Прогулка с учителем

ГЛАВА V

САН-ЛОРЕНСО. МЕКСИКА.

Камни стен, изваянья немые из яшмы льют безмолвье на площади...
Р. ОБРЕГОН МОРАЛЕС. ГРОМКОЕ БЕЗМОЛВИЕ

С невольной робостью Туг-Ансенг приближался к дому своего учителя. Он и раньше неоднократно бывал там, но теперь, смущенный своим новым званием и предстоящей беседой, чувствовал себя очень неловко.

Около дома юношу встретила дочь Ах-Шооча, Нам-Цук, и застенчиво поздравила его с удачным завершением испытания. Туг-Ансенгу уже давно нравилась эта тоненькая хрупкая девушка, бесстрашно взявшаяся за хо­зяйство, когда Ах-Шооч потерял жену, но он никогда не решался подолгу разговаривать с ней при прежних посещениях дома. То ли на него невольно подействовало полученное им звание мастера, то ли подтолкнула на это явная радость, светившаяся в глазах Нам-Цук, но в этот раз их разговор оказался более продолжительным. Ни с кем, даже с матерью и братом, Туг-Ансенг не говорил так откровенно. Он рассказал девушке о первых днях отчаяния и неверия, когда оказался в лесной хижине, рассказал о ра­дости и трепете внезапного озарения. Сочувственные вздохи и возгласы Нам-Цук подбодряли его. Они настолько увлеклись разговором, что только голос Ах-Шооча из глубины дома, осведомившегося, с кем она говорит, заставил их опомниться. В смущении юноша торопливо попрощался с до­черью мастера и поспешил в дом.

Ах-Шооч, однако, не выразил никакого недовольства. Он ласково при­ветствовал Туг-Ансенга, усадил его на циновку и после нескольких обыч­ных слов начал торжественно и серьезно:

 — Каждый мастер не может быть безграничным в своем творчестве, иначе он ничего не достигнет. Чем раньше молодой ваятель осознает свое истинное призвание, тем лучше, тем плодотворнее будет его работа. Перед тобой, Туг-Ансенг, начало большой дороги, и ты уже сейчас должен вы­брать, по какой стороне тебе следует идти! В нашем деле можно всю жизнь заниматься резьбой по нефриту, обсидиану, серпентину, аметисту, халце­дону и другим замечательным породам камней, можно изготовлять из этих материалов статуэтки божеств, магические орудия жрецов и различные амулеты. Меня это особенно привлекало. Прошедшее испытание показало, что и ты здесь не лишен способностей. Но есть и другое... Многих мастеров привлекают большие по размерам произведения: стелы, алтари...

—Учитель, — горячо воскликнул Туг-Ансенг, — я давно уже думал об этом! Не случайно я растерялся, когда узнал, что мне предназначено в качестве испытания украсить топор...

—Подожди, Туг-Ансенг, — прервал его Ах-Шооч, — не торопись с от­ветом! Прежде посмотри некоторые мои работы по нефриту, затем мы со­вершим прогулку к храмам. И только потом ты ответишь на мой вопрос. Согласен?

От волнения у юноши пересохло в горле, и он только кивнул.

 — Прекрасно! — произнес Ах-Шооч. — Так мы и поступим. Сначала посмотри вот на это!

Учитель достал из неглубокой продолговатой корзины, стоявшей рядом, три небольших предмета и разложил их перед юношей. Туг-Ансенг долго глядел на них, не решаясь прикоснуться ни к одной из вещей. Наконец он осторожно взял в руки маленькую, всего в человеческую ладонь, статуэт­ку — изображение Кьяахоля-Болая. Облик божественного младенца не­привычен: без единого атрибута или символа божества. Напротив, все го­ворило о простом, земном и человеческом. Еще неуверенно ступающий пух­лыми ножками по земле ребенок шел навстречу матери. Ручонки его были вытянуты вперед, ища успокоения и поддержки в теплых материнских ру­ках, из широко раскрытых глаз лились крупные слезы, полураскрытый рот, казалось, издавал жалобный плач. Переживания маленького существа, на минуту предоставленного самому себе и испугавшегося этого, были переда­ны столь выразительно, что не могли не потрясти молодого скульптора. Туг-Ансенг, глядя на эту статуэтку, удивился творческой смелости Ах-Шооча. Мысленно сравнивая ее со своими работами, юноша особенно ост­ро почувствовал, как ему еще далеко до такого совершенства и мастерства.

Это чувство еще более усилилось, когда Туг-Ансенг, бережно отложив в сторону статуэтку Кьяахоля-Болая, взял в руки вторую вещь — топор. На нем были выгравированы несколько изображений, имевших, очевидно, символический характер: здесь были и стилизованный початок кукурузы, из которого выходили три цветка, и боевая палица, и скрещенные руки, и три обсидиановых острия, и еще какие-то, более сложные символы... Исполнение было безупречным, размещение и группировка знаков — со­вершенной.

Ах-Шооч, наблюдавший за реакцией ученика, тихо произнес:

 — Этот топор заказан мне правителем, да славится трижды его имя! На нем изображены события его царствования. И мне здесь далеко не все понятно, смысл этих знаков известен только посвященным. Все символы мне начертил на бумаге верховный жрец, я только сгруппировал их и пере­нес на камень.

Чем дольше смотрел Туг-Ансенг на топор правителя, тем тверже стано­вилось его убеждение, что он не рожден быть мастером обработки нефрита.

Чтобы немного успокоиться, он взял в руки последнюю вещь. Это была небольшая лодка-плоскодонка, также вырезанная из нефрита. Синевато-прозрачные бока ее невольно напоминали о воде, по которой должно было скользить суденышко, а беловатые пятна на концах камня, казалось, были нанесены мастером, а не самой природой, чтобы выделить нос и корму, украшенные тонкими врезанными рисунками. Они изображали лицо Пове­лительницы воды с характерным угловатым вырезом на лбу. Вся вещь, такая простая на первый взгляд, была в действительности шедевром как по замыслу, так и по исполнению.

Ах-Шооч был явно доволен и, когда Туг-Ансенг с невольным вздохом наконец отложил лодку, сказал:

 — Первую вещь — статуэтку божественного младенца я делал для се­бя. Много лет мне пришлось отказывать во всем, чтобы заработать средст­ва на такой большой и безупречный кусок нефрита. Но я ее никому не уступлю, хотя почтенный Анаиб-Унгир, как-то раз случайно увидав ее, сулил мне неслыханное вознаграждение. Я хочу, чтобы эта работа осталась в семье и после моей смерти как память обо мне. Правда, — его лицо при этих словах слегка омрачилось, — я не знаю, кто будет муж моей дочери. Некоторые люди ради богатства готовы на все...

Затем, словно для того, чтобы переменить тему разговора, выдававшую его постоянную заботу и показавшуюся ему слишком личной для беседы с учеником, Ах-Шооч взял в руки топор и продолжал:

 — Про эту вещь ты уже знаешь. Я нарочно немного задержал ее у себя, чтобы ты смог ее увидеть. Лодка же заказана мне жрецами для святилища на острове Усокиток-Петенг, и я тоже на днях отошлю ее...

Старый скульптор замолчал и посмотрел на Туг-Ансенга, словно при­глашая его высказаться. Юноша с трудом облизал пересохшие от волнения губы и произнес, запинаясь:

—Учитель, только теперь я понял, как велико твое дарование и как я не способен. Никогда не смогу я достигнуть таких высот, как бы ни старался. Нет и не может быть у меня такого понимания нефрита, как у тебя!

—Не надо спешить, Туг-Ансенг, — прервал юношу учитель. — Ты мо­лод, ты только начинаешь работать, и никто, в том числе и ты сам, не может сказать, что будет достигнуто тобой к закату жизни. А позвал я тебя се­годня не для того, чтобы ты, смотря на чужие работы, пал духом. Наоборот, ты должен сегодня выбрать свою истинную дорогу. Поэтому укрепись духом, сейчас мы отправимся с тобой на священный участок, где ты уви­дишь настоящие произведения нашего благородного искусства!

Ах-Шооч заботливо убрал свои скульптуры в корзину с хлопком, под­нялся и, знаком пригласив ученика следовать за ним, вышел из дома. У очага, стоя на коленях, хлопотала Нам-Цук. Увидев подошедшего с от­цом Туг-Ансенга, девушка вспыхнула. На краткое уведомление Ах-Шооча, что он уходит, Нам-Цук сбивчиво произнесла, что собиралась угостить его и гостя свежими лепешками.

 — В другой раз, — сказал Ах-Шооч и, видя явное огорчение дочери, добавил: — Я надеюсь, что Туг-Ансенг еще не раз придет к нам!

Не менее смущенный, чем Нам-Цук, юноша пробормотал, что он тоже надеется на это, и, бросив последний взгляд на отвернувшуюся девушку, торопливо двинулся вслед за своим учителем.

Священный участок — огромное поле около главных храмов — был расположен на плато. Когда старик и юноша, достигнув склона плоско­горья, начали подниматься вверх, Ах-Шооч, задыхаясь, остановился. Пе­реведя дух, он сказал Туг-Ансенгу:

—Главное в нашей жизни — это труд. И хорошенько запомни: он должен быть непрерывным. Каждый день делай свое дело, пусть понемно­гу, но обязательно каждый день! Мне приходилось видеть прекрасных мастеров, которые, надеясь на свои способности, не работали по месяцу, а потом в течение нескольких дней пытались выполнить свой замысел. И что же? Почти всегда их работа, несмотря на все усилия, оказывалась хуже, чем скульптура не такого даровитого, но зато неустанно трудившего­ся человека. Рывком осилить в нашем деле нельзя ничего! Впрочем, — он топнул ногой о землю, — этот пример должен говорить тебе больше, чем все мои слова!

—А при чем здесь эта гора? — удивился Туг-Ансенг. — Какое отноше­ние она имеет к искусству ваяния?

 — Разве ты не знаешь историю нашего плоскогорья?
Ученик отрицательно качнул головой.

 — Так слушай. Когда-то здесь, на этом месте, простирались огромные болота. И вот наши далекие предки начали носить корзинами землю. Каж­дый ольмек приносил сюда ежедневно по две корзины земли — утром и вечером. Так возникло гигантское плато — результат непрерывного труда и бесконечного терпения!

Туг-Ансенг огляделся. Мысль о том, что эта чудовищная по объему ра­бота была выполнена человеческими руками, не умещалась в голове. Он всегда думал, что плато — творение могучего бога земли.

—А зачем надо было воздвигать такую гору? — наконец робко спро­сил юноша.

—Во-первых, наши предки пришли на эту равнину с гор, они хотели видеть перед собой хотя бы напоминание о своей далекой родине. А во-вторых, ты еще очень молод и никогда не видел в своей жизни наводнений. Когда боги разгневаются, они насылают на наши земли воду. И тогда все, кроме этой горы, оказывается залитым. Только здесь можно спастись от наводнения. Но пойдем, время уже позднее!

Через десять минут подъема, когда Ах-Шооч и Туг-Ансенг достигли вершины плато, солнце уже низко стояло над горизонтом. На священном участке, полностью свободном от деревьев и покрытом особой низкорослой густой травой, в разных местах и, казалось, в совершенном беспорядке стояли большие скульптуры. Косые лучи солнца хорошо освещали их.

Учитель и ученик подошли к первой — могучему алтарю, высеченному из одного гигантского куска базальта. На передней стороне его из ниши, похожей на раскрытую пасть ягуара, выдавалась монументальная статуя. «Дарователь жизни и существования» будто бы выходил из земных глубин. На вытянутых руках он держал мирно спящего младенца. Лицо божества было спокойно и благожелательно. Весь его облик словно гово­рил подошедшим: «Теперь вы, люди, будете жить без забот. Вот мой драго­ценный подарок вам — священное зерно кукурузы, с таким трудом и опасностями добытое мною в таинственных глубинах земли!» По бокам алтаря высеченные в низком рельефе фигуры жрецов благоговейно созерцали со­вершающееся на их глазах чудо.

У Туг-Ансенга снова захватило дух от волнения. Какая огромная рабо­та была проделана создавшим этот памятник мастером! Опасность невер­ного расчета, которой он боялся при работе над топором, здесь подстере­гала ваятеля на каждом шагу. Стоило ему ошибиться только в одной точке, и весь монумент был бы безвозвратно испорчен. А такую ошибку сделать очень легко: достаточно нескольких неверных ударов резцом! Юноша вспомнил, сколько нечеловеческих усилий надо затратить множеству лю­дей, чтобы доставить сюда такую глыбу камня из каменоломен. Они распо­ложены очень далеко от Ниваннаа-Чакболая, на склонах погасшего вул­кана. Камень надо спустить по горному склону до реки, погрузить на креп­кий плот и затем вверх по течению привезти в город. Нет, никакой кусок нефрита не может сравниться по ценности с этим монолитом! И в то же время Туг-Ансенг, невольно стыдясь стоящего рядом учителя, чувствовал, что именно такая работа, подчинявшая огромную неподатливую массу камня воле человека-творца, привлекала его неизмеримо больше, чем изя­щество и филигранная точность в изделиях Ах-Шооча. По сравнению с не­фритом, здесь все было грубо, но объемно и величественно. Здесь мастер боролся с недвижным каменным гигантом и, напрягая все силы, побеждал его, а не приспосабливался к изменчивому, как вода, характеру нефрита.

Туг-Ансенг несколько раз обошел алтарь и осмотрел скульптуру с раз­ных точек. И всякий раз он удерживал невольно рвавшийся с его губ воз­глас восхищения. Какое замечательное произведение! И какой.изумитель­ней мастер! Как он умел находить такие простые и действенные решения! Если бы можно было стать его учеником!

Ах-Шооч, внимательно следивший за юношей, спросил его наконец тихим голосом, нравится ли ему эта скульптура.

—Да, — пылко ответил молодой ваятель. — Очень нравится. Кто создал этот алтарь?

—Тугрутах, он умер несколько лет тому назад. Но пойдем дальше, здесь есть и другие скульптуры, достойные твоего восхищения!

Учитель и ученик прошли мимо мелкой лагуны, в которой резвилось огромное количество жаб. На недоуменный взгляд Туг-Ансенга старый мастер кратко,сказал:

 — Это — священная пища жрецов, это — тайна!

Вторая вещь, к которой Ах-Шооч привел своего ученика, не вызвала у юноши особых эмоций, пожалуй, даже оставила его внутренне холодным. Это была большая статуя правителя. Он сидел, скрестив ноги, на возвыше­нии и бесстрастно смотрел поверх их голов куда-то вдаль. В руках, опущен­ных на колени, покоился символ его безграничной власти — короткий жезл. Но, несмотря на все мастерство в передаче сидящей фигуры, на тон­кость отделки украшений, эта величественная скульптура не вызвала ни­какого отклика у Туг-Ансенга. Почему, он осознать не мог.

Ах-Шооч не задал молодому скульптору ни одного вопроса и повел его дальше.

Они прошли мимо небольшого водоема, окруженного густыми заросля­ми камыша, и юноша увидел три больших памятника, расположенных поч­ти рядом друг с другом.

Ничего подобного он до сих пор не видел. На гладкой красноватого цвета земле покоились три колоссальных изваяния человеческих голов в шлемах игроков в мяч. Все они изображали юношей. Казалось, эти голо­вы принадлежали трем великанам, покоящимся где-то глубоко внизу, в земных недрах, и высунувшим головы оттуда, чтобы осмотреться. На гу­бах юношей играла улыбка, выражение их лиц было спокойным и добрым.

 — Что это, — невольно прошептал Туг-Ансенг, поддаваясь странному очарованию, исходившему от изваяний, — что это такое, учитель?

Ах-Шооч, также погрузившийся в задумчивость, когда они подошли сюда, чуть помедлив, ответил:

 — Сперва осмотри их как следует. И знай, что каждое изваяние от­стоит друг от друга на тринадцать лет. Первое — самое недавнее, его сде­лал десять лет тому назад теперешний начальник скульпторов Ах-Шакан.
Конечно, в исполнении, именно в исполнении, а не в замысле, ему помогали и другие мастера. Эти работы всегда бывают срочными!

Туг-Ансенг начал осмотр с левой скульптуры, самой старой. Юноша быстро подсчитал, что она была выполнена тридцать шесть лет тому назад, еще задолго до его рождения. Обойдя ее кругом, он заметил, что задняя сторона скульптуры почти не обработана: несколькими глубокими линиями были лишь помечены нижний край шлема и выступившие из-под него пряди волос. Значит, памятник был предназначен только для рассмотрения спереди. В обработке ушей и зрачков глаз явно были видны еще старые традиции, они не удовлетворяли Туг-Ансенга, воспитанного на достижени­ях его учителей. Средняя голова была в этом отношении лучше. Но некото­рая скованность черт, необычное исполнение шлема выдавали, что па­мятник создан более двадцати лет тому назад.

Больше других юношу поразила голова, выполненная Ах-Шаканом. Ему казалось, что он узнал бы изображенного юношу, встреть он его в го­роде. Крупный короткий нос с широкими крыльями, энергичный рисунок рта со сжатыми губами, волевой подбородок, ровные полукружия бровей, широко раскрытые глаза — все это имело неповторимый живой облик. Да­же в деталях украшения шлема чувствовался безупречный и строгий вкус ваятеля.

Туг-Ансенг повернулся к Ах-Шоочу.

—Больше всего мне понравилась голова, созданная начальником скульпторов, — откровенно признался он, — хотя и две предшествующие тоже работы выдающихся мастеров. Но скажи мне, учитель: почему у всех них был один, и очень странный, замысел — изобразить только голову без тела и в таких колоссальных размерах?

—Разве ты никогда не слышал о лем-хооломах? — вопросом на во­прос ответил Ах-Шооч.

—Никогда!

Старый скульптор почему-то оглянулся, хотя они были совершенно одни, и начал рассказывать приглушенным голосом:

 — Это поле — священное, все памятники на нем посвящены божествам или их олицетворителям на земле (как наш трижды великий владыка) и имеют глубокое таинственное значение. Таковы и эти головы. Они изо­бражают юношей, в которых воплощался дух молодого бога нашей свя­щенной пищи — ишима, без которого невозможно существование челове­ка. Ты слишком молод и не помнишь предшествующего праздника в честь этого божества, он бывает раз в тринадцать лет. Жрецы, выслушав волю богов, по известным только им признакам избирают безупречного юношу; целый год он является живым богом ишима. По прошествии двенадцати месяцев здесь воздвигают его изображение, и оно своей магической силой обеспечивает нам хорошие урожаи благословенного зерна в течение по­следующих тринадцати лет. Это великий и торжественный праздник. Тебе недолго ждать его, он настанет через два года, и ты увидишь все обряды своими собственными глазами, ведь ты теперь взрослый и полноправный член общины. Но это еще не все. Тринадцать лет — это четвертая часть священного круга в пятьдесят два года. Когда этот цикл завершается и счет годов начинается заново, происходит великое обновление. Если жрецы подают знак, что переход к новому кругу завершился благополучно (а в конце каждого цикла может наступить конец света и все существующее погибнет), то сменяется все: одежда, домашняя утварь, храмы получа­ют новую облицовку, а старые изображения воплотителей духа ишима уничтожаются. Если пожелают боги, доживешь ты и до этого великого со­бытия, оно настанет через пятнадцать лет!

Аш-Шооч замолчал, переводя дух после длинной речи, начатой вполго­лоса и законченной шепотом. Туг-Ансенг был потрясен: как много важного он не знал... Вот что значит так рано потерять отца!

—Но почему же все-таки изображается только одна голова божест­ва? — наконец спросил он. — Это тоже имеет какое-то сокровенное зна­чение?

—Очень большое, — отвечал учитель. — Голова — это символ, свя­щенный прообраз драгоценного зерна, из которого произрастают все бу­дущие урожаи. А тело — несущественно, оно не что иное, как пустой* поча­ток, поддерживающий это зерно!

—А почему все они в шлемах? — снова спросил юноша.

—Это ты сам узнаешь в свое время при свершении обрядов!

На поле появились три жреца, несшие дымящиеся курильницы. Увидев их, старый скульптор заторопился.

—Пойдем, Туг-Ансенг, — сказал он, — хоть мы здесь и находимся с разрешения верховного жреца, все же не годится нам мешать священно­служителям в их занятиях! Ты видел уже достаточно, чтобы решить, влекут тебя в скульптуре большие объемы или малые! Теперь я жду ответа!

—Прости меня, учитель, — сразу же ответил Туг-Ансенг, — но вот эти памятники, — он показал на колоссальные головы, — решили мою судьбу. Я хотел бы работать над крупной скульптурой. Еще раз повторяю: прости меня за это решение!

К удивлению юноши, Ах-Шооч отнесся к его решению совершенно спокойно.

 — Я давно это чувствовал, — признался он, — и уже просил Ах-Шакана взять тебя к нему в помощники. Ты был хорошим учеником. Надеюсь, что ты окажешься еще более хорошим мастером.

Туг-Ансенг начал горячо благодарить Ах-Шооча, но тот решительным жестом прервал его слова и быстро пошел к спуску с плоскогорья.

Обратный путь учитель и ученик совершали молча. Только перед самым расставанием, когда они остановились на развилке дорог, Ах-Шооч, не гля­дя на юношу, сказал:

 — Ты уже стал мастером. Не пора ли тебе, по древнему обычаю, при­нести к какому-нибудь дому связку дров?

Туг-Ансенг вспыхнул. Было принято, чтобы юноша, желающий посва­таться к девушке, приносил к дому будущего тестя охапку дров. Дальше уже дело вели родители жениха и невесты. Но у Туг-Ансенга не было отца.

—Я еще не думал об этом, учитель, — запинаясь, ответил он.

—Ну, если тебе кто-нибудь приглянется, я с удовольствием выступлю при сватовстве в роли твоего отца, — пообещал Ах-Шооч.

При этих словах в сознании юноши всплыло милое личико Нам-Цук, и Туг-Ансенг едва слышно вздохнул.

 — Спасибо тебе, учитель, — горячо сказал он, — спасибо за все!

 — Помни, что любой человек в нашем городе будет рад назвать тебя своим зятем, — продолжал ласково Ах-Шооч, — и прими мой последний совет: не медли с женитьбой. А завтра являйся пораньше к Ах-Шакану и проси его участия и помощи!

Не слушая больше сбивчивых слов благодарности юноши, Ах-Шооч по­шел к своему дому. Туг-Ансенг долго стоял на перекрестке в глубоком раз­думье. Свежий запах шел от трав, остывавших после дневного зноя. Чуть слышно пищали, направляясь на охоту, летучие мыши. Смутно белели в ярком свете звезд расходящиеся дороги.

Юноша не спал всю ночь. На следующее утро, поговорив с матерью и собрав охапку дров, молодой скульптор отправился к дому Ах-Шооча. Прохожие, видя свадебную связку, сочувственно улыбались ему. Дождав­шись, когда из дома вышла Нам-Цук, Туг-Ансенг торжественно положил связку хвороста около очага. Девушка негромко ахнула, румянец покрыл не только ее лицо, но и шею. Закрыв лицо руками, она бросилась назад в жилище. Туг-Ансенг повернулся и, широко улыбаясь, быстро пошел к на­чальнику скульпторов.