Война

VI

Кортес, всего лишь с тремястами солдат,— ибо тласкальцы, всегда готовые сражаться с ацтеками, отказались воевать с испанцами,— направился к Семпоале, где лагерем стоял Нарваес.

Ацтеки радовались уходу Кортеса, хотя в Теночтитлане ни­чего не изменилось. Моктесума велел всем ждать дальнейшего развития событий, хотя народ взывал об освобождении вождей-правителей, что было делом нетрудным, ибо число дворцовых стражей значительно уменьшилось. Вождь-властитель Истапалапы уговорил людей дождаться конца войны между чужестран­цами, потому что, как сказал Моктесума, если Кортес будет побежден, как можно было ожидать, судя по малочисленности его войска, те из испанцев, кто остался в Теночтитлане, уйдут сами и кровавая расправа будет не нужна, или же они сдадутся на милость ацтекского властителя.

Успокаивая свои души этой надеждой, которую в них поддер­живали и жрецы, предсказывая полное поражение «чужеземных теуктли», ацтеки спокойно жили и работали, а когда подходили дни праздников, которые всегда сопровождались играми и тан­цами на площадях, они предавались веселью с обычной шумной радостью.

Альварадо однажды прослышал о таком торжестве и воз­намерился принять в нем участие кое с кем из своих солдат. Чтобы читатели отнеслись с доверием к тому, о чем мы собира­емся рассказать, надо более подробно описать нрав этого капи­тана, который, после Кортеса, занимает первое место в истории завоевания Новой Испании.

Альварадо был лишен непомерного властолюбия верхов­ного каудильо. Смелый, ловкий, энергичный воин находил удо­вольствие в самих сражениях и словно искал опасности, чтобы ублажать свою натуру одержанными победами и преодоленными трудностями. Однако, участвуя в лихих схватках, он чрезвычайно редко ставил перед собой непомерно большие задачи. Его подви­ги были скорее плодами инстинктивной склонности к действию, чем следствием обдуманного решения, принятого во имя какой-либо великой цели.

Много позже, когда Альварадо занял высокий пост, когда познал вкус славы и почестей, к которым в общем и не стремился, он, понятно, возгордился и почувствовал стремление их приумно­жить, но во времена нашей истории, будучи пока еще одним из многих корыстолюбивых авантюристов, он не заглядывал так далеко вперед, как его начальник, и никогда, подобно Кортесу, не ломал себе голову над сложностями затеянного похода, а также и не пытался себе представить всю грандиозность конечных результатов.

Человек со средними способностями и жестоким сердцем, он в годы завоевания Мексики нередко совершал злодейские поступ­ки, которые не находили никакого объяснения с точки зрения их политической целесообразности.

Да, весьма различались между собой Кортес и Альварадо. Первый никогда не жертвовал выгодой ради гуманности, но редко поступал негуманно без всякой надобности. Его трезвый ум мог точно рассчитать, послужит ли на пользу то или иное жестокое действие, а редкая находчивость позволяла ему сыскать тысячу способов оправдания жестокости, если таковую приходи­лось применить. Альварадо, напротив, никогда не задумывался ни над целесообразностью, ни над оправданием своей кровожад­ности. Темпераментный, необузданный, не признававший воз­ражений, свирепый по натуре, он не умел приносить в жертву необходимости ни малейшего своего дикого каприза, причем врожденная беспощадность сочеталась в нем с неуемной алч­ностью.

Властолюбие и политика завоевания могли ожесточить твер­дый характер Кортеса, но жестокосердие Альварадо никогда не имело отношения к политике. Лютые деяния первого помогли ему покорить целое государство; лютые поступки второго не единожды ставили под угрозу успех этого удивительного завое­вания. Но своевольная природа, наградив капитана Альварадо таким безжалостным сердцем, наделила его, как часто бывает, благородной и красивой наружностью, и именно его внешность, столь почитавшаяся ацтеками, побудила Кортеса назначить Аль­варадо для охраны дворца-крепости как человека, в городе попу­лярного и способного своим горделивым видом заставить жи­телей забыть о ничтожном числе оставшихся с ним солдат.

Однако не прошло и нескольких дней, как Кортес испытал сильное разочарование и понял, что сделал не лучший выбор.

Оставив тридцать солдат под командой Алонсо Градо для охраны пленников, Альварадо решил погулять с остальными на народном празднике, который состоялся на одной из больших площадей Теночтитлана.

Знатные тлатоани и простые ацтеки вместе весело водили гам хороводы и приплясывали: первые — украсив себя драгоцен­ностями, а вторые — облачившись в праздничные одежды, приго­товленные специально для таких дней. Испанские солдаты еле сдерживались при виде стольких сокровищ на безоружном люде, который беззаботно кружился в танце, а их свирепый капитан, и без того терзавшийся недоброй мыслью, что ацтеки, исполь­зовав уход большей части испанцев, атакуют дворец, вероятно, испытывал еще и определенную досаду от того, что его появле­ние на площади не было встречено с прежним воодушевлением.

В то же время от глаз Альварадо не укрылись хищные взгляды солдат, направленные на богатое убранство знати, и, словно охотник, с наслаждением глядящий на свору своих собак, которые, оскалив зубы и дико выкатив глаза, вот-вот настигнут зайца, он следил за нараставшим волнением своего отряда, гото­вого броситься на беззащитных людей.

И капитан не отказывает подчиненным в этом удовольствии: легкий кивок головы и тихо произнесенные слова «Взять их!» дают им понять, что разрешение утолить свою алчность по­лучено; и, развивая наше предыдущее сравнение, можно сказать, что, наверное, никогда самые злые и быстрые гончие псы не выполняли приказ хозяина с подобной стремительностью и остер­венением.

Чтобы зря не терять время, у женщин выдирали волосы вместе с вплетенными в них жемчугами, ударом шпаги отсекали кисти рук с пальцами, унизанными драгоценными перстнями. Один знатный тлатоани, вдевший себе в нос великолепное коль­цо, оставил кольцо вместе с носом в руках испанцев.

Самые проворные танцоры бросаются в ужасе бежать, но их настигают пули, и над умирающими грубо препираются солда­ты, срывая с тел ожерелья. Самые отважные ацтеки сопротивля­ются с неожиданным упорством, но могут ли защитить себя нагие индейцы от одетых в стальные доспехи противников? Сла­бые бросаются на землю, умоляя о пощаде, но их голоса теряют­ся среди воплей, и солдаты шагают по живым, чтобы скорее добраться до самых богато одетых.

Женщины, мужчины, знатные, простолюдины — никому не было пощады. Упившись кровью и насытившись награбленным, испанцы отправились в свой стан, оставив площадь, только что дышавшую весельем, заваленной мертвыми и ранеными.

Сбросив одежды, забрызганные кровью, и облачившись, как обычно, в изящный и нарядный костюм, Альварадо с привет­ливой улыбкой на лице пошел навестить Моктесуму. В это же самое время солдаты делили добычу, которую им отдал капитан, оставив себе лишь наиболее дорогие украшения, в том числе несколько перстней, которые, уже отмытые от крови, сверкали на его белых точеных пальцах.

Спокойствие, однако, было вскоре нарушено.

Ацтеки, избежавшие гибели,— одни раненные, другие искале­ченные, третьи обезумевшие от ярости,— устремляются к домам вождей-властителей, требуя мести. В покои изумленного Куитлауака врывается разъяренная толпа с криком:

— Веди нас бить испанцев!

Вождь-правитель Истапалапы сомневается в истинности рас­сказа о варварском побоище, но его ведут к театру кровавых действий—и он с ужасом убеждается в правоте пришедших к нему людей.

И гнев его страшен. Насколько этот вождь обычно благо­разумен и терпелив, настолько он делается зловеще грозен, когда оскорбление переходит все границы.

Он не ждет, пока соберутся другие властительные вожди, не думает сейчас о том, чтобы объединить все войска.

— Идите за мной! — призывает он народ и устремляется к стану испанцев.

Едва звучит воинственный клич мести возле большого двор­ца, как со всех сторон туда уже спешит мощное подкрепление. Кроме войск, бывших под началом Куитлауака, является Олинтетль с отрядами, вооруженными копьями, камнями, большими каменными и медными топорами.

Нападение не застает испанцев врасплох. Раздается сигнал тревоги, и каждый начальник, каждый солдат не мешкая занима­ет свой пост. Альварадо является сразу, и у того, кто робеет, холодное бесстрашие капитана укрепляет дух.

Первым побуждением Альварадо было атаковать индейцев, но, увидев несметные полчища, он ограничился защитой крепо­сти, забаррикадировав все входы и разместив оставленные ему пушки так, чтобы держать под обстрелом всю площадь, навод­ненную осаждающими. Несмотря на умелую оборону, дворец не устоял бы перед яростным и упорным натиском ацтеков, если бы с наступлением ночи и при виде огромного числа убитых Куитлауак не приказал дать сигнал к отступлению, чему и были обязаны испанцы своим спасением.

До того как разойтись по домам, ацтекские воины сожгли обе бригантины, уже спущенные испанцами на озеро, и оповести­ли всех жителей Теночтитлана о начале войны. Куитлауак разо­слал гонцов с этим сообщением вождям-правителям ближайших областей.

С восходом солнца на большой площади Тлателолько со­брались все вожди-сородичи, главные военачальники и просто вожди ацтеков из долины Анауак,— их уже ждали многие знат­ные люди и толпы народа. Вождь-властитель Истапалапы был провозглашен тлакатеуктли, то есть верховным вождем: выбор определили его решительные действия. Облеченный высшей военной властью, он разделил всех воинов па большие отряды, каждый из которых возглавил кто-либо из именитых военачаль­ников. Затем распорядился взять оружие из монарших арсеналов и приказал отрезать врагу пути к отступлению: разрушить мосты и дороги через озеро. Приняв необходимые меры, Куитлауак пошел снова на приступ, еще более решительный, чем нака­нуне.

Новый верховный вождь руководил осадой и атаками хлад­нокровно и целеустремленно, а его собственная отвага в боях не уступала храбрости самых прославленных ацтекских воинов. Столь же достойно проявили себя в тот день тлатоани из Сокотлана, Хочимилько, Сопанко, Атлиско и многих других городов и областей,— перечислять все было бы и нелегко и утомительно. Оба сына погибшего на костре Куальпопоки своим мужеством и геройством могли бы вполне сравниться с их славным вождем-властителем Куаутемоком, который в ту пору был пленником испанцев, а ранее нередко водил братьев в сражения.

Осажденные отбивались гак же упорно, как вдохновенно бросались на штурм атакующие, однако после длительного боя, продолжавшегося все утро, стойкость испанцев уступила числен­ности противника. Большинство испанских солдат было ранено, а через одну из спаленных дворцовых дверей и пробитую в стене брешь ацтеки устремились в замок. Капитану Альварадо остава­лось лишь объединить жалкие остатки своего небольшого отряда и выйти навстречу врагам, чтобы дорого продать свою жизнь. Ацтеки бросились к ним, как разъяренные пумы, и, без сомнения, через несколько минут от упорных защитников дворца остались бы только окровавленные обрубки тел, ибо головы и сердца полагалось принести в жертву богу Уицилопочтли,— если бы порыв побеждающего войска не был вдруг приостановлен отча­янными криками, летевшими со всех сторон: «Малинче входит в город! С ним войско больше того, которое ушло! Малинче вернулся по дороге, которую еще не успели разрушить наши воины! Малинче возвращается в Теночтитлан!».

Самые смелые просят позволения встретить Кортеса и всту­пить с ним в бой; самые робкие опускают руки при одном лишь имени удачливого каудильо, который возвращается, победив войско своих соотечественников, вдвое большее, чем его соб­ственное, и молят об отступлении. И Куитлауак тут же приказы­вает оставить дворец, хотя и по совсем иным причинам, чем те, которые выдвигают его соплеменники. Мудрый вождь-власти­тель хочет дать время главным силам испанцев войти в город, а затем напасть на них, когда позади врага не останется ни одной переправы для отхода через озеро.

И вот ацтеки, к великому изумлению Альварадо, которому еще непонятна причина подобного маневра, оставляют двор­цовую площадь, а через некоторое время Кортес снова занимает изрядно пострадавшее пристанище и велит спешно привести в порядок свои покои.

Его победа над Нарваесом была действительно полной, хотя и не особенно славной.

Напав на Нарваеса глубокой ночью, Кортес в считанные часы добился перевеса, но не столько за счет дерзкой отваги, сколько благодаря своей предусмотрительности и везению: боль­шая часть вражеских солдат, облагодетельствованных дарами, жаждавших сокровищ, которые были им обещаны после завоева­ния этой империи, и недовольных суровостью своего командира, горели желанием присоединиться к своим счастливым соотечест­венникам, а не воевать с ними. Та поспешность, с какой после боя они ринулись в отряд Кортеса, свидетельствует, сколь ничтожное сопротивление они ему оказывали.

Гордый новым успехом, возвратился Кортес в Теночтитлан во главе войска, состоявшего теперь из тысячи трехсот пехотин­цев, ста кавалеристов, двухсот арбалетчиков и шести тысяч индейцев-тласкальцев, снова присоединившихся к нему после его победы, и каудильо успел спасти жизнь недальновидному жесто­кому Альварадо и оставшимся в живых соратникам.

Едва Моктесума узнал о прибытии каудильо, он велел по­слать за ним, чтобы поздравить с победой. Несчастный монарх, который думал, что ацтеки его презирают, а испанцы ему не верят, понимал, что дворец осаждают его подданные, но не осмеливался приказать им отступить, ибо уже сомневался в их послушании, и в то же время не решался дать им свое согласие на военные действия, страшась испанцев.

Услышав, что Кортес вернулся, и вернулся победителем, Моктесума совсем сник, полностью уверовав в счастливую звез­ду своего тюремщика и полагая, что отступление нападавших ацтеков вызвано той же верой в магическую силу испанца.

— Они правильно делают,— говорил он,— правильно дела­ют, покоряясь своей судьбе. Боги отвернулись от нас, желают ускорить нашу погибель.

Моктесума с нетерпением ждал Кортеса, но ожидание было напрасным. Возможно, опьяненный успехом и обрадованный увеличением войска, Кортес поверил, что отныне ему нечего скрывать свои истинные намерения; а может быть, он считал Моктесуму сообщником тех, кто чуть не отправил Альварадо на тот свет,— во всяком случае, каудильо с небрежением отверг приглашение и, хотя отчитал Альварадо за его не вовремя учи­ненную бойню, показал, что впредь намерен относиться к ацте­кам, как к поверженным врагам.

Однако он скоро убедился в своей ошибке.

Солдаты, посланные Веласкесом де Леоном за Текуиспой и ее служанками в Такубу, вернулись назад израненные, рас­сказав, что ацтеки перебили эскорт и что все дороги к озеру перекрыты индейскими воинами.

Сообщение встревожило Кортеса, хотя в ту пору он считал себя достаточно сильным, чтобы успешно справиться с любой опасностью, и поэтому он тут же приказал одному из капитанов взять двести пехотинцев, восемьдесят арбалетчиков и сто всад­ников и рассеять силы врага.

Велико же было его изумление и разочарование, когда — по прошествии получаса — он снова увидел своих солдат, напуган­ных, обращенных в бегство, потерявших большое число стрелков и лошадей; почти по пятам их преследовали ацтеки, а некоторые из них ворвались во дворец вслед за беглецами.

Тут самообладание и энергия Кортеса проявились в полной мере: немедленно в бой были введены свежие силы, включая тласкальцев, которые сражались мужественно и решительно. Однако враг атаковал со всех сторон, и те из ацтеков, кто проник во внутренний двор крепости, увлек за собой других, хотя за ними бросились отряды испанских солдат, открыв огонь. Индейцы, не страшась многочисленной дворцовой стра­жи, уже взбирались вверх по лестницам. Однако чад пожарища и пороховой дым заставили ацтеков отступить из дворцового патио, но в то время как огонь бушевал внутри дворца, небо почернело от тучи стрел, копий и камней, которые летели в окна и на крыши.

Каждый артиллерийский залп оставлял после себя груду тел на площади, однако на место убитых вставали новые индейские воины и их число и натиск отнюдь не убывали.

Кортес появлялся всюду, где возникала опасность, и каждый его капитан состязался с ним в проворстве и отваге, прилагая огромные усилия, чтобы использовать ущерб, наносимый про­тивнику орудийным огнем, и стоически защищать дворец. К ночи ацтеки сняли осаду.

Кортес, поняв, что на следующий день сражение продолжит­ся, убедившись на собственном опыте в храбрости и мощи лю­дей, которых он дотоле считал слабыми и трусливыми, решил направить к ним парламентера с предложением мира, выпустив с этой целью из тюрьмы юного Нецалька и отослав его со своим ультиматумом. Кортес требовал, чтобы воины сложили оружие, а вожди вернулись бы в свои владения, обещая, в свою очередь, уйти из Теночтитлана, когда ацтеки снова подчинятся своему монарху, ибо они — всего лишь бунтовщики, затеявшие войну без согласия своего властелина.

Нецальк ушел, обещав доставить ответ, а Кортес не спал в своем стане всю ночь, следя за врачеванием раненых и приведе­нием в порядок покоев после сражения.

Увы, кто-то провел еще более печальную бессонную ночь. Веласкес де Леон, раненный в плечо, страдал не столь­ко от физической боли, сколь от мысли, что, может быть, погибнет в этой войне, более не услышав нежных речей Те­куиспы.