ВОЗРОЖДЕНИЕ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ

Часть IV

КУЛЬМИНАЦИОНЫЙ ПЕРИОД ЭКОНОМИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ КОЛОНИИ. 1770-1808 гг.

Глава 10.

Выше мы видели, какое место в экономической жизни колонии за­нимала добыча золота и алмазов. Результатов бурного роста

Этих отраслей производства явился упадок земледелия, которому способствовало также установление в XVIII в. нового соотношения сил на международной арене. Колониальная политика, проводимая уже в тече­ние века конкурентами Португалии в Новом Свете, прежде всего Англи­ей и Францией, получает в XVIII в, свое полное завершение. Это так называемая политика «Колониального пакта», сущность которой заклю­чалась в том, чтобы сохранить национальные рынки каждой держав' для продукции ее собственных колоний и использовать для перевоз этой продукции корабли только собственного флота. Такая политика ставила Португалию и ее колонии в очень затруднительное положение. Не имея флота (она растеряла его под испанским владычество) и не рас­полагая широкими внутренними рынками, она оказалась сильно стес­ненной в реализации своих колониальных товаров и на внешних рынках. Конкуренты Бразилии в торговле сахаром, особенно Вест-Индия, начинает оттеснять ее: по сравнению с Вест-Индскими островами Бразилия расположена дальше от крупных потребительских рынков.

Кроме того, бразильская сахарная промышленность в XVIII в. базиро­валась на устарелой технике производства в отличие от более молодой про­мышленности Вест-Индских островов, не успевшей закоснеть в рутине.

Первая половина XVIII в. была трудным периодом для бразильского земледелия. Однако ситуация в корне изменилась во второй половине пека. Указанные выше факторы, способствовавшие упадку металлодобывающей промышленности, сыграли в то же время положительную роль в деле возрождения земледелия, которое не только возвращает себе утра­ченные господствующие позиции, но даже усиливает их по сравнению с двумя первыми веками колонизации. Возврату колонии к земледелию содействовали и другие факторы: открытие новых рынков для сбыта ее сельскохозяйственных продуктов, связанное прежде всего со значитель­ным увеличением населения Европы в XVIII в.; рост экономической ак­тивности и расширение коммерческих связей во всем мире — предвест­ники новой эпохи, начинавшейся во второй половине этого века, — эпо­хи промышленной революции. Все это получило отражение в экономи­ческих сдвигах в колониальном мире. Рынки его расширяются, повыша­ются цены на его продукцию. Большое значение колониальной торговли для стран Европы в тот период находит выражение в обострении борьбы за колониальные рынки. Можно сказать, что все европейские конфлик­ты, начиная с войны за испанское наследство и вплоть до наполеоновских войн, имели своей ultima ratio колониальную проблему.

Все эти войны, почти всегда затрагивающие своими действиями ве­ликие морские пути, способствовали повышению цен на заокеанские товары, поскольку затруднялась их доставка. Такое положение для Пор­тугалии оказалось очень выгодным. Занимавшая к тому времени уже второстепенно место в ряду колониальных европейских держав и пребы­вавшая в тени своего могучего британского союзника Португалия оказа­лась европейским государством, наименее втянутым в международные конфликты. Из своей политики сомнительного нейтралитета, в конце концов окончившейся катастрофой, она, пока это было возможно, извле­кала значительные выгоды. В течение короткого промежутка времени ей удалось даже господствовать на международном колониальном рынке и вернуть себе то положение, какое она занимала два века назад.

Но если Лиссабону удалось в конце XVIII в. снова стать центром колониальной торговли, то естественно, что и его американская колония обрела ряд преимуществ из выгод такого положения своей метрополии. Все другие производители тропических продуктов страдали от борьбы, развернувшейся между их метрополиями. Португальский нейтралитет оказал благотворное действие на Бразилию и ее торговлю. Бразилия могла спокойно разрабатывать свои естественные богатства и беспрепятственно продавать свою продукцию. В конце XVIII в. ее главные конкуренты получили удары еще более губительные, чем война. Это были политичес­кие и социальные бури, потрясшие английские и французские колонии на Антильских островах и особенно в Сан-Доминго (Гаити) в 1792 г. Воз­рождению бразильского земледелия способствовало во второй половине XVIII в. еще и то, что сахар — главная статья тропического экспорта — был оттеснен на второе место другим товаром — хлопком. Хотя хлопок и был известен европейцам с незапамятных времен, он никогда не пользо­вался особенной популярностью: ничто не способствовало повышению интереса к этим волокнам, выращиваемым для тех же целей, для кото­рых служили лен и шерсть. Технический прогресс XVIII в. обеспечил возможность использовать хлопок почти в неограниченном количестве. Он превратился в основное промышленное сырье описываемой эпохи, за­няв первое место в международной торговле. Аркрайт сконструировал свое веретено в 1769 г., в тот же самый год, когда Джеймс Уатт взял патент на свою паровую машину, позволившую применить силу пара в самых широких масштабах. В1787 г. Картрайт изобрел механический ткацкий станок. Эти изобретения имели огромное значение и для Брази­лии. Их непосредственным результатом был рост потребления хлопка круп­нейшим центром тогдашней текстильной промышленности — Англией. В пятилетие 1771—1775 гг. потребление ею хлопка не превышало 2160 т; после введения механического ткацкого станка оно выросло до 11 800 т.

Старые традиционные поставщики с Востока уже не могли удовлет­ворить возросший спрос. Америка, использовав свои колоссальные ре­зервы девственных земель, поспешила переключиться на производство хлопка и превратилась в крупнейшего поставщика его для Европы. Бра­зилия сыграла свою роль, вначале весьма значительную, в этом расцвете торговли хлопком, не имевшем себе прецедентов в прошлом.

Хлопок издавна произрастал в Америке, хотя у нас и не сохранилось свидетельств о том, чтобы туземцы использовали его до прихода европей­цев. С начала колонизации культивирование его получило широкое рас­пространение. Он употреблялся на одежду для рабов и других неимущих классов населения, а также экспортировался, но не систематически и в небольших количествах. Были случаи, когда в некоторых районах хло­пок заменял деньги.

В Мараньяне, например, еще в начале XIX в. местными денежными единицами служили хлопчатобумажные нитки и ткани; моток ниток был эквивалентен 100 реалам, кусок ткани определенных размеров —10 мильрейсам*. Тем не менее вплоть до третьей четверти XVIft _{B-j KOr} начался постоянный вывоз хлопка, он оставался культурой лишь мествп го значения и минимальной ценности. Только когда хлопок становится товаром первостепенного значения на международном рынке, он превря щается в одно из главных богатств колонии. На примере хлопка еще рал подтверждается исключительно важное значение экспорта в экономии Бразилии. Экспорт являлся решающим фактором для поощрения любой отрасли производства сколько-нибудь значительных размеров.

* Бразильский реал — очень мелкая денежная единица, поэтому расчету велись обычно в тысячах реалов (мильрейсах). Курс бумажного мильрейса как это в дальнейшем отмечает и автор, неуклонно падал на протяжении всей бразильской истории. В соответствии с денежной реформой 1 ноября 1942 г.» Бразилии вместо мильрейса была установлена новая денежная единица - крусейро, курс которого также не оказался устойчивым. 14 июля 1948 г. Международный валютный фонд установил для крусейро новый паритет: один крусейро был приравнен 5,40541 цента, или 18,5 крусейро за один американский доллар. (Прим. ред.)

Первая крупная поставка бразильского хлопка за границу (если считать нерегулярного и незначительного вывоза в XVI в., упоминавшегося выше и не получившего дальнейшего развития) относится к 1760 г когда из Мараньяна было экспортировано около 10 т. Из Пернамбуко хлопок экспортируется с 1778 г., но до 1781 г. в небольших размерах. Вскоре начинается вывоз его из Баии и Рио-де-Жанейро. Быстрее веет развитие хлопководства протекало в Мараньяне — бедной области, игравшей никакой роли в экономике колонии. Хлопок как бы дал Мараньяну жизнь и в каких-нибудь несколько десятилетий превратил его в одно из самых богатых капитанств. Таким прогрессом «Государственной торговой компании Гран-Пара и Мараньяна», державшей до 1756 г в своих руках монополию на торговлю хлопком. Эта компания предоставляла производителям хлопка оборудование, кредиты и рабов, оказывала всяческое содействие лицам, желавшим заняться выращиванием этой культуры, выгодность которой уже была вполне очевидна. Компания пе­рестала существовать в 1777 г., после того как ее лишили монополии. Однако толчок был дан. Мараньян продолжал развивать производство этого ценного вида сырья и на протяжении некоторого, правда короткого, от­резка времени играл ведущую роль в бразильской экономике. Позднее его превзошли Пернамбуко и Баия, располагавшие большими капитала­ми и большим количеством рабочей силы.

Культура хлопка широко распространилась по всей территории Бра­зилии, от крайнего севера (откуда до самой Пара производился, хотя и» незначительных размерах, его экспорт) до плоскогорья Кампос-Жераис (ныне штата Парана) и дальше на юг, до 30°2' ю. ш. близ Порто-Алегре; в глубину континента — вплоть до Гойяс. Таким образом, культура хлоп­ка открыла перспективы для земледельческого труда в тех зонах страны, где раньше были известны лишь скотоводство и добыча полезных иско­паемых. Почти вся страна производила хлопок, занимая место в ряду самых крупных поставщиков этого сырья на мировые рынки. Однако такое положение продолжалось недолго. В начале XIX в. началось пони­жение цен на хлопок, явившееся следствием значительного увеличения производства хлопка в Северной Америке и результатом технических усовершенствований производственного процесса, не коснувшихся Бра­зилии. В связи с падением цен на хлопок площадь под бразильскими хлопковыми посевами неуклонно сокращалась и в конце концов остано­вилась на очень низком уровне.

В выборе места для посевов хлопковод тоже не мог следовать приме­ру производителя давних и традиционных бразильских культур тропи­ческой зоны — сахар и табака* Плохо переносящий сырость и в особенно­сти нерегулярность в орошении в пору созревания, губительно отражаю­щиеся на его волокнах, хлопок лучше всего произрастал в областях, наи­более отдаленных от морского побережья, где дожди выпадают не столь часто и с известной регулярностью. В Мараньяне хлопковые плантации тянутся по берегам реки Итаяикуру, больше всего их в районе Кашиас. В Сеара они расположены в бассейне Жагуарибе, главный центр их по­мещается в самой глубине провинции — в Ико. То же самое наблюдает­ся и на северо-востоке: сахарный тростник занимает равнины, прилегаю­щие к морскому побережью, хлопок же разводится в полосе промежу­точной между прибрежной зоной и внутренними районами материка — «дикими землями», как они обычно назывались. В области, находящей­ся на границах провинций Баия и Минас-Жераис, образовался хлопко­вый район, не уступающий по своей значению Гойяс. Как уже указыва­лось, культура хлопка открывала перспективы для земледелия в зонах, которые до тех пор знали исключительно скотоводство и металлодобычу. Но хлопководство не получило в этих зонах широкого развития вслед­ствие отдаленности от портов и транспортных трудностей. Международ­ная конкуренция и непрекращающееся снижение цен вывели из строя эти районы, находившиеся в недостаточно благоприятных условиях; уда­лось удержаться, хотя и в очень скромном положении, лишь Мараньяну и северо-востоку.

Развитие хлопководства в значительной мере облегчалось относитель­ной простотой производственного процесса. В отличие от сахара хлопок не нуждается ни в каких дополнительных или предварительных опера­циях, все ограничивается сбором его, очисткой и упаковкой — простейшими операциями, требующими для своего выполнения чрезвычайно примитивных приспособлений. Но в одном отношении хлопководство сходно с разведением сахарного тростника: и в том, и в другом случае доминирует производство в широких масштабах. Обилие рабочей силы в этих районах, необходимое в производстве хлопка, особенно во время сбо­ра урожая, уже само по себе является фактором, благоприятствующим значительным масштабам производства. Так, в крупных хлопковых рай­онах в Мараньяне и Пернамбуко имелись фазенды с многочисленным штатом работников, главным образом чернокожих рабов.

Производство сахара не отставало от хлопководства в этот период воз­рождения земледелия — в конце XVIII в. Такие старинные производи­тельные районы, как Баия и Пернамбуко, почти целое столетие находив­шиеся в состоянии упадка, возобновили свою деятельность и вновь рас­цвели. Образуются новые области крупного сахарного производства (на­пример, в Кампос-дос-Гойтаказес), которые сразу же выдвигаются на первый план. Ощущается прогресс в провинции Сан-Пауло. Старинное капитанство Сан-Висенте, переименованное в начале в XVIII в. в Сан-Пауло, занимало до описываемой нами эпохи второстепенное положение. Колонизация там началась очень рано, в то же время, что и в Пернамбу­ко. Отсюда отправлялись экспедиции, открывшие и первыми начавшие разрабатывать золото и Минас-Жераис. Тем не менее Сан-Пауло из-за своего периферийного географического положения пришлось долго до­жидаться, чтобы занять место в ряду процветающих области Бразилии. Такой момент наступил в конце Х\ТП в., когда производство сахара дало толчок экономическому развитию этой провинции. Сахарный тростник культивировался главным образом в приморских районах, но разводили его также и на внутреннем плоскогорье, хотя оно и отрезано от морского берега горной цепью, чрезвычайно затруднявшей сообщение и транспорт. К концу XVIII в. Сан-Пауло сделался экспортером сахара. Но, выводя лишь тысячу ящиков в год, Сан-Пауло не мог равняться с Баией, Пер­намбуко и Рио-де-Жанейро, вывозившими соответственно 20 тыс., 14 тыс. и 9 тыс. таких ящиков.

Из других земледельческих культур, сыгравших в описываемую эпоху некоторую роль в бразильской экономике, известное значение имел рис, одно время занимавший второе место в экспорте колонии. Рис раз­водится главным образом в Мараньяне и в меньших размерах — в Пара и Рио-де-Жанейро.

Большие надежды возлагались на индиго, но они, однако, не оправ­дались. В XVIII в. первое место по производству этого продукта заняла Америка, вытеснившая Индию. Индиго выращивалось в Каролине, Джор­джии и Сан-Доминго. В Бразилии были сделаны попытки культивировать это растение еще в 1769 г. В течение некоторого времени оно успеш­но разводилось в Рио-де-Жанейро. Экспорт капитанства в 1796 г. достиг 73 т, но вскоре он начал сокращаться не только в Бразилии, но и в Аме­рике в целом в связи с усилением конкуренции Индии, где Англия, потеряв свои американские колонии, пыталась возместить утраченное и вкладывала крупные капиталы в дело возрождения этой культуры. Боль­шие всего от этого пострадала Бразилия, так как ее продукция, более низкого качества и плохо упакованная, всегда низко котировалась на ми­ровом рынке. Вскоре культура индиго совершенно исчезает в Бразилии.

* * *

Возрождению земледелия в колонии сопутствовал упадок металло­добывающей промышленности. В тех областях, где раньше процветала добыча метала, начинает по мере возможности насаждаться земледелие. Как мы уже видели, в них развивается производство хлопка. Крупное значение приобретает также и скотоводство. В Минас-Жераис образует­ся самый крупный скотоводческий центр колонии. Возникает и стано­вится все более товарной молочная промышленность, которая до той поры вообще не существовала в Бразилии. Приобретают известность сыры Минас-Жераис, славящиеся в стране и по сегодняшний день. На юге провинции Минас-Жераис начинают разводить табак, и хотя ему и не под силу соперничать с табаком Баии, он все же имеет известное значе­ние. Такой контраст в сельском хозяйстве получает отражение в оценке этих явлений современниками: сельское хозяйство завоевывает всеобщее признание, и, наоборот, возрастает недоверие к металлодобывающей промышленности. Только на сельское хозяйство возлагаются все надеж­ды. Страна как бы пробудилась наконец от своей долгой грезы о метал­лах и драгоценных камнях.

Одним из важнейших последствий возрождения земледелия было перемещение его центров из внутренних районов страны в приморские. Естественная зона земледелия — это полоса, простирающаяся с севера на юг, вдоль океана. Здесь ему было положено начало, и только здесь оно существовало в течение двух первых веков колонизации. Для производ­ства тропических культур, в первую очередь сахарного тростника, нельзя было найти ничего лучше этой приморской, влажной и вместе с тем жаркой равнины, плодородные почвы которой служили дополнением к благоприятным климатическим условиям. Еще одно обстоятельство де­лало эту зону особенно ценной. Поскольку вся колония работала на экс­порт, было выгодно развертывать ее экономическую деятельность в не­посредственной близости от портов, где продукция погружалась на суда и отправлялась в Европу. В невыгодных условиях в этом отношении находились капитанства, расположенные в глубине континента. Националь­на хозяйство, по преимуществу экспортного характера, каким было бразильское, должно сосредоточиваться в местах, наиболее удобных для осу­ществления этого экспорта. Все же если бы колонизаторы в своей дея­тельности ограничивались только развертыванием сельского хозяйства, I(несчитанного на экспорт, то они никогда не проникли бы вглубь конти­нента. Португальцы так и продолжали бы, как они делали до XVII в., «обгладывать берега», по выражению летописца тогдашней эпохи. Толь­ко добыча ископаемых и скотоводство сделали возможным проникнове­ние колонизации в глубь страны. Добыча ископаемых привлекала коло­низаторов высокой ценностью золота и алмазов, даже в небольших коли­чествах являвшихся огромным богатством и не представлявших ника­ких трудностей в отношении транспорта. Притягательная же сила ското­водства заключалась в том, что, как обычно выразился один наблюдатель XVIII в., «скот не нуждается в средствах передвижения и во время длин­ных переходов сам несет на себе тяжесть своего тела...». Поэтому в центральных капитанствах, где добыча металлов пришла в упадок и где нуж­но было переключаться на сельское хозяйство, охотнее всего занялись скотоводством. Так случилось в Минас-Жераисе. Но и земледелие, и скотоводство всегда оставались слабо развитыми во внутренних районах. Крупные сельскохозяйственные предприятия, работающие на экспорт и имеющие перед собой широкие перспективы, встречались внутри стра­ны только в виде исключения.

Таким исключением было до известной степи хлопковое хозяйство в первые годы его существования, когда хлопок приносил большие бары­ши вследствие высоких цен на него на мировом рынке. Благодаря обилию во внутренних районах рабочей силы, оставшейся без применения в связи с упадком металлодобычи, хлопок смог привиться в самых на первый взгляд не подходящих для него местах. Но этот успех носил времен­ный характер и длился недолго. Внутренние районы и в области производства хлопка никогда не могли соперничать с территориями, располо­женными вблизи от морского побережья.

* * *

Развитие земледелия в рассматриваемый нами период, хотя оно и ныло весьма значительным, носило экстенсивный характер. Отсюда его непрочность и, за немногими исключениями, кратковременность. В на­чале XIX в., а если не считать небольших изменений, то и позднее, зем­леделие оставалось на том же уровне технического развития, как и в первый период колонизации. Сохранение такого положения не замедли­ло оказать свое разрушительное действие.

Так, для введения новых культур не нашли ничего лучшего, как использовать старый примитивный прием «выжигания». Лес, некогда густо покрывавший колонизированные районы, быстро исчезал, стано­вясь жертвой пожаров. В северо-восточной части побережья от густого непрерывного леса, простиравшегося от Параибы до Алагоас, сохрани­лись лишь жалкие остатки, сконцентрированные в двух крайних точках этого отрезка территории. Попытки предотвратить окончательное истреб­ление лесов производились в последние годы XVIII в., но отнюдь не в интересах национального хозяйства и будущего развития страны, а лишь в целях обеспечения строительным материалом королевских верфей. Однако меры, предпринятые для защиты лесов, не оказались эффектив­ными. Истребление леса продолжалось.

Полному уничтожению леса в северо-восточной части побережья спо­собствовало бесконтрольное и варварское использование его на топливо. Особенно повинны были в этом сахарные энженьо, пожиравшие древеси­ну в огромных количествах. Никому не приходила в голову мысль исполь­зовать в качестве топлива тростниковую барду (шелуху), что было обыч­ным явлением в английских, французских и голландских колониях.

Истребление в широких размерах лесных богатств оставляло за спи­ной колонизаторов в буквальном смысле слова пустыни. Колонизатор все время искал девственные земли, неистощенные ресурсы которых он мог использовать с минимумом затраты сил. Только благодаря исключитель­ному плодородию почв Бани и Пернамбуко можно было в течение дли­тельного времени успешно культивировать на них сахарный тростник. Но пустоты, возникавшие на месте лесов вокруг энженьо, постепенно со­здавали серьезные трудности. Приходилось отправиться на поиски топ­лива на все более дальние расстояния; нередко случалось, что топлива вообще нельзя было достать, и энженьо прекращало свою деятельность.

В области обработки земли также не было введено никаких усовер­шенствований. Все возлагалось на естественные качества почвы. Колони­альный производитель все свои усилия направлял к единственной цели: добиться максимального, хотя бы временного успеха, не заботясь о зак­реплении его на будущее. Роковой разрыв между земледелием и ското­водством — неизбежное следствие монокультурной системы — был од­ной из самых характерных особенностей сельского хозяйства колонии. Он оказал свое губительное влияние на почву, лишив ее единственного удобрения, которое она могла бы получить, — навоза скота. Для этой цели не использовали даже рабочий скот сахародобывающих энженьо. Тростниковая брада выбрасывалась как бесполезная и не применялась в качестве удобрения. Если ее скапливалось слишком много, ее сжигали.

Совершенно ясно, что о более сложных мероприятиях по улучшению почвы не могло быть и речи. Искусственное орошение, столь необходи­мое во многих местах и относительно легко доступное, в колонии не было достаточно.

Единственным способом улучшения почвы была заимствованная у туземцев «койвара»*; после этой примитивной подготовки почвы к засеву в ней проводились без соблюдения какого-либо порядка борозды, и в эти борозды бросались семена. Никаких земледельческих орудий, кро­ме мотыги, не применялось.

Проблемы отбора и селекции посевного материала не существовало. До начала XIX в. был известен только один вид сахарного тростника — тот, который культивировался еще в первоначальной стадии колониза­ции и получил позднее название «криоула». Лишь с начала XIX в. стали разводить другой, более высокий по качеству вид сахарного тростника — «кайена», или «атаити»**.

Если так обстояло дело с ведущими сельскохозяйственными отрас­лями колонии, то легко можно представить, в каком состоянии были остальные. Второстепенные виды сельского хозяйства пребывали в состо­янии полного застоя, и прогресс совершенно не коснулся их. Сахарные энженьо на протяжении целого века ни в чем не изменились. Существуют два великолепных описания таких энженьо современниками. Одно из них относится к началу века, другое — к концу, но при сравнении этих двух описаний создается впечатление, что они относятся к одному и тому же энженьо: настолько мало позднейшее отличается от более раннего***.

* Койвара состояла в том, что на полях сжигались ветки и сучья, зола которых и служила удобрением.

** Эта разновидность тростника, происходящая с острова Таити (откуда и его название), была завезена сначала в Центральную Америку и в Гвиану, а оттуда между 1790 и 1803 гг. — в Бразилию.

*** Первое из них Vilhena, NotHcias Soteropolitanos (1701 г.), второе — Antonil, Cultura e Opuhcncia do Brasil (1800 г.).

Использование рек и ручьев в качестве двигательной силы также очень редко имело место. Для этой цели обычно использовали живот­ных, что давало почти наполовину меньший эффект. В подробном описа­нии капитанства Пернамбуко, относящемся к 1777 г., указывается, что из 869 энженьо-мельниц только 18 имели водяные двигатели.

Технические усовершенствования, которые были введены в области хлопководства на протяжении XVIII в., Бразилии не коснулись. Изобре­тенная Уитни машина «джин», широко распространившаяся с 1792 г. во всех хлопковых районах США, не дошла до Бразилии. Здесь еще несколько десятилетий продолжали применять примитивную «Шурку». заимствованную в Востока.

Все перечисленные характерные особенности бразильского сельского хозяйства не оставляют никакого сомнения в том, что оно стояло ни самом низком техническом уровне. Причина такого технического отставания заложена в самой системе колонизации, опиравшейся на мало эффективный труд африканских рабов. Но дело не только в том, чти применялся рабский труд. В соседних тропических колониях, не говоря уже о южных штатах США, также работали черные рабы, а между тем уровень производства и в земледелии, и в промышленности был значи­тельно выше. Основным тормозящим фактором являлся тот политичес­кий и административный режим, который проводила португальская метрополия по отношению к своей заокеанской колонии. Португалии всегда старалась как бы изолировать Бразилию, держать ее вне сопри­косновения с внешним миром, вынуждала ее обходиться только тем, что ей давало королевство, которое и само находилось на низком культурном уровне. Эту насильственную культурную изоляцию, в условиях которой была обречена существовать колония, не стремились возместить хотя бы примитивной формой народного образования в самой колонии. Нельзя назвать образованием то, что давали тощие буквари и те начатки латыни и греческого языка, которым обучали бразильских детей в немногочис­ленных школах, имевшихся лишь в самых крупных центрах страны, к тому же эти школы были открыты только после 1776 г. Учили в них чему-нибудь и как-нибудь. Учителя по большей части сами были неве­жественны, труд их оплачивался плохо. Ученики были недисциплини­рованны, и всякий порядок и организация в этих школах отсутствовали. Естественно поэтому, что в колонии царило полное невежество. Над всем тяготело бездарное администрирование, направленное к обогащению ко­ролевской казны и бесчестных бюрократов, присылавшихся метрополи­ей с другой стороны океана.

В тропическом земледелии и в настоящее время почти не существу­ет рационализации производства. Экстенсивная система в земледелии требует вложения значительных капиталов и выполнения крупных пред­варительных работ. Этого не могло быть в тропиках в период их освое­ния. Там ставка делалась исключительно на богатство естественных ре­сурсов новооткрытых земель. Со временем эти ресурсы были исчерпаны, что дало себя почувствовать в Бразилии уже в конце XVIII в.

Низкая производительность бразильского земледелия, которая при­вела почти к полному бесплодию огромных массивов, была вызвана са­мой системой экстенсивного земледелия, расточающей естественные бо­гатства, когда не имелось возможности их восстановит или пополнить.

Если нелегко было воспитать и обучить население так, чтобы оно смогло усовершенствовать свою производственную технику, то еще труднее было изменить всю колониальную систему; это потребовало бы коренных эко­номических и социальных реформ.

Таким образом, бразильская экономика вступает в XIX в. при нали­чии больших внутренних трудностей. В XIX в., после получения политической независимости, Бразилии приходится столкнуться со свободной конкуренцией противников, несравнимо лучше ее подготовленных для всякого рода соперничества. Поражение Бразилии, поскольку ее хозяйство базировалось исключительно на экспортной торговле, не замедлило наступить, если бы на помощь Бразилии не пришла сама судьба, явив­шаяся в виде продукта, которому суждено было сыграть исключитель­ную роль в расцвете бразильского национального хозяйства. Этим про­дуктом был кофе, оказавшийся самым драгоценным даром, отпущен­ным Бразилии природой.