Илья Эренбург и Латинская Америка

ИОСИФ ГРИГУЛЕВИЧ[39]

ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ И ЛАТИНСКАЯ АМЕРИКА

В богатой и разнообразной истории культурных связей нашей страны с Латинской Америкой И. Г. Эренбург зани­мает не только заметное, но и несколько необычное по срав­нению с другими писателями место.

Можно было бы составить длинный список русских и в особенности советских писателей, которые откликались на те или иные события в Новом Свете, переводили на русский язык произведения латиноамериканских авторов. Эта добрая традиция идет еще от Сумарокова. Пушкин переводил Гонзагу, восторгался Симоном Боливаром. Чернышевский широко комментировал и осуждал в своих статьях французскую интер­венцию в Мексике. Этой проблемой интересовался Достоевский. Иван Франко написал биографию Боливара. Бальмонт посетил Мексику и слагал о ней стихи. Писал о конкистадорах Брюсов.

После Октября, и в особенности после Великой Отече­ственной войны, список этот заметно увеличивается: Маяков­ский, а в более поздний период Ванда Василевская, Кирсанов, Алигер, затем Вознесенский, Евтушенко, Долматовский, Соболев, Казакова, С. С. Смирнов, Симонов и многие другие писали стихи, статьи, очерки и книги, в которых отражались разные аспекты латиноамериканской действительности. Однако их произведения, как правило, или рождались в результате поездок в страны региона, или являлись откликом на события, происходящие там. что, разумеется, отнюдь не умаляет их ценности.

И. Эренбург в этом отношении отличается как от своих предшественников, так и от своих современников. Латинская Америка присутствует в его произведениях, начиная с самых ранних и кончая мемуарами «Люди, годы, жизнь». Это присут­ствие своеобразное: во-первых, тем, что оно наличествует задолго до того, как писатель побывал в Латинской Америке, что случилось только в 1954 году, во-вторых, тем, что он являлся для советского читателя если не первооткрывателем, то, во всяком случае, рьяным пропагандистом и талантливым переводчиком двух великих латиноамериканских поэтов современности — Пабло Неруды и Николаса Гильена, был страстным поклонником творчества Жоржи Амаду. О них он написал блестящие эссе, с ними поддерживал на протяжении многих лет тесные дружеские отношения, которые облегчались тем, что писатель мог общаться с ними без помощи пере­водчика.

Латинская Америка присутствует уже в одном из первых романов Эренбурга — «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников». Роман был задуман еще во время первой мировой войны и написан в 1921 году, в течение одного месяца, в бельгийском местечке Ля-Панн. Как и все другие произведения Эренбурга, он неоднократно выходил в переводе на испанский язык.

Чем примечателен этот роман с «латиноамериканской» точки зрения? Тем, конечно, что его герой Хулио Хуренито — «мексиканец». Почему автор сделал его именно мексикан­цем? Возможно, он хотел эпатировать читателя — ведь «ме­ксиканец» звучало экзотично, а весь роман пропитан фанта­стикой, экзотикой, преувеличениями, крайностями, гипербо­лами. Но откуда все-таки взялся этот «мексиканец», кто послужил его прообразом? Об этом Эренбург подробно рас­сказал в мемуарах «Люди, годы, жизнь». Прообразом был зна­менитый мексиканский художник Диего Ривера, с которым автор познакомился и общался в Париже в начале 1913 года и с которым он вновь встретился там же весной 1921 года, то есть буквально накануне создания «Необычайных похожде­ний Хулио Хуренито».

Диего Ривера — фантазер, выдумщик и блестящий рас­сказчик — стал, судя по всему, для Эренбурга одним из главных источников сведений о Мексике и других странах Латинской Америки, первые данные о которой писатель полу­чил — и запомнил! — еще находясь на школьной скамье.

Изначальной привязанностью, страстью писателя стала Испания. Но тот, кто в те времена интересовался Испанией, вольно или невольно интересовался и всем «испанским миром», включая Латинскую Америку.

И все же, если судить по словам писателя, без знакомства с Риверой вряд ли появился бы на свет Хулио Хуренито. Эренбург писал: «Диего любил рассказывать о Мексике, о своем детстве... Он прожил в Париже десять лет, стал одним из представителей «парижской школы»; дружил с Пикассо, с Модильяни, с французами; но всегда перед его глазами были рыжие горы, покрытые колючими кактусами, крестьяне в широких соломенных шляпах, золотые прииски Гуанахуато, непрерывные революции — Мадеро свергает Диаса, Уэрта свергает Мадеро, партизаны Сапаты и Вильи свергают Уэр­ту...

Слушая Диего, я начинал любить загадочную Мексику, древняя скульптура ацтеков как бы сливалась с партизанами Сапаты».

Нельзя сказать, что «Хулио Хуренито» — это «мексикан­ский» роман. Сама Мексика в романе показана лишь отдель­ными штрихами. Персонажи Эренбурга рассуждают не только о Мексике, но об африканских и азиатских странах, для него не существует географических границ, кажется, он пытается вместить в свое произведение всю мировую действительность, более того — всю историю человечества.

И все же Хулио Хуренито сохранил и типические черты, присущие мексиканцу из Гуанахуато— родины Диего Риве­ры.

С тем, что прототипом Хулио Хуренито послужил Ривера, согласны почти все, за исключением самого художника. В вос­поминаниях (правда, продиктованных, но завизированных, кубинскому искусствоведу Лоло де ла Торрьенте и изданных в 1959 году) Ривера утверждал, что Эренбург якобы в бытность свою в Париже «презирал» А. В. Луначарского, именно его будто бы «замечательно высмеял в персонаже «Хулио Хуре­нито».

Что можно сказать по поводу столь экстравагантной вер­сии? Ее можно объяснить только страстью Риверы ко всякого рода мистификациям, порой и в политике. Не секрет также, что Эренбург и Ривера достаточно критически относились к творчеству друг друга, а их последняя встреча в Москве в 1955 году была весьма прохладной. (Последнее нашло свое отра­жение в разделе воспоминаний Риверы об Эренбурге.) Воз­можно, именно этим следует объяснить попытку Риверы под­менить себя Луначарским — для такой замены нужна была выдающаяся личность, — если, конечно, вообще имела место эта «очередная» мистификация великого мексиканца.

На страницах следующего романа Эренбурга, «Трест Д. Е. История гибели Европы» (1923), вновь мелькает тень «мекси­канца» Хулио Хуренито, а один из персонажей — американ­ский миллиардер мистер Хардайл — говорит «покорителю Европы» Энсу Бооту: «Позавчера, уплатив государственные долги Венесуэлы, я приобрел эту небольшую, но симпатичную страну. Ядарю ее вам, любезный мистер Боот. Там велико­лепная нефть и комфортабельные женщины. Кроме того, вы сможете выпустить почтовые марки со своим портретом». Всего лишь один абзац, но сколь он красноречив и сколь точно отражает тогдашние взаимоотношения между Венесуэлой, где правил тиран Висенте Гомес, и монополистами Соединен­ных Штатов! Эренбург внимательно следил за событиями в мире, и ничто не ускользало от его проницательного и зоркого взгляда.

И в «Тринадцати трубках» не забыта Латинская Америка: восьмой эпизод происходит частично в Рио-де-Жанейро и на одном из островов, расположенных неподалеку от города.

Но «Хулио Хуренито», «Трест Д. Е.» и «Тринадцать тру­бок» — это произведения интернациональные, «космополи­тические», в них наличие Латинской Америки и других конти­нентов не удивляет. Но вот возьмем первое произведение Эренбурга, посвященное советской тематике,— «Рвач». Один из центральных персонажей повести, Михаил Лыков, мечтал поехать «с коммунистической миссией» в Южную Америку. Автор пишет: «Михаил вычитал где-то, что испан­ский язык, обыкновенно презираемый, как язык мертвых армад и «карменистых» брюнеток, на самом деле является языком перворазрядным, на котором говорит вся Южная Америка. Он стал докучать профессорам вопросами о мекси­канской нефти и о сельском пролетариате Аргентины. Он решил заняться изучением испанского языка, но наткнулся на неожиданное препятствие: во всем Харькове не оказалось самоучителя. Михаилу предложили вместо грамматики сочи­нения святого Хуана дель Круза[40]. Это никак не подходило. Мысль о коммунистической миссии в Южной Америке при­шлось, не без сожаления, отбросить, сохранив в памяти несколько туманных фраз о приисках Мексики и еще извест­ное головокружение от одного упоминания о странах, оста­ющихся обетованными для всех авантюристов и мечтателей мира». Такие «мимоходные» высказывания о Латинской Аме­рике весьма характерны для многих, если не всех, художе­ственных произведений писателя.

В 1931 году И. Эренбург едет в Испанию, которая привле­кала его с юных лет. В стране только что была свергнута монархия, новая конституция провозгласила Испанию респу­бликой трудящихся. «Испания» — так и будет называться книга репортажей писателя, появившаяся на свет в результате этой поездки.

Сблизила ли писателя с Латинской Америкой эта первая, непосредственная встреча с Испанией? По всей вероятности, да.

Судя по его воспоминаниям, мы знаем, что в эти годы вели­кого кризиса, сотрясавшего капиталистическую систему, писатель внимательно следил за агрессивными действиями империалистов в мире, в том числе в Новом Свете. Нельзя не привести следующие знаменательные строки из его мему­аров, посвященные героической борьбе партизан Сандино против американских агрессоров:

«В Соединенных Штатах гевеи не могут расти, но эти деревья оказались в крохотной Никарагуа. На беду, малень­кая республика попыталась отстоять свою независимость. Времена меняются. В 1961 году нападение на Кубу возму­тило мир. Иначе было в 1929 году. Генерал Сандино напрасно взывал: «Вчера авиация обстреляла четыре дерев­ни. Янки скинули свыше сотни бомб. Убиты семьдесят два человека, среди них восемнадцать женщин. Позор убийцам женщин! Янки хотят проглотить Никарагуа, как они прогло­тили Панаму, Кубу, Порто-Рико. Братья, вспомните о Болива­ре, о Сан-Мартине! Отечество в опасности!..» Американцы лаконично сообщали: «Наш экспедиционный корпус вчера окружил одну из банд Сандино. Преступники уничтожены. Наши потери незначительны».

И все же подлинным открытием Латинской Америки была встреча писателя с Пабло Нерудой в осажденном франки­стами Мадриде в особняке, отданном властями в распоряже­ние прогрессивных писателей. Там он встретил «Пабло Неру­ду — чилийского консула и поэта; он был молодым, шутил, проказничал». Это произошло в конце 1936 года — автор этих строк в то время тоже находился в Мадриде и бывал в этом особняке. Память сохранила встречу в нем с писателями-латиноамериканцами, организованную Рафаэлем Альберти. В ней участвовали Пабло Неруда, аргентинцы Энрике Гонса­лес Туньон и Каэтано Кордова Итурбуру. Из советских писа­телей присутствовали М. Е. Кольцов, Эренбург, О. Савич. Вероятно, именно тогда и произошла первая встреча Ильи Григорьевича с Нерудой.

Эренбург пишет, что получил от Неруды сборник стихов «Испания в сердце» с дарственной надписью: «Книга горя и надежды». (В русском переводе она вышла в Москве в 1939 году.)

Следующая встреча двух писателей состоялась в Париже, в 1949 году. Вот как писал о ней Эренбург в книге «Люди, годы, жизнь»: «В апреле 1949 года во время Первого кон­гресса сторонников мира меня таинственно повели в архибуржуазный дом возле «Комеди франсез», там я увидел усатого Пабло Неруду. Пикассо и другие друзья договаривались с французскими властями: Неруда приехал с чужим паспортом. Три дня спустя он появился на конгрессе уже без усов, прочитал стихотворение, его встретили, разумеется, неисто­выми аплодисментами».

Осенью 1937 года в Мадриде во время Второго междуна­родного конгресса писателей в защиту культуры Эренбург познакомился со многими представителями латиноамерикан­ской культуры — Давидом Альфаро Сикейросом, Алехо Карпентьером, Хуаном Маринельо, Николасом Гильеном, Феликсом Питой Родригесом, Гонсалесом Туньоном и Кор­довой Итурбуру (я не говорю о Мигеле Анхеле Астуриасе, Альфредо Вареле и других латиноамериканских знаменито­стях, с которыми Эренбург встречался после войны), но, пожалуй, из всех он стал ближе Пабло Неруде.

Почему? Может быть, потому, что Пабло ему чем-то напо­минал его друга молодости Диего Риверу? «Есть между ними, — пишет Эренбург в своих воспоминаниях, — нечто общее: оба выросли на искусстве старой Европы, оба потом захотели создать свое национальное искусство и внесли в него некоторые черты Нового Света — силу, яркость, пренебре­жение чувством меры (в Америке обыкновенный дождь напо­минает потоп)». А может быть, потому, что писателя поко­рила поэзия Неруды? Он перевел на русский язык многие его произведения. Конечно, все это могло иметь значение. Но главное, по-моему, заключается в личности Неруды, в его обаянии, в его блестящем знании мировой литературы, живо­писи, французской культуры, в его взглядах на искусство, которые были близки Эренбургу. И был еще один немало­важный фактор, способствовавший их сближению и дружбе: ее страстно желал сам Неруда.

В отличие от большинства других латиноамериканских писателей, знавших Эренбурга, Неруда был наименее «за­мкнутым», «региональным», наиболее способным на «транс­континентальную» дружбу. Он дружил со многими француз­скими писателями, друзьями Эренбурга, что также сближало их. Их дружба крепла при участии Овадия Герцовича Савича, который тоже в Испании познакомился с Нерудой, Гильеном и многими другими латиноамериканскими поэтами, влюбился в них и стал их неутомимым пропагандистом и талантливым переводчиком.

Савич был одним из самых близких друзей и единомыш­ленников Эренбурга. При поддержке Эренбурга он приехал в Испанию, где работал представителем ТАСС. В послевоен­ные годы многое о Латинской Америке Эренбург, по всей вероятности, узнавал от Савича. Хотя Савичу самому так и не довелось побывать в Латинской Америке, он знал ее, в особенности ее художественную литературу, ее поэзию, досконально и дружил со многими, если не со всеми, прогрес­сивными поэтами континента.

Неруда был частым гостем нашей столицы, особенно став членом созданного в 1950 году Комитета по присуждению международных премий «За укрепление мира между народа­ми», в котором состоял также Эренбург.

В 1954 году Эренбург прибыл в Чили для вручения Пабло Неруде золотой медали «За укрепление мира». Это была единственная поездка писателя в Латинскую Америку. Само­лет, которым он летел, сделал короткую остановку в Брази­лии, а на обратном пути из Чили писатель провел несколько дней в Буэнос-Айресе. Свое пребывание в Чили Эренбург подробно описал в воспоминаниях...

С любовью и нежностью писал он и о Николасе Гильене, стихи которого великолепно переводил, и о Жоржи Амаду, романами которого восторгался. С Амаду он часто встречался на различных форумах, посвященных борьбе за мир. Но все-таки из всех латиноамериканских друзей первое место в его сердце занимал Неруда. Не случайно в мемуарах «Люди, годы, жизнь» Эренбург посвятил только ему и Пикассо, из живых тогда современников писателя, отдельные главы.

С особым волнением читаются воспоминания Эренбурга, посвященные великому чилийскому поэту и борцу за народ­ное дело: «Я столько писал в этой книге о трагических судьбах писателей и художников, что должен был рассказать, хотя бы коротко и шутливо, о большом поэте, который счастлив. Конечно, Неруда знал и часы отчаяния и разочаро­вания, и горести любви, и многое другое, без чего не обойтись, но никогда он не отрекался от жизни и жизнь не отрекалась от него. Он пошел против сильных мира, стал коммунистом, нашел друзей, следовательно, — нашел и врагов, но ругали его только враги, никогда он не знал, что значит терпеть кровные обиды от своих. Он писал о чем хотел и как хотел. Когда я переводил главу его книги, я наткнулся на один образ, которого не понял. Я спросил: «Пабло, почему индейцы голу­бые?»... Он долго мне объяснял, что как-то увидел индейцев под вечер на берегу озера, и они казались голубоватыми. «Но в поэме этого нет...» Он ответил: «Ты прав... Но пусть они останутся голубыми». Прав, конечно, был он.

Могут сказать: человеку везло и везет. Это ничего не объясняет. Неруда никогда не выбирал легкого пути, но на тяжелой дороге, когда люди вокруг него падали, плакали, про­клинали свою судьбу, он видел не низость, а благородство, не лопухи, а розы — так устроены его глаза, такое у него серд­це... Если ему и повезло, то в ту самую минуту, когда он появился на свет, — дело не в благоприятных обстоятель­ствах, не в оптимистической философии, не в эгоизме, а в чудесной природе этого человека».

Те, кто интересуется прошлым и настоящим Латинской Америки, кому дороги судьбы народов этого континента, должны быть благодарны И. Г. Эренбургу, который своим чутьем умного и тонкого художника понял и раскрыл совет­скому, да и зарубежному читателю многое из того, что внушает нам любовь и уважение к этим народам.

[39] Григулевич Иосиф Ромуальдович (псевд. Лаврецкий И. Р., р. 1913) — член-корреспондент АН СССР, автор многих книг по проблемам Латинской Америки, в том числе «Тень Ватикана над Латинской Америкой» (1961), «Культурная революция на Кубе» (1965), «Панчо Вилья», «Миранда», «Боливар» (1960, 1966), «Че Гевара», «Сальвадор Альенде», «Хосе Марти», «Сикейрос» и др.

[40] ...сочинения святого Хуана дель Круза. — По-видимому, Эрен­бург имел в виду испанского поэта-мистика Хуана де Йенес (1542—1591), известного под именем Хуан де ла Крус.