Щедрость неизвестной чолы

До конца недели Симу прожил в прихожей флигеля под отеческим надзором таты Раму. А когда срок повинности кончился и старик поехал домой, юноша проводил его далеко за город. На обратном пути он повторил про себя мудрые советы, которые услышал на прощанье. Тата Раму объяснил, как следует индейцу вести себя в большом городе. В прихожей уже, наверное устроился новый понго, следовательно, делать там больше нечего. Поэтому Симу направился в другое место, где мог найти хотя бы временное пристанище, - а именно на центральную площадь, на которой он однажды ночевал.

Несколько дней спустя Симу вполне освоился с городом и чувствовал себя в нем почти так же свободно, как в асьенде, где рос и работал. А через две недели он уже знал названия большинства улиц, особенно в центре, знал, на каком углу нужно стоять по средам и субботам, чтобы получить работу, и на каком строительстве не хватает людей по понедельникам. Ему удавалось находить поденную работу и в другие дни, когда многие оставались без дела. Симу брался за все, что ему предлагали, соглашался и отнести письмо и оттащить чемоданы с вокзала, он разгружал товары у магазина, бил камень в каменоломне и замешивал раствор на стройке. И только если его нанимал виракоча, он отказывался, ибо хорошо помнил, как ему не заплатили в первый день, и предпочитал не связываться с ними. Когда он смиренно стоял на углу, а к нему подходил этакий заносчивый выхоленный сеньор с синими, свежевыбритыми щеками, в белоснежном воротничке, чистый и надушенный, Симу съеживался, как улитка в раковине. Он долго бурчал что-то неразборчивое и всегда заканчивал одним и тем же словом:

— Мана![103]

Его мало трогало, что оскорбленный наглостью индейца виракоча обзывал его дураком или еще как-ни­будь. По-испански он все равно не понимал...

Очень скоро Симу убедился, что в город пришел не зря и раскаиваться ему в этом не придется. Он зараба­тывал больше, чем проедал, и постепенно начал откла­дывать. Он купил красивый пояс, который несколько раз обматывал вокруг талии, и в его многочисленных кар­манчиках хранил свои сбережения.

С ночевкой он тоже устроился неплохо, и главное бесплатно. Симу слышал, что высокий крытый проход, где так много магазинов, называется галереей и что там можно спокойно выспаться. Ночью никто там не ходит, никто не шумит, воздух прохладный. Однако не одному Симу были известны прелести галереи. Соседей у него хватало. Там ночевали и такие же, как он, индейцы, жив­шие случайным заработком, и бездомные дети, продавцы газет и бродяги, больше огня боявшиеся полиции. Они не обращали внимания друг на друга. Здесь было не принято заводить знакомства или интересоваться чужой судьбой. Вновь прибывший ложился на свободное место и засыпал, зная, что до утра никто на него не наступит, никто не толкнет. Утром, до начала уборки галереи, все расходились, каждый по своим делам.

Однажды поздно вечером Симу заметил, что там, где он обычно располагался, сидит какой-то новичок и, при­слонившись к стене, жует коку. Увидев Симу, он по­здоровался:

- Добрый вечер, татай...

Такое нарушение традиции несколько удивило Симу, но он ответил на приветствие. Однако новичок не про­молвил больше ни слова, и усталый Симу быстро за­снул. На другой вечер новичок опять поздоровался с Симу и задал ему какой-то вопрос, а на третий под­сел к соседу, угостил его щепоткой коки и рассказал кое- что о себе. Сразу было видно, что человек он простой и бесхитростный, как ребенок. Симу почувствовал сим­патию к новому знакомому, особенно его привлекало то, что жизнь этого человека очень напоминала его соб­ственную. Он тоже был батраком в асьенде, где его не раз жестоко пороли; и у него была невеста, которая, как и невеста Симу — неверная Робуста, — поддалась на ласки хозяйского сынка. После отъезда таты Раму раз­говорчивый сосед по галерее был первым, с кем подру­жился Симу. С каждым днем они все больше сближа­лись. А как интересно он рассказывал! Симу до поздней ночи слушал бесконечные истории, в которых было все: и маленькие неудачи, и большие победы, и горе, и ра­дость. Но больше всего в новом знакомом пленяла Симу любовь к труду. Казалось, он создан для труда, у него, что называется, были золотые руки. Он безошибочно и твердо направлял плуг, неутомимо копал землю, умело и ловко откалывал киркой слои породы и был перво­классным каменщиком. Если б не несчастье, что с ним стряслось, ни за что не стал бы он околачиваться в этом скучном городе. А теперь вот слоняется, как нищий, спит на полу этой проклятой галереи, хотя у него хва­тило бы денег на приличную комнату. Разумеется, не попадись ему Симу, ноги бы его здесь не было. На сле­дующую ночь он действительно не пришел. Наверное, подыскал себе жилище. Симу заскучал, но что поделаешь, он даже не знал его имени. Прошло несколько дней, и вот как-то на улице Симу столкнулся со своим прияте­лем, который словно из-под земли вырос. Он с чрезвы­чайно озабоченным видом куда-то торопился, похоже, что на важное свидание.

- Я очень спешу, — выпалил он, — но не мог пройти, мимо...

Предположения Симу оправдались. Выяснилось, что приятель нанял небольшую уютную и недорогую ком­натку. Ему там очень удобно, и он никогда больше не вернется в эту паршивую, с дырявой крышей галерею, в которой гуляет ветер. К сожалению, он очень спешит, долго задерживаться не может. Когда он скрылся из виду, Симу задумался. Хорошо бы и ему подыскать та­кую комнату...

Через какие-нибудь два дня после этой встречи, придя в галерею, Симу увидел там своего друга, который терпеливо его дожидался. Симу очень обрадовался, а тот, угостив Симу кокой и поболтав немного о том о сем, предложил пуненьо переселиться из галереи к нему в комнату.

- Денег я с тебя не возьму, потому что сам плачу гроши. Комната маленькая, но для двоих в ней места хватит. Я не положу тебя на голом полу, как какого-ни­будь бродягу, будешь спать на соломе. А то тут, сам знаешь, всякий народ попадается, есть и воры, могут обворовать тебя.

От радости у Симу дыхание перехватило. Он и не думал отказываться, он просто не знал, как выразить свою благодарность. Заметив неподалеку чичерию, Симу предложил гостеприимному другу зайти вы­пить, но тот решительно воспротивился. Он никогда не употребляет ничего спиртного. Чича очень плохо на него действует. «Как мне повезло! Какого чудесного друга я встретил», — подумал Симу, понимая, что тот отказался лишь из деликатности, а не потому, что питал отвраще­ние к чиче. Ведь прежде он не раз чувствовал, что от приятеля исходит весьма сильный знакомый аромат.

Шли они долго. Вот и бульвар кончился. За ним вид­нелась река. Перейдя мост, они повернули направо. Среди дамб, защищавших город от наводнения, окай­мленный рядом деревьев, на самом берегу расположился удивительный поселок. Дома в нем были не выше чело­веческого роста, а то и ниже, но все они стояли на камен­ном фундаменте, раньше таким камнем мостили город­ские улицы. Крыши, сделанные из кусков ржавой жести и остатков оцинкованных ведер, покоились на деревянных столбах. Стены были картонные или из тряпья. Жилище, к которому они направились, находилось в самом центре карликового городка; двери в этом домишке не было: ее заменяло отверстие в стене, причем, чтобы проникнуть внутрь, приходилось согнуться вдвое: Пол был устлан толстым слоем соломы. Однако Симу вид жилища не разочаровал. Лунный свет лился через щели в стенах и через вход, и в комнате было светло, но хозяин зажег свечу, укрепленную на консервной банке. Тогда Симу увидел, что одна стена домика слеплена из глины и на­воза, вторая сплетена из жгутов соломы, а две остальные сооружены из жести и тряпок. Симу выспался наславу. Ни клопы, ни блохи его не беспокоили, что было очень странно в подобных условиях. Утром, собираясь на работу, Симу, желая отблагодарить друга за внимание, пригласил его позавтракать в соседней закусочной, но тот опять отказался под предлогом, что его ждут к зав­траку родственники. «Ни у кого на свете не было такого бескорыстного друга», — опять подумал Симу. Когда он вернулся вечером с работы, на деревянном ящике, служившем столом, его ждал готовый ужин. Симу взбун­товался и не притронулся к еде, пока его благородный друг не дал слова, что в субботу пойдет с ним в чичерию. Однако в субботу у него были неотложные дела в го­роде, он исчез еще до рассвета, и Симу напрасно прождал его весь вечер. Друг явился лишь на следующее утро и рассыпался в извинениях. Дела задержали его, а потом ему непременно надо было забежать к род­ственникам, которые не отпустили его так поздно и оставили переночевать.

Симу жилось неплохо. Наступило время уборки уро­жая, на пеонов спрос повысился, и почти все поденные рабочие ушли из города. Поэтому с работой стало легче, была бы охота да крепкие руки. Симу целыми днями грузил машины цементом, кирпичом, сахаром и другими товарами. Теперь и деньги у него завелись, можно было кое-что отложить. Только уж очень он уставал. По вече­рам Симу не мог долго слушать захватывающие рассказы друга и часто засыпал на самом интересном месте. Но это нисколько не мешало их дружбе, в которой Симу, естественно, занимал подчиненное положение, как более молодой и неопытный. Он был счастлив, когда слышал советы старшего товарища, когда тот помогал ему хоть чем-нибудь.

- Постарайся накопить как можно больше; — ска­зал он однажды. — Я, например, каждую неделю отношу деньги в банк, как какой-нибудь кхапахкуна. Только бы набрать сколько нужно, и я сейчас же уеду к себе в се­ление и куплю землю.

- Я тоже хотел бы купить немного земли. Но мне это никогда не удастся. В наших краях вся земля при­надлежит помещику...

- Помещику... Они сосут нашу кровь, они забыли, что земля принадлежала индейцам...

И Симу узнал поразительные вещи. Оказывается, давным-давно всей землей владели индейцы. Потом пришли проклятые виракоча и силой отняли ее у без­защитных туземцев. Так индейцы стали батраками вира­коча на своей собственной земле, превратились в неволь­ников, в рабов. Симу слушал, затаив дыхание, и про­никался все большим уважением к другу, ведь он был мудрее самого таты Раму.

Однажды утром приятель Симу вынул из кармана толстую пачку кредиток.

- Вот сколько я заработал за неделю, — похвастал он. — Сейчас пойду в банк. Хочешь, пойдем со мной, посмотришь, как это делается. Потом, когда накопишь побольше денег_, тоже положишь в банк.

Но Симу, узнав, что банк принадлежит виракоча, не пошел. Лучше он будет хранить деньги в поясе, так вернее... Кармашки были набиты бумажными день­гами, так как на себя Симу тратил только медные монеты.

- Сегодня ты должен пойти со мной в чичерию, — сказал он как-то вечером другу.— А если не пойдешь, я уйду от тебя.

- Ну, черт с тобой, так и быть, пойду. Но, если хо­чешь знать правду, мне это не по душе. Стоит мне вы­пить рюмку, и я не могу остановиться, пропиваю все, что у меня есть.

- Не беспокойся! Платить буду я. Захотим, пропьем все, что я заработал за неделю, а захотим, так и больше...

Когда стемнело, друзья вышли из дому.

- Ты лучше меня знаешь город. Веди меня в самую лучшую чичерию, — сказал Симу.

Но лучшая чичерия была далеко. Они миновали центр, пересекли главную площадь и углубились в тем­ные и узкие переулки. На дверях какого-то дома раз­вевался акхаллантху.

- Пожалуй, сюда, — сказал друг Симу.

- Хорошо, — согласился тот.

Чичерия оказалась довольно просторной. У стены на длинной скамье сидели два ремесленника. Один из них играл на гитаре. Миловидная чолита наполняла чичей жестяной кувшин. Симу и его приятель поздоровались с присутствующими и прошли в угол. Они заказали бу­тылку чичи, но не успели ее распить, как ввалилась це­лая толпа белых красавчиков в дорогих костюмах. И сразу поднялся страшный шум. Молодые люди громко говорили по-испански, развязно приставали к испуган­ной чолите и задевали ремесленников. Один из них без­застенчиво обнимал и щипал за грудь сконфуженную девушку.

- Кхарачупас, супай уньяс! [104] — возмущенно отбивалась она.

«Проклятые виракоча», — подумал Симу. Друг на­клонился к нему и шепнул:

- Кхарачупа распоясались... Их много, если мы не уйдем, они изобьют нас...

Пока Симу расплачивался, верный друг выскользнул на улицу и дожидался его в отдалении. Они заглянули еще в несколько чичерий и остановились на той, где было много индейцев. Здесь товарищи чувствовали себя привольно и чокались со всеми подряд, будто с давниш­ними знакомыми. Никто не скупился, заказывали все и пили тоже все. Царило бурное веселье, перед каждым стояла кружка, полная до краев. Прислуживала моло­денькая имилья, похожая на метиску, она ловко лави­ровала между столиками с подносом в руках. Пожилая круглолицая чола, не переставая, черпала тутумой чичу из больших кувшинов. Симу хотел заказать бутылку, но сидевшая рядом девушка сообщила, что платит один чу­дак, решивший похоронить свою молодость, он угощает всех по случаю помолвки.

Громко заиграл оркестр, состоящий из трех кен [105] и чаранго. Танцевали парами. Симу рискнул пригласить свою соседку. После танца они непринужденно болтали, словно давно знали друг друга. Девушка была хороша собой и весьма благосклонно посматривала на Симу. Она с интересом расспрашивала его о жизни в горах, а он увлеченно рассказывал о снежных вершинах и хо­лодных ручьях, текущих по полям, о жизни, которая была ему так дорога и осталась теперь далеко-далеко. Девушка слушала его, улыбаясь, задавала вопросы, но вдруг она встала, тогда Симу взял ее за руки и заста­вил сесть. Девушка засмеялась. Друг Симу давно пере­брался за другой стол, и никто им не мешал. Потом де­вушка опять встала, и Симу опять ее усадил. Она снова рассмеялась. Симу осмелел и ущипнул ее.

- Что ты делаешь, йокалья?

Вместо ответа Сима ущипнул ее посильнее. Они стан­цевали еще один танец. Симу много пил, и девушка не отставала от него. Оба захмелели, Симу, не стесняясь, ласкал ее упругое и сильное тело, он совсем опьянел, когда девушка сказала:

- Я пойду. Живу я далеко, за Хайвайку, у дяди... Если хочешь, я завтра опять приду сюда.

Она поднялась и вышла на улицу. Симу побежал за ней, но ноги не подчинялись ему. Девушка ждала его. Он прижал ее к стене и хотел сказать что-то хорошее, что она ему нравится, что он совсем один на свете и ему ну­жна молодая подруга, но мысли у него путались, а язык еле ворочался... В этот момент появился рассерженный друг и потащил Симу домой. Симу беспрекословно пови­новался. Однако, несмотря на то что товарищ его под­держивал, Симу качало из стороны в сторону, ноги его цеплялись за мостовую, так что приходилось его волочить. Бедняга то и дело, как мешок, с шумом валился на землю. К счастью, друг был совершенно трезвым и уве­ренно вел Симу. Свежий воздух вскоре подействовал на него, он перестал падать и даже запел. Потом, вспомнив об измене коварной Робусты, он расплакался, как дитя, а осушив слезы, стал поносить подлую обманщицу по­следними словами. На мосту он опять запел, а когда они наконец добрались до дому, снова разрыдался. Терпе­ливый друг помог ему войти в жилище, и Симу заснул как убитый.

Он проснулся, как всегда, на рассвете. Голова рас­калывалась от боли. «Наверно, чича была несвежая», — подумал Симу. Он почувствовал, что замерзает, и только тогда увидел, что лежит почти голый. Что такое? Он никогда не раздевался перед сном, во всяком случае с тех пор, как жил в городе. А сейчас на нем не было ни пончо, которым он обыкновенно укрывался, ни верх­ней одежды, только рубашка и трусы. Должно быть, спьяну он решил раздеться. Симу позвал друга, но тот не ответил. Видно, крепко спал после вчерашнего. Го­лова невыносимо трещала. Прямо с ума сойти! Он потрогал голову и обнаружил на лбу огромную шишку. Наверное, стукнулся о камень, когда упал на улице.

Постепенно Симу пришел в себя и сел на соломе. Каково же было его удивление, когда он обнаружил, что друга нет дома. Куда он мог деваться в такую рань? И куда исчезли брюки, пончо и другие вещи? Тут Симу заметил свой чунпи, который издалека напоминал длин­ную обезглавленную змею. Симу вскочил. В тревоге он схваткл чунпи и увидел, что все деньги исчезли. Выхо­дит, его обокрали, его обокрал единственный, верный и бескорыстный друг. Возможно ли это?.. Теперь он очу­тился в еще более жалком положении, чем в тот день, когда заблудился в городе. Негодяй забрал всю одежду. В таком виде, в одних трусах, на улицу не покажешься.

А позвать на помощь некого... Он беспомощно остано­вился на пороге, словно дитя, брошенное матерью в не­проглядной ночи. Подлец! А он-то считал другом этого обманщика! Супай![106] Бедный пуненьо попался, как мы­шонок в мышеловку. Теперь все потеряно, и спасения нет…

К полудню головная боль немного утихла, но захо­телось пить. Однако в соседних домиках не наблюдалось никаких признаков жизни. Симу был в отчаянии. Он вы­вернул все карманчики пояса, и на солому упало не­сколько песо. Собрав деньги, он обернул чунпи вокруг талии и вышел. К соседнему домику как раз подходила индианка, один ребенок сидел у нее за спиной, другого она держала на руках.

- Хесус, Мария и Хосе! — возмущенно воскликнула она. — И тебе не стыдно разгуливать в таком виде? С ума ты, что ли, сошел?

Несчастный юноша, преодолев смущение, присел у входа в ее жилище и рассказал, что с ним случилось. Но его рассказ не очень взволновал индианку.

-А я думала, — невозмутимо сказала она, — что вы вместе работаете. Тут все знают, что твой друг очень ловкий вор.

- Я ведь из Пуны и совсем не разбираюсь в лю­дях, — защищался Симу.

Женщина разожгла очаг и поставила котелок на огонь. Старший ребенок горько плакал и кричал прого­лодавшись, а младший ни за что не желал расстаться с материнской грудью. Женщина с трудом сдерживала раздражение. Она была в заплатанной юбке и рва­ной кофте, сквозь дыры которой проглядывало худое тело.

Под вечер появился муж индианки с мотком веревки на плече. Он был сильно выпивши.

 -Чертово отродье! — накинулась на него жена.— Опять напился?

- Чем это я напился, водою, что ли? — не очень твердо отвечал муж. — Я сегодня и не заработал-то ни­чего.

Тут женщина не выдержала. Она бросилась на мужа и закатила ему звонкую пощечину, ругаясь на чем свет стоит, а потом принялась обшаривать его карманы и извлекла оттуда несколько ассигнаций.

- А это что? — закричала она. — Пьяная свинья! Негодяй! Сам натрескался, а нам, думаешь, есть не надо?

И она обрушила на легкомысленного супруга целый ливень проклятий. Опустив плечи, он покорно молчал, виновато вздыхая. Когда жена затихла, он сел у порога рядом с Симу и только теперь обратил внимание на странный вид юноши. Правда, в отличие от своей по­ловины, он нисколько не смутился. Выслушав рассказ Симу, он сердито выругался: его возмутило коварство вора.

- Мы тут считали, что вы с ним из одной шайки. Только все спрашивали себя, который из вас половчее, а баялись обоих. Тот уже давно ворует, собаку съел на этом деле. — Он помолчал. — Что ж ты теперь будешь делать? Были бы у меня лишние штаны, я бы дал тебе их на время, да нет у меня других... Ничего не приду­маешь:.. Я бы накормил тебя, но боюсь, что и самим не хватит... Слышал, как она меня встретила? Рюмку про­пустить нельзя, сразу крик!.. Целый день надрываешься на работе, а придешь домой, жена тебе за это оплеух надает... Будь она проклята, эта собачья жизнь!..

Сообразив, что обиженный муж может еще долго из­ливать свое негодование, Симу встал и хотел уйти. Мимо шли усталые люди, погруженные в свои невеселые мысли. Где-то, захлебываясь, плакал ребенок. Облезлый пес копался в куче мусора.

- Куда ты? — спросил пьяница. — Посиди еще. А то и поговорить не с кем. Жена только ругается и требует денег... Послушай, что я тебе скажу: ты совсем не знаешь людей. Ну как ты не догадался спросить, чем он занимается, откуда берет деньги? Он, наверное, строил из себя добряка, ничего твоего брать не хотел.. Так, что ли?

— Откуда ты узнал? Разве он тебе рассказывал?..

- Ты еще очень молод. У всех воров одни и те же приемы. Ну а ты чем занимаешься?

- Я грузчик, вроде тебя...

- Неужели? Видно, недавно работаешь, на грузчика ты не очень похож.

- Я раньше был пеоном.

- Тогда ты немногого стоишь. Настоящий грузчик ни­чем другим не занимается. Вот я, например....

Пока он разглагольствовал, жена успела приготовить похлебку из маисовой муки, она порезала мелкими кусоч­ками несколько картофелин и заправила кушанье бычьим салом. В доме было всего три глиняные миски и три деревянные ложки. Одну миску женщина налила мужу, вторую старшему мальчику. Грудной ребенок, завернутый в материнскую шаль, крепко спал около очага. Симу стал прощаться, но женщина удержала его.

- Найдется немного и для тебя, — сказала она.

- Я не голоден, мамай, — неуверенно запротестовал Симу, но за стол все же сел.

Женщина налила ему столько же, сколько мужу. Но когда сынишка, вылизав миску, стал требовать добавки, она увидела, что в чугуне ничего не осталось, и отдала ребенку половину своей порции.

На следующее утро кое-кто из соседей пришел вы­разить Симу свое сочувствие. Все в один голос ругали вора, жалели Симу и наперебой старались его утешить. Одна женщина принесла кусок хлеба, другая — кружку жидкого чаю, но лишних штанов ни у кого не нашлось. Вечером народу собралось еще больше — многие верну­лись с работы. Какая-то старуха прослезилась, глядя на несчастного парня, и принесла целую миску лохру [107].

Еще день Симу провел в своей конуре, валяясь на соломе и бесцельно глядя в дырявый потолок. Наконец он решился выйти, чтобы купить себе чего-нибудь по­есть. Грязный, заросший, с всклокоченными волосами, в мятом нижнем белье и ярком нарядном поясе, он выглядел довольно нелепо. Завидев его, дети пугались и, как стайка воробьев, разлетались во все стороны. Подростки свистели ему вслед и швыряли в него кам­нями. Его принимали за сумасшедшего, убежавшего из больницы.

Симу купил себе хлеба, коки и льюхты [108]. Все утро он бродил в поисках работы, но никто его не нанял. На него не обращали внимания, очевидно, никому и в голову не приходило, что он рабочий, поскольку у него был такой странный вид. Наступил вечер. Симу купил хлеба и побрел к себе.

На следующий день он совсем приуныл, с утра у него во рту маковой росинки не было, ноги дрожали, мучала изжога. Ему казалось, что встречные смотрят на него с брезгливостью, что даже бездомные собаки презирают его. Все ему опротивело, все вызывало в нем необоримое острое отвращение. Противной была солома, на кото­рой он валялся, противны были злые кхапахкуна, а без­жалостный солнечный свет особенно раздражал его. Симу испытывал ненависть и в то же время острую за­висть ко всем хорошо одетым мужчинам, которые равно­душно проходили мимо. Еле передвигая ноги, он без конца слонялся по городу, но работы не находил. Нако­нец он присел отдохнуть на краю тротуара и вдруг по­чувствовал, что безумно хочет спать. Он вытянул ноги на мостовую и задремал, прислонившись к ограде какого-то дома. Сквозь сон Симу услышал мелодичный женский голос, который показался ему знакомым:

- Что ты здесь делаешь, дурачок?

Симу открыл глаза и встретил горячий взгляд моло­дой чолы. Он отвернулся.

- Куда девалась твоя одежда? Что случилось с то­бой?

- А тебе что за дело? — грубо ответил Симу, опуская глаза. — Чего ты пристала ко мне?..

- Нет, вы посмотрите на этого дурачка! — рассмея­лась чола. — Ну вот что: жди меня завтра на этом ме­сте и в это же время, слышишь?

Последние слова девушки не сразу дошли до его со­знания, а когда он поднял голову, она уже удалялась, легко постукивая каблучками. Ему опять почудилось, что он где-то слышал ее голос. «Что за странная чолита? — подумал Симу. — Уж не смеется ли она надо мной?»

На завтра у него не было денег, даже на хлеб или коку. Он совсем ослаб. На одном углу он увидел безру­кого нищего, который просил милостыню у проходивших мимо виракоча. Одни шли, не обращая внимания на ка­леку, другие бросали ему мелкие монеты. Нет, нищим Симу никогда не будет! Лучше умереть, чем протянуть руку за милостыней этих безжалостных сеньоров... Но го­лод все сильнее терзал его. Страдания Симу становились все невыносимей, они были страшнее, чем удары хозяйского кнута. Тут юноша вспомнил о странной чоле и решил все же пойти на свидание. Может быть, она ему чем-нибудь поможет...

Он пришел вовремя, однако чола не появлялась. Симу уже не сомневался, что над ним подшутили, и повернулся, чтобы уйти, когда увидел ее. В руках у девушки была корзина, накрытая шалью. Она быстро приблизилась к нему и, не говоря ни слова, вынула из корзинки большой пакет, завернутый в бумагу, сунула его в руки Симу и сейчас же ушла. Симу, прижав пакет к груди, удивленно смотрел ей вслед. Вот она дошла до перекрестка и, не оглянувшись, скрылась за углом. Симу дрожащими ру­ками развернул пакет и не поверил своим глазам. Не­вероятно! Он, должно быть, сошел с ума или грезит на­яву. Но нет, сверток был в его руках. Он мог его трогать, осязать. В свертке лежал настоящий шерстяной костюм. Такие костюмы носят виракоча. Прекрасный костюм, со­всем еще новый, и он мог его одеть хоть сию минуту. Но этого мало. Симу нашел также целый хлебец и боль­шой кусок вареного мяса. От радости он готов был пу­ститься в пляс, запеть или запрыгать, как теленок, кото­рому удалось вырваться из зубов хищника. Сердце громко стучало. Симу поспешно завернул все в бумагу и побежал к себе. Костюм был слишком хорош для него, но он нашел выход и переделал его на индейский манер, то есть вывернул пиджак наизнанку, а брюки засучил до колен.

Костюм сразу помог Симу восстановить прежнее по­ложение. Стоило ему предложить свои услуги, и его рвали на части шоферы грузовиков, лавочники и даже важные виракоча. Теперь он не голодал и снова начал копить деньги. Но одна мысль не давала ему покоя. Он не успел как следует поблагодарить неизвестную чолу, которая спасла его. Он не знал, кто она такая и где ее искать... Временами ему казалось, что он раньше видел ее, но как он ни напрягал память, ничего не мог вспомнить. А может быть, она вовсе и не чола. Может, это был ангел небесный или святая, принявшая вид чолы, чтобы помочь Симу. Ведь старый священник рассказывал, что сам господь бог в разных обличьях являлся лю­дям. Симу остановился на том, что костюм был чудесным даром неба, а поэтому он должен накопить денег и не­пременно заказать благодарственный молебен.

На другой же день после того, как святая подарила ему костюм, Симу ушел из жилья на берегу реки и опять стал ночевать в галерее. А когда завелись деньги, он снял угол в ночлежке. Так ему посоветовал в свое время добрый тата Раму.

Как в любой ночлежке, здесь обитало много разного народа. Жили тут, например, индианки, занимавшиеся мелкой торговлей. Некоторые из них торговали каньясо[109], их мужья привозили каньясо в бурдюках с плантаций в долине Миоке, а женщины процеживали и разливали напиток. Товар не залеживался. Водовозы, мясники, ка­менщики и грузчики целыми днями, сидя на корточках вдоль стен двора с маленькими жестяными кружками в руках, смаковали каньясо. С утра до ночи стоял не­смолкаемый шум; случалось, вспыхивали драки. Тогда появлялась хозяйка и палкой разгоняла слишком бес­покойных посетителей.

Симу тоже очень хотелось попробовать каньясо. Там, в горах, хозяин асьенды по праздникам подносил коло­нам по чашке водки. Однажды и Симу отведал этого напитка, и теперь он мечтал о кружечке. На большее он не отваживался — слишком свежо было воспомина­ние о том, как он напился в чичерии и чем это кончи­лось. Одна из индианок заметила, что Симу ни разу не пил, и, желая приобрести еще одного покупателя, часто поглядывала на парня, приглашая взглядом подойти по­ближе. Но Симу никак не мог преодолеть застенчивости, и женщина решила ему помочь. Налив полную кружку, она направилась к Симу и жестом дала понять, что уго­щает. Симу не спеша, мелкими глотками выпил огнен­ный каньясо. Поблагодарив женщину, он протянул кружку за второй порцией, но за нее заплатил. Следующим ве­чером с монетой в руках он сам подошел к индианке. Постепенно он привык пропускать по две кружечки на сон грядущий, иначе не мог заснуть. Часто по субботам он пил каньясо в компании обитателей ночлежки и напивался, ничуть не хуже, чем в тот памятный вечер в чичерии. На утро после попойки он опохмелялся тем же каньясо, вместо того чтобы, как все добрые люди, начинать день с пхушкоапи. Вскоре после утренней порции каньясо он чувствовал страшную жажду и, так как водой ее нельзя было утолить, заливал ее чичей. Понемногу каньясо и чича полностью заменили для Симу воду, а иногда заме­няли и еду. Только коке он оставался верен по-прежнему. Не раз случалось, что Симу бывал пьян с утра и не мог работать; зарабатывал он теперь день ото дня меньше. К концу недели у него порой не оказывалось денег, чтобы уплатить за угол, и хозяйка ночлежки вышвыривала его на улицу. Приходилось идти в галерею, а каньясо там не было. Тогда он брался за работу и сразу же накапли­вал столько денег, что мог уплатить долг и вернуться к милым жестяным кружечкам. Иной раз каньясо на­страивал его на грустный лад, и тогда он вспоминал родное селение, асьенду, где работал, и Робусту. Будь она проклята! Если бы не виракоча, Симу и Робуста уже давно поженились бы. Робуста считалась самой краси­вой в округе. Только один раз удалось ему завлечь ее в пещеру. На этом и кончилось. А сейчас он далеко от нее, в чужом городе, и никого у него нет. Нет и не будет. Ему потом всю ночь снялась Робуста...

Хозяйке ночлежки помогала молоденькая индианка. Симу она совсем не нравилась. Она была некрасивая и какая-то странная. Каждое утро мыла лицо с мылом, без конца стирала свою одежду и часто вертелась перед зеркалом. Но отсутствие других девушек и привычка сделали свое: индианка постепенно стала казаться ему весьма привлекательной. Он начал внимательно присма­триваться к ней, но она не обращала на это ни малей­шего внимания. И вот однажды ночью в его пьяном разгоряченном мозгу родилась мысль, что девушка должна ему принадлежать. Наутро он с сигаретой в зу­бах развязно вошел в кухню.

- Имилья, — сказал он, — дай мне огня.

- Бери, в очаге сколько угодно, — хмуро ответила она.

Симу прикурил, перебрасывая уголек с ладони на ладонь, и вышел. Вечером он опять появился в кухне. Дымя сигаретой, он присел на корточки около очага и попытался завязать со служанкой разговор, но та отве­чала неохотно. Ночью он никак не мог уснуть; наконец вскочил и с самыми твердыми намерениями вышел во двор. Ночь была темная, тучи заволокли все небо. Симу пересек двор, переступил порог кухни; стараясь не шу­меть, подошел к кровати служанки и ощупью стал искать девушку. Раздался отчаянный визг. Имилья подпрыгнула на кровати и с быстротой вискача [110] вылетела во двор с криками:

- Сеньорай! Сеньорай!.. Грузчик напал на меня!.. Он хотел меня изнасиловать!.. Он пьяный!..

Выбежала хозяйка в одной ночной рубашке, но с уве­систой палкой в руках. Симу настолько растерялся, что не успел скрыться вовремя, поэтому до улицы он до­брался с двумя громадными шишками на лбу и с дикой болью в пояснице. И в довершение несчастья, словно в наказание за его грехи, хлынул проливной дождь. По­ражение было полным. Рассчитывать на ночлег в каком-нибудь из соседних домов не приходилось, и Симу отпра­вился в галерею. Оттуда его никто не выгонит.

Плохо было одно — Симу никак не мог привыкнуть к каньясо, которое подавали в закусочных. Разбавленное водой, очень невкусное, оно к тому же и стоило дорого. Уж лучше ничего не пить, чем пить такую гадость да еще столько платить. Как-то, укладываясь спать в га­лерее, он почувствовал, что от сидящего неподалеку по­жилого грузчика исходит знакомый аромат. Симу не удержался и спросил:

- Не знаете, где можно достать хорошего каньясо, татай?

- Я всегда пью в трактирчике «Эль Росарио».

Симу не знал этого погребка, но грузчик согласился помочь его беде. Они встретились днем, и тот проводил его до трактира. Каньясо оказалось замечательным, ни­чуть не хуже, чем в ночлежке. Приятели пили с наслаж­дением, языки развязались. Когда трактирчик закрылся, друзья не смогли сделать и шагу. Они мягко опустились на тротуар и проспали на улице до утра.

С тех пор Симу стал завсегдатаем «Эль Росарио». Он забегал туда, утром, чтобы подкрепиться перед работой, а по вечерам, не обращая внимания на встречные акхаллантху, вновь устремлялся в свое излюбленное заведение. О том, чтобы копить деньги, он больше не помышлял. Зачем? Для другого вора? Все мудрые советы доброго таты Раму были забыты. Симу превратился в настоящего бродягу, живущего случайным заработком. Он работал только для того, чтобы получить деньги на выпивку. А когда деньги заводились, он лениво валялся прямо на земле где-нибудь на окраине. Случалось, ему предлагали работу, тогда он приподнимался, запрашивал непомерно много и, если клиент не соглашался, равнодушно пере­ворачивался на другой бок.

---

[103] Нет (кечуа).

[104] Барчуки проклятые, чертовы дети! (кечуа.)

[105] Индейская флейта (исп.).

[106] Дьявол (кечуа).

[107] Блюдо из тыквы, картофеля, мяса и индейского перца ахи (кечуа).

[108] Лепешка из картофеля, испеченная в золе (кечуа).

[109] Водка из сахарного тростника (исп.).

[110] Вид зайца (исп.).