Единство в многообразии или многообразие в единстве

То, что сегодня называется Латинской Америкой,— явление исторически сравнительно молодое. Дата ее зарождения — 1492 год, когда в ходе великих географических открытий на землю Америки впервые вступили европейцы, появление которых положило начало формированию новых этнических групп, воз­никших в результате метисации и смешения культур. Это было не открытие, и даже не встреча, а столкновение двух непохожих друг на друга миров.

Романская Европа в лице Испании и Португалии, а позднее и Франции усилиями своих воинов и прелатов способствовала культурному объединению и европеизации Нового Света. Поначалу этот процесс имел поверхностный характер: эксплуатируемая масса индейцев, метисов и беднейших креолов, а позднее и негров-рабов, завезенных из Африки, была фактически отлучена от культуры колонизаторов. Это позволило ей сохранить в своих недрах исконно народные формы общественного и эстетического сознания, бога­тейший фольклор. Этот фольклор — словесно-мифологический, пе­сенно-танцевальный, скульптурно-живописный, ритуальный — ока­зался настолько жизнеспособным, что даже в самые мрачные вре­мена колоний стал проникать в романскую культуру своим миро­ощущением, своей эстетикой, помогая созданию новых, гибридных культурных ценностей. Даже католическая церковь, приспосабли­ваясь к местным условиям, не избежала определенных индейских влияний — не только в декоративном оформлении храмов, но и в самой литургии.

Завоевание независимости, ознаменовавшей вступление Латин­ской Америки на путь капиталистического развития, и связанное с этим медленное, но неизбежное приобщение к общественной жизни народных масс способствовали постепенному формированию самобытного национального и континентального самосознания ла­тиноамериканцев. В наши дни понятие «Латинская Америка», вве­денное в обиход французскими географами и политическими дея­телями лишь в середине XIX в., символизирует не только тер­риториально-географическую совокупность, но и определенное единство в общественно-историческом и культурном плане. Вот что пишет об этом современный аргентинский культуролог М. Гар­рета: «Латиноамериканское единство — это реальность, впитываю­щая в себя многие различия, вполне закономерные в рамках не­рушимой структуры высшего порядка. Идеал интеграции, который во все времена разделяли наиболее светлые умы Латинской Амери­ки, не теряет своей силы... Мы полагаем, что культурные сооб­щества, каковыми являются образующие Латинскую Америку нации, совершенствуются и взаимообогащают друг друга в границах объе­диняющего их континента»¹.

Латинская Америка с момента своего возникновения имела культурные и иные контакты с Европой, Африкой, а позже и с англо­саксонской Америкой. В ходе исторического развития эти контакты способствовали обогащению местной культуры, добавляя в нее все новые и новые элементы. Так латиноамериканская культура посте­пенно приобретала собственное лицо. Процесс этот усиливался по мере развития средств массовой информации и включения в ак­тивную общественную жизнь все более широких слоев населения, представляющего весь расово-этнический спектр континента. Сохра­няя свою индивидуальную неповторимость, эта культура одновре­менно являет черты многочисленных народов и племен, жив­ших, боровшихся и творивших на землях Латинской Америки. Поэтому, говоря о единстве Латинской Америки, мы не должны забывать и о ее многообразии, о пестроте конкретных форм общественного и этнического сознания. Нельзя забывать также, что речь идет о далеко не завершенном процессе становления этой культуры.

Когда-то Латинская Америка и ее культурные проявления во­обще рассматривались как провинциальные, а вернее, колониаль­ные, отражавшие лишь культурные достояния метрополий — Испа­нии, Португалии, а также Франции. Европа долгое время смотрела на заокеанские экзотические страны сквозь лорнет духовного ко­лониализма. Такое «покровительственное» отношение к Латинской Америке отражало культурный европоцентризм. Его во многом под­держивали и сами латиноамериканцы: многие писатели, художники, музыканты, артисты, особенно ориентированные на привилегиро­ванные слои, считали своей alma mater Испанию, а духовной Мек­кой — Париж; их учителями действительно были главным обра­зом европейцы. И в наши дни наряду с широко распространенным тезисом о «в корне автономном характере духовных проявлений» в Латинской Америке, можно, хоть и редко, услышать заявления о том, что «...Америка — это Европа»².

Не соглашаясь с подобными утверждениями, мы вправе поста­вить совсем иной вопрос: возможно ли сегодня говорить не о ла­тиноамериканской культуре вообще, а о национальных культурах стран региона?

О национальной культуре можно говорить там, где имеется на­ция, на латиноамериканском же континенте неравномерность фор­мирования наций очевидна. Она проявляется и в неравномерности развития культур отдельных стран Латинской Америки. Одни го­сударства значительно продвинулись по пути создания националь­ных культур (Мексика, Бразилия, Аргентина); другие, обладая общностью языка, территории, экономики, в культурном отноше­нии тяготеют к более развитым соседям (Уругвай); третьи раз­делены границами и экономическими барьерами, но объединены общими чертами в области культуры (страны Центральной Аме­рики). Есть и более любопытные случаи — наличие в пределах одной или нескольких стран двух различных культурных традиций, не успевших полностью переплавиться в ходе национального фор­мирования (Перу, Боливия, Эквадор). Иначе говоря, современная политическая карта Латинской Америки отнюдь не совпадает с ее культурной географией, отражающей, с одной стороны, более устойчивую обусловленность отдельных культурных зон, с другой — противоречивость и незавершенность общественных процессов на континенте. «Почти все южноамериканские нации имеют полити­ческие границы, которые не согласуются с их этнической конфи­гурацией»,— справедливо пишет Э. Мартинес Эстрада³.

Какие же факторы способствуют в своей основе латиноаме­риканскому культурному единству и являются общими для всего региона?

К объединяющим факторам можно было бы отнести общность территории, языка и религии, а также колониальное прошлое и экономическую отсталость. Естественно, что эти факторы действуют в разные периоды неодинаково; они могут ослабевать и даже превращаться в свою противоположность. Так, неравномерность экономического развития может привести и приводит к постепенно­му отставанию менее развитых стран от более развитых. Это на­ходит отражение и в области культуры. Даже язык претерпевает изменения, обнаруживая определенную тенденцию к дифферен­циации, хотя он продолжает оставаться одним из главных фак­торов объединения.

Общая история, общие враги в прошлом и угроза в настоящем были и остаются мощными стимуляторами единства латиноамери­канских народов. В период войны за Независимость (1800—1826) общим врагом сепаратистов, в каком бы районе колониальной империи они ни жили, была испанская корона, испанский абсо­лютизм не только как военно-административная сила, но и как носитель чуждых Новому Свету идеологии и культуры. Поэтому господствующим умонастроением и течением общественной мысли был антииспанизм. Аргентинский мыслитель, поэт и революционер Эстебан Эчеверрия (1805—1851), стоявший у истоков современной латиноамериканской культуры, через много лет после изгнания испанцев писал: «Независимая Америка еще несет на себе признаки подчинения — остатки имперской одежды той нации, которая была ее госпожой, и украшает себя ее ливреей, изъеденной молью... В основном два роковых наследия Испании — ее обычаи и ее зако­нодательство — отрицательно влияют на прогрессивное движение американской революции... Социальной эмансипации Америки мож­но достигнуть, только отвергнув это наследство и сосредоточив всю силу наших способностей на создании собственного облика»⁴.

После завоевания независимости антииспанизм молодых лати­ноамериканских народов, будучи одним из важнейших объединяю­щих эти народы факторов, ярко преломился не только в общест­венной мысли и политической публицистике, но также в фольклоре, художественной литературе, изобразительном искусстве, рождаю­щемся театре. Идеи антииспанизма, общеконтинентального единст­ва были не просто выражены в творчестве многих деятелей куль­туры Латинской Америки, но и явились той плодотворной осно­вой, благодаря которой стало возможно их появление. При этом многие из этих деятелей в силу разных обстоятельств оказались причастными к культуре не одной, а нескольких стран региона . Правда, это не относится к автору первого латиноамериканского романа «Перикильо Сарньенто» мексиканцу X. X. Фернандесу де Лисарди (1776—1827) или к выдающемуся аргентинскому писателю и государственному деятелю Д. Фаустино Сармьенто (1811 —1888), но автор первой испаноамериканской грамматики А. Бельо (1781 — 1865) был венесуэльцем и чилийцем, выдающийся поэт X. X. Ольмедо (1780—1847) — перуанцем и эквадорцем, другой выдающийся поэт, Б. Идальго (1788—1822),— аргентинцем и уругвайцем, а крупнейший художник и солдат освободительной армии X. X. Хиль де Кастро (1790—1850), о котором восторженно отзывались вожди антииспанской борьбы Боливар, Сан-Мартин, О. Хиггенс, Сукре, принадлежит Чили и Перу. Подобное двойное гражданство явля­ется свидетельством близости именно в сфере культуры молодых стран Латинской Америки.

Среди факторов, объединяющих Латинскую Америку, мы упоми­нали язык, как основу единства латиноамериканского региона. То обстоятельство, что наряду с наиболее распространенным ис­панским языком Латинская Америка говорит на португальском (Бразилия) и французском (Гаити, Гваделупа, Мартиника, Фран­цузская Гвиана), не нарушает ее общероманского единства. А поскольку язык — один из важнейших инструментов передачи и распространения культуры, все ее проявления, будучи пропущен­ными через однородный языковой «трансформатор», приобретают родственные черты.

Языковое единство Латинской Америки проявляется не всегда равномерно на территории региона: имеются обширные зоны сопри­косновения и взаимной диффузии романоязычной и англоязычной Америки. Важнейшей из них является бассейн Карибского моря, где наряду с романоязычными странами расположен ряд англо­язычных государств и зависимых территорий (Барбадос, Гренада, Сент-Люсия, Тринидад и Тобаго, Ямайка и др.).

Еще сложнее обстоит дело с многочисленными индейскими языками Латинской Америки, которых, по некоторым данным, насчитывается свыше 1500 и на которых говорит около 28 млн че­ловек⁵. Жизненная сила этих языков, сумевших выстоять в про­цессе многовековой европеизации Америки, обусловила, как уже говорилось, формирование самобытных черт в национальных куль­турах латиноамериканских стран. В отличие от английского языка (и культуры) испанский, португальский и французский языки (и культуры) оказались в Америке гораздо более «проникаемыми» и восприимчивыми к освоению лучшей части духовного, в том числе языкового, наследия Нового Света. Поэтому индейский эле­мент в целом в Латинской Америке, органически переплетаясь с романским и взаимодействуя с ним, в конечном счете не при­вел к культурной и языковой дезинтеграции региона.

Наряду с единством территории, исторических судеб и языка объединяющим фактором в культурном развитии Латинской Амери­ки является религия. Подавляющее большинство населения кон­тинента (90%) исповедует католицизм.

Во времена завоевания Америки и в колониальную эпоху, когда католицизм насаждался «огнем и мечом» среди местного населения и негров-рабов, зарождавшаяся латиноамериканская культура была теснейшим образом связана с церковью. По существу, культура колонизаторов, существовавшая в полном отрыве от эксплуатируе­мой массы, но подвергавшаяся влиянию местных условий,— лите­ратура (преимущественно в виде хроник), живопись, музыка, ар­хитектура, резьба по дереву и т. д.,— носила религиозный или полурелигиозный характер. К этому времени относится появление многих талантливых самоучек из народа — креолов, индейцев, мети­сов, мулатов,— творчество которых поддерживалось религиозными конгрегациями (Алейжадинью в Бразилии, Перес де Ольгин в Перу и Боливии, Каспикара в Эквадоре, Бартоломе де Фигероа в Колумбии и др.).

И в наши дни роль церкви, и особенно католических учебных заведений и учреждений культуры, в формировании обществен­ного сознания народных масс продолжает оставаться весьма зна­чительной. Новым явлением в недрах латиноамериканского като­лицизма следует считать появление в нем заметных антиимпериа­листических и патриотических тенденций, затронувших не только низовые звенья церковной иерархии, но и отдельных представителей епископата⁶. Известны случаи, когда священнослужители вступали в ряды партизан (колумбиец Камило Торрес) или поддерживали их. В области идеологии также произошли существенные измене­ния, свидетельством тому является появление «теологии освобожде­ния». Иными словами, религиозный фактор в условиях нынешней Латинской Америки должен рассматриваться как фактор объеди­нительного характера.

Но в регионе действуют факторы, способствующие появлению локальных особенностей в каждой культуре страны. Вот почему взгляд на Латинскую Америку как на единое целое отнюдь не снимает вопроса о ее многообразии. Это проявляется в природных условиях: преимущественно степные Аргентина и Уругвай с их бескрайней пампой; тропический гигант Бразилия с огромными не­освоенными территориями; осененные мощными андскими хребтами Перу, Боливия и Эквадор; вытянутая вдоль тихоокеанского по­бережья Чили; государства — жемчужины Карибского моря; суро­вая, опаленная солнцем Мексика... Континентальное единство в природном отношении оборачивается великим разнообразием. Быт, фольклор, архитектура, музыка, живопись, литература не могут так или иначе не отражать эти различия. Пестрая мозаика этни­ческих и психологических особенностей, богатство и разнообразие культур буквально бросаются в глаза в Латинской Америке.

Политическая карта региона также не совпадает с его куль­турной картой; последняя гораздо менее дробная. Так появляется возможность в значительной мере отвлечься от сложившегося ад­министративного деления континента и выделить более широкие и устойчивые во времени культурно-исторические зоны или суб­регионы. Зональный принцип при изучении вопросов культуры также удобен и приемлем для Латинской Америки, как и для Европы, где мы свободно говорим о славянской, романской, гер­манской, скандинавской культурных общностях. Правда, в Европе один из главных дифференцирующих признаков — язык, в то время как в Латинской Америке особое значение приобретает этнический (индейский, европейский, негритянский) состав той или иной на­циональной общности и природные условия ее проживания, хотя и язык также играет свою роль.

Существует несколько схем зонального членения Латинской Америки в соответствии с разными признаками, лежащими в основе этого членения⁷. Одна из них предложена известным доминиканским литературоведом и социологом Педро Энрикесом Уреньей (1884— 1946).

В своей работе «Шесть эссе в поисках нашего самовыражения» (1928) он предложил сгруппировать страны только «испанской» Америки в восемь зон или субрегионов. Некоторые из них совпадают с границами государств, другие объединяют несколько стран: 1) Мексика, 2) страны Центральной Америки (Гондурас, Никара­гуа, Коста-Рика, Панама, Сальвадор, Гватемала); 3) антильские страны (Куба, Доминиканская Республика, Пуэрто-Рико); 4) Ве­несуэла 5) Колумбия; 6) андские страны (Перу, Боливия, Эквадор); 7) Чили; 8) страны Ла-Платы (Аргентина, Уругвай, Парагвай)⁸.

Конечно, это деление, предложенное Энрикесом Уреньей более полувека тому назад, требует дополнений и оговорок. Прежде всего, говоря о Латинской Америке в целом, в качестве еще одного субре­гиона следует выделить Бразилию, а в Антильский регион вклю­чить франкоязычные страны — Гаити, Гваделупу, Мартинику, Французскую Гвиану (хотя такое включение тоже не бесспорно). В вопросах культурных разграничений всякие схемы весьма отно­сительны, живая мозаика континента гораздо богаче оттенками. Границы между зонами и внутри них часто бывают зыбкими, одна зона незаметно переходит в другую. Отдельные страны, такие, например, как Парагвай и Коста-Рика, с трудом вписываются в зональные рамки, другие страны по некоторым признакам можно было бы объединить в одну зону, как, например, Венесуэлу и Колумбию. Тем не менее, каковы бы ни были предлагаемые схемы, субрегиональный принцип при всей его условности позволяет под­ходить к вопросам культуры более избирательно, отбрасывать вто­ростепенное, выделять главное, группировать общее.

Культурно-исторические субрегионы Латинской Америки яви­лись продуктом длительного взаимодействия целого ряда объектив­ных факторов, влиявших на культурный процесс: историко-экономического, этнического, географического, политического.

Историко-экономический фактор прежде всего связан с характе­ром колонизации. Различные районы Нового Света осваивались испанцами и португальцами в разные сроки и преследовали разные экономические цели. Это зависело и от уровня развития страны. Так, например, если к началу XVII в. на территориях нынешней Мексики и андских стран существовала развитая колониальная культура феодализма с сильным влиянием дворянства и католи­ческой церкви, то на территории теперешних стран Ла-Платы (Аргентина, Уругвай, Парагвай) и Бразилии не было ничего, кроме небольших военных поселений и патриархальных иезуитских мис­сий. Длительность воздействия — а она не была одинаковой — феодальных институтов и испанских норм в области языка, лите­ратуры, живописи, музыки не могла не сказаться на судьбах на­циональных культур. Последствия господства Испании в области культуры для стран Латинской Америки весьма велики; они осо­бенно значительны там, где Испания владычествовала дольше и пустила более глубокие корни, т. е. на севере и северо-западе региона. Там испанское влияние во многих сферах культуры до сих пор проявляется гораздо отчетливее, чем на юге — в Арген­тине, Уругвае, Чили, что сказывается достаточно наглядно в об­ласти языка и литературы.

Что касается социального состава испанцев и португальцев, которые устремились в Америку после ее открытия, то здесь также наблюдаются существенные различия между севером и югом. Счи­тается, что колонизация осуществилась двумя волнами, различными по времени, социальному признаку и главным целям. Первая волна падает на XVI век и захватывает нынешние территории антильских стран, Мексики, Центральной Америки, Колумбии, андских стран; в составе завоевателей главным образом обедневшие дворяне-идаль­го, различные деклассированные элементы, множество священников и монахов, которых влекло только стремление к наживе. Очень точно охарактеризовал представителей этой волны Хосе Карлос Мариатеги: «Испанский колонизатор устремился не на поля, а в рудники. Поэтому его психология является типичной психологией золотоискателя. Он, таким образом, не был созидателем богатств»⁹.

Вторая волна колонизации была более поздней по времени. Она падает на XVII век и охватывает преимущественно юг конти­нента — нынешние Уругвай, Аргентину, Чили, Бразилию. Здесь преобладает уже другой тип колониста, принадлежавший к более трудовым и демократическим слоям, сложившимся в результате начавшегося разложения феодолизма и искавшим в Америке не легкой наживы, а земли, применения своего труда и коммерческих способностей. В сфере культуры эта особенность нашла достаточно четкое выражение: сеть университетов и школ, находящихся под эгидой церкви, в настоящее время на севере и северо-западе кон­тинента гораздо плотнее, чем на юге.

Этнический фактор более сложен. Необходимо учитывать раз­личные для отдельных районов этнические, а следовательно и культурные, субстраты и суперстраты (субстрат — культура мест­ных племен и народов, существовавшая до начала колонизации; суперстрат — все последующие этнические и культурные наслое­ния). Если в Мексике, Центральной Америке, андских странах, отчасти в Колумбии испанская культура в ходе колонизации как бы накладывалась на богатое культурное наследие высокоразвитых индейских цивилизаций, взаимодействуя с ними и образуя синте­тические формы и даже сплавы, то на юге, в странах Ла-Платы, в центральных районах Чили и в Бразилии культурный процесс проходил в условиях практического отсутствия субстрата и зна­чительно большей удаленности от метрополии (не будем забывать, что прямые контакты даже с метрополией осуществлялись через колониальные центры, расположенные в Карибском бассейне).

Так продолжалось достаточно долго. В дальнейшем (конец XIX в.), в эпоху «иммиграционной волны», в Аргентине и Уругвае возник значительный европейский (преимущественно итальянский) суперстрат — явление, которое не наблюдалось на севере и которое наложило отпечаток на характер культурного развития этого района.

Другим примером суперстратных этнических влияний может служить африканский (негритянский) вклад в культуру и литературу антильских стран, прежде всего Кубы и Гаити, а также Бразилии.

Если говорить в целом о роли этнического фактора в форми­ровании латиноамериканских наций и их культур, то все страны Латинской Америки могут быть разбиты на три большие группы. Во-первых, нации, где весьма сильны автохтонные, т. е. местные индейские, элементы в области культуры: Мексика, Центральная Америка (кроме Коста-Рики) и особенно андские страны. Это так называемая Индоамерика. Во-вторых, нации, где в области культуры в различной степени проявляются африканские влияния, образующие афро-американскую культуру: Гаити, Куба, Пуэрто- Рико и другие острова Карибского моря, Бразилия, отчасти Вене­суэла и Колумбия (в двух последних афро-американский и му­латский этнические элементы представлены менее значительно). И наконец, нации, где преобладает население европейского проис­хождения: Аргентина, Уругвай, Коста-Рика, Чили; эти страны обра­зуют своего рода Евроамерику. Что касается этнических вкрапле­ний азиатского происхождения, то они сравнительно невелики, рассеяны по многим странам, но особенно заметны в так называе­мой Карибской Америке — районе, географическое положение ко­торого между двумя Америками, Европой и Африкой «сделало его местом столкновения самых разнообразных рас, цивилизаций, интересов и устремлений»¹⁰.

Индоамерика до сих пор сохраняет генетическую связь с доко­лумбовыми американскими цивилизациями, из которых главными считаются цивилизации майя-киче, инков, ацтеков, чибча-муисков. Материальная культура американских индейцев была в значитель­ной мере насильственно разрушена, религия вытеснена католициз­мом посредством евангелизации, а духовная культура оттеснена в узкую сферу быта, общинной и семейной жизни. Однако абори­генная культура не исчезла, а тот факт, что ее носителем была подавляющая часть коренного населения, обусловил удивительную жизнеспособность индейской традиции перед лицом культуры завое­вателей. Более того, имело место взаимное проникновение этих культур. В пяти основных странах Индоамерики — Гватемале, Мек­сике, Эквадоре, Перу и Боливии, вместе взятых,— индейцы и мети­сы, по некоторым данным, составляют 87% населения¹¹. Этот многочисленный этнос, особенно те его слои, которые не подвер­гались влиянию современной технической цивилизации, сохраняет особое мироощущение и этническую психологию; их материальным выражением становятся общественная мысль, произведения литера­туры и искусства, объединяемые под названием «индеанизм». Это течение проявляется не только в экономике, где находит выражение в сохранении и идеализации индейской общины как основы сельско­го хозяйства, но также во внутренней политике, в литературе и искусстве стран с преобладающим индейским и метисным насе­лением.

Индеанистская литература Латинской Америки чрезвычайно бо­гата и обычно связана с прогрессивной, революционной идеоло­гией. Одним из выдающихся идейных вождей индеанизма был перуанский общественный деятель, писатель и публицист Мануэль Гонсалес Прада (1848—1918)¹².

Индейская тематика и элементы художественной техники, до­шедшие до наших дней в остатках материальной культуры до- колумбововых цивилизаций и в кустарных промыслах, широко отра­зились также в изобразительном искусстве, особенно в настенной живописи, оформлении интерьеров, сувенирном производстве, ар­хитектуре. Особенно ярко влияние индейских мотивов и индейской техники дает себя знать во всемирно известной монументальной живописи, в частности в творчестве выдающихся представителей современного изобразительного искусства — Д. Риверы (1887—1957) и Д. А. Сикейроса (1898—1974), сделавших элементы ху­дожественного наследия индейцев достоянием мировой цивили­зации. Их живопись, во многом пробужденная к жизни Мекси­канской буржуазно-демократической революцией 1910—1917 гг., воплотила передовые освободительные идеи.

Индейские музыкальные формы также не исчезли бесследно под влиянием западной цивилизации. На обширных территориях Индоамерики, особенно в андских странах, где индейцы составляют большинство населения, их древняя музыка, как проявление фоль­клора, практически сохраняется в своем первоначальном виде. Что касается профессионального музыкального творчества, то и здесь в первые десятилетия нашего века наблюдается своеобразный «ин­дейский Ренессанс». Многие профессиональные композиторы обра­щаются к местному музыкальному фольклору, не тронутому евро­пейским влиянием, стремясь создать национальную музыку, осно­ванную преимущественно на индейских первоисточниках.

Понятие «Евроамерика» обычно связывают со странами, имею­щими наибольший процент населения, пришедшего в разное время из Европы. К ним относятся Аргентина, Уругвай, Чили и Коста- Рика, где потомки выходцев из Европы и белые иммигранты состав­ляют от 80 до 90% населения¹³. Следует, однако, учесть, что дан­ные эти весьма условны. В эпоху колоний и борьбы за независи­мость все белое население делилось на две неравноправные группы: правящая колониальная элита из метрополии и креолы — евро­пейцы, родившиеся на землях Америки. Однако понятие «креол» предполагает известную долю метисации, так же как культура креолов не может считаться чисто европейской.

С креолами связан так называемый креолизм. Его можно срав­нить с индеанизмом, но последний гораздо более широкое течение. Креолизм также носит общенациональный характер, однако он за­трагивает лишь интеллектуальные слои белого населения, сосредо­точиваясь преимущественно в сфере искусства и литературы стран с преобладающим европейским населением. На начальном этапе креолизм в значительной мере питался антииспанскими настрое­ниями белой части населения колоний. Позднее под креолизмом стали пониматься художественные явления («креольская литерату­ра», «креольская живопись», «креольская музыка» и т. д.), ко­торые пытались уловить и отразить «чистое» своеобразие латино­американской жизни. Характерной чертой этого этнического те­чения был повышенный интерес к местному пейзажу, человеческим типам, быту и традициям родной земли.

Музыка Латинской Америки также обнаруживает особые креоль­ские формы как в области фольклора, так и в сфере профессио­нального творчества. Эти формы, широко распространенные почти по всему континенту (но более «чистые» в странах традиционного креолизма), ведут начало от европейской, главным образом ис­панской и португальской, музыки, занесенной конкистадорами и первыми переселенцами. Креольская фольклорная музыка, сохраняя общность художественных признаков в масштабе всего региона, обладает большим разнообразием местных форм.

Сложнее дело обстоит с креольской живописью, у истоков которой стояли не испанские, а иностранные мастера, прежде всего французы и итальянцы¹⁴.

Если по отношению к испано-португальскому наследию древние культуры Америки можно считать субстратом, то африканский вклад, хронологически более поздний, представляет собой куль­турный суперстрат. Его влияние в современной духовной и куль­турной жизни многих стран Латинской Америки весьма велико.

Сейчас наиболее крупными странами с заметной долей негритянско-мулатского населения являются Бразилия, Куба, Домини­канская Республика, Пуэрто-Рико, Ямайка. Полностью негри­тянской стала франкоязычная республика Гаити.

В силу многовекового рабства у африканцев Америки связь с прежней родиной оказалась практически уничтоженной. В то же время в Америке, особенно на Антилах, культурные ценности в ли­тературе, музыке, изобразительном искусстве создавались как бы заново, что явилось результатом слияния, а не перенесения старых культурных традиций Африки на новую почву.

Другой особенностью исторической судьбы африканской культу­ры в Америке было запоздалое признание ее роли в латиноаме­риканском культурном процессе. Долгое время после завоевания независимости в глазах креольской верхушки большинство стран континента (за исключением Гаити, где с самого начала давал себя знать негритянский национализм) все культурные проявле­ния афроамериканского населения считались проявлением дикости и не заслуживали внимания, хотя они и составляли повседневную реальность огромных масс негров и мулатов. И афро-американская культура, главным образом в виде фольклора и религиозных ве­рований, жила лишь на плантациях и в городских трущобах.

Негритюд — философская и политическая доктрина, выработан­ная мелкобуржуазной негритянской интеллигенцией французских колоний накануне и после второй мировой войны. Он сложился в результате слияния растущего рабочего самосознания африкан­цев с иррационалистическими философскими концепциями конца прошлого века. «Будучи формой бурного, страстного протеста про­тив белого расизма и колониального гнета, доктрина негритюда возникла как идея реабилитации черной расы»¹⁵. Начавшись как течение прогрессивное и даже революционное, доктрина негритюда постепенно выродилась в концепцию культурного национализма, допускающую возможность расистского истолкования.

Основные постулаты негритюда: о необходимости реабилитации культурных ценностей негритянских народов, о самобытности их культур — еще раньше имели распространение в антильских странах и Бразилии; на Гаити они присутствовали в официальной про­паганде.

Однако не следует путать идеологию негритюда с тем реальным вкладом, который внесли негры из Африки в культуру региона.

В настоящее время большой вклад Африки в мировую, и в част­ности в латиноамериканскую, культуру является общепризнанным фактом. Наиболее ярко африканское наследие проявляется в фольк­лоре — музыкально-танцевальном, поэтическом и религиозном, все шире проникая в профессиональное искусство большинства стран Карибской Америки и Бразилии.

В латиноамериканской поэзии XX в. одним из наиболее само­бытных явлений стал «негризм» — поэтическая школа, расцвет ко­торой падает на конец 20-х — начало 40-х годов. Поэты-негристы использовали в своем творчестве как специфическую негритянскую тематику, включая тему древней прародины — Африки, так и многие формальные элементы народной афро-американской поэзии. Негри­тянская тематика и фольклор преломились и в латиноамериканской прозе XX в., хотя не нашли в ней столь яркого выражения, как в поэзии.

Африканский вклад в профессиональную музыку и живопись Ла­тинской Америки также достаточно велик.

Завершая рассмотрение обширного вопроса о значении этноса — индейского, европейского, африканского — в формировании латино­американской культуры, необходимо еще раз подчеркнуть, что каждое из этих главных слагаемых, взятое изолированно, еще не раскрывает ее богатств и своеобразия. Перефразируя известный афоризм Хосе Марти о том, что «кубинец — это больше, чем белый, больше, чем мулат, и больше, чем негр», мы могли бы с равным основанием сказать, что культура стран Латинской Амери­ки — это больше, чем европейская, больше, чем индейская, и боль­ше, чем африканская. Непрерывное этническое смешение, начав­шееся еще во времена колонизации, ведет к смешению и взаимообогащению культур американских индейцев, европейцев и африкан­цев. Но это смешение не является равномерным для всех частей региона, в результате этого процесса возникли и усиливаются различия в национальных культурах стран Латинской Америки.

Географический фактор способствует не только объединению Латинской Америки в единый регион, но и возникновению мно­гообразия в сфере духовной, творческой деятельности живущего в нем человека. Сама пестрота естественной среды Латинской Америки предопределяет многообразие тематики произведений ис­кусства, а тематика — один из моментов, определяющих его на­циональную специфику. Пампа и пастух-гаучо долгое время были одной из основных тем литературы и изобразительного искусства Аргентины и Уругвая, так же как тропический лес — сельва — частая тема колумбийских и венесуэльских мастеров пера и кисти, а жизнь индейских племен в горных районах Анд — лейтмотив художественного мира Боливии, Перу и Эквадора. Однако куда большее воздействие на культуру сегодня оказывает политический фактор, который не только не уменьшает, а постоянно укрепляет свое влияние в целом на культуру и связанные с ней социальные явления и процессы.

---

¹   Цит. по кн.: America Latina: integration роr la cultura. Buenos Aires, 1977. P. 7—8.

²   Концепция историко-культурной самобытности Латинской Америки. М., 1978. С. 7.

³   Estrada Е. М. Diferencias у semejanzas entre paises de la America Latina. Mexico, 1962 P. 37.

⁴   Мыслители Латинской Америки. М., 1965. С. 71, 79.

⁵   Латинская Америка: Энцикл. справ. М., 1979. Т. 1. С. 342.

⁶   Подробнее об этом см.: Григулевич И. Р. «Мятежная» церковь в Латинской Америке. М., 1972.

⁷   См., напр.: Estrada Е. М. Op. cit. Р. 29—49.

⁸   Urena P. Н. Seleccion de ensayos. La Habana, 1965. P. 129.

⁹   Мариатеги X. К. Семь очерков истолкования перуанской действительности. М., 1962. С. 100.

¹⁰ Estrada Е. М. Op. cit. Р. 38.

¹¹ Ibid. Р. 78.

¹² См. о нем: Самаркина И. К. Гонсалес Прада — революционный демократ// Проблемы идеологии и национальной культуры стран Латинской Америки. М., 1967. С. 86—106.

¹³ Латинская Америка: Справочник. М., 1976.

¹⁴ См., в частности: Шелешнева Н. А. Архитектура и изобразительное искусство Аргентины//Культура Аргентины. М., 1977. С. 262—264; Перальта Т. О чилийском изобразительном искусстве//Культура Чили. М., 1968. С. 89—90.

¹⁵ Мениль Р. Историко-критические заметки о негритюде//Проблемы идеологии... С. 274.