Фелипе Гуаман Пома де Айяла и его «Хроника»

Среди нарративных источников XVI—XVII вв., повествующих об «империи» инков Тауантинсуйю и ее разгроме испанскими кон­кистадорами, «Первая Новая Хроника и Доброе Правление, Сочинение Дона Фелипе Гуамана Помы де Айяла»[1] стоит особняком. На то имеется несколько причин. Одни из них на­столько очевидны, что не вызывают каких-либо сомнений, — достаточно взглянуть на сам манускрипт. Другие, хотя точно так же «лежат на поверхности» его страниц, все же требуют раз­думий, нового осмысления и даже догадок.

Первая из особенностей интересующей нас хроники состоит в том, что она фактически является единственным иллюстриро­ванным, и к тому же чрезвычайно широко, сочинением той эпохи: из 1179 его рукописных страниц 456 занимают иллюстрации, точнее, рисунки, выполненные черными чернилами в размер стра­ницы. Во-вторых, в отличие от подавляющего большинства книг, написанных самими завоевателями, т. е. выходцами из Старого Света, названная «Хроника» создана индейцем. Среди дошедших до нас сочинений XVI—XVII вв. имеются и другие труды, также созданные индейцами, например Хуаном де Сантакрус Пачакути Йанки[2], или метисами, — достаточно напомнить имя Инки Гарсиласо де ла Вега[3], — но все они били потомками инков-пра­вителей, т. е. представителями того всемогущего семейного клана, который безраздельно господствовал в Перу до прихода испанцев. Видимо, не требуется каких-либо разъяснений, чтобы понять, что родство подобного характера не могло не накладывать определен­ный отпечаток на содержание их трудов.

Между тем Гуаман Пома хотя и принадлежал к древнему и знатному индейскому роду, правившему в Уануко еще до при­хода туда завоевателей из Куско, однако не был связан узами родства с инками[4] — подлинными и единственными хозяевами Тауантинсуйю, в состав которого вошло «царство» его предков. Именно поэтому «социальное происхождение» и связанное с этим общественное положение Гуамана Помы играют чрезвычайно важ­ную роль для правильного понимания не только его монументаль­ного труда, но и места последнего в.«инкской историографии».

Наконец, имеется еще одна существенная особенность «Хро­ники» Гуамана Помы: она заключена в ответе на вопрос о том, зачем, с какой целью был написан им гигантский труд, ставший по существу делом всей его жизни. Вопрос этот совсем не простой, и ответить на него столь же трудно, сколь необходимо.

Гуаман Пома, как уже говорилось, был чистокровным ин­дейцем. О том, что он происходил из рода Яровильков, правителей одного из крупных «царств» Тауантинсуйю, мы знаем из его сочинения, ибо других подтверждений этому факту практически не сохранилось. О «царском» происхождении свидетельствует и имя хрониста: Гуаман означает «сокол» или «ястреб», а Пома — «пума». Подобные имена простолюдины не имели права присва­ивать себе. В этом же смысле достоверное впечатление произво­дит «титул» отца хрониста, в котором причудливо переплелись прошлое и настоящее Перу XVI в. Вот как он выглядит в письме Филиппу II (испанскому), предпосланном манускрипту самого Гуамана Помы:

«. . .Дон Мартин Гуаман Мальки де Айяла, сын и внук ве­ликих господ и королей, каков[ыми] они являлись в древности, и генерал-капитана, и господина] королевства, и канак апо, что знач[ит] князь и господин провинции луканас, андамарки и сиркамарки и сораса и города Гуаманга де Санкта Каталина и его округи в Чупасе, князь [людей] из Чинчайсуйю и второй человек Инки в этом королевстве в Перу. . .»[5].

Если мы согласимся с настоящим титулом дона Мартина (кстати, его испанское имя свидетельствует о том, что после при­хода испанцев он был подвергнут крещению), то и тогда все же следует внести поправку в фактическое положение Гуамана Маль­ки как «князя людей Чинчайсуйю», т. е. правителя северных (от Куско) земель гигантского государства инков. Дело в том, что инки, проводя чрезвычайно умную и гибкую политику, действительно сохраняли за правителями завоеванных земель не только их титулы, но и формальную возможность управлять «своими» вассалами. Однако подобное управление но существу сводилось к выполнению — и притом беспрекословному — при­казов из Куско, для чего существовал разветвленный и прекрасно налаженный бюрократический аппарат, находившийся целиком и полностью в руках самих инков. Над каждой из суйю — «сторон света» — стоял не только Суйюйок-Апу — верховный господин, или инка-наместник из числа ближайших родичей инки-правителя (как правило, его дети или родные братья), но и многочислен­ная армия чиновников (также чистокровные инки), которые и осу­ществляли руководство и строжайший контроль за всеми сферами деятельности местной администрации и чуть ли не каждого взрос­лого члена тамошних общин — айлыо. В этом отношении доста­точно показательно и символично наименование одной из наи­высших «должностей» административного аппарата инков — Тукуй-Рикуй, что в переводе с кечуа означает «Великий все видит». Носителю этого титула были подчинены судьи, прокуроры, сле­дователи, хранители законов и обычаев («юристы») и еще многие другие представители исполнительной власти на местах, вплоть до обычных соглядатаев, главным образом из числа местного на­селения. Вот почему «второй человек» после инки-правителя Гуаман Мальки мог быть вторым только лишь формально; в дей­ствительности же он стоял на социальной лестнице Тауантиисуйю на целую ступень ниже любого чистокровного инки.

Все изложенное выше представляет несомненный интерес для выявления и определения позиции автора хроники как в отноше­нии инков — недавних господ его родной земли, так и новых ее хозяев — испанцев, руками которых было разрушено госу­дарство Тауантиисуйю и, следовательно, сокрушены гнет и вла­дычество инков над другими народами их «империи».

Правда, сам Гуаман Пома родился, вероятно, в начале 30-х годов XVI в., т. е. в то самое время, когда испанцы захватили в плен и казнили последнего инку-правителя Атауальпу. Однако процесс завоевания испанцами Перу носил длительный характер, и со­зданные инками институты государственного управления про­должали действовать еще в течение долгого периода, хотя и не в полном объеме и не с присущей им дотоле надежностью. Все это дает основание утверждать, что Гуаман Пома знал на собственном опыте, а не только со слов своего отца и других близких роди­чей реальную действительность Тауантиисуйю.

Вместе с тем — это уже бесспорно — Гуаман Пома был оче­видцем и другой социальной ситуации, которая возникла на его родной земле с приходом европейских завоевателей. Более того, он становится непосредственным, прямым объектом ее воздей­ствия благодаря своему прежнему положению, т. е. положению представителя неинкской аристократии Тауантиисуйю. Мы по­зволим себе еще раз напомнить, что то было положение правителей второй руки, людей во многом ущемленных, но все же не лишенных определенных элементов власти, хотя и в пределах четко установленных инками политических, социальных и тер­риториальных границ, любое нарушение которых во времена господства Куско неукоснительно каралось, как правило, смертью.

Таким образом, Гуаман Пома обладал великолепной возмож­ностью сопоставить утраченное прошлое и абсолютно реальное настоящее того, что совсем недавно именовалось страной «Четы­рех, сторон света».

В силу названных причин Гуаман Пома не мог быть сторонним наблюдателем, хотя он не был и главным действующим лицом величайшей трагедии, разыгравшейся в Перу с приходом испан­ских конкистадоров. Он не мог стоять от нее в стороне, однако, чью бы позицию он ни занял, в чей бы лагерь — испанский или инкский — он ни пришел, ему неизбежно отводилась лишь роль союзника со всеми вытекающими отсюда последствиями. Подобная ситуация уже сама по себе невероятно сложна, а главное — нена­дежна. Гуаман Пома прекрасно сознавал, что для него, одного из последних потомков когда-то могущественных Яровильков, борьба против новых поработителей родины означала борьбу за тех, кто лишил род могущества, т. е. за инков. Пытался ли он понять, какое из двух зол являлось для него меньшим? Если да, то к какому выводу мог он прийти или, вернее, пришел? Нам представляется, что на последний вопрос, как это ни парадо­ксально звучит, по-разному отвечают, с одной стороны, сама жизнь Гуамана Помы, а с другой — его выдающееся сочинение «Первая новая хроника и доброе правление».

Что это было именно так, мы и постараемся показать в настоя­щей статье.

Поскольку хроника Гуамана Помы никогда не переводилась на русский язык и у нас не издавалась, следует хотя бы предельно кратко рассказать ее содержание. Мы уже говорили, что ману­скрипт Гуамана Помы состоит из более чем тысячи рукописных страниц, из которых почти пятьсот являются не текстом, а ри­сунками. Правда, и на рисунках имеются сопроводительные тексты, разъясняющие их отдельные детали. Последние часто написаны прямо по рисунку, чтобы читатель точно знал, кто из персонажей хроники изображен и чем именно он занят в «дан­ный момент» или чем может (имеет право или обязан) заниматься.

Хронику часто называют билингвой, но это не так. Действи­тельно, она написана сразу на нескольких языках, однако это не два параллельных текста, ибо ее основу составляет испанский язык, в который автор включает значительное количество слов из языка кечуа, а также из других индейских языков и диалектов, особенно аймара. Основа же — испанский язык. Индейские слова, а иногда и целые фразы записаны латиницей. Часто автор дает их перевод, как это имело место в приведенной нами записи титула отца хрониста: «. . .капак апо, что знач[ит] князь и госпо­дин. . .» Однако чаще перевод отсутствует, что делает практически невозможным прочтение рукописи без знания языка кечуа.

Нельзя не указать, что испанский язык Гуамана Помы весьма беден. Автор хроники плохо владел им, имея к тому же чрезвы­чайно смутное представление о его грамматике и даже элементар­ной орфографии: многие слова написаны слитно или разорваны в самых неподобающих местах. Все это еще больше усложняет и затрудняет прочтение рукописи.

Указанное обстоятельство породило версию о том, что Гуаман Пома якобы изобразил s рисунках то, что не смог рассказать или записать словами[6]. Такое объяснение представляется на­думанным. Конечно, рисунки должны были, по мысли автора, иллюстрировать его рукопись и в этом смысле облегчить ее по­нимание. Наличие же на рисунках объяснительных слов и даже текстов с достаточной убедительностью говорит скорее о недове­рии автора к своему искусству графического изображения. По­этому правильнее будет считать, что Гуаман Пома написал свою рукопись на том испанском языке, который он знал, рассчиты­вая, что доброжелательный или заинтересованный читатель про­стит ему его неграмотность и сумеет найти способ прочесть я по­нять всю рукопись от начала до конца.

Что же касается рисунков, то он, несомненно обладая при­родным даром рисовальщика, счел необходимым ввести их в свою рукопись, чтобы лишний раз засвидетельствовать правдивость повествования.

Рукопись неравноценна по содержанию. Принято считать, что наибольший интерес в ней представляет первая часть — соб­ственно «Новая хроника», в которой рассказана и показана исто­рия Перу, включая доинкский период. Она заканчивается на 367-й странице; однако первые 47 страниц следует исключить из этого раздела, поскольку в них изложена довольно забавная интерпретация христианского «сотворения мира», в которой к биб­лейской основе подмешана толика индейского идолопоклонства и местного колорита. Так, например, Адам возделывает землю «такльей» — типично индейской мотыгой или заступом (стр. 22), а в «Ноевом ковчеге» (стр. 24) среди других спасенных от «всемир­ного потопа» животных оказалась и лама, которая, как известно, обитает только в Южной Америке.

История инков у Гуамана Помы резко отличается от ее офи­циальной версии, изложенной Гарсиласо. Можно выделить два основных момента, раскрывающих это различие. Во-первых, у Гуамана Помы инки создают свое государство не на пустом месте, а путем завоевания и порабощения достаточно высокораз­витых народов. Во-вторых, правление инков носило характер жестокой тирании: они угнетали покоренные народы, порабо­щали целые «царства», и поэтому вся их «империя» держалась на жестокости и насилии. Гуаман Пома дает необычайно интересное деление населения Тауантинсуйю на так называемые «улицы» (calles), построенные по возрастному принципу, знакомство с ко­торыми позволяет составить достаточно полную картину быта и трудовой деятельности как мужчин, так и женщин из простого народа. Он интересно описывает и такие важные элементы жизни, как праздники или посещения простых селений представителями инкских властей и т. д.

Забегая вперед, скажем, что хроника Гуамана Помы не столько противоречит сочинению Гарсиласо, сколько дополняет его.

За «Новой хроникой» следует рассказ об испанской конкисте (стр. 368—435), а начиная с 436-й страницы и почти до конца рукописи, дано описание «Доброго правления», т. е. испанского владычества в Перу. С 1130-й по 1169-ю страницу Гуаман Пома вновь возвращает читателя к инкской тематике: здесь описаны и изображены сельскохозяйственные работы, проводившиеся ин­дейцами при инках в каждом из 12 месяцев года.

Теперь вновь обратимся к самому автору хроники. Что же известно о жизни Фелипе Гуамана Помы де Айяла? К сожалению, чрезвычайно мало. Из его биографии до нас дошли только три сравнительно достоверные даты, и все они непосредственно свя­заны с рукописью или зафиксированы в ней. Это 1567(?), 1587 и 1611 (или 1613) годы. Поскольку самая ранняя из указанных дат выводится из второй, мы укажем, где и как был записан именно этот, 1587 год.

Гуаман Пома предпослал своему сочинению ряд писем-обра­щений, характерных для манускриптов и книг той эпохи. Они должны были подчеркнуть важность предлагаемого читателю сочинения и одновременно служили чем-то вроде предисловия или введения. Как правило, в манускрипте таких писем было несколько; чаще всего их адресатами являлись высокопоставлен­ные и влиятельные особы, включая самого испанского самодержца. Одним из таких предисловий в рукописи Гуамана Помы было уже упоминавшееся нами «Письмо отца автора». У письма име­ется следующая датировка: «пятнадцатый [день] месяца мая тысяча пятьсот восемьдесят и седьмого годов»[7]. Это и есть вторая из трех дат.

В этом же письме отца хрониста указано, что законнорожден­ный сын Мартина Гуамана, т. е. Гуаман Пома, завершил свой труд, предлагаемый вниманию короля, «. . .более или менее двад­цать лет. . .» назад; отсюда появилась первая из трех вышеназ­ванных дат — 1567 год.

Третья дата указана самим автором хроники в письме-обра­щении к королю Испании. Он записал ее довольно странным образом: «. . .[пишет] из провинции луканас (первого числа января 1613) 1611 годов ваш ничтожный вассал Дон Фе де айяла автор»[8].

К сожалению, мы не встретили сколько-нибудь убедительного объяснения, почему Гуаман Пома поставил в скобках 1613 год. Можно лишь присоединиться к предположению, что в январе 1613 г. рукопись иди письмо переписывались, в результате чего было сочтено необходимым указать обе даты — ту, которой пер­воначально датировалось письмо, и новую — дату окончания переписки. Однако это всего лишь догадки.

Основываясь на трех названных датах, современные исследо­ватели жизни Гуамана Помы с достаточной степенью достовер­ности предполагают, во-первых, что к 1587 г. рукопись или ка­кая-то ее часть (скорее всего значительная) уже была завершена. Во-вторых, Гуаман Пома начал работать над рукописью еще до конца 60-х годов, — зачем его отцу стоило обманывать испан­ского короля? Последнее в свою очередь помогает определению даты рождения хрониста — первая половина 30-х годов; как считает большинство исследователей древнего Перу, наиболее вероятным является 1534 год[9]. В-третьих, в 1613 или в крайнем случае в 1611 г. рукопись все еще находилась в руках самого ав­тора.

Что же следует из приведенных нами данных?

Прежде всего то, что Гуаман Пома работал над своей руко­писью не менее сорока (!) лет, а возможно, и больше[10]. На такой вывод наталкивают не только указанные даты, но и само сочине­ние хрониста. И дело не в его колоссальном объеме, хотя одна только переписка начисто манускрипта должна была запять достаточно большое время (скорее всего те самые два года — 1611—-1613, о которых говорилось выше), поскольку каждая из его 1179 рукописных страниц помимо всего прочего являет собой образец достаточно высокого каллиграфического искусства, порой даже грешащего ненужной причудливостью и иными «каллигра­фическими излишествами» (например, страницы 195—234). Дело и не в том огромном труде, который был вложен в 456 рисунков, выполненных с великой тщательностью и обилием четко прори­сованных, а главное — совпадающих (при повторах) деталей. Дело совсем в другом.

Гуаман Пома писал не литературное сочинение и не историю инкского государства Тауантинсуйю и колониального Перу; он составлял документ, и этот документ должен был выполнить вполне конкретную и чрезвычайно важную задачу, в том числе и лично для самого составителя. Только ради этой задачи — о ней мы скажем ниже — Гуаман Пома написал и нарисовал 1179 страниц своей рукописи.

Но если это документ, тогда отправка или вручение документа должны были стать для него столь же важной задачей, как и само написание.

Вполне закономерно возникает вопрос: имеются ли подтвержде­ния именно такого отношения автора к своему манускрипту? Доказательства, которыми мы располагаем, следует отнести к ка­тегории косвенных, но они, как нам представляется, становятся от этого еще более убедительными. Одно из таких доказательств — та поспешность, которую проявляет автор хроники в своем стрем­лении доставить манускрипт адресату, обеспечив при этом мак­симальную надежность столь важному для него предприятию. Ведь рукопись становится документом только после того, как она поступила к адресату. Вот почему автор должен был предпринять все от него зависящее, чтобы рукопись после ее завершения не­замедлительно тронулась в путь. Так оно и случилось. Перед нами рисунок (стр. 1096): Гуаман отправляется из селения «Сан-Кристобаль-де-Сунтинто в провинции Руканас»[11], чтобы в зимнюю непогоду, «преодолев горные цепи со множеством сне­гов»[12], доставить рукопись в Лиму. И хотя на рисунке никак не выражена поспешность, о неизбежности которой говорилось выше, мы все же берем на себя ответственность утверждать и даже настаивать на том, что данное решение Гуамана Помы нельзя оценить иначе, как стремление обеспечить самую быструю и одно­временно надежную доставку рукописи в столицу вице-королевства Перу. Судите сами: в тот момент, как сообщает автор хро­ники, ему уже было 80 лет[13]. В таком возрасте рискнуть путе­шествовать через гигантские горные хребты Анд мог только человек, движимый столь же важным, сколь неотложным делом.

Но отсюда напрашивается еще один важный вывод: если автор так спешил с доставкой своего документа, то причинами ее пред­шествующей задержки — напомним, что рукопись находилась в руках у Гуамана Помы уже 40 лет, — могли быть только степень готовности рукописи, ее качество как в смысле содержания, так и оформления (последнее представляется не менее обязательным, если учитывать адресата). Вот почему мы имеем достаточно веские основания утверждать, что Гуаман Пома работал над своим со­чинением долгие годы (скорее всего с перерывами).

Видимо, именно здесь будет уместно отметить одну интересную деталь рукописи Гуамана Помы, связанную как раз с той самой страницей, на которую мы неоднократно ссылались выше. Речь идет о тексте на 1097-й странице, где автор указывает свой возраст.

Что же привлекло наше внимание? То, что Гуаман Пома испра­вил свой возраст в тексте рукописи. Нетрудно установить, что первоначально им было написано текстуально следующее:

«. . . имея возраст семьдесят и восемь лет. , .». После этого в ру­копись вносится исправление: слово «семьдесят» зачеркивается, а над словом «восемь» цифрами надписывается «80 лет». Таким образом, одним росчерком пера автор хроники делает себя старше на два года.

Как и почему могло случиться такое? Трудно предположить, что автор первоначально допустил столь существенную неточ­ность в записи своего собственного возраста. Может быть, для этого исправления все же имелись какие-то основания?

Давайте вспомним ту странную дату на письме, о которой говорилось выше: автор рукописи датирует свое письмо-посвяще­ние испанскому королю сразу двумя годами — 1611 и 1613-м. Теперь сопоставим оба факта. Что же получается? Во-первых, здесь можно предположить, что какая-то часть рукописи пере­писывалась достаточно продолжительное время. В этом случае представляется обязательным внесение исправлений в ту часть текста, которую автор сохранил в первоначальном виде, что и имело место. Во-вторых, — и это, пожалуй, более интересно, — исправление возраста, связанное с 1613 г., достаточно убеди­тельно указывает, что годом рождения Гуамана Помы следует считать 1533-й или даже 1532-й, а не 1534-й и уж никак не 1535-й, как это принято у современных биографов хрониста.

Здесь уместно указать, что 1534 г. как возможный год рожде­ния Гуамана Помы получил право на жизнь благодаря его соб­ственному утверждению: «. . . потому что я не родился во времена инков...», — записал он. (На эти слова первым обратил внимание известный перуанский ученый Рауль Поррас Барренечеа.) Между тем общеизвестно, что «времена инков» кончились именно в 1533 г., когда испанцы казнили последнего правителя Тауантинсуйю Атауальпу. Отсюда и делался вывод, что Гуаман Пома мог ро­диться в 1534 г. или даже позднее.

То, что времена инков кончаются с казнью Атауальпы, не вы­зывает никаких сомнений. Но это наша, современная точка зре­ния. Однако Гуаман Пома мог иметь свой взгляд на тогдашние события, и с этим нельзя не считаться. Все дело в том, что для подавляющего большинства жителей Тауантинсуйю, особенно для местной аристократии, Атауальпа не был законным прави­телем «империи», т. е. Сапа Инкой — Единственным Пикой, как величали владыку «Четырех сторон света» (исключение со­ставляли лишь жители «царства» Киту, откуда родом была мать Атауальпы). Для них он был тираном, узурпатором власти. Гуаман Пома даже не поместил «портрет» Атауальпы в своей иконографии инков-правителей, в которой представлены все Сапа Инки, начиная от легендарного Манко Капака и кончая Инкой Уаскаром, трон которого захватил Атауальпа в 1532 г. Вот почему представляется вполне вероятным (или во всяком случае допустимым) предположить, что Гуаман Пома как бы исключил для себя правление Атауальпы (1532—1533) из понятия «времена инков». В этом случае предлагаемая нами дати­ровка его рождения не противоречит вышеприведенному выска­зыванию хрониста.

Итак, завершив свой гигантский труд в 1613 г., Гуаман Пома направляется в Лиму, чтобы попытаться оттуда предпринять путешествие в Испанию и лично вручить свой манускрипт испан­скому самодержцу. Отправляясь в далекий путь, Гуаман Пома, возможно, догадывался, что для него он окажется последним, но он не мог даже вообразить, каким невероятно долгим и не­обычным будет путь его сочинения. . . Известно, что он добрался до Лимы, но там след обрывается, вернее, исчезает навсегда. Предполагается, что он умер в Лиме в 1615 г.

Так что же могло толкнуть в столь трудный и опасный путь старого индейца? Ведь не желание ознакомить испанского само­держца со «своей» историей Тауантинсуйю заставило его пред­принять рискованное путешествие на склоне лет? Для этого должны были существовать иные, более серьезные причины и сти­мулы. И они действительно существовали.

Гуаман Пома сам разъясняет их. Он дает четкий и недвус­мысленный ответ. Да, он написал свой вариант истории Тауан­тинсуйю. При этом его история инков отличается от других хроник и сообщений, носивших как антиинкский, так и проинкский ха­рактер. Но вместе с тем история Гуамана Помы далека от «удоб­ной» позиции, именуемой золотой серединой, хотя она во многом подтверждает и иллюстрирует наиболее авторитетных и известных представителей как одного, так и другого лагеря хронистов. Более того, его рассказ об инках — отнюдь не самоцель. По­вествуя о Тауантинсуйю, Гуаман Пома иногда невольно, а чаще сознательно сопоставляет старые и новые порядки. Возникает не совсем обычная и даже парадоксальная ситуация: многочислен­ные и отнюдь не смягченные разоблачения суровых и жестоких законов Тауантинсуйю, обвинения инков в тирании и узурпации не только власти неинкских «царей» и «королей» — не будем забывать, что к ним принадлежал сам автор хроники, — но и прав простого народа, выглядят у Гуамана Помы чуть ли не восхвале­нием инков-правителей. Да, восхвалением, если они сопоставля­ются с испанской конкистой и невыносимо жестокой реальностью колониальных порядков. Вот это и есть, на наш взгляд, главная особенность хроники Гуамана Помы.

Именно через эту особенность раскрывается и главное досто­инство хроники, а также ее конечная цель, которую сам автор сформулировал предельно ясно.

В «Прологе к читателю-христианину, который сумеет прочесть эту книгу. . .» Гуаман Пома сообщает, что написал свой труд, дабы он «.. .оказался полезен добрым христианам, чтобы они смогли ис­купить свои грехи, свою недостойную жизнь и свои ошибки. . .»[14]

В «Письме автора», адресованном королю Испании, Гуаман Пома уточняет перечень тех, к кому обращен его призыв: «Он (труд. — В. К.) написан. . . чтобы стать примером [доброго доведения] для христиан, которым следует искупить свою вину, как то: прелатам, коррехидорам, владельцам энкомьенд [и] шахт, [другим] испанцам, путникам, главным касикам и просто индейцам. . .»[15].

О каких ошибках и о какой вине испанцев идет здесь речь? Перед кем и за что нужно было искупить вину колониальным властям (коррехидорам, прелатам) и новым хозяевам страны (владельцам энкомьенд и шахт)? Ответу на эти вопросы факти­чески посвящен весь труд Гуамана Помы. Конечно, мы не можем познакомить читателя с содержанием всей книги, так как для этого потребовалось бы ее пересказать. Зато мы можем выска­зать свое отношение к его труду в целом, поскольку в совет­ской литературе практически ничего не опубликовано о Гуамане Поме, а в зарубежной, в том числе перуанской, литературе су­ществуют достаточно разные точки зрения па индейца-хрониста. К сожалению, в них имеет место очевидное преобладание не только недооценки, но и принижения значения его труда.

Начнем с того, что напомним, в каких условиях жил и ра­ботал над своим сочинением Гуаман Пома. Он писал свой труд в один из самых трагических и жестоких моментов истории Нового Света, когда гибли, а точнее, физически уничтожались целые племена и народы; когда непослушание и сопротивление не только короне, а любому представителю королевской власти, в том числе и самозваному, безжалостно каралось; когда американских ин­дейцев, недавних хозяев захваченных испанцами земель, и за людей-то не считали; когда любая неугодная властям или церкви мысль становилась «ересью», а «ересь» искоренялась на кострах инквизиции. Бесправие, смерть и насилие принесли европейские завоеватели в Новый Свет.

И вот в это невероятное по жестокости и бесправию время Гуаман Пома, отпрыск царского рода Яровильков, начинает борьбу, свою неравную схватку.

Нет, Гуаман Пома не поднимает людей своего «царства» на сражение с испанскими конкистадорами, безумная жестокость которых не идет ни в какое сравнение с тиранией инков. Он и сам не берет в руки оружие, чтобы примкнуть к стихийно возникаю­щим то тут, то там восстаниям индейцев, его сородичей. Он не участвует ни в заговорах, ни в пассивном сопротивлении испан­ским властям; будучи хорошо знаком с идолопоклонством своих предков, он безропотно следует доктринам религии завоевателей, столь чуждой ему по духу и даже по своим внешним ритуалам и иным проявлениям. Он не уходит в недоступные для чужеземцев высочайшие горы и не скрывается в непроходимых чащобах сельвы, чтобы спастись от не знающих милости и пощады новых хозяев его родной земли.

Если формально следовать тексту рукописи, то, по-видимому, следует согласиться с теми зарубежными исследователями, ко­торые склонны рассматривать всю деятельность Гуамана Помы, в том числе и его литературно-исторический труд, как настойчи­вое стремление этого «индейского царька» восстановить свое положение представителя местной знати и, если возникнет такая возможность, даже укрепить его путем реставрации своих древних прав на царствование, узурпированных инками. К сожалению, такая точка зрения имеет приверженцев, в том числе и среди перуанских ученых.

Но с такой оценкой позиции Гуамана Помы трудно согласиться по той простой причине, что она не только не соответствует дей­ствительному положению дел, но и принижает, если не сказать больше, его значение и личный вклад в правильное понимание истории Перу, особенно периода его завоевания испанскими конкистадорами и первых десятилетий колониального режима в Новом Свете.

Тем приятнее привести слова из книги «Перу. Крепость одного народа» перуанца Густаво Валькарселя, который дал своему труду подзаголовок «Марксистские заметки о доиспанском Перу».

«. . .В целом, — пишет Г, Валькарсель, — Гуаману Поме вы­пало мало счастья у себя на родине. Чванливая критика с позиций пуризма и эрудиции — в стилистике или в эстетике — с яростью обрушилась па синтаксис и рисунки гениального индейца-хро­ниста. Его оскорбляли, над ним издевались и насмехались Хосе де ла Рива Агуэро, Рауль Поррас, Луис Альберто Санчес, Рубен Варгас Угарте и другие. Сам Баудин[16], столь близко связанный с институтом, который осуществил французское издание[17], дал ему прозвище «тщеславного и поверхностного хрониста». Но оста­ются в силе слова восхваления и понимания, принадлежавшие Питшману, Риве и Маркхему[18]. В отличие от перуанских профес­соров Маркхем написал: «Гуаман Пома был героем, который оказал бы честь любому пароду. И он не мог им не быть, расто­чая столько отваги и мужества»[19].

О каком же мужестве и о какой отваге говорит Густаво Валь­карсель? Почему англичанин Маркхем дает столь высокую оценку человеку, по существу добровольно устранившемуся от активных форм борьбы в самый трагический момент истории его родины? Может быть, правы те, кто склонен рассматривать жизнь Гуамана Помы не как героический подвиг, а как бесплодную и в значи­тельной степени неумелую попытку восстановить свои собственные права на безбедное и беззаботное существование? И наконец, понимал ли сам Гуаман Пома, что, посвятив всю жизнь напи­санию своего монументального труда, он действительно совершил героический подвиг?

На все эти вопросы пет и не может быть однозначного ответа. Жизнь Гуамана Помы действительно была лишена тех всплесков человеческой души, которые порождают героические поступки, и он действительно прежде всего боролся за самого себя, за свое общественное положение и материальное благополучие. Но он боролся против такого могущественного противника, что уже это одно делало его борьбу поистине героической. Он был героем и защитником своих сородичей, потому что своим трудом, на ко­торый практически ушла вся его жизнь, создал не только себе, но и всем индейцам великий, хотя и рукотворный, монумент — «Первую новую хронику и доброе правление».

Но все сказанное нами есть оценка Гуамана Помы и его труда с позиций сегодняшнего дня, ибо подвиг этот не стал достоянием его современников: лишь немногие из них были способны оценить поступок «длиною в человеческую жизнь», как подлинный акт героизма и самопожертвования.

Мы уже говорили о том, что подавляющее большинство ис­следователей творчества Гуамана Помы гораздо выше оценивают «инкские разделы» (главы) его манускрипта, нежели описание колониального периода. Думается, что это ошибка, ибо ни один автор того периода не рассказал столь подробно, аргументиро­ванно и убедительно о «добром» правлении испанцев, как это сделал Гуаман Пома. К тому же он не только описал все ужасы, жестокости и несправедливые обиды, причиненные испанцами индейскому населению, но и изобразил их достаточно вырази­тельно и убедительно в рисунках. Мы видим на них, как индей­цев избивают или подвергают иным «наказаниям» и представители властей, и духовные «отцы», и даже женщины-испанки.

Конечно, нам могут возразить, что Гуаман Пома был не оди­нок в своем справедливом протесте; что даже среди самих испан­цев находились люди, чья жизнь явила собой не меньший, а воз­можно (и даже наверняка) гораздо больший подвиг, целью ко­торого было столь же бескорыстное, беззаветное служение делу спасения американских индейцев. И это действительно было так. Достаточно вспомнить имя великого гуманиста Бартоломе де Лас Касас. Но Лас Касас был испанцем, а Гуаман Пома — индей­цем. К этому ничего не нужно добавлять.

Установленные испанцами порядки хронист называет «добрым правлением». Между тем напомним, что манускрипт предназначался королю Испании. Вполне вероятно, что при сопоставлении столь безобидного названия и грозного в своем всемогуществе адресата у читателя может возникнуть представление, что в хро­нике главную роль играет подтекст.

Но это не так. Гуаман Пома пишет свою хронику самым что ни на есть открытым текстом. В этом просто убедиться на ниже­следующем отрывке[20]:

«Пролог к читателям испанцам христианам.

Ты увидел, христианин, записанные здесь добрые и злые законы (инков); теперь раздели все сказанное па две части: вы­дели зло, чтобы покарать его, возьми добро, чтобы оно стало примером служения Господину и Его Величеству (королю Испа­нии). Здесь, читатель, перед тобой предстала сама христианская вера; знай, что я не нашел ни одного индейца, который испыты­вал бы жадность к золоту или серебру; среди них я не нашел ни одного, который задолжал бы (другому) хотя бы сто песо, или был бы лжецом, игроком, лентяем, продажным человеком; нет среди них тех, кто отнимает у своих (собратьев) имущество; я не нашел (и) проституток. Вы же, наоборот, обладаете всеми пороками: непослушанием своим отцам, матерям, священникам и королю, . . Все зло у вас, и вы обучаете ему бедных индейцев; среди вас господствует грабеж, но еще охотнее вы обрушиваете это зло на бедных индейцев, заявляя, что украденное будет воз­вращено, но не видно, чтобы обещанное возвращение случалось бы при жизни или (после) смерти; поэтому мне кажется, что всем вам уготован ад. Его Величество Король так добр и так свят, что всем прелатам и всем вице-королям, направляющимся в эти земли, он поручает заботу об их бедных уроженцах, рекомендуя помогать индейцам, однако они, едва сойдя на берег и покинув корабль, забывают эти рекомендации и начинают действовать против бедных индейцев, сыновей Иисуса Христа. Христианин читатель, не ужасайся, когда тебе говорят, что старое идоло­поклонство и колдовство индейцев совершалось ими потому, что они были язычниками и как таковые не ведали истинного пути, как это было и с испанцами, у которых в древние времена (также) имелись идолы. . . Сейчас же вы, христиане, поклоня­етесь, как идолам, своим поместьям и деньгам, которыми владеете в этом мире»[21].

Конечно, сейчас, столетия спустя, нам кажется наивной, заранее обреченной на неудачу попытка Гуамана Помы добиться своими протестами и разоблачениями справедливости и победы добра. Но мы не можем не восхищаться ими.

Нельзя не удивляться и тому, что автор «Первой новой хроники и доброго правления» не был подвергнут репрессиям и не попал в руки гражданских судей или «святейшей» инквизиции, а сам документ-обвинение уцелел и дошел до наших дней в полной неприкосновенности.

Как это могло случиться? Возможно, ключ к раскрытию тайны будет когда-нибудь обнаружен; сейчас же мы можем лишь вы­сказать догадки, правда, строя их на интересном и пока не на­шедшем объяснения факте. Дело в том, что манускрипт Гуамана Помы был обнаружен не в Испании, а в Дании, в Королевской библиотеке Копенгагена. Его нашел лишь в 1908 г. известный немецкий ученый библиотекарь Геттингенского университета Ри­хард Питншан.

Как манускрипт попал в Данию и когда это случилось — неизвестно. Но то, что он оказался в Дании, а не в Испании, скорее всего спасло его от уничтожения, а автора — от пресле­дований.

Хочется верить, что странное, на первый взгляд, путешествие рукописи из колониальной Лимы в Копенгаген не было случайностью, что этот «маршрут» был кем-то хорошо продуман и орга­низован именно ради ее спасения, что в тот далекий день, когда старый индеец, прибывший в Лиму из родного селения, положил свою рукопись на канцелярский стол, за ним оказался не без­душный чиновник колониальной администрации, а честный и му­жественный сын испанского народа, сумевший по достоинству оцепить сочинение Гуамана Помы и найти в себе мужество и силы спасти рукопись, а заодно и ее автора. Ведь такой поступок, несомненно, был связан с большим риском и серьезной опасностью. Теперь попытаемся дать хотя бы краткую оценку рисункам Гуамана Помы, с тремя из которых читатель познакомился в на­стоящей книге. Во-первых, сразу же укажем, что и все остальные рисунки манускрипта выполнены в точно такой же манере. Боль­шинство исследователей древнего Перу считает, что, создавая свои рисунки, Гуаман Пома вдохновлялся европейскими образ­цами графического искусства, а не творчеством аборигенов Аме­рики. Видимо, так оно и было, ибо иллюстрации Гуамана Помы практически ничем не напоминают дошедшие до нас образцы искусства индейцев.

Непохожи его рисунки и па знаменитые «керо» — деревянные сосуды инков, на многих из которых изображены ритуальные сцены, или на так называемые «кильки», в которых, как предпо­лагается, «записывались» с помощью символов отдельные собы­тия из истории инков. Нет у них сходства и с рисунками на ке­рамике мочиков, потрясающими своим реализмом, динамикой дви­жения и бесспорным портретным сходством изображаемых на них персонажей, особенно на так называемых «уака-портретах». Все это дает основание полагать, что графическое искусство хрониста следует отнести к европейской школе того периода.

Рис. 11. Гуаман Пома. «Портрет» 10-го Инки — правителя Топа Инки Юпанки

Для нас куда важнее обратить внимание на другую сторону «иконографии инков» Гуамана Помы, которая имеет, без всяких сомнений, неоспоримое познавательное значение именно как до­кумент далекой от нас эпохи: каждая деталь рисунков Гуамана Помы, будь то одежда, инструментарий или оружие, заслуживает самого пристального изучения, потому что их нарисовал человек, который не только был исключительно добросовестен, но и пре­красно знал все то, что изображал. Правда, в лицах «персонажей» его рисунков не следует искать портретного сходства, видимо, художнику просто не хватало для этого таланта (рис. 11), но во всем остальном рисунки Гуамана Помы, как правило, уникальный и потому бесценный материал для исследователей инкской эпохи.

Рис. 12. Гуаман Пома. Сельскохозяйственные ра­боты. Сентябрь. Посев маиса

Попытаемся подтвердить сказанное конкретными примерами. Форма и характер одежды инков и простых индейцев у Гуамана Помы полностью соответствуют как описаниям других хронистов, так и тем ее образцам, которые в сохранности дошли до наших дней. Кстати, эти одеяния нетрудно встретить и сегодня, так как индейцы-кечуа, особенно в глухих районах, носят по сей день точно такую же одежду. То же самое можно сказать об инструмен­тарии, оружии и других предметах индейской материальной культуры (рис. 12).

Рис. 13. Гуаман Пома. Ко­ролевский совет Тауантинсуйю

Другой пример. Из сообщений хронистов известно, что инки обязывали каждый народ, каждую «провинцию» или «царство» сохранять характерные для них «отличительные знаки» чисто внешнего порядка, — об этом подробно рассказывает Гарсиласо де ла Бега. Среди таких знаков наиболее важным считался го­ловной убор. Именно по нему в Куско безошибочно узнавали, какое «царство» или какой народ представляет тот или иной индеец (прежде всего курака, а также воины, поскольку простым пурехам было запрещено покидать свои селения). На 364 и 384-й страницах рукописи Гуаман Пома изобразил Инку-правителя в окружении своих «подданных» (рис. 13). На каждом отдельно взятом рисунке мы видим людей в разных головных уборах, т. е. представители разных «народов», однако головные уборы на одном рисунке достаточно точно соответствуют уборам на другом. Среди придворных легко отличить и чистокровных инков — все они с коротко подстриженными волосами и огромными дисками, вставленными в прорези мочек ушей. Обе эти особенности «туалета» были исключительной монополией инков.

Можно привести еще много примеров, убедительно свидетель­ствующих о такой же достоверности изображенных Гуаманом Помой деталей, засвидетельствованных другими авторитетными источниками или дошедшими до нас образцами материальной культуры Перу.

Основываясь на этом, мы с большим доверием и вниманием должны рассматривать каждую деталь, каждый штрих, нанесен­ные на страницах рукописи гусиным пером Гуамана Помы.

Среди этих деталей многие вызывают лишь простое любо­пытство. Например, почему при отправлении ритуалов своей языческой веры Сапа Инка только в некоторых случаях (стра­ницы 238, 240, 248, 264) снимает свой головной убор — символ неограниченной власти?

Однако в манускрипте имеются куда более важные детали. Так, на одежде всех инков-правителей изображены своеобразные узоры или рисунки. Нетрудно заметить, что некоторые из них повторяются, а это означает, что их можно попытаться система­тизировать. Без особого труда выделяются 30 различных узоров, которые мы условно назовем «знаками». Из 30 знаков 10 или 12 можно посчитать вариантами основных знаков. У каждого Инки свое сочетание знаков, хотя некоторые из них повторяются. Так, один знак показан на одежде 10 из 12 правителей. Есть и другие совпадения.

Может быть, здесь имеются свои закономерности? Ведь точно такие же или почти такие же знаки мы можем увидеть на сохра­нившейся одежде Инков[22]. Похожие знаки изображены и на де­ревянных инкских сосудах «керо», которые систематизировала известная перуанская исследовательница Виктория де ла Хара. Правда, советские ученые не склонны видеть в знаках на керо инкские письмена, как это считает Ла Хара, хотя, очевидно, это какие-то символы[23].

Гораздо важнее другое — изучение и систематизация всех этих знаков сегодня не могут обойтись без «Первой Новой Хро­ники и Доброго Правления».

Вот почему столь высоко значение уникальных рисунков Гуамана Помы, Это поистине подлинное сокровище, созданное хронистом. Его рисунки и текст рукописи, несомненно, представ­ляют большой и неоспоримый научный интерес.

---

Примечания:

[1] Felipe Guaman Рота de Ayala. Nueva Coronica у Buen Gobierno (codex peruvien illustre). «El Primer Nueva Coronica i Buen Gobierno Conpuesto por Don Phelipe Guaman Poma de Aiala». Paris, 1936.

 

[2] Juan de Santacrus Pachacuti Yanqui. Relacion de antigiiedades deestro Reyno del Piru (en «Ties relaciones de antiguedades pemanas», por Jimenez de la Espada. Madrid, 1879).

 

[3] См. статью В. А. Кузьмищева «Гарсиласо де ла Вега» в настоящем сборнике.

 

[4] Среди инков признавалось родство только по мужской линии, поэтому если даже признать достоверным тот факт, что мать хрониста якобы была дочерью одного из Инков, то подобное родство в Тауантинсуйю мало что значило в социальном плане.

 

[5] «Еl Primer Nueva Coronica. . .», p. 5

 

[6] См.: F. Kauffmann. Guaman Poma dе Ayala. «Biblioteca Hombres del Peru», IV. Lima, 1964, p. 42.

 

[7] «El Primer Nueva Coronica. . .», p. 7

 

[8] «El Primer Nueva Coronica. . .», p. 4.

 

[9] См.: G. Valcarcel. Peru. Mural de un pueblo. Lima, 1965, p. 406.

 

[10] Конечно, его отец ошибся, указав дату завершения рукописи, ибо Гуаман Пома продолжал работать над ней.

 

[11] Современное название Сан-Кристобаль-де-Сондондо, провинция Луканас.

 

[12] «El Primer Nueva Coronica. . .», p. 1097.

 

[13] Ibidem.

 

[14] «El Primer Nueva Coronica. . .», p. 1097.

 

[15] «El Primer Nueva Coronica. . .», p. 8—10. Курсив автора статьи. 86

 

[16] Луи Баудин — известный французский перуанист, отличавшийся консер­вативностью своих взглядов.

 

[17] Имеется в виду Парижский институт этнологии (Institut d'Etnologie), который в 1936 г. впервые опубликовал факсимильное издание хроники Гуамана Помы.

 

[18] Рихард Питшман — немецкий ученый; Поль Риве — француз; Клемент Маркхем — англичанин. Все трое внесли большой вклад в изучение древнего Перу.

 

[19] См.: G, Valcarcel. Op, cit., p. 409.

 

[20] Для удобства читателя мы не стремились в данном переводе максимально приблизить русский текст к рукописному оригиналу испанского языка хрониста, изобилующего многочисленными недописками и ошибками са­мого элементарного порядка.

 

[21] «EI Primer Nueva Coronica, . .», p. 367.

 

[22] См. образец .инкской одежды в «Les tresors de L’Amerique Precolombienne». SKIRA, p. 231.

 

[23] См.: В. де ла Хара, Ю. В. Кнозоров. Дешифровка письменности инков и проблема кипу. «Латинская Америка», 1972, № 5, стр. 165—184.