Обыкновенный феодализм или необычный капитализм?

Уровень развития испанских и португальских колоний накануне освободительных революций первой трети XIX в. оценивается учеными-латиноамериканистами по-разному. Эти различия во многом оп-ределяются методологией, используемой тем или иным исследова­телем. Однако надо отметить, что применительно к ис­тории Латинской Америки такие понятия, как феода­лизм и капитализм, остаются ключевыми, причем, ими пользуются не только те авторы, которые стоят на по­зициях марксизма.

И полвека назад, и сегодня можно встретить тезис о феодальном характере колониальной экономики. Дело в том, что в Иберо-Америке крупное землевладение до­вольно быстро консолидировалось в неотчуждаемые латифундии, которые принято было рассматривать как поместья (асьенды) феодального типа. В советской исто­риографии такой взгляд утвердился еще в 40-е гг. XX в., и в течение длительного времени в отечественной (а ино­гда и в зарубежной) научной литературе ставился знак равенства между латифундизмом и феодализмом — на том основании, что в латифундиях господствовали дока­питалистические методы ведения хозяйства и эксплуата­ции работников, включая рабов. Особое внимание наши исследователи обращали на необычайно широкое ис­пользование рабского труда в Бразилии, и если не назы­вали сложившийся там экономический уклад «рабовла­дельческим способом производства», то говорили о его исключительно феодальном характере.

Согласно этой логике, и североамериканские планта­ции, причем даже в середине XIX в., представляли со­бой «феодальные поместья». Между тем еще К. Маркс заметил, что плантаторы Северной Америки — это ка­питалисты, строящие свое хозяйство на рабском труде негров. Понятно, что и испано-американские латифун­дии вряд ли можно считать хозяйствами слегка «пере­строившихся» феодалов.

Есть все основания полагать, что задолго до начала освободительного движения в колониях феодальные отношения собственности хотя и сохранялись юриди­чески, в действительности были если не разрушены, то во всяком случае серьезно подорваны. Земельные пожалования даже на раннем этапе колонизации по прошествии четырех лет считались окончательными, и ими можно было свободно распоряжаться, в том чис­ле продавать. Часто земля захватывалась колонистами самовольно, но с течением времени появилась возмож­ность узаконить эти захваты. Так, с конца XVI в. испан­ская корона начала широко практиковать соглашения («композиции») с претендентами на те или иные зе­мельные владения, которые выплачивали ей опреде­ленную компенсацию. Поэтому к началу XIX в. част­ная собственность на землю в Испанской Америке была уже достаточно распространена, то есть система держаний постепенно себя изжила.

Кроме того, для подстраховки своего основного бизне­са земельные владения приобретали торговцы или хозяе­ва рудников и мануфактур. Из соображений престижа они нередко стремились породниться с аристократией либо иным путем добыть себе дворянский титул, но это никоим образом не свидетельствует о феодальном харак­тере землевладения богатых колонистов. Правда, в Ибе­ро-Америке сохранялись атрибуты феодализма — неко­торое количество неделимых майоратных поместий, передававшихся по наследству сыновьям в порядке стар­шинства, земли церковных корпораций (которые, как мы знаем, активно занимались предпринимательской дея­тельностью и ростовщическими операциями), наконец, существовала общинная индейская собственность на зем­лю, хотя она также постепенно разрушалась.

В отечественной исторической литературе весьма распространено и утверждение о том, что в колони­альный период в Испанской и особенно Португаль­ской Америке капитализм развивался очень медленно, особенно в сельском хозяйстве. Постепенному ут­верждению буржуазных отношений способствовали капиталы переселенцев в Америку, необходимые для увеличения горнодобычи, налаживания промышлен­ного и сельскохозяйственного производства, но в це­лом слабая колониальная экономика лишь обслужи­вала потребности европейского капитализма.

В последние десятилетия некоторые российские уче­ные пересмотрели прежние представления об отсутст­вии или крайне медленных темпах развития в колони­ях капиталистического уклада. Они отмечают, что плантационное хозяйство, сложившееся в прибрежных зонах Иберо-Америки, было изначально ориентирова­но на экспорт, на территории Рио-де-Ла-Платы быстро набирало силу экспортное животноводство, продукция рудников и приисков также поставлялась на внешний рынок. Товарность колониального производства оказа­лась достаточно высокой, и при этом, бесспорно, ее рост искусственно сдерживался метрополией. Тем не менее иберо-американские колонии быстро превращались в одно из звеньев мирового капиталистического хозяй­ства, а латифундисты (плантаторы и скотоводы) были тесно связаны с внешним рынком и растущей прослой­кой местной торгово-посреднической буржуазии или сами становились торговцами. Иными словами, они представляли уже не феодальный, а буржуазный класс производителей, то есть превратились в капиталистиче­ских предпринимателей.

Вместе с тем плантаторы не могли широко использо­вать наемный труд, а именно его применение, как изве­стно, служит важнейшим признаком развития капиталистических отношений. Объяснялось это довольно просто — наем работников обходился слишком дорого, а лишние затраты снижали рентабельность плантаци­онных хозяйств, которые требовали много рабочей си­лы. В колониях имелось столько неосвоенных земель, что они могли прокормить значительное количество населения, и потому желающих добровольно наняться на работу здесь было немного (подобная ситуация на­блюдалась и в американских колониях Англии). Пока в Иберо-Америке рабочая сила не стала более дешевой, латифундисты предпочитали сохранять полукрепост­ническую зависимость пеонов и рабство вместо того, чтобы нанимать свободных тружеников. Плантаторы владели обширными массивами земель и могли без ущерба для себя предоставлять ее в пользование пео­нам, а содержание рабов в условиях теплого климата особых расходов не требовало — правда, их покупка об­ходилась недешево. Что касается скотоводческих хо­зяйств, то они не нуждались в большом количестве рабочих рук, и в них трудились не только люди зависи­мые, но и наемные работники. В целом феодальные ме­тоды эксплуатации колониального населения и сохра­нение рабства, видимо, не препятствовали, а, напротив, способствовали развитию в Испанской и Португаль­ской Америке капиталистического уклада и повыше­нию товарности латифундий. Так, «рабовладельческая» Бразилия, которая в середине XVI в. представляла со­бой «маргинальную» с точки зрения португальской ко­лонизации территорию, к концу следующего столетия превратилась в «жемчужину португальской короны» и основной центр производства сахара, с которым безу­спешно пытались соперничать другие владения Порту­галии. Близость тростниковых плантаций и энженьо к портам, а также дешевизна фрахта судов, доставляв­ших бразильский сахар в Европу, превращали его в не­дорогой и потому конкурентоспособный товар.

Историки часто пытались примирить различные оценки уровня развития колоний к началу Войны за независимость 1810—1826 гг. и найти некую «золо­тую середину». В этом случае способ производства в Иберо-Америке определялся как полуфеодальный или полукапиталистический либо говорилось о сосу­ществовании здесь капитализма, феодализма и рабо­владения. Иными словами, большинство исследова­телей отмечало, что в целом колониальная экономика оставалась многоукладной и сочетала в себе элементы капитализма, мелкотоварного производства, патри­архально-общинного и натурального укладов, и все это соединялось с феодальными методами эксплуата­ции и рабством.

Капиталистический уклад был представлен, помимо плантационных и скотоводческих хозяйств, крупными горнодобывающими предприятиями и мануфактурами, производящими товары первой необходимости. В Новом Свете, как и в Европе, особенно распространенной была рассеянная мануфактура, причем не столько в городах, сколько в сельской местности. Мелкотоварное производ­ство было ориентировано на внутренний рынок, и лишь частично — при посредничестве крупных торговцев — на экспорт. Оно базировалось на небольших крестьянских хозяйствах, ремесленных мастерских, примитивной гор­нодобыче множества старателей, разрабатывавших мел­кие копи на свой страх и риск. В глубинных районах бы­ло немало натуральных крестьянских хозяйств, обеспе­чивавших земледельцев всем необходимым, и кустарных производителей ремесленных изделий, которые работали не на рынок, а на заказ. Патриархально-общинный уклад долго сохранялся в тех областях Испанской Америки, где прежде существовали цивилизации майя, ацтеков, инков и других земледельческих племен.

Капиталистическое предпринимательство развива­лось быстрее там, где для него в буквальном смысле была «расчищена почва», то есть вытеснены или уничтожены аборигены, а вместе с ними и традиционные обществен­ные отношения. Создать нечто новое, вложив в это име­ющийся капитал, оказалось проще, чем перестроить ста­рый, традиционный социально-экономический уклад. Очень часто именно это обстоятельство служило для ис­следователей объяснением «феномена двух Америк» и позволяло ответить на вопрос, почему североамерикан­ские колонии Англии и Франции уверенно вступили на путь капитализма и развивались успешнее, чем испан­ские и португальские. На территории будущих США и Канады не было земледельческих индейских цивили­заций с их устоявшимся патриархально-общинным бы­том, и потому новый тип производственных отношений утвердился там сравнительно быстро, да и колонизация Северной Америки происходила позднее, когда в «пере­довых метрополиях» уже укоренились многие элементы капитализма.

Очень часто в научной литературе, особенно зару­бежной, обращалось внимание не на уровень развития покоренных индейских племен, не на климатические и географические особенности различных территорий Америки, а прежде всего на обычаи, мировоззрение и «цивилизованность» колонизаторов. Поэтому из­любленной темой многих авторов исторических тру­дов стало сопоставление англо-пуританской и иберо-католической колонизации. Англичане представлялись как предприимчивые, привычные к тяжелому труду, гонимые и суровые пуритане, вынужденно покинув­шие родину и проникнутые «капиталистическим ду­хом». Они не стремились установить над индейцами свое господство и не смешивались с местными племе­нами, а лишь вели с ними торговлю, оттеснив их затем за пределы территорий, где те издавна обитали (заме­тим, что в Северной Америке земли индейцев счита­лись «свободными»). Как известно, лучшим мораль­ным оправданием любого поступка пуританина служил достигнутый им успех, и он стремился к нему всеми до­ступными способами. Когда владычество Англии было свергнуто, оставалось лишь устранить некоторые пере­житки колониальных времен и спокойно двигаться дальше, то есть совершенствовать уже пустившую кор­ни на американской земле западную цивилизацию, по­скольку английские (как и французские) колонизато­ры изначально привнесли в свои колонии основы капитализма и буржуазный менталитет.

Совсем другой результат, по мнению сторонников концепции «двух колонизации», имела колонизация иберо-католическая, когда белый господин нуждался в земле и подневольных работниках, а значит, был за­интересован в сохранении и упрочении на новом месте феодально-крепостнических отношений. Иберийские завоеватели, прежде всего испанцы, «сберегли» индей­цев, тем более что как правоверные католики они обя­заны были нести «дикарям» слово Божье и приобщать их к своей вере. В итоге испанской и португальской ко­лонизации произошла расовая и культурная метисация жителей Иберо-Америки, а сами колонии, в которых утвердились феодальные порядки, отстали в социаль­но-экономическом отношении — ведь именно период феодализма характеризуется отсутствием единого вну­треннего рынка и разобщенностью населения, еще не превратившегося в нацию.

Критики указанной концепции справедливо отмеча­ли, что она совершенно не объясняет того, что происхо­дило в других колонизуемых регионах мира, поскольку те же англичане, французы, голландцы, захватив об­ширные владения в Азии и Африке, не превратили их в быстрорастущие капиталистические анклавы, подоб­ные США и Канаде. То же можно наблюдать и на ост­ровах, например, Карибского моря, многие из которых не принадлежали Испании или Португалии, а были ко­лонизованы передовыми европейскими странами, од­нако так и остались крайне отсталыми территориями. Следовательно, нужно внимательнее присмотреться не только к колонизаторам, но и к колонизируемым, тем более что методы ограбления колоний у всех европей­ских метрополий были в сущности одинаковыми.

Есть и другая важнейшая проблема: если в испан­ских и португальских колониях, несмотря на все пре­грады, развитие капитализма все же имело место, то к какому периоду относится его зарождение? Здесь

разброс мнений также достаточно велик. Зарубежные авторы иногда отмечали, что уже в начале колонизации Иберо-Америка оказалась тесно связана со странами быстрорастущего капитализма, и потому раннее воз­никновение и развитие капиталистического уклада в самих колониях было неизбежно. Часть советских исследователей социальной и экономической исто­рии Латинской Америки утверждала, что капитализм в этом регионе дал о себе знать лишь к концу XVIII в. Наконец, на рубеже 1960—1970-х гг. в отечественной историографии появилась концепция «зависимого ка­питализма». Не затрагивая всех ее постулатов, отметим лишь то, что важно для нас в данном случае: сторонни­ки этой концепции датировали начало капиталистичес­кого развития Латинской Америки концом XIX в.! Ес­ли же ученые, разделявшие подобные взгляды, все-таки соглашались, что pi до этого рубежа в странах региона присутствовали элементы капитализма, то они, с их точки зрения, привносились извне, из тех центров, где капитализм уже стал системообразующим укладом.

Сейчас латиноамериканцы разных стран вновь об­ращаются к проблемам, связанным с характером и уров­нем развития колониальной экономики. Используя но­вую и достаточно убедительную аргументацию, они пытаются ответить все на те же вопросы: феодализм или капитализм, а если все-таки капитализм, то когда он за­родился и насколько быстро завоевал прочные позиции, возник ли этот уклад внутри колоний или был привне­сен из передовых стран Европы? В последнее время все больше исследователей склоняются к тому, что эконо­мика Иберо-Америки развивалась по капиталистичес­кому пути, хотя латиноамериканский капитализм отли­чался (и отличается ныне) множеством особенностей и потому весьма своеобразен. А есть ли на свете страны, лишенные своеобразия?