Испытание

ГЛАВА III

САН-ЛОРЕНСО. МЕКСИКА.

Они были флейтистами, певцами, стрелками из выдувной трубки, художниками, скульпторами, резчиками по камню, ювелирами.
«ПОПОЛЬ-ВУХ»

Туг-Ансенг волновался. Юноша не замечал ни свежести раннего утра, ни ласкового ветерка, обдувавшего его разгоряченные щеки. Сегодня у него был очень важный день: ему должны поручить изготовить вещь, после которой его будут считать уже не учеником, а мастером. Какое ответствен­ное дело! Справится ли он? И что будет с ним, если его постигнет неудача?

Только после полудня юношу призвали к дому начальника скульпторов. В тени строения на большой циновке сидели пять самых уважаемых и ста­рых мастеров, в том числе и Ах-Шооч, наставник Туг-Ансенга. По его обыч­но спокойному лицу было видно, что и он сам сильно взволнован. Такое испытание бывает раз в жизни, и по работе ученика судят, каков и его учитель. Ведь создать произведение искусства — это одно, а научить это­му — совершенно другое.

Ах-Шакан, начальник скульпторов Ниваннаа-Чакболая, внимательно оглядел склонившегося в глубоком поклоне Туг-Ансенга, почему-то по­качал головой и, помедлив, сказал:

 — Скоро закончатся твои годы учения, о юноша! Семь долгих лет ты впитывал знания от твоего учителя Ах-Шооча. Теперь тебе настало время доказать веем нам, что ты учился не напрасно и овладел всем, что мог дать тебе наставник. Песок быстро впитывает воду, но так же быстро она и ухо­дит из него. Труднее насытить водой глину, но она прочно держит жид­кость, особенно если ее обжечь. Теперь мы увидим, из какого материала тебя создали боги...

Он оглянулся на мастеров. Старики утвердительно закивали головами. Лишь Ах-Шооч оставался, недвижим, лицо его застыло каменной маской. Сделав паузу, Ах-Шакан продолжал:

 — Сейчас я вручу тебе прекрасное изделие камнерезов. Много дней провели они, обрезая, обтачивая и шлифуя этот великолепный и драгоцен­ный камень. Теперь настала твоя очередь. Ты должен украсить этот предмет своим рисунком и вырезать его уверенно и осторожно. На нем надо изо­бразить священного младенца. Срок для работы дается тебе небольшой — полторы луны '. Через этот промежуток времени мы снова соберемся здесь и примем от тебя выполненное... Работая, ты все время должен помнить, что топор — это триединое целое. Он — орудие в руках бога дождей, сле­довательно, податель влаги, благодаря ему податель нашей жизни обрел первое кукурузное зерно — пищу для человека. Но топор и орудие смерти. И нефрит тоже триединство. Он — символ воды, зеленой растительности, но он же и кровь! Помни об этом непрестанно!

¹ Примерно сорок три дня.

Ах-Шакан развернул белую тряпку, лежавшую у него на коленях, вы­нул из нее какой-то предмет и протянул испытуемому.

Это был продолговатый топор из великолепного сине-голубоватого нефрита. Камнерезы действительно изготовили его на славу. Острия, плавно изогнутого, страшно было коснуться, а шлифовка была такой со­вершенной, что орудие казалось влажным, словно окунутым в воду.

Темный румянец пополз по щекам юноши. Ему доверили такую вещь! Туг-Ансенг знал, что, если он испортит топор, не хватит труда всей его жизни, чтобы заплатить за него.

Один из мастеров наклонился вперед и что-то шепнул на ухо Ах-Шака-ну. Тот добавил:

 — Это священная вещь, и предназначена она для самых великих и тай­ных обрядов. Поэтому, чтобы не осквернить ее, ты пройдешь очищение, тебя запрут в хижине в лесу, и никто в это время не должен видеть ни твоей работы, ни твоего лица. Пищу тебе будут приносить к порогу ночью. Когда пройдет необходимый срок, за тобой придут. Прощай, о Туг-Ансенг, мы все желаем тебе упорного труда и удачного завершения!

Юноша осторожно завернул драгоценность в тряпку и, отвешивая поклоны, удалился. Мастера молча смотрели ему вслед.

 — Он справится, — произнес наконец один из стариков, — видно, что он выполнит задание.

Ах-Шакан снова покачал головой. Чувствовалось, что его одолевали сомнения, но сказать об этом вслух он не решался: в такой ответственный момент неосторожное слово могло принести облако неудачи испытуемому.

Вечером того же дня четверо младших жрецов отвели Туг-Ансенга в глубь леса, где уже была сооружена легкая временная хижина, почти шалаш. После необходимых церемоний очищения, когда его окурили травами и окропили священной водой*, юношу оставили одного. На чисто выметенном и посыпанном крупнозернистым розоватым песком полу хижи­ны были разложены на циновке все необходимые инструменты — резцы, бамбуковые сверла. Скромное ложе из свежих ветвей было покрыто грубой тканью, рядом лежала еда на сутки. Снаружи, по углам сооружения, дыми­лись четыре курильницы, благовонный дым должен был отгонять злых духов.

Эту первую ночь и половину следующего дня Туг-Ансенг бездействовал. Он был в полном отчаянии и даже ни разу не взглянул на топор, положенный им в самый дальний угол жилища. Ему казалось, что он ничего не сможет сделать, все его знания, опыт и воображение словно улетучились. Только в следующий полдень после короткого получасового сна на солнце он наконец решился взять в руки топор. И снова безупречный блеск камня, совершенство формы привели его в отчаяние. Горечь комом стала в горле. У него никогда не хватит смелости провести резцом хотя бы раз по этой великолепной гладкой поверхности! Он сразу же все испортит!

С ощущением полной беспомощности и безнадежности своего положе­ния юноша улегся внутри хижины и после долгого и бесцельного рассмат­ривания звезд,* видневшихся через плетенку из тростника, заменявшую в хижине крышу, наконец крепко заснул.

Туг-Ансенг спал долго, он проснулся лишь перед самым восходом солн­ца. Лес был заполнен криками птиц. Изредка слышался голос обезьяны-ревуна, еще не улегшейся спать. Перед входом юноша заметил три тыквен­ные чаши с едой. Кукурузная каша в одной из них была еще теплой, и ее запах приятно щекотал ноздри. Ученик скульптора сразу вспомнил, что он еще ничего не ел с утра позавчерашнего дня. Быстро покончив с кашей, Туг-Ансенг съел всю еду, что была в хижине, слегка стыдясь чувства пробу­дившегося голода. После этого он снова улегся на циновку...

Проворочавшись в течение получаса с боку на бок, Туг-Ансенг встал и опять развернул камень. Он долго вглядывался в его поверхность, но струившиеся в прозрачной глубине нефрита прожилки ничего не подсказа­ли ему. А ведь он как-то должен использовать их в своем рисунке. Хороший мастер обязан видеть все особенности камня, должен суметь выявить их, а не заглушить. А вот этот кружок почти в самом центре топора — что с ним делать?

Туг-Ансенг отложил в сторону драгоценный предмет и бессмысленно уставился на яркую весеннюю зелень леса. Он словно чего-то ждал. Текли минуты, но юноша не двигался и по-прежнему смотрел в одну точку.

И вдруг — о чудо! — перед его невидящим взором словно всплыл, сло­жившись из узора переплетенных ветвей и лиан, какой-то рисунок. Это был Кьяахоль-Болай — предок ольмекского народа, божественный младенец, полуягуар-получеловек. Но в этот раз он виделся Туг-Ансенгу вовсе не милостивым, хотя из его головы и вырастал длинный стебель кукурузы — символ его доброты. Нет, Кьяахоль-Болай явно сердился, и его полурас­крытый рот словно издавал недовольное рычание. А кружок в камне ока­зался просто крупной серьгой в его ухе!

Туг-Ансенг на мгновение закрыл глаза, чтобы лучше удержать видение, а затем опрометью бросился к циновке с инструментами. Конечно, здесь лежала гладко выструганная дощечка и несколько хорошо отожженных мягких угольков. Промелькнула в голове благодарная мысль о заботли­вости учителя: он предусмотрел все! Но она быстро исчезла, потому что в мозгу молодого скульптора все ярче вырисовывался облик божественного младенца. Рука будто летала над дощечкой, пытаясь закрепить в рисунке найденный образ. Юноша стирал проведенную линию и снова проводил ее, в нетерпении крошил уголек, слишком крепко нажимая на него, быстро брал следующий...

Действительно, Кьяахоль-Болай получался совсем не такой, как обыч­но изображали его мастера. Голова была повернута в профиль, что помога­ло выявить недовольный или грозный оскал божества, ноздри трепетали от гнева. Тела видно не было, Туг-Ансенг нарисовал только украшенную браслетом правую руку, крепко прижатую к груди... Из головы появлялся толстый кукурузный стебель — обычный символ божественного мла­денца...

Композиция на оборотной стороне сложилась в сознании сразу: она должна была изображать схватку двух сил — добрых помощников Вели­кой Матери богов и их противников, слуг страшного Сердца земли. Воору­женные палицами, они яростно сражались друг с другом. Но исход битвы был уже предрешен заранее: несмотря ни на что, Кьяахоль-Болай появится и принесет людям обильную пищу...

С этого часа молодой скульптор не замечал ничего, кроме работы. Ли­хорадка творчества захватила его полностью. Он машинально ел; охвачен­ный усталостью, засыпал на несколько часов, не выпуская из рук топора. Рисунок с дощечки был перенесен на поверхность камня при помощи за­мешанной на смоле красной краски, и юноша работал резцами, высверли­вал углубления бамбуковыми трубочками, заменявшими сверла, полиро­вал готовые части изображения мягкой пемзой и тонко выделанной шкурой мертворожденного олененка. Он забыл все, в том числе и счет дней...

Когда работа была закончена, Туг-Ансенг бегло оглядел ее и, завернув снова топор в тряпку, положил драгоценный предмет около пустых чаш из-под еды на пороге хижины. Странное безразличие и какая-то опустошен­ность овладели юношей. Теперь он ясно видел все недостатки своего произ­ведения, но ни за что не смог хотя бы еще раз прикоснуться к нему. Моло­дой скульптор с наслаждением выкупался в протекавшем неподалеку от его временного жилища небольшом ручье и лег спать. Впервые после нача­ла работы юноша спал спокойно и долго.

Прислужник, приносивший по ночам пищу испытуемому, немало уди­вил Ах-Шакана, когда положил перед ним сверток с топором. С начала .срока прошло всего двадцать дней, и работа не могла быть выполнена. «Значит, — размышлял начальник скульпторов, и лицо его нахмури­лось, — юноша просто не справился с заданием и возвращает вещь в знак отказа от всех претензий. Не случайно что-то в этом Туг-Ансенге сразу не понравилось мне...»

Вдруг на лбу Ах-Шакана выступил холодный пот. Не сломал ли парень топор? При сверлении или грубом нажиме резца такие происшествия могут случиться... Что же тогда он, Ах-Шакан, скажет верховному жрецу? И начальник скульпторов мысленно проклял и Туг-Ансенга, и Ах-Шооча, уговорившего его отдать такую ответственную работу ученику, пусть и хо­рошо показавшему себя. Нет! Больше он никогда не будет так рисковать!

«Правда, — вспомнил Ах-Шакан, — сам великий жрец рекомендовал когда-то принять этого мальчика в обучение. Значит, и ответственность за совершенное в конечном счете лежит на самом Анаиб-Унгире». Эта мысль немного успокоила начальника скульпторов. И все-таки сколько будет лишних хлопот и волнений!

Долго, ох как долго сидел Ах-Шакан, не решаясь дотронуться до лежа­щего перед ним свертка. Наконец он развернул его и при первом взгляде на топор буквально оцепенел. Этот ученик, этот мальчишка оказался превосходным мастером! Он выдержал испытание, и выдержал его блестяще.

С повеселевшим лицом Ах-Шакан приказал слуге немедленно призвать сюда Ах-Шооча, а сам прикрыл драгоценность тряпицей и стал мысленно подсчитывать все приятное, что может выделить ему верховный жрец за такую быструю и великолепную работу.

Ах-Шооч не замедлил появиться. По его лицу было видно, что он не ждал ничего хорошего от этого неожиданного вызова. Ах-Шакан не отка­зал себе в удовольствии повторить с ним то, что пережил сам. Сперва он кратко известил учителя Туг-Ансенга, что юноша прислал топор назад. По встревоженному вопросу: «Вещь цела?» — начальник скульпторов не без удовольствия отметил, что думают они совершенно однаково. Он притво­рился, что еще не смотрел изделия, а ожидал Ах-Шооча. С позволения Ах-Шакана Ах-Шооч заметно дрожащими пальцами сдернул тряпицу. Беспо­койство на его лице сменилось живым интересом, удивлением, а потом — глубоким удовлетворением. Оба скульптора долго смотрели на лежавший на земле топор. Наконец Ах-Шооч поднял его и еще раз тщательно осмот­рел со всех сторон.

 — Мне кажется, что испытание он выдержал, — нарочито сдержанно произнес Ах-Шооч, — очевидно, избранный для работы месяц был благо­ приятен...

Теперь Ах-Шакан мог уже не скрывать своих чувств. Сановитость и важность сразу слетели с него, и перед Ах-Шоочем появился талантливый мастер и тонкий ценитель прекрасного.

—Выдержал? — негодующе переспросил он. — Признайся, Ах-Шооч, что ты, опытный мастер, не мог бы сделать лучше! А я, — начальник скульпторов невольно понизил голос, — наверное, исполнил бы даже хуже. Ты посмотри, какая у него сила воображения, необычна и смела компози­ция, и все это при такой уверенности линии. И не забудь: задание исполне­но меньше чем за половину отведенного ему времени! Туг-Ансенг — пре­красный мастер уже сейчас, а в будущем — поверь мне — превзойдет всех нас! Боги щедро, очень щедро одарили его...

—Что же, — согласился Ах-Шооч, — наверное, ты прав! Кажется, этого юношу тянет к крупным формам. Работа по нефриту не его удел. И тем не менее он справился с нею отлично. Но прошу тебя, поговори с ним о своих работах и, когда представится возможность, дай ему исполнить объемное и большое произведение!

—Хорошо! — кратко ответил начальник скульпторов. — А пока давай завтра соберем старейшин, и пусть они подтвердят наше мнение.

Утром следующего дня ласковое прикосновение к плечу разбудило Туг-Ансенга. С тех пор как юноша убедился, что топор взят, он сделался вялым и спокойным. Может быть, таким образом он невольно избавлялся от твор­ческих мук и напряжения предшествующих дней. Он предпочитал не ду­мать, как будет оценена его работа и что ждет его в будущем.

- Учитель! — растерянно воскликнул Туг-Ансенг, быстро вскакивая на ноги. — Я не ждал тебя!

—Уже не учитель, а твой старший собрат, — серьезно произнес Ах-Шооч. — Привет тебе, мастер скульпторов, самый молодой ваятель Ниван-наа-Чакболая!

Он крепко обнял смущенного юношу и продолжал:

 — Приведи себя в порядок, и идем на совет старейшин. Ты хорошо вы­полнил задание, и я горжусь тобой! Уверен, что сегодня тебе единогласно присудят это звание, ты доказал, что заслужил его! Но через два дня я хотел бы тебе кое-что показать и потом серьезно побеседовать. За это время ты отдохнешь и от работы, и от почестей нынешнего дня. Итак, не забудь: мы встретимся через два дня в моем доме, после того как спадет жара. А теперь иди и готовься!

Собрание мастеров высоко оценило работу Туг-Ансенга, ему едино­гласно присудили звание мастера. Юноша услышал много лестного. Затем последовала длительная, но волнующая церемония посвящения ученика в мастера, а после этого — празднество в доме Ах-Шакана.

К матери Туг-Ансенг добрался только поздним вечером. И Ош-Чоч, и младший брат после всех волнений этого длинного дня теперь с замира­нием сердца слушали подробный рассказ юноши о всех событиях. Вопреки обычаю, они засиделись далеко за полночь, но все трое были необыкновен­но счастливы.