выгодой. Вдобавок сложности плавания, суровые и пустынные места, невероятная работа, кото­рой их нагружали в силу необходимости обустроиться там, где мы находились, - из-за всего этого [заговорщики] с легкостью соблазнили [рабочих идеей бунта против главы колонии][47].

Из этого свидетельства лейтенанта «Антарктической Фран­ции» Николя Барре следует, что во время набора колонистов еще во Франции им не говорили об отсутствии в будущем посе­лении базовых привычных вещей, раз для них это стало непри­ятной неожиданностью.

Имеем ли мы здесь дело с обманом? Сам по себе тот факт, что в Бразилии вместо хлеба использовался специальным обра­зом приготовленный маниок, мог быть известен во Франции, поскольку в предшествующие основанию колонии десятилетия состоялось уже несколько десятков экспедиций из французских портов в Бразилию; известно также, что одним из предметов меновой торговли с индейцами было продовольствие[48]. Вопрос в том, пересекались ли целевые аудитории вербовщиков в коло­нисты и знатоков заморских путешествий[49]. Поскольку известно, что с набором в поселенцы возникли проблемы из-за малого числа желающих, вполне возможно, что о предстоящих быто­вых трудностях им просто «забывали рассказать». Таким обра­зом, здесь мы можем предположить наличие обмана как введе­ния в заблуждение путем частичного умолчания правды.

На это, в частности, намекал Жан де Лери, приехавший в колонию через два года после ее основания (глава «Антарктиче­ской Франции» Николя Дюран де Вильганьон, отличавшийся поначалу симпатиями к протестантизму, обратился к самому Кальвину с просьбой прислать ему проповедников и ремеслен­ников для колонии). «Необходимо было найти еще нескольких людей, обученных основным положениям [реформированной] веры, а также искушенных в своем деле ремесленников, как того желал Вильганьон», - сообщал Лери в начале своей книги:

Однако, чтобы никого не ввести в заблуждение, господин Дюпон[50] объявил о долгом и трудном пути, который предстоит проделать... Он добавил, что оказавшись в Америке, нужно будет удовольствоваться вместо хлеба некоей мукой из кореньев, а что касается вина, то здесь не стоит ждать новостей, ведь лоза там совершенно не растет: короче говоря, в новом мире, который воспевало письмо Вильганьона, нужно будет принять такой образ жизни и использовать такие виды пищи, которые полностью от­личаются от наших европейских[51].

Лери давал понять, что Вильганьон сознательно утаил важ­ные характеристики новой колонии и хотел ввести будущих по­селенцев в заблуждение, в то время как протестантский пастор правдиво предупредил обо всех предстоящих сложностях. Это­му выпаду есть свое объяснение: Лери был крайне пристрастен к Вильганьону, поскольку тот, поначалу заявив о симпатиях к протестантизму, уже в Бразилии изменил свое мнение, вернулся в католичество и стал угнетать и преследовать приглашенных им же самим гугенотов. В изображении Лери обман Вильганьона относительно отсутствия в Бразилии привычной еды вставал в тот же ряд, что и обман им адмирала Колиньи (тот выхлопотал для Вильганьона поддержку колонии со стороны короля Генри­ха II, имея в виду, что эта колония будет убежищем для пресле­дуемых во Франции гугенотов), и обман Кальвина (ответившего на просьбу и приславшего проповедников, с которыми затем очень плохо обошлись), и, в конечном счете, предательство ве­ры[52]. Неизвестно, действительно ли Вильганьон специально хо­тел ввести будущих колонистов в заблуждение; в одном из писем Кальвину он не только никак не превозносил условия жизни в Бразилии, но и, напротив, жаловался на дикость и необжитость земель, варварство индейцев и тяготы обустройства поселения[53].

Во времена второй французской колонии в Мараньяне (1612-1615) проблема привлечения именно постоянных посе­ленцев никуда не исчезла. Можно предположить, что в этих условиях для рекрутеров было бы естественно затушевывать и обходить стороной некоторые невыгодные моменты. Однако необходимость заменять хлеб и вино на маниок и воду, по всей видимости, стала настоящей притчей во языцех, поскольку даже горячие сторонники новой колонии, активно рекламировавшие ее потенциал, - уже упоминавшиеся капуцины Клод д’Аббвиль и Ив д’ Эврё - не стали ее утаивать. Ив д’ Эврё подошел к про­блеме истинных и обманчивых перспектив с другой стороны. В небольшой главке своего сочинения, выстроенной по принципу «часто встречающиеся вопросы и ответы на них», он так обра­тился к воображаемому собеседнику:

Желая усовершенствовать свой первый трактат, я счел полез­ным и даже необходимым ответить на все вопросы, которые за­дают относительно [Бразилии и Мараньяна]. Первый - могут ли французы жить в этом краю у экватора, ведь француз по своей природе деликатного сложения, рожден в стране с умеренным климатом, взращен с любовью и заботой и вскормлен хорошей пищей; на первый взгляд он никогда не сможет обосноваться в суровом и диком краю, покрытом лесами, населенном варвар­скими народами, в жарком климате. На это я отвечу, что любое начало всегда сложно, но мало-помалу трудность становится лег­кой. Нет ни города, ни деревни во всем мире, которые не были бы неудобными для жизни в самом своем начале... Вот португалец: разве он не из Европы, как и мы? разве он не подвержен болез­ням, трудам и тяготам, как француз? Да! Но он имеет перед нами то преимущество, что он более терпелив и знает, что сначала нужно посеять, а потом уже собирать урожай; и вот он уже так хорошо обосновался в Бразилии, устроил там большую торговлю, земля там обогащена и возделана, и за деньги там можно достать все, как в Лиссабоне... Я уверяю, что эта земля была бы столь же удобна французам, что и Франция, если бы только она была воз­делана и снабжена необходимыми французскому темпераменту припасами - хлебом и вином, поскольку мяса, рыбы, овощей и кореньев там такое изобилие, что сложно поверить, с условием, однако, что их нужно собирать и сажать. Ведь если кто-то вооб­ражает, что на деревьях растут жареные гусята, что с кустов сви­сают бараньи лопатки, только что снятые с вертела, а воздух по­лон жареных жаворонков... настолько, что стоит лишь открыть рот, чтобы ими полакомиться, он весьма заблуждается. Я не сове­товал бы ему отправляться в эти края, лелея такие фантазии, по­тому что ему пришлось бы в них разочароваться[54].

Тирада Ива д’Эврё звучала прямой насмешкой над теми, кто полвека назад в первой французской колонии взбунтовался против необходимости питаться маниоком и водой и обустраи­ваться в диком (с точки зрения европейца) краю. Тем не менее, капуцин признавал психологическую важность наличия хлеба и вина и предлагал несколько путей для разрешения таких труд­ностей. При этом слова о падающих с неба жареных жаворон­ках, которым стоит лишь подставить рот, перекликались с при­веденным выше упоминанием о жажде наживы, которая погнала в Бразилию колонистов «Антарктической Франции». Впрочем, с момента открытия Нового Света туда устремились именно те, кто хотел обогатиться и шел ради этого на риск; осуждение же быстрого обогащения и напоминание об обманчивости таких перспектив являлись излюбленной темой моралистов всех вре­мен и народов. Ответ же на вопрос, что именно искали в Брази­лии французы и в какой мере они обрели искомое, а в какой - обманулись в своих ожиданиях, будет состоять из многих слага­емых и станет темой отдельного исследования, выходящего за рамки настоящей статьи.

* * *

Какие же выводы можно сделать из всего вышесказанного? История французской Бразилии демонстрирует, что на ее терри­тории, как и на любой другой в человеческой истории, обман мог стать и индивидуальным средством решения той или иной задачи, и коллективной стратегией - в том случае, если предше­ственниками была испытана эффективность именно такого пути. При этом авторы XVI в. порой рисовали Новый Свет в целом и Бразилию в частности неким обществом нового золотого века, где не существует пороков, в том числе обмана. Монтень, вдохновля­ясь книгами французских путешественников, писал в «Опытах»:

Вот народ, мог бы сказать я Платону, у которого нет никакой торговли, никакой письменности, никакого знакомства со сче­том, никаких признаков власти или превосходства над осталь­ными, никаких следов рабства, никакого богатства и никакой бедности, никаких наследств, никаких разделов имущества, ни­каких занятий, кроме праздности, никакого особого почитания родственных связей, никаких одежд, никакого земледелия, ника­кого употребления металлов, вина или хлеба. Нет даже слов, обозначающих ложь, предательство, притворство, скупость, за­висть, злословие, прощение[55].

Здесь, правда, следует оговориться, что рассмотренные в статье случаи обмана как стратегии поведения или как повсе­дневной практики относятся в большей степени к французам, оказавшимся в Бразилии, а не к коренному населению. В духе Монтеня можно было бы заключить, что испорченная цивилиза­ция продолжала предаваться своим порокам (в частности, обману) и на тех землях, куда лишь недавно ступила нога европейца, хотя, конечно же, это было бы художественным преувеличением.

Впрочем, повседневная практика общения французов с ин­дейцами, запечатленная в свидетельствах разного жанра и про­исхождения, подтвердила, что существуют некоторые универ­сальные человеческие качества и атрибуты, которые свойствен­ны индивиду и коллективу вне зависимости от ступени разви­тия, на которой они находятся. Собственно говоря, именно это сделало возможным контакты представителей ренессансной Франции и по сути своей первобытных охотников и собирателей Нового Света. Среди этих универсальных черт человека, несо­мненно, есть и благородные (любознательность, сострадание). Но и обман, принимающий форму то лукавства во время тор­говли, то военной хитрости[56], оказывается одинаково понятен людям по обе стороны Атлантики. Зафиксированные в свиде­тельствах XVI столетия ложь во спасение, притворство из веж­ливости и создание, вольно или невольно, обманчивых пред­ставлений остаются не менее очевидными и нам - наблюдате­лям XXI века.

Иллюстрации

Ганс Штаден, стремившийся выдать себя за француза, чтобы избежать смерти, на «очной ставке» у индейского во­ждя, который разоблачает его обман.

Staden H. Véritable histoire et description d’un pays habité par des hommes sauvages, nus, féroces et anthropophages situé dans le nouveau monde nommé Amérique, inconnu dans le pays de Hesse avant et depuis la naissance de Jésus-Christ jusqu’à l’année dernière. Hans Staden de Homberg l’a connu par sa propre expérience et le fait connaître actuellement par le moyen de l’impression à Marbourg chez André Kolben à l’enseigne de la feuille de trèfle, 1557 // Staden H. Nus, féroces et anthropophages / Traduit de l’allemand par H. Ternaux-Compans. P., 2005. P. 122.

Путы, которые надеты Штадену на ноги, - попытка изобра­зительными средствами обозначить его статус пленника. На са­мом деле у индейцев тупи было принято предоставлять взятым в плен полную свободу передвижения; им даже давали девушек в жёны, и они участвовали в жизни племени... до того, как стать объектом ритуальной антропофагии. При такой неограниченной свободе пленник, однако, считал делом чести мужественно встре­тить уготованную ему судьбу и не сбегал обратно к своим сороди­чам (это покрыло бы его несмываемым позором).

Штаден упорно боролся за то, чтобы не разделять участь обычных военнопленных; важно отметить, что он действовал в рамках индейских правил игры и преуспел именно тогда, когда сумел поставить их себе на пользу.

Приветствие «со слезами на глазах», так удивлявшее французских путешественников и в результате сочтённое ими формой местного этикета, которой требовалось следо­вать из учтивости.

Иллюстрация из «Особенностей Антарктической Франции» Андре Теве (1557, 1558).

Та же сцена из «Всемирной космографии» Андре Теве (1575). Обращает на себя внимание фигура «иностранца» в длинном плаще, которого приветствуют подобным образом. В иллюстрации из «Особенностей Антарктической Франции» в сцене участвуют исключительно индейцы, хотя в тексте речь идёт о том, что такого рода приветствие принято среди тупинамба и распространяется на чужеземцев.

Иллюстрации из «Истории одного путешествия в Брази­лию» Жана де Лери (первое издание - 1578), где на изобрази­тельном уровне интуитивно прослежена связь между привет­ствием «со слезами на глазах» (слева) и оплакиванием усопшего (справа). Этнографические исследования показали, что привет­ствие действительно связано с культом предков: вздохи и слёзы предназначаются не конкретному гостю, явившемуся в деревню, а предку, принявшему его вид, чтобы навестить живых.

Французские авторы XVI - начала XVII вв. советовали своим соотечественникам отвечать индейцам в тон, изображая печаль из вежливости.

Хитрость Куониамбека. - Всемирная космография Андре Теве (1575).

По мнению А.Теве, эта хитрость заключалась в том, что индейский вождь Куониамбек клал себе на плечи по две заря­женные аркебузы и сначала давал залп по врагам из одного ствола, а потом, когда враги этого не ожидали, - из второго. Над этим рассказом потешался Жан де Лери, считая его типичным примером «небылиц Теве». Нас же в данном эпизоде интересует следующее: во-первых, Куониамбек, судя по всему, был реально существующим персонажем и весьма вероятно, что именно он устраивал Гансу Штадену «очную ставку» с переводчиком-французом, дабы разоблачить обман немца (Штаден транскри­бирует имя вождя как Кониан Бебе). Во вторых, во взаимоотно­шениях индейцев с огнестрельным оружием не всё всегда было гладко: французы даже продавали индейцам толчёный уголь вместо пороха, чтобы те не калечились, простодушно набивая стволы порохом до упора.

Маниок: иллюстрация из «Особенностей Антарктической Франции» Андре Теве.

Маниок: современная фотография.

Мука из измельчённого, отжатого и высушенного корня этого древовидного растения была важной частью рациона ин­дейцев, хотя французским колонистам XVI века идея есть хлеб «из древесного корня» казалась дикой. При этом Жан де Лери отмечал, что свежевыпеченный хлеб из маниока не уступает по вкусу мякишу пшеничной булки.

Хлеб из маниока и сейчас остаётся частью традиционной кух­ни Южной Америки, и в справедливости сравнения Лери может убедиться любой желающий. Однако в XVI - начале XVII вв. по­пытка утаить от колонистов сведения об отсутствии в Бразилии привычных хлеба и вина воспринималась как обман и введение в заблуждение. Во времена второй французской колонии (1612­1615) её апологеты специально задавались вопросом, способны ли «француз [ы], по своей природе деликатного сложения, рож- ден[ные] в стране с умеренным климатом, взращен[ные] с любо­вью и заботой и вскормлен[ные] хорошей пищей», прожить в тро­пической стране, и отвечали на него утвердительно.