Зачем ты продаешь меня, мама? Я же не овца!

- ... Не-е-ет!.. Не-е-ет!.. — упиралась Вайра, испуская душераздирающие крики.

Мать, лицо которой исказили боль и сострадание, пыталась уговорить ее.

- Не-е-ет! Не-е-ет, мама!.. Возьми меня с собой!.

- Хозяева не будут обижать тебя, дочка!.. — умо­ляюще повторяла Сабаста.

Будущие хозяева Вайры наблюдали за этой сценой с явным беспокойством, ожидая, когда девчонка перестанет капризничать.

- Мы будем кормить тебя досыта. Бить не станем. Я подарю тебе игрушки... — вмешалась чола, стараясь говорить как можно ласковее.

- Мама! Не продавай меня!.. Я хочу домой! Хочу домой!..

Каждое слово девочки раскаленным свинцом жгло сердце матери.

- Что я могу поделать, дочка, — зашептала ей на ухо Сабаста, сама готовая заплакать. — Дома-то у нас есть нечего...

- Но ты же моя мама! Ты накормишь меня чем-ни­будь. Я землю буду есть, в тряпках ходить, только бы жить рядом с тобой!

Слезы Вайры могли бы тронуть камень. Сабаста с трудом удерживалась, чтобы не заголосить вместе с ней. Хозяева уговаривали упрямицу, не жалея слов, стараясь успокоить ее заманчивыми обещаниями.

- Татай ячан! Ты будешь у нас, как своя... — гово­рил дон Энкарно, и, как всегда при волнении, щеки его вздрагивали. — Все у тебя будет... Шелковые юбки... Платки разноцветные... Шляпу городскую купим...

- Есть будешь только вкусное! — подхватывала чола. — Конфеты из магазина, сладкие сухарики. Обеды жирные-прежирные. Все дадим, чего захочешь.

Девочка никого не слушала. Судорожно вцепившись в юбку матери, она, не умолкая, кричала:

- Мама, мама!.. Зачем ты продаешь меня, ма­ма?.. Ведь я не овца, не курица!.. Я же твоя дочь, мама!..

 -Юсний ячан!.. Сабаста... Документ у тебя... Деньги ты взяла... Отдавай дочь... Уходи... Мы сами справимся с девчонкой!..

У Сабасты не хватило духу оторвать руки дочери от юбки. Но с доном Энкарно шутки плохи. Его огромные лапы схватили тоненькое тельце ребенка и вырвали из объятий матери. Бедная девочка почувствовала себя травинкой, которую с корнем вытащили из земли. Вайра отчаянно билась и захлебывалась в слезах.

Она очнулась в запертой комнате, куда едва прони­кал свет. Вайра никак не могла успокоиться, она не желала оставаться здесь и выражала свой протест безутешными, надрывавшими сердце рыданиями. Де­вочка изо всех сил била кулачками в дверь, трясла ее так, словно хотела сломать, дергала оконные рамы. Она про­сила и проклинала, умоляла и грозила, звала мать, при­зывала на помощь и дух отца, и всех святых, и снова стучала в стены. Ее вопли чем-то напоминали завывание штормового ветра.

- Отец!.. Отец!.. Послушай меня! Помоги мне!..— заклинала она дрожащим голоском, способным тронуть самое черствое сердце. — Помоги мне, отец!.. Ты не слы­шишь меня?.. Разве душа твоя умерла?

Но стены были глухи к ее мольбам, дверь молчала. Ни звука не раздалось в ответ, будто все вокруг вы­мерло. «Тихо, как в могиле», — подумала Вайра, но она не хотела быть заживо погребенной и опять и опять кри­чала, плакала и проклинала, стучала в стены, трясла дверь. Всеми силами девочка старалась сломить это страшное молчание, казалось, она стала взрослее после пережитого и многое поняла.

Наконец пришла усталость и принесла с собой тишину. В изнеможении Вайра забилась в угол, время от вре­мени всхлипывая, но вскоре, обессиленная, заснула.

Проснулась Вайра от скрипа открывающейся двери. Свет ослепил ее, она вскочила и бросилась было вон однако в дверях, заслоняя выход, стояла плотная жен­щина. Чола. Хозяйка. Бежать не удалось.

- Ты, наверное, проголодалась, доченька, — проговорила она приторным голосом. Хозяйка принесла глиня­ную миску, полную еды. Поставив ее на ближайшую от двери табуретку, чола прибавила:

 -Вот твой обед, ешь. — И вышла.

Девочка опять метнулась к двери, но та уже была заперта снаружи. Вайру снова охватило отчаяние. Снова она билась о стены, трясла дверь, но на этот раз скоро обессилела и притихла в своем углу.

Под вечер в комнату вошли двое незнакомых маль­чиков. Дверь за ними тотчас же захлопнулась. «Еще двоих купили», — подумала Вайра. Мальчик постарше взобрался на окно и открыл форточку. В комнате стало светло. «Нет, их не купили, — решила Вайра, — Это кхапахкуна[30]».

- Мы пришли поиграть с тобой, — сказал на кечуа старший, подходя к ней.

Девочка упрямо молчала, только еще глубже заби­лась в свой угол, как зверек, преследуемый собаками, забивается в нору.

Младший мальчик, боявшийся подойти к Вайре слиш­ком близко, обратился к брату по-испански:

- Спроси, как ее зовут.

Тот повторил вопрос на кечуа. Вайра молчала. Он переспросил еще и еще раз. Вайра не проронила ни слова.

- Она немая, — решительно заявил младший и, вы­тащив из кармана стеклянные шарики, принялся катать их по полу.

А старший достал из кармана большой кусок халвы и протянул его девочке.

- Бери, — сказал он. — Она очень сладкая.

Но Вайра даже не взглянула на лакомство. Тогда младший мальчик подошел к ней.

- Ты служанка, которую мы купили? — спросил он. — Разве ты не умеешь говорить?..

Вайра не шелохнулась. Старший опять протянул ей халву.

- Ты попробуй. Я очень люблю ее, она такая вкус­ная! Ну, попробуй, не будь глупой. Ее привезли из Ко­чабамбы.

Увидев, что уговоры не действуют, мальчик бросил халву на колени Вайре и сел на пол рядом с нею. Де­вочка подпрыгнула, как дикая кошка, и вцепилась ему в лицо. Мальчик вскочил и с воплями выбежал из ком­наты. За ним, испуганно крича, последовал младший. Вайра осталась сидеть в своем углу. «Сейчас придет чола и побьет меня, как жена управляющего», — думала она. Но время шло, и никто не появлялся. Ее не нака­зали.

Когда стемнело, пришел тата священник. Он принес с собой свечу, зажег ее и поставил на столик. Присев на скамейку и усадив рядом Вайру, он заговорил. Что-что, а говорить он умел. Не одну дикарку он приручил, не одну обратил в истинную веру и наставил на пра­вильный путь. Он превосходно умел добиваться своего. А кроме того, сам всемогущий господь бог помогал ему. Он говорил долго, и девочка, казалось, благоговейно внимала его словам, проникавшим в самое сердце. Свя­щенник уже собирался кончить, когда заметил, что Вайра заснула. Ну что ж, пусть поспит.

Проснувшись, Вайра увидела, что в комнате никого нет. Свеча на столе догорала. Рядом со скамейкой на полу была приготовлена постель из овечьих шкур. Взгля­нув на окно, Вайра обнаружила, что закрыто оно не­плотно, осталась довольно широкая щель. Может быть, через нее удастся пролезть! Недолго думая, она взобра­лась на окно и просунула голову в отверстие. Решетка! Но за ней улица. Долго боролась Вайра с толстыми прутьями, которые яростно сопротивлялись, словно их сжимала невидимая могучая рука. Девочка отчаянным усилием протиснула свое тело между прутьями и мед­ленно заскользила, сжатая с обеих сторон. Руки, плечи, грудь невыносимо болели, но боль лишь увеличивала решимость Вайры вырваться на волю. Когда ей удалось наконец выскользнуть на улицу и ноги коснулись камней мостовой, а ласковая ночь, приветливо сверкавшая тысячами звезд, нежно окутала ее прохладой, беглянку охватило радостное чувство. Вокруг царило спокойствие, и сердце Вайры гулко забилось. Она побежала. Сзади во дворе дома, который она покинула, пропел пе­тух. Где-то залаяла собака. Какое счастье возвращаться домой! Как хорошо снова очутиться на свободе! Вайра взволнованно думала о встрече с матерью. То там, то здесь раздавалось пение петухов. Постепенно звезды на­чали бледнеть. Среди ветвей мимоз и фисташковых де­ревьев послышались робкие трели птиц. Легкий пред­утренний ветерок прошелся по верхушкам маисовых стеб­лей. Когда Вайра подбежала к родной хижине, уже све­тало.

Сабаста только что оделась и, стоя на коленях, мо­лилась. Ребятишки еще спали. Увидев дочь, Сабаста опешила. Ночью она думала о дочери, и, когда закры­вала глаза, Вайра стояла перед ней. И вот Вайра верну­лась... Нет, нет, не может быть!..

— Мама, я убежала, — весело закричала Вайра и, забравшись на кирпичную лежанку, где спали детишки, бросилась в объятия матери. Девчонка сошла с ума! Сабаста была вне себя, злость душила ее, она схватила Вайру за косы и как следует оттрепала.

- Вон! Сейчас же вон отсюда!.. Возвращайся обратно, я не хочу видеть тебя!., — надрывалась мать, так толкнув Вайру, что та упала с лежанки.

Как жалкая собачонка, которая жмется к ногам хо­зяина, когда тот бьет ее, прижалась Вайра к порогу, всем своим видом умоляя не прогонять ее. Но мать вы­тащила девочку во двор и, подняв хворостину, закри­чала:

- Уходи!..

Вайра не двигалась. Тогда мать стала беспощадно хлестать ее; девочка пронзительно закричала. Ребятишки выбежали в одних рубашонках и столпились у двери, в испуге глядя на сестру.

- Уходи! — повторила мать, указывая хворостиной на дорогу. Вайра не пошевельнулась, ее упорство окон­чательно вывело из себя Сабасту, и она закричала в ис­ступлении:— Я убью тебя!..

- Убей! Убей, но не прогоняй... — едва слышно всхлипнула Вайра, обхватив ноги матери. Случилось то, чего Вайра никак не ожидала: сердце матери дрогнуло, хворостина выпала из ее рук. Девочка решила, что беда миновала: она останется дома.

Сабаста разводила огонь, тягостные мысли овладели ею. Никогда она не думала, что дочь будет так упря­миться, никогда ей не приходило в голову, что Вайра так привязана к родной хижине и к ней. Глупышка! Она ничего не хочет понимать. Забыла, что отца нет. Теперь Сабаста сама должна прокормить малышей и оплатить поденщиков, работающих на хозяина. Вайра могла бы ей помочь. Новая отсрочка дона Энкарно, согласован­ная с коррехидором, кончается через год; вся скотина уже продана, а денег, чтобы расплатиться с долгами, не хватило. Правда, ей удалось еще немного подзанять, так что можно продержаться, пока высохнут дороги. А Вайра ничего не понимает, она все погубит. «О мать Суруми[31], что будет с нами, если девочка не вернется к дону Энкарно? Спаси меня, мать Суруми!..»

Уповая на помощь богов, Сабаста решила уговорить непослушную дочь и позвала ее. Сабаста не жалела слов. Она вспомнила прежний достаток, в котором жила семья до смерти Ланчи, рассказала о долгах, в которые пришлось влезть, чтобы достойно почтить его память. Пожаловалась на плохой урожай и на другие неудачи, помешавшие ей вовремя рассчитаться с долгами, состав­лявшими вместе с процентами и штрафами огромную сумму. Она прослезилась, когда говорила о том, как жестокие люди угнали со двора весь скот. Не забыла ни одной подробности печальной истории, когда она не смогла уплатить в срок дону Энкарно и ее отвели к кор­рехидору, а там долго издевались и били и потом поса­дили в подвал, где держали четыре дня без еды. Затем дон Энкарно разрешил отпустить ее, но с условием, что сначала она подпишет бумагу и только тогда ей дадут денег. А когда она сказала, что и слышать не хочет ни о каких бумагах, ее отвели обратно в подвал и продер­жали там еще сутки, и все это время она думала, думала, и от этих дум голова у нее разболелась. Что делать, что делать?.. Закрома пустые, в период дождей торговать нельзя, а управляющий наседал на нее все решительнее. И Вайра, после того как ее прогнали от управляющего, ничем не помогала...

- Ты уже большая, дочка, — закончила Сабаста, вытирая слезы. — Пора тебе понять, как тяжело мне приходится.

И Вайра поняла. Слова матери открыли ей глаза на многое из того, чего она раньше не понимала, хотя и видела ежедневно, как трудно ей живется. «Да, я уже большая, я должна помогать матери»,— подумала она и пробормотала:

- Я вернусь туда. Только я не хочу, чтобы меня за­пирали...

- Нет, они не будут запирать тебя, девочка. Я сама попрошу их, если ты обещаешь не убегать больше.

- Только я боюсь возвращаться одна. Они побьют меня.

- Я сама отведу тебя, дочка.

Когда Сабаста с Вайрой подходили к дому Энкарно, мальчики, которые навещали ее вчера, играли на по­роге.

- Кошка!.. Кошка идет!.. — испуганно крикнул млад­ший, заметив Вайру, и юркнул в дверь.

- Кошка!..— закричал старший и убежал за братом.

Дон Энкарно, собравшийся на поиски беглянки, уже облачился в пончо, когда увидел, что во двор входит Вайра вместе с матерью. Дон Энкарно был поражен: пролезла через решетку, удрала и вдруг, на тебе, сама пришла. Но он не успел и рта раскрыть, как появилась его жена, настроенная весьма воинственно.

- Что это такое? Удрала! Да еще в первую ночь!, — завопила она, подходя к Вайре с явным намерением вцепиться ей в волосы, но под суровым взглядом мужа отступила, ограничившись руганью.

 -Что ты думаешь, сопливая девчонка?! Ты пони­маешь, сколько ты нам стоила?..

Этим и обошлось. Сабаста сказала, что девочка сама захотела вернуться и больше не убежит. Но хозяйке этого было мало, она потребовала, чтобы Вайра подтвер­дила слова матери.

- Больше не убегу, — серьезно проговорила девочка, не поднимая глаз от пола. — Только не запирайте меня в темной комнате.

- Татай ячан, не бойся... Мы больше не станем запи­рать тебя... — пообещал дон Энкарно. — Мы будем лю­бить тебя, как дочь.

- Чего тебе еще нужно? — вмешалась чола. — Ты у нас многому научишься. Выучишься прислуживать. Сейчас ты неотесанная индианка, а мы из тебя сделаем образованную. Потом сама будешь нас благодарить, сама скажешь: «Они сделали из меня человека».

И действительно, первое время хозяева обращались с ней хорошо, лучше не надо. Не били. Не заставляли много работать, есть давали вдоволь, разрешали спать сколько угодно, подарили платье и даже башмаки. Де­вочка понемногу привыкла. Мальчики перестали бояться ее, между детьми завязалась дружба.

Но по мере того, как птичка обживалась в клетке, от­ношение хозяев заметно менялось. Есть Вайре давали все меньше и меньше. Иногда будили до восхода солнца и приказывали подметать двор. Если она недостаточно быстро выполняла то или иное приказание, на нее покри­кивали. Теперь она спала уже не в комнате, а на кухне, вместе с кроликами. Два раза в неделю по вечерам тата священник рассказывал ей жития святых, учил молиться и читать.

Донья Элота старалась научить служанку разговари­вать с хозяевами подобающим образом. Священника Вайра обязана была называть «падресито» [32], хотя люди его называли «тата священник». Дона Энкарно она звала «папасу»[33], донью Элоту «мамита»[34], а мальчиков только «ниньо [35] Фансито» и «ниньо Хуанорсито». При­ходивших в дом гостей Вайра величала «сеньор» или «сеньора». Донья Элота считала, что маленькая дикарка должна чувствовать разницу между господами и простыми людьми.

Только поздно вечером, когда Вайра ложилась, она могла наконец всласть помечтать: вспомнить мать, род­ной дом, братишек и сестренок, высокие гетры — все, что безвозвратно ушло, превратилось в воспоминание, порой ранящее сердце, порой похожее на чудесную сказку, кото­рую рассказывали ей когда-то лунной ночью ребятишки, сидя у порога хижины. Каким далеким казалось ей про­шлое! Качается под ветром зеленый маис, пережевывают жвачку волы, отец работает в поле, безутешно плачет мать. Да, все прошло. Теперь она рабыня. Хотя она и на­зывается служанкой, но она рабыня, потому что дон Эн­карно купил ее. Она знала, что в селении презирали тех, кто отдавал детей в услужение к кхапахкуна или прода­вал их. Тот, кто нанимался слугой, навсегда терял ува­жение односельчан. Она хорошо помнила: когда дочь вдовы Сисы вернулась от хозяев, никто не хотел водиться с ней. Во время гулянья на празднике всех святых ни один молодой парень не подошел к бывшей служанке. Вайра понимала, что и ее ждет такая же участь.

Время шло, а работы у Вайры становилось все больше.

- Просыпайся, солнце сейчас взойдет, — будила ее каждое утро донья Элота. Вайра вскакивала, хватала веник и шла подметать двор. Потом убирала кухню и комнаты, потом загон для скота. Так всю первую поло­вину утра она не выпускала из рук метлы, казалось, му­сору конца не будет, особенно, если накануне привозили дрова или в чичерии было много народу. Донья Элота была чичерой [36], и ничто на свете не могло заставить ее отказаться от этого занятия, даже постоянные просьбы сына, заклинавшего ее именем божьим и всеми святыми. Иногда дело доходило до ссоры.

 -Пойми, мама, ты подрываешь мой авторитет! — восклицал священник, выведенный из себя.

- Я? Твоя мать? А кто тебя сделал священником, кто день и ночь варил чичу и убирал блевотину пьяниц? А теперь ты хочешь, чтобы я перестала гнать чичу?.. Может быть, в церкви не хватает святой воды, чтобы смыть грязь, в которой я извалялась? Или ты не знаешь таких молитв, чтобы мне простились грехи?..

Красноречие матери убеждало сына, и он смиренно лепетал в ответ:

- За ранней мессой я буду молить бога, чтобы он вразумил тебя...

Подобные стычки происходили всегда на языке кечуа, донья Элота почти не говорила по-испански. Зато чичу она гнала отлично. Правда, чича, изготовленная в се­лении, славилась по всей долине, но лучшей из лучших всегда считалась чича доньи Элоты. Тот день, когда над крышей ее дома появлялся акхаллантху[37], был праздни­ком для всей округи. При каждом удобном случае донья Элота с законной гордостью хвасталась, будто еще не бывало такого, чтобы она не могла приготовить за сутки семисот литров. Если самым взыскательным любителям этого напитка вдруг хотелось попробовать превосход­нейшей чичи и они спрашивали у друзей, у слуг или даже у детей, где бы ее достать, ответ был один: «у матери священника» или «у жены коммерсанта», что было одно и то же. Впрочем, отвечали и короче: просто «у коммерсанта» или же «у священника». Между тем приготовление чичи интересовало не только пьяниц. По правде говоря, вся округа принимала участие в этом деле. Урожай маиса почти целиком скупался мельни­ками, которые мололи его и продавали муку индианкам. Индианки изготовляли мукху и продавали ее знакомым чичерам. Находились и такие предприимчивые люди, которые скупали чичу оптом и везли на рынки в Коча­бамбу или в Ла-Пас. Таким образом, местная чича не только поила, но и кормила всю долину. Да оно и понятно: по мнению знатоков, местная чича — ни с чем несравнимый напиток. Если приходилось выбирать между вином, пивом и чичей, их выбор непременно падал на чичу. Чича была неиссякаемой темой для раз­говоров; какая бы интересная беседа ни велась, какой бы увлекательный спор ни разгорался, стоило упомянуть о чиче, и все тотчас же начинали с пылом превозносить ее достоинства. Для их описания существовал целый ряд эпитетов, свидетельствовавших, сколь велико было восхищение чичей. Ее называли и «божественным некта­ром», и «влагой небесной», и «элексиром науки», а когда был изобретен пенициллин, стали называть «пеницил­лином». Вообще о чиче трудно говорить равнодушно. Может быть, поэтому излишне объяснять, почему наш рас­сказ прервался. Едва мы произнесли это слово, как не­ведомая сила увлекла нас в сторону.

Итак, мы сказали, что Вайре приходилось по утрам убирать не только весь дом, но и двор. Донья Элота была просто помешана на чистоте. Она буквально забо­левала, когда видела плохо выметенный угол или соло­минку на полу. Как только девочка заканчивала уборку, чола лично осматривала все закоулки. Если она находила хотя бы крошечную соринку или соломинку, она громко звала Вайру и, дергая ее за уши, приговари­вала:

- Ты как подметаешь? Думаешь, я слепая?!

Словечки доньи Элоты на кечуа звучали чрезвычайно выразительно, но, к сожалению, всю их прелесть невозможно передать на другом языке. Язык чолы изобиловал едкими шуточками, и они сыпались на Вайру, пока она наводила чистоту, вылизывая каждую пылинку.

После уборки Вайра шла на кухню; и здесь работы хватало. Донья Элота, женщина чрезвычайно энергич­ная, ни минуты не сидела без дела, ни минуты у нее не пропадало даром, и все же без помощницы она не могла обойтись. Поэтому, если она гнала чичу или торговала, Вайра заменяла ее на кухне; если она сти­рала или гладила, Вайра дежурила около котлов с чичей; если она шла в церковь, Вайра подавала в чичерии. Нет, недаром отдали хозяева за Вайру долговую рас­писку и кругленькую сумму впридачу. Сначала от нее было мало толку, но потом девчонка научилась кое-чему и могла уже справиться с любой работой по дому. Постепенно она стала правой рукой доньи Элоты.

Кончив уборку, Вайра бежала на кухню, чистила картофель и овощи, разжигала огонь, готовила соус. Позавтракав, она таскала воду в чаны, в которых вари­лась чича, подкладывала дрова в очаг, чтобы вода все время кипела. Потом надо было накормить свиней и птицу, приготовить дров на завтра — всего не перечесть. К вечеру она с ног валилась и, когда падресито звал ее к себе в комнату читать катехизис, глаза у нее слипа­лись. Ночью ей снились родная хижина, овцы или «мамита» Элота. Вот она, измотавшись вконец, с высу­нутым, как у собаки, языком, лежит у кипящего котла чичи и отдает приказание за приказанием. Обалдев от бесконечных распоряжений, Вайра хочет тоже прилечь, но едва ее тело касается пола, как град новых приказа­ний обрушивается на нее. Вайра в страхе просыпалась. Начинало светать, но хозяйка уже была на ногах.

Мамита Элота не напрасно вставала с петухами. Только ранним утром она могла застать дома своих должников, а ей были должны почти все жители селе­ния. Но как бы она ни торопилась, она не уходила до тех пор, пока не убеждалась, что Вайра взяла веник в руки. Возвращалась же она точно ко времени, когда Вайра заканчивала уборку, или чуть раньше и осматривала весь дом. Если Вайра не успевала к ее приходу, она кричала всегда одно и то же:

- Спала, должно быть, с веником в руках! Или, может, барышня читала молитвенник?.. Смотри мне! А то вон она, палка!..

Крепкая, несмотря на полноту, подвижная и неутоми­мая, донья Элота просто скучала, если нечего было делать. С утра до вечера она хлопотала по хозяйству и бегала в чичерии. Понятно, она совершенно не выносила лодырей, которые слоняются по улице, когда все добрые люди работают. Даже мужу она не позволяла прилечь на минутку после завтрака. «Занятие для лентяев», — говорила она и посылала его с поручениями. Она была, убеждена, что все должны работать не покла­дая рук, как она. Однако донья Элота делала исключе­ние из своего правила. Ее сыночку падресито не возбра­нялось поспать во время сьесты, а вечером сыграть с друзьями в сапо или побренчать на гитаре. А все остальные, в том числе и она, существовали только для того, чтобы работать. И, разумеется, в первую очередь Вайра. Поэтому-то хозяйка выходила из себя, если видела, что девочка отдыхает. Тогда она на ломаном испанском языке заявляла: «Безделье — мать всех поро­ков» — и придумывала для нее работу. Вайра же, наобо­рот, мечтала хотя бы на минутку увидеть чолу сидящей без дела. Как бы выглядела она, такая широкоплечая и сильная, с руками, не знающими усталости, и быст­рыми глазами, если б села у очага и, разинув рот, стала слушать сказки о домовых? Невыполнимое, как все капризы детей, желание. В конце концов Вайре еще не исполнилось двенадцати лет, и понятно, почему она так страстно мечтала увидеть донью Элоту, не занятую делом. Наверно, тогда она и Вайру оставит в покое. Почему работать у хозяев гораздо тяжелее, чем пасти овец? Раньше можно было петь, веселиться, играть и даже подраться. Можно было бегать куда угодно или сидеть на месте, и нйкто ничего тебе не скажет. Светило яркое солнце, дул вольный свежий ветер. Она была сво­бодна. Теперь все по-иному. Тут петь, хохотать и драться могут только пьяные в чичерии. Тут не знают никаких игр, кроме сапо, которым развлекаются священник или гости в чичерии. Ходить здесь можно только со двора в кухню и из кухни в корраль с веником под мышкой или с кувшином воды на голове. Вместо горного воздуха и прохладного ветра здесь пыль и горький дым очага. Слово «отдых» здесь даже не произносили.

---

[30]  Здесь — дети богатых (кечуа).

[31] Богиня индейского пантеона (кечуа).

[32] Уменьшительное от «падре» (отец), буквально «батюшка» (исп.).

[33] Папаша (кечуа).

[34] Мамочка (исп.).

[35] Мальчик (исп.), обращение к детям привилегированных классов.

[36] Женщина, изготовляющая и продающая чичу.

[37] Флажок, означающий, что чичерия открыта (кечуа)