Положение Кортеса ухудшается

V

Однажды утром Моктесума послал за Кортесом и с бес­покойством сказал ему:

— Малинче, до меня дошла весть, что в тот порт, где ты высадился со своими людьми, только что вошли восемнадцать плавучих домов, таких, как ты строишь, и с людьми твоего племени. Вот, смотри.— И он развернул на столе большое полот­но.— Мои мастера только что принесли мне этот рисунок, на котором изобразили суда твоих соплеменников, и я поспешил передать эту добрую новость и объявить, что тебе уже нет надобности строить большие лодки,— ты можешь немедля вос­пользоваться теми, на которых приплыли твои братья.

Такая великая радость овладела Кортесом, что он едва не забыл поблагодарить Моктесуму, ибо прежде всего подумал, что эти каравеллы прибыли из Испании ему на помощь и что на них возвратились, удачно выполнив свою миссию, его сотоварищи, которых он послал с картами и дарами к императору Карлу.

Он поспешил сообщить своему войску окрыляющую весть и распорядился дать в честь знаменательного события несколько залпов из всех орудий. В то время как испанцы ликовали, благо­даря небо за неожиданную помощь в такой трудный час, вождь-властитель Истапалапы явился просить у них позволения на аудиенцию у Моктесумы. Слишком радовались испанцы, чтобы обращать внимание на какие-то визиты, и вождь беспрепятствен­но был препровожден в покои августейшего пленника.

- С чем пришел, Куитлауак? — спросил Моктесума, завидев его сияющее лицо.— Или боги возвестили что-нибудь доброе?

- Боги не сказали ничего нового,— ответил тихо вождь,— но испанцы, которые только что пристали к нашим берегам, сказали многое.

- Что они говорили? — живо спросил монарх.— Обещали не трогать нас и увезти обратно своих соплеменников?

- Слова их еще более отрадны,— отвечал тлатоани.— Знай, великий властитель, что ко вновь прибывшим испанцам при­мкнули трое солдат из войска Малинче, которые по его рас­поряжению и с твоего согласия ходили по нашей стране и соби­рали сведения о всех наших копях и рудниках. И эти солдаты, уже знающие ацтекский язык, служили переводчиками при разговоре капитана новых испанских войск с одним из твоих военачаль­ников, которые сопровождали упомянутых солдат.

- Наконец-то! — взволнованно откликнулся Моктесума.— Не передал ли новый капитан, что его властелин не желает, чтобы мы были его данниками?

- Новый капитан сказал, что его властелин не посылал никаких послов и что неблагодарные пришельцы, которых ты принял как почетных гостей, сами не более как мятежные данники и изменники, заслуживающие смертной казни. Новый капитан со своими войска­ми— подлинный слуга великого властителя Кастилии — пришел карать от его имени за оскорбления, нанесенные тебе этими бунтовщиками и самозванцами, вернуть тебе свободу и сокровища.

С сомнением качнул Моктесума головой и промолвил после минутного раздумья:

— Ты доверчив, как женщина, брат Куитлауак. Не стал бы Малинче со своими людьми гак радоваться, если бы новые пришельцы действительно были против них. Боюсь, что все, тебе сказанное,— ложь, таящая коварные замыслы: им надо свободно войти в нашу столицу и примкнуть к своим соплеменникам. Куитлауак, Куитлауак, ты не знаешь вероломства этих людей с востока.

Вождь-правитель Истапалапы задумался, словно взвешивая доводы брата, и в конце концов промолвил с горечью:

— Тогда как же ты сам мог подчиниться и подчинить нас их власти, если считаешь их такими бесчестными и коварными?

- Злы бывают моровые поветрия,— отвечал Моктесума,— злы бывают ураганы, однако, когда находит мор или разражается буря, нам ничего не остается, как претерпеть их и перестрадать. Беды, посылаемые нам богами, неизбежны, и все, что может сделать самый разумный и стойкий человек,— это принять их со смирением.

- Боги каждый день говорят жрецам, что они уже умило­стивились,— отвечал Куитлауак,— и приказывают тебе, великий властитель, выкинуть из своих владений хитрых врагов.

- Я не устаю благодарить высочайшее божество, которое соизволило разбудить милосердие разгневанных богов, меня преследовавших,— ответил монарх.— Но что я еще могу сделать?' Чужестранцы обещали покинуть царство, как только спустят на воду свои суда, однако, если их соплеменники, прибывшие им на помощь, захотят войти в Теночтитлан, я позволяю вам высту­пить против них с оружием в руках.

- А если правда, что они пришли освободить тебя и пока­рать Малинче?

- А если это ложь?

 -Если ложь...— заколебался Куитлауак, не зная, что де­лать в случае справедливости этого предположения, и смиренно взглянул на Моктесуму, словно не считал себя способным ре­шить столь серьезный вопрос.

- Мое повеление таково,— сказал верховный вождь Царст­ва ацтеков.— Мы не должны относиться к новым пришельцам, как к врагам, но не должны и доверять им. Сегодня же пошлешь гонцов, которые от моего имени поднесут им дары, но и преду­предят, что им не следует идти к столице. А пока вели тайно и зорко следить за обоими войсками испанцев. Позже по их поведению увидим, как поступить дальше.

- Я исполню твои наказы, великий властитель,— прогово­рил, вставая, Куитлауак.— Во всяком случае, ты знаешь, что в моем распоряжении шестьдесят тысяч вооруженных воинов здесь, в городе, и что если Кортес презрит твое милостивое разрешение построить большие лодки в предоставленное ему время, я сумею освободить его недавно явившихся соплемен­ников от труда помогать нам карать этого их военачальника.

Завершив свою речь такими словами, он вышел, но успел заметить, что здесь, в стане испанцев, уже не царит прежнее ликование. Солдаты, казалось, чем-то встревожены, а капитаны о чем-то совещаются.

Перемену в настроениях произвело письмо, которое Кортес только что получил через одного тласкальца. Гонсало де Сандоваль, который занимал в Веракрусе высокий пост погибшего Эскаланте, сообщал, что восемнадцать судов, причаливших к мек­сиканским берегам, пришли с Кубы и посланы кубинским гене­рал-губернатором Диего Веласкесом с приказом капитану этой армады Панфило де Нарваесу захватить Кортеса как изменника и отнять у него все завоеванные земли и собранное добро. Как писал Гонсало, силы Нарваеса были весьма внушительны: сто шестьдесят всадников с лошадьми, восемьсот пехотинцев и две­надцать пушек, что составляло войско, значительно превосходи­вшее по мощи отряд Кортеса.

Видя, что радужные надежды воплотились в весьма печаль­ную действительность, многие солдаты Кортеса пали духом. Были и такие, кто в отчаянии проклинал ту минуту, когда встал под знамена сумасбродного капитана, который подверг своих людей таким опасностям и имел глупость затеять две дикие авантюры: всецело презреть законные власти Кубы и попытаться завоевать огромное могущественное государство.

За исключением нескольких капитанов — таких же безрассуд­но отважных, как их каудильо, или слишком гордых, чтобы признать свой просчет,— все остальные искатели приключений, которыми двигала только алчность и которые никогда не стави­ли перед собой таких высоких целей, как Кортес, перешептыва­лись о нелепости его планов, упрекали, что он обманул их и вовлек ложными обещаниями в заведомо невыполнимое, об­реченное на провал дело. Однако подобная каверзная ситуация, которая повергла в уныние большинство храбрых вояк, казалось, специально сложилась таким образом, чтобы смогли проявиться с блеском изворотливость ума и неодолимое упорство Кортеса.

Не скупясь на золото, похвалы и обещания, предрекая побе­ду с непреклонной убежденностью в поддержке сил небесных и выражая свое полное презрение к слухам об опасности, он без особого труда сумел утихомирить паникеров, приободрить тру­сов и влить жизнь в безразличных к своей участи.

Преодолев внутренние трудности, он направил всю свою изобретательность и свою хитрость на то, чтобы избежать воен­ного столкновения с прибывшими соотечественниками.

Сандоваль послал Кортесу шестерых пленных из армады Нарваеса, шестерых людей, которых губернатор Веласкес облек полномочиями вступить в Веракрус и приказать капитану Сандовалю явиться к Нарваесу как к представителю законной коро­левской власти.

Кортес сделал вид, что рассердился на Сандоваля за столь дурной прием своих земляков, тотчас отпустил всех на свободу и, щедро одарив, направил обратно в лагерь противников с дара­ми и письмами для Нарваеса и многих его военачальников. В своих посланиях Кортес поздравлял их со счастливым оконча­нием плавания у этих берегов, напоминал о давней, связывающей их дружбе, сообщал о благоприятном ходе завоевания, просил их не позволять ацтекам — дабы не унижать его в глазах индейцев — выходить из-под испанского владычества, ибо добиться этого, равно как и других успехов, стоило большого труда и жертв. Он искусно льстил каждому из вновь прибывших, превознося его способности, которые, в общем, можно было бы легко приписать любому человеку: этому он говорил, что всецело доверяет его светлому разуму; тому — что ожидает помощи от его военного таланта; многим остальным — что никогда не запятнает себя изменой и не подаст ни малейшего повода, чтобы кто-то мог усомниться в его, Кортеса, верноподданнических чувствах по отношению к императору Карлу, власть которого он надеется в скором будущем утвердить над всеми индейскими городами-государствами. Кортес старался также разжечь жадность, давая понять людям Нарваеса, какими несметными богатствами могут все они овладеть во время этого важнейшего завоевательного похода. В подтверждение он послал большое количество драго­ценных камней, попросив раздать их главным начальникам ново­го испанского войска, а также серебро и мешки золотого песка для солдат.

Не довольствуясь этим, он немедля направил послание сопровождавшему войска Нарваеса монаху, который пользо­вался не только всеобщим уважением,— как все священнослу­жители в те времена — но и славой разумного и добродетельного человека.

Такая сообразительность и расторопность подействовали если не на Нарваеса, то, во всяком случае, на его подчиненных. Подарки были получены с удовольствием и благодарностью, обещания выслушаны со вниманием, и непримиримый Нарваес, который не остановился даже перед тем, чтобы назначить боль­шую цену за голову Кортеса, лишь потерял во мнении людей, тогда как Кортес, использовав подкупы и обещания, остался в выигрыше.

Ободренный успехом и раздраженный упорными, но безус­пешными заигрываниями с посланцем губернатора Диего Веласкеса, Кортес решил идти напролом, испытать судьбу с оружием в руках и даже, кто знает, умереть, но не сдаться противнику.

Он объявил о своем решении войску, распорядившись подго­товиться к выступлению; уверенность, с какой прозвучал его призыв, снова вызвала веру в успех, на каковой сам он отнюдь не надеялся.

Ацтеки видели военные приготовления Кортеса и, осведом­ленные Нарваесом о предложении Кортесом своей дружбы и о презрительном его отказе, поняли, что между двумя глав­ными испанскими военачальниками действительно разгорается вражда. Многие вожди полагали, что надо использовать затруд­нительное положение Кортеса, напасть на него и уничтожить вместе со всеми солдатами. Куитлауак резко воспротивился это­му, казалось бы, разумному решению, ибо монарх отверг его как действие, недостойное великого властителя, поскольку он дал слово не объявлять войны, пока не будут построены суда, соору­жаемые по просьбе Кортеса.

Надо признаться, что не одна лишь верность данному слову побуждала Моктесуму противиться желанию своих вождей. Немалую роль в его запрете играла боязнь всегдашнего везения и необъяснимой власти Кортеса над людьми, а также странное расположение к испанцу, сочетавшееся в его душе с чувствами страха и обиды по отношению к неблагодарному гостю.

Иной раз кажется, что ненависть таит в себе немалую долю живого интереса к человеку и что особое отвращение мы, бывает, испытываем именно к тому, пылко влюбиться в которого нам не составило бы большого труда.

Так или иначе, но Моктесума — впрочем, весьма довольный трудным испытанием, выпавшим на долю его угнетателей,— не мог решиться нанести им последний удар и прислушивался с непо­нятным волнением к вестям об их приготовлениях к отступлению.

Перед выводом своего войска из столицы Кортес с капита­нами вошел в покои монарха и сказал, сохраняя спокойствие:

- Сеньор, мы пришли проститься с Вашим величеством и просить вас оказать нам милость оставаться в этом дворце до нашего скорого возвращения. Для вашей охраны и вам в услуже­ние остается капитан Альварадо с восемьюдесятью или сотней солдат, которые пользуются моим доверием и желают, чтобы Ваше величество оказали бы им такую же честь.

- Я давно знал,— ответил монарх,— что ты хочешь идти сражаться со своими братьями с востока, и знаю также, что они считают тебя подлым изменником, что хотят захватить или убить тебя. Говори откровенно, Малинче, ибо Моктесума может сделать тебе еще много добра и дать войско, с которым ты разобьешь своих врагов.

- Я премного благодарен Вашему величеству за исключи­тельное доброжелательство,— отвечал Кортес,— но мне не нуж­на помощь, которую вы мне милостиво предлагаете. Это верно, что мои соотечественники распускают обо мне клеветнические слухи, но они скоро убедятся в своей неправоте. У Вашего величества есть далекие земли, где люди едва ли слышат, что происходит в столице, тогда как в ваших ближайших и более цивилизованных владениях все знают о ваших самых незначи­тельных распоряжениях. Это же происходит и с королем, моим господином. Я и мои друзья родом из очень важной провинции, которая зовется Кастилией. А вновь прибывшие — уроженцы другой области, называющейся Бискайя, жители которой, схожие с вашими вассалами, индейцами отоми, люди грубые, почти не бывающие при дворе императора и даже не умеющие правильно говорить на языке кастильцев. Возможно, что этот неотесанный люд, который меня поносит, ничего не знает о той миссии, с какой я послан сюда королем, моим господином, и, досаждая мне, они хотят услужить ему. Но позже они убедятся в безумии своей затеи, и Ваше величество еще увидит, как они в ней раскаются.

Монарх пристально поглядел на собеседника, словно пыта­ясь уловить на его лице тень смущения, но Кортес держался очень уверенно и, когда встал, чтобы проститься, прибавил до­верительным, не вызывающим возражения тоном:

— Да хранит Господь Бог жизнь Вашего величества до моего скорого возвращения, так же как вы будете хранить в па­мяти данное мне любезное обещание подавить любой мятеж своих подданных.

Моктесума обнял его, а также и Веласкеса де Леона, который с неподдельным волнением приблизился поцеловать ему руку.

- Да поможет тебе великий Уицилопочтли,— сказал Веласкесу монарх.— А если будешь побежден, возвратись к Моктесуме, который не откажет тебе в милосердии. Ты долго был вождем моих телохранителей во время моего заточения, и не был я никогда на тебя в обиде, ибо всегда ты был внимателен и учтив с пленником.

- Сеньор,— ответил Веласкес, — да пребудет с вами истин­ный Бог, в которого я верю, да продлит драгоценную жизнь Вашего величества и не оставит своими милостями всю вашу августейшую семью.

После этих слов искренне взволнованный молодой кастилец бросился вон из покоев, чтобы скрыть свои чувства, но Мок­тесума вернул его и, надев ему на шею массивную золотую цепь, которую всегда носил сам, сказал:

— Береги ее и, если когда-нибудь счастье тебе изменит, помни, что эта цепь дана мною в знак того, что моя к тебе дружба неизменна. Если окажется, что мой слух не внемлет твоим мольбам, представь цепь пред моим взором, и она напомнит мне, что я видел в твоих глазах слезы при расставании со мной.

Веласкес снова и снова целовал руки, надевавшие на него этот драгоценный дар, и поклялся носить его до последнего вздоха, а затем вышел из зала, незаметно смахивая слезы,— ибо стыдно плакать сильному мужчине, когда вдруг лицом к лицу столкнулся с Текуиспой и Миасочилью. которые, как обычно, шли проведать монарха.

Младшая дочь властителя остановилась и, забыв о правилах приличия, горестно воскликнула:

— Это правда, что ты идешь на войну? Это правда, что ты идешь сражаться с полчищами твоих соплеменников, у которых есть такие же огненные стрелы и такие же звери, как у вас?

Растерявшись от наивных вопросов Текуиспы и разделяя ее горе, Веласкес де Леон напрасно старался ее утешить.

— Горе мне, горе мне,— плакала девушка.— Я знала, что придется расстаться с тобой, но я думала, что ты вернешься на любимую родину и страдать придется только мне, одинокой. Как же теперь я остаюсь одна, чтобы переживать за тебя? Значит, ты уходишь от меня, чтобы идти на смерть? Как я могу допустить, чтобы ты упал лицом в окровавленную землю на поле сражения, если там не будет ни матери, которая закрыла бы тебе глаза, ни возлюбленной, которая усыпала бы твою могилу цветами, ни брага, который отомстил бы за тебя?

Ее голос прерывался рыданиями, и Веласкес, отведя ее в сторону и припав к ее ногам, сказал:

— Успокой свое сердце, дорогая моя Текуиспа, ибо с божьей помощью я надеюсь скоро вернуться и обрести полное счастье: стать твоим мужем. Моктесума одарил меня своей дружбой, отдав эту цепь, и поклялся, что ни в чем не откажет, когда я ему об этом напомню. О Текуиспа! Твоя рука будет тем высшим благом, к какому я стану стремиться по возвращении. А если судьба моя будет иной, если я паду на поле боя... Тогда послушай последнюю просьбу твоего возлюбленного. Если я умру, признай своим богом Господа Бога моих родителей и возьми при креще­нии дорогое мне имя Исабель, это имя моей матери! Она и я, мы вместе будем ждать тебя на небесах, у подножья вечного трона истинного Бога наши души навсегда соединятся святыми узами бессмертной любви.

— Я обещаю,— ответила, рыдая, дочь Моктесумы.

Тут в голову юноше вдруг пришла мысль, что он оставляет предмет своей любви в городе, где с минуты на минуту могло вспыхнуть восстание, а к тому же ему в душу вкрался страх и совсем иного рода.

Он знал, что оба испанских капитана, остававшихся в Теночтитлане, были не равнодушны к прелестям Текуиспы. Алонсо Градо почти не скрывал страсть, которую ему внушала юная дочь верховного вождя ацтеков, а Альварадо, привыкший быть кумиром всех дам, не без тайной зависти взирал на предпочтение, которое она оказывала другому.

Смелость и безрассудство Альварадо были хорошо извест­ны Веласкесу, который также считал, что нельзя слишком пола­гаться на наивную верность Текуиспы,— ни из-за ее простоду­шия, ни из-за упрямого желания сотоварища обладать его лю­бимой.

Эта мысль и побудила Веласкеса просить Текуиспу оставить Теночтитлан на время своего отсутствия.

- Ты как-то говорила мне,— обратился он к ней,— что у те­бя в Такубе есть любимая подруга и две уважаемых сеньоры, одна из которых—сестра твоего отца, и обе они — супруги вож­дя-властителя Такубы, находящегося здесь, в нашем городе. Уез­жай же, моя Текуиспа, к этим властительным дамам и вместе с твоей подругой жди у них моего возвращения.

- Хорошо,— отвечала Текуиспа,— при ней я могу плакать, не таясь, потому что она тоже умеет любить. Оталица так же оплакивает сейчас Уаско, заключенного тут в тюрьму, как я буду оплакивать ушедшего от меня моего Веласкеса. Я поеду в Такубу, я тебе обещаю. Но позволь мне смотреть тебе вслед, пока ты не скроешься из моих глаз.

В этот миг бой барабанов возвестил выступление войска.

Сжалось сердце Веласкеса. Бесстрашный капитан, который мог потягаться в силе и отваге со своим военачальником, почувство­вал, что слабеет духом, в последний раз обнимая обожаемую им девушку.

Две его слезы упали на грудь дочери индейского вождя, а по его стальным доспехам текли ее слезы. Трижды вырывался он из ее объятий и трижды снова устремлялся к ней. Они, казалось, предчувствовали, что эти мгновения горестного расставания бы­ли самыми счастливыми, какие им еще оставались в жизни на этой земле!

Барабанный бой не утихал, и слышался властный голос Эрнана Кортеса, отдававшего приказ ускорить шаг.

Веласкес запечатлел последний поцелуй на лбу Текуиспы и поспешил вслед за уходившим войском. Текуиспа без сил опустилась наземь.