Когда борьба закончится, я вернусь к поэзии...

ЭРНЕСТО КАРДЕНАЛЬ[66]: «КОГДА БОРЬБА ЗАКОНЧИТСЯ Я ВЕРНУСЬ К ПОЭЗИИ...»

Осенью 1978 года в Никарагуа вспыхнуло пламя народного восстания против одной из самых жестоких и продолжитель­ных диктатур в Латинской Америке — клана Сомосы. Неза­долго до этих событий в Москве побывал один из руководи­телей Фронта национального освобождения имени Сандино, известный никарагуанский поэт, священник Эрнесто Карденаль.

В 1960 году, когда Карденаль опубликовал поэму «Час ноль», посвященную предательскому убийству народного героя Никарагуа Аугусто Сесара Сандино, поэтический мир континента заговорил о новом ярком имени. Творчество Карденаля проникнуто идеями активного гуманизма и антиимпе­риализма. Для его поэзии характерны тяготение к большим эпическим полотнам и стремление к простоте, сближению с прозой, предельно конкретному слову.

Поэзия Карденаля, его вклад в дело борьбы никарагуан­ского народа снискали ему огромное уважение не только на родине, но и далеко за ее пределами.

- Как вы пришли в литературу?

- Я начал писать стихи еще в детстве. Это было как стихия, не зависящая от моей воли. И только в отрочестве я стал понимать, что такое литература. Родился я в богатой буржуазной семье — отец был крупным торговцем. Мое дет­ство проходило в старинных никарагуанских городах, возник­ших еще в колониальный период и имеющих давнюю исто­рию, в частности в Гранаде. Воспитывался я в католическом колледже. Здесь, в последних классах, начал систематически писать стихи, много читал современных авторов. В восемнад­цать лет влюбился и написал первые любовные стихи.

Закончив колледж, поступил в университет в Мехико, где проучился четыре года. В 1947 году я был принят в аспиран­туру Колумбийского университета в США, где изучал амери­канскую литературу. Разумеется, меня особенно интересо­вала поэзия.

Вернувшись в 1949 году на родину, я занялся политической деятельностью, всецело посвятив себя борьбе против дикта­туры Сомосы. Политика, вернее, революция и раньше была моей страстью. Я примкнул к группе заговорщиков против диктатуры, но наш заговор провалился. В Никарагуа он полу­чил большой резонанс и был известен как «Апрельский заго­вор». Я рассказал об этом в поэме «Час ноль».

В те же годы я написал стихи, которые назвал «Эпиграмма­ми». Они были созданы под влиянием греческих и римских сатириков, которые привлекали меня тем, что пользовались живым народным языком, писали о событиях своей эпохи, о повседневной жизни, о любви и ненависти, о дружбе и вражде, создавали сатиру на современное общество и его пра­вителей.

Источником моего существования в эти годы была неболь­шая книжная лавка. Но в 1956 году произошли события, которые полностью изменили мою жизнь, и я обратился к богу. Я ушел в монастырь, который находился в штате Кен­тукки (США). То был монастырь с суровым уставом, где монахи соблюдали строгий пост, вставали на заре, выполняли тяжелую крестьянскую работу. Там я встретился с поэтом Томасом Мертоном, стихи которого ранее переводил на испанский. Он оказал большое влияние на мою дальнейшую жизнь. Мертон убедил меня, что уединенная жизнь в мона­стыре не должна означать полного отрешения от социальных и политических проблем, волнующих народ. Он наставлял меня вернуться к прежней жизни, к политической деятельно­сти. Он считал, что нужно жить вместе с крестьянами-бедняками, разделить их судьбу, совместно с ними участвовать в политической борьбе, охватившей Никарагуа. Мертон и сам в те годы резко выступал против атомной бомбы, против гонки вооружений, вскрывал пороки американского образа жизни. Он погиб случайно, в Бангкоке, на одном из собраний мона­хов, получив удар электрическим током. Впрочем, были пред­положения, что его устранило ЦРУ.

Я пробыл в монастыре два года. Впоследствии, по совету Мертона, создал общину на одном из островов архипелага Солентинаме (озеро Никарагуа). Там я прожил двенадцать лет, вплоть до октября 1977 года, когда наша община была разгромлена солдатами национальной гвардии.

— Как это случилось?

— Члены общины наладили связь с окрестным населенн­ом, с крестьянами-бедняками, и это радикализировало нас самих. Мы поняли, что наш прямой долг — борьба на стороне угнетенных.

Мы стали изучать марксизм, привлекли к этому крестьян с других островов, особенно молодежь, и все больше сближа­лись с партизанами, с Фронтом национального освобождения имени Сандино. Все это помогло нам глубже понять, что изна­чальные христианские истины в своей основе революционны, что в них речь идет о том, что мир разделен на эксплуататоров и эксплуатируемых, что угнетенные возьмут верх над своими угнетателями и тогда воцарится на земле справедливое обще­ство.

В 1977 году Фронт имени Сандино начал наступление по всей стране, в том числе и в районе, где находилась наша община. Против нас усиливались репрессии, меня вызывали на допрос в военный трибунал в Манагуа, над общиной нависла угроза разгрома. Ярость властей усилилась особенно в связи с тем, что нас посещали многочисленные делегации, в основном представителей левых сил, которых солдаты задер­живали, допрашивали и даже арестовывали.

И вот мы узнаем, что на нас готовится нападение. Молодых общинников попросили помочь повстанцам, на что те отозва­лись с большой готовностью. Уже давно они мечтали стать в ряды партизан, и теперь им довелось принять участие в важной акции — нападении на казарму в Сан-Карлосе. Нам удалось уничтожить отряд национальной гвардии, а наши потери были минимальны. Однако после захвата казармы и городка Сан-Карлос повстанцам пришлось отступить, так как 13 октября 1977 года регулярные части, прибывшие из Мана­гуа, в сопровождении авиации и вертолетного десанта начали наступление.

Руководство Фронта имени Сандино настояло на том, чтобы я оставил общину. Она была полностью разрушена. С тех пор я нахожусь в изгнании. Как вдохновитель нападения на казарму в Сан-Карлосе, я заочно приговорен к 18 годам тюремного заключения. А молодежь из нашей общины уча­ствует в боях в составе Фронта имени Сандино.

- Сколько человек было в общине?

- Основное ядро — двенадцать человек, но к нам при­мкнули крестьяне с других островов архипелага. Они соста­вили самую многочисленную группу, принимавшую участие в этих событиях. Множество крестьян, остававшихся на остро­вах было схвачено солдатами и подвергнуто пыткам.

—Многие ли священники принимают участие в движении за освобождение Никарагуа?

—Да, например, мой брат, тоже священнослужитель. Он входит в группу, известную в Никарагуа под названием «Группа 12», которая также поддерживает сандинистов. Среди партизан есть два священника, взявших в руки оружие.

— Что привело вас в революцию; религиозные убеждения или внешние факторы?

— И то и другое. И религиозные убеждения, и опыт кубинской революции. Впервые я побывал на Кубе в 1970 году и там понял, что единственный путь для наших народов — это социализм.

В те же годы в Латинской Америке возникло религиозное движение, вдохновленное марксизмом и получившее назва­ние «теология освобождения». Я и мои соратники по общине в Солентинаме пришли к убеждению, что между Евангелием и марксизмом нет антагонизма. С тех пор мы примыкаем к довольно многочисленной в Латинской Америке группе христиан-марксистов. Это повлияло и на мою поэзию.

— Какова роль католической церкви в современном мире?

— У Роберто Фернандеса Ретамара есть книга, в которой он очень точно объясняет, что не одна страна угнетает другую, а один класс угнетает другой. Так и церковь: есть церковь, которая находится на стороне угнетателей, а есть Церковь, которая стоит на стороне угнетенных, одна цер­ковь — за богатых, другая — за бедных.

—Значит ли это, что имеется официальная церковь и есть, скажем, «народная церковь»?

— Да, конечно, в церкви то же разделение по принципу классовой борьбы. Но я, как христианин, считаю, что «народ­ная церковь» — это и есть истинная церковь. Потому что Церковь, поддерживающая эксплуататоров, предала Еванге­лие.

— Не усматриваете ли вы разногласий между активными методами ведения борьбы и христианскими воззрениями?

— Нет. Религия всегда считала справедливыми войны за свободу народа или отдельной личности, принцип «необходи­мой обороны». Не может быть справедливой война, какую ведут капиталисты, но война за освобождение народа — спра­ведлива.

— Читая «Осень патриарха» Гарсиа Маркеса, узнавали ли вы в диктаторе Сомосу?

— Патриарх — обобщенный образ, но в нем узнается и Сомоса. Ведь в Никарагуа правили трое из клана Сомосы. Первый из них находился у власти двадцать лет, и он-то как раз был более «живописен». Может быть, он более всего и нашел отражение в образе патриарха.

— Не оказал ли влияния на ваше творчество Бартоломе де Лас Касас?

— Да, быть может, главным образом в плане тематики. Одна из линий моего творчества — историческая: рассказ, хроника. Я написал одну большую поэму под названием «Со­мнительный пролив». Посвящена она открытию Централь­ной Америки и конкисте. Там я в нескольких песнях рисую образ Лас Касаса как самой выдающейся личности в истории Латинской Америки. Я считаю, что защита им индейских народов носит революционный характер. В поэме я повествую о дружбе Лас Касаса с епископом Никарагуа, который также был защитником индейцев: он часто выступал с обвинениями в адрес правителя Никарагуа, за что сыновья последнего убили его. Они выведены в моей поэме как alter ego диктатора Сомосы и его сыновей. У меня немало параллелей между тем временем и современностью — ведь аналогии между исто­рией конкисты и современной трагедией Никарагуа очевид­ны.

Я написал также серию стихотворений и опубликовал их в книге под названием «В честь американских индейцев» — она посвящена культуре индейцев. Я воспеваю вклад этих наро­дов в общемировую культуру в противовес разрушению ее современным капиталистическим обществом.

— Кто оказал наибольшее влияние на ваше творчество?

— Самое большое воздействие оказала на меня амери­канская поэзия. Я специально выучил английский язык, чтобы переводить ее, и стал наряду с известным нашим поэтом Хосе Коронелем Уртечо одним из переводчиков американской поэзии. Уртечо — крупнейший ее знаток, он много помогал нам, молодым переводчикам. Мне же довелось переложить на родной язык многих американских поэтов, начиная с Уолта Уитмена. Эта поэзия привлекала нас своей обращенностью к внешнему миру, своей «материальностью», если можно так сказать, в противовес «идеалистической» поэзии. Такая поэзия, мне кажется, доминирует в Европе, поэзия концепций, не философских, а скорее мысленных абстракций. Меня, например, многому научил Эзра Паунд. И хотя его политиче­ские взгляды весьма сомнительны и даже реакционны, тем не менее его поэзия силой своих художественных образов разоб­лачала пороки капитализма. Его главное произведение — «Песни» — посвящено разоблачению хищнической природы капитализма.

— Критика одно время связывала ваше имя с поэзией Сесара Вальехо и Пабло Неруды...

— Да, я испытал влияние этих поэтов, но искал иных форм выражения, найти которые мне помогло знакомство с амери­канской поэзией.

Однако в первую очередь я поэт политический. Для созда­ния произведений мне нужно читать газеты, журналы, очерки, экономические, социальные и политические статьи, самые разнообразные материалы.

Ныне я целиком посвятил себя политической деятельно­сти, стремясь помочь своему народу в борьбе за освобожде­ние. С октября 1977 года Фронт имени Сандино уполномочил меня посетить другие страны, народы которых я призываю к солидарности с нашей борьбой. Я ставил себе целью также сбор средств в фонд борьбы. Поэтому времени на поэзию остается мало. Когда борьба закончится, я вернусь к поэзии, но сейчас важнее другое.

—И хотя в последнее время вы не пишете стихов, желание писать есть?

—Да, конечно, ведь это мое главное призвание, меня тянет к поэтическому самовыражению. Сейчас я много пишу о революционной борьбе, о преследовании патриотов в нашей стране. Мне все время нужно быть в курсе событий. А иная поэма требует ежедневной работы и сбора материалов, хотя, конечно, некоторые стихотворения создаются «в один присест».

Меня мало занимают собственные переживания, меня вдохновляют на творчество переживания других. Мне кажет­ся, отсюда мое стремление к свободной метрике, к простран­ной поэме, где можно «развернуться». Например, в поэме «Национальная песнь», посвященной Фронту имени Сандино, я описываю природу моей страны, рассказываю о событиях из истории борьбы против диктатуры. Естественно, что поэма получилась достаточно пространной.

— Какие имена, достойные упоминания, появились в последнее время в никарагуанской поэзии?

— Поэзия моей страны занимает сейчас не последнее место в латиноамериканской литературе. Я составил антоло­гию никарагуанских поэтов, опубликованную «Домом Аме­рик». Зачинателем новой никарагуанской поэзии стал Хосе Коронель Уртечо. К маститым поэтам следует отнести и Пабло Антонио Куадру. Из молодых упомяну Фернандо Силь­ву— он не только поэт, но и хороший прозаик. Однако в первую очередь хотелось бы назвать имя талантливого Леонеля Ругамы, нашего национального героя. Он погиб в 1970 году, в возрасте двадцати лет, сражаясь в рядах Фронта имени Сандино, погиб вместе с двумя бойцами в бою против Целого батальона национальной гвардии. У меня есть поэма, которая называется «Оракул над Манагуа». В ней я много страниц посвятил описанию смерти Ругамы.

— Когда положение в стране стабилизируется, думаете ли вы вернуться к деятельности священника?

— Я смотрю теперь на христианство не только и не столько как на одну из религий, а скорее как на выражение любви к ближнему и на возможность революционной деятель­ности. Мне кажется, что в этом предназначение христианства: установить на земле справедливое общество. И, находясь сей­час в рядах революции, я считаю, что выполняю свой христианский долг. Недаром Че Гевара сказал однажды, что, когда христиане в Латинской Америке станут революционера­ми, революция будет непобедима. И это время приближается во всей Латинской Америке.

[66] Творчество Эрнесто Карденаля (род. 1925), после победы никарагуанской революции ставшего министром культуры Никара­гуа, хорошо знакомо советскому читателю по публикациям его сти­хотворений в различных журналах и поэтических антологиях. Его поэма «Час 0» в переводе И. Тыняновой вышла в свет в 1984 г., в переводе О. Островского — в 1985 г.