Колониальная экономика

С момента открытия Америки и до начала XIX в. Испа­ния рассматривала свои колонии прежде всего как ис­точник получения драгоценных металлов. На протяже­нии трех веков они составляли основную статью экспорта из Нового Света в метрополию. Оставаясь собственностью короны, рудники и прииски сдавались в концессию частным лицам, которые передавали в казну пятую часть добытого ими золота или серебра. Со временем в колониях появилось несколько круп­ных горнодобывающих предприятий, принадлежав­ших уже не короне, а состоятельным креолам. Такие предприятия требовали больших капиталовложений, необходимых для их организации, модернизации тех­ники, добычи и обработки руды, покупки и содержа­ния рабов, транспортировки экспортной продукции, основная часть которой производилась именно здесь, а не на мелких примитивных копях, хотя их и насчиты­валось до нескольких тысяч. Ежегодно десятки кораб­лей перевозили в Европу богатства недр Мексики и Перу. В Бразилии в конце XVII в. также началась до­быча золота, хотя и в гораздо меньших масштабах, чем в Испанской Америке, а в 20-е гг. следующего столетия в районе Минас-Жераис были найдены алмазы.

Помимо золота и серебра, из колоний Испании вы­возилась сельскохозяйственная продукция, но по объ­ему и стоимости она была несопоставима с экспортом драгоценных металлов. Сельское хозяйство в Испан­ской Америке развивалось более медленными темпа­ми, чем горнодобыча, а площадь возделываемых земель по сравнению с огромной территорией колоний была невелика. Во второй половине XVI—XVII вв. энкомьенды стали для метрополии экономически невыгодны, поскольку не способствовали заметному росту доходов короны. В результате они предоставлялись все реже и со временем были реформированы, превратившись в поместья — асьенды, которые удерживали в своих ру­ках потомки энкомендеро, то есть прежних владельцев пожалованных земель. В первой половине XVIII в. бы­ли изданы королевские указы, окончательно отменив­шие энкомендарную систему. После ликвидации энкомьенд их обладатели перешли в разряд асендадо, то есть собственников земли.

В Бразилии с середины XVI в. португальская коро­на начала предоставлять земельные пожалования — сесмарии — тем переселенцам, которые выражали же­лание выращивать на них сахарный тростник, служив­ший, как мы уже упоминали, сырьем для главной экс­портной продукции колонии. Они имели возможность постепенно увеличивать размеры своих участков, по­скольку существовали огромные массивы неучтенной земли. Так в Бразилии появились крупные фазенды — поместья, похожие на испанские асьенды. Бурный рост крупного частного землевладения в Иберо-Америке шел также за счет скупки богатыми колонистами заложенных или заброшенных участков, но главное — в результате захвата плодородных земель и пастбищ, принадлежавших индейским общинам.

Распространенное представление о том, что ибе­рийские монархи поддерживали «колониальную арис­тократию» и не обращали внимания на бедственное положение индейцев, оспаривается некоторыми ис­следователями, полагающими, что власти метрополий пытались не допустить обезземеливания индейцев. В Испании на протяжении XVI—XVII вв. появились законы, которые устанавливали минимальный размер общинного поля и запрещали отчуждение земли ин­дейских общин. Общинная собственность была по­ставлена под защиту короны и получила название ресгуардо (что в переводе означает «защита, охрана»). Конечно, Мадрид преследовал свои цели — ведь ин­дейцы составляли основную массу податного населе­ния колоний. Освободив их от абсолютной власти эн­комендеро и взяв под охрану их земли, метрополия одновременно увеличила подушный налог и расшири­ла систему принудительного индейского труда.

Несмотря на королевские указы, крупные землевла­дельцы находили лазейки для того, чтобы обходить распоряжения короны и колониальной администра­ции, и продолжали наступление на общинные владе­ния индейцев. Постепенно огромные массивы плодо­родной земли все-таки оказались в руках асендадо, и это еще больше ухудшило положение индейского на­селения. Потерявшие землю или владевшие крохотны­ми участками, общинники вынуждены были обращать­ся к тому же помещику и становиться «арендаторами», расплачиваясь за предоставленную им в пользование землю своим трудом, реже — частью урожая. Результа­том творимого крупными землевладельцами беззако­ния стало увеличение числа пеонов, то есть батраков с наделами. Иногда помещики выдавали индейцам не­большие ссуды, которые также отрабатывались или возвращались деньгами с высокими процентами. Запу­тавшиеся в долгах индейские семьи попадали в полную кабалу к своим заимодавцам и превращались в наслед­ственных долговых рабов, в то время как некоторые касики становились асендадо и переходили в категорию более привилегированного метисного населения.

Производимая в асьендах и фазендах продукция, прежде всего зерно и мясо, первоначально поступала на внутренний рынок. Обилие в Америке природных пастбищ способствовало быстрому распространению домашнего скота тягловых и мясомолочных пород (быков и коров, лошадей, ослов, овец), но экспорт про­дукции земледелия и животноводства искусственно, сдерживался властями метрополий. В Европу везли - главным образом «колониальные товары» — урожай тех культур, которые не произрастали в Старом Свете (индиго, какао, кофе, тростниковый сахар, ваниль, хлопок). В то же время в колониях не разрешалось разводить оливки, виноград, лен, поскольку этим за­нимались иберийские помещики, заинтересованные в сохранении высоких цен на свою продукцию.

Еще большие ограничения были установлены для колониальной промышленности, за исключением добы­чи золота и серебра. Так, к тяжкому уголовному пре­ступлению приравнивалась добыча и обработка железа, запрещалось производство многих видов текстильных и шерстяных изделий. Мадрид и Лиссабон опасались, что рост производства в колониях нанесет чувствитель­ный удар по доходам испанских и португальских куп­цов, а также окончательно подорвет и без того хилую промышленность метрополий. Однако импорт промы­шленных товаров из Европы не обеспечивал в полной мере потребности населения колоний, и потому разви­тие мелкого кустарного производства стало неизбеж­ным, а уже к середине XVI в. здесь, видимо, появились первые мануфактуры, производившие грубые ткани, простую одежду и обувь, посуду, орудия труда и прочие необходимые колонистам изделия. Одновременно со­хранялись крупные ремесленные мастерские, называе­мые в Испанской Америке «обрахе» (встречается ут­верждение, что «обрахе» — это и есть мануфактура).

В советской историографии появление в колониях мануфактур датировалось обычно второй половиной XVIII в. Но, независимо от времени их возникнове­ния, работниками этих предприятий становились за­контрактованные метисы и индейцы, нуждавшиеся в деньгах. Нередко из свободных людей они превраща­лись в долговых рабов и за нищенскую, иногда нату­ральную оплату трудились до конца своей жизни. Зна­чительную часть рабочей силы на мануфактурах со­ставляли приписанные к ним преступники, пригово­ренные к длительным срокам каторжных работ.

Поскольку основная масса населения Испанской Америки жила в крайней бедности, его покупательная способность была невелика, к тому же внутренняя тор­говля и экономические связи между различными терри­ториями искусственно ограничивались. До последней трети XVIII в. вице-королевствам практически не раз­решалось торговать друг с другом. В Бразилии ограни­чений было меньше, так как она представляла собой единую территорию.

Самый строжайший запрет был наложен на торгов­лю колоний с иностранными государствами. Так, ни од­но иноземное судно не имело право заходить в порты Испанской Америки без согласия Мадрида. Даже если это случалось во время бури, команда корабля-нару­шителя подвергалась аресту и пожизненному тюрем­ному заключению. В 60-е гг. XVII в. португальские власти также запретили Бразилии торговать с иност­ранцами. Монополия на колониальную торговлю при­надлежала привилегированным испанским или порту­гальским купцам, получавшим огромные прибыли благодаря разнице цен на одни и те же изделия в Евро­пе и Америке. В колониях Испании существовали и многочисленные торговые монополии казны, в част­ности, на продажу гербовой бумаги, игральных карт, спиртных напитков, табака. Когда в 1640 г. уния Испа­нии и Португалии распалась, португальский королев­ский двор уже «вошел во вкус» безудержного ограбле­ния Бразилии. Компании-монополисты поделили ее территорию на сферы влияния. В середине XVII в. бы­ла основана Торговая компания («Жунта»), которая превратилась в правительственный орган и главный инструмент выкачивания бразильских богатств.

В связи с тем, что товаров, произведенных в самих метрополиях, катастрофически не хватало, в колонии приходилось ввозить промышленную продукцию из других европейских стран, в основном из Англии, од­нако иностранные изделия облагались высокими пош­линами и стоили баснословно дорого. В Испанской Америке со второй половины XVI в. с торговых сделок по продаже и перепродаже товаров взимался специаль­ный налог — алькабала (от 4 до 6% цены). Поэтому, не­смотря на все запреты и самые суровые меры наказа­ния, контрабандная торговля между колонистами и иностранцами процветала. Так, с территории Ла-Платы, где быстро росло поголовье скота, приблизи­тельно 70% кож вывозили контрабандисты.

До 1765 г. морской путь из Испании в Новый Свет начинался в Севилье, а затем и в Кадисе. За этим строго следила Торговая палата, ее агенты выдавали разрешения на погрузку и выгрузку товаров, а также осматривали все суда, прибывавшие в Испанию либо отправлявшиеся в Америку. На протяжении двух ве­ков, начиная с середины XVI в., существовала система двух флотилий, насчитывавших от 75 до 100 торговых кораблей. В течение приблизительно ста лет испан­ские караваны снаряжались ежегодно, затем это пра­вило стало нарушаться в связи с экономическим упадком самой Испании.

Дважды в год от испанского берега отплывали флоти­лии. Одна из них направлялась в Веракрус (Мексика) и по пути доставляла товары на острова Вест-Индии. Другая держала курс на панамское побережье, в Портобело. Отсюда товары по суше перевозились на тихооке­анский берег, а затем морским путем в Перу и Чили. По­сле разгрузки корабли обеих флотилий принимали на борт драгоценные металлы и продукцию сельского хо­зяйства, затем соединялись в Гаване, откуда возвраща­лись в Испанию. На пути в Америку и обратно их сопро­вождали военные корабли для защиты от пиратов, охотившихся за тяжелогружеными испанскими судами. Не меньшее беспокойство доставляли и военные эскад­ры других европейских стран, постоянно нападавшие на корабли своей соперницы Испании. К середине XVII в. Испанское королевство полностью утратило былое мор­ское могущество. Судя по сохранившимся данным, к 1665 г. военный флот Испании состоял из 24 судов: шесть из них были испанскими, остальные арендовали у Сицилии, Неаполя и Сардинии. В 60-х гг. XVII в. Пор­тугалия также ввела систему флотилий.

Доходы, полученные от государственных монопо­лий, сбора таможенных пошлин и различных налогов поступали в колониальные казначейства. Значительная часть суммы (по некоторым оценкам — до 50%) расхо­довалась на выплату жалования местным чиновникам и военные нужды, все остальное почти полностью пере­правлялось в метрополию. Внутренние потребности на­селения колоний, связанные с развитием медицины, благоустройством городов и поселков, строительством дорог, практически не учитывались. Дело образования взяло в свои руки католическое духовенство. Для бе­лых колонистов открывались школы, в XVI—XVII вв. были основаны университы (в Сан-Доминго, Лиме, Ме­хико, Боготе, Кордове, Чукисаке), в которых препода­валось богословие, а позже и прикладные науки. Со временем в колониях появились типографии, выпу­скавшие церковную и светскую литературу, начали вы­ходить газеты. Однако индейцы, метисы, мулаты, а тем более негры в массе своей были безграмотны. Если го­ворить о креолах, то большинство из них по уровню об­разования, вероятно, уступало испанцам, прибывав­шим из метрополии, однако и среди них было немало высокообразованных, талантливых представителей ин­теллигенции, которые внесли заметный вклад в идей­ное обоснование освободительных революций в Иберо-Америке и последующих реформ.