Я, индеец гуаяки, обвиняю людей, носящих одежду

В конце ноября 1970 года из леса были «извлечены» 47 аче-гуаяки для перевода в Национальную колонию гуаяки. Мы вскоре узнали об их пленении и о том, что индейцы находились в тяжелом состоянии. В феврале 1971 года разразилась эпидемия гриппа, которая с фатальной неизбежностью унесла много жиз­ней гуаяки после их насильственного вовлечения в условия «ци­вилизации».

Из вестей, поступающих из колонии, пересказов очевидцев, из газетных вырезок последнего временя я узнавал о том, что происходило с гуаяки, об их несчастье, и не мог не составить для себя представления о том, что, быть может, думает плененный аче, заточенный в «цивилизованный» мир, а свое «возмущение аче имеет обыкновение выражать в стихах». Когда я писал ра­нее об аче, я еще не слышал ни одной их песни, знакомство с которыми состоялось значительно позже благодаря исследова­нию Марка Мюнцеля. Воображенная действительность, описан­ная в стихах, как это часто бывает, далеко превзошла условия реальной жизни племени гуаяки.

Конечно же, ниже публикуемая песня-обвинение не реальна, но, к сожалению, близка к правде.

Бартомеу Мелья
24 августа 1972 г.

Я, индеец гуаяки, обвиняю людей, носящих одежду

в том, что они считали и продолжают считать ме­ня лесным зверем;

в том, что они распространили в своей среде мол­ву о том, что я — индеец жестокий, вор и предатель;

в том, что совершенные ими преступления против себе подобных они приписывают нам.

Я, индеец гуаяки, обвиняю людей, носящих одежду

в том, что в целях развлечения или изгнания нас из наших лесов они дни и ночи преследуют нас, пока не окружат, не переловят или не изрешетят нас пу­лями;

в том, что они убивали наших женщин, чтобы вы­рвать из их рук детей;

в том, что они продавали наших детей дешевле телят;

в том, что они оправдывают похищение детей же­ланием сделать им добро, приобщив их якобы к «ци­вилизации»;

в том, что эти дети, вырастая, становятся рабами своих хозяев и их бесстыдно принуждают называть себя «сыновьями»;

в том, что люди, носящие одежду, имеющие зако­ны на все случаи жизни, не приняли ни одного за­кона, который позволил бы расследовать случаи по­хищения детей, продажи людей и последующего их рабского положения.

Я, индеец гуаяки, обвиняю людей, носящих одежду

в том, что подписанием каких-то бумаг они ото­брали у нас исконные наши земли;

в том, что своими ружьями они окончательно уни­чтожили для нас — да и для себя тоже — лесных животных, которыми мы привыкли питаться;

в том, что они привели на наши земли животных, которых они называют коровами и считают их толь­ко своими, тогда как тапиров, кстати, и диких сви­ней, они не считают только нашими;

в том, что они травили нас собаками и стреляли в нас из своих ружей, когда мы голодной зимой за­бирали и съедали этих новых на наших землях жи­вотных — коров и лошадей;

в том, что люди, носящие одежду, забирают паль­мовые плоды, но не едят их.

Я, индеец гуаяки, обвиняю людей, носящих одежду

в том, что они «цивилизуют» нас, то есть одни охот­ники нас окружают и ловят, а другие вырубают де­ревья, уничтожают охоту, а земли наши захватывают презренные колонисты;

в том, что они готовы «цивилизовать» нас любым способом и с этой целью делают невозможной нашу жизнь в сельве;

в том, что для нашей «безопасности» они создали резервацию и загнали нас туда, для того чтобы но­вые хозяева — охотники, сборщики пальмовых пло­дов, добытчики и колонисты — якобы не имели воз­можности убивать нас (что означает: посадить не­винного в тюрьму, с тем чтобы злодей мог бродить где угодно);

в том, что они утверждают, что нас меньше, чем на самом деле, чтобы облегчить уничтожение «бунта­рей», которые не торопятся попасть в тюрьму циви­лизации;

в том, что одни люди, носящую одежду, использу­ют угрозу нашего физического уничтожения для шан­тажа других людей, носящих одежду, чтобы они не разоблачали нашего положения и удовлетворились несправедливыми, «благотворительными» решениями.

Я, индеец гуаяки, обвиняю людей, носящих одежду

в том, что они «цивилизованы» и не могут оста­новить «цивилизацию» узурпаторов и охотников-преступников;

в том, что их «ученые» изучают нас, их «полити­ки» эксплуатируют нас, их «журналисты» расписыва­ют нас, а мы гибнем физически и духовно.

Я, индеец гуаяки, обвиняю людей, носящих одежду

в том, что они меня уверили, будто без их одежды я не могу рассчитывать на охрану закона;

в том, что меня одевают в одежды, которые они постыдились бнадеть даже для купания в реке;

в том, что уже одетого они меня раздевают;

в том, что глядят на мою наготу порочным взгля­дом одетого человека;

в том, что они опубликовали фотографии, на ко­торых я выгляжу гомосексуалистом — без лука, но с корзиной на голове, как ходят только наши женщины.

Я, индеец гуаяки, обвиняю людей, носящих одежду

в том, что, исходя только из своих интересов и не принимая во внимание мой образ жизни, они застав­ляют меня превратиться — и притом немедленно — в земледельца;

в том, что нам редко удается есть мясо, к которо­му мы привыкли, и мы вынуждены есть непривычные для нас маниоку и кукурузу;

в том, что, зная, что, когда мы собираемся вмес­те, мы подвергаемся угрозе смертельных эпидемий гриппа, они тем не не менее продолжают держать нас в одном месте;

в том, что они не разрешают нам покидать лагерь, что у нас были отобраны наши луки и стрелы и за­перты в доме нашего парагвайского «папы».

Я, индеец гуаяки, обвиняю людей, носящих одежду

в том, что они лишили меня моих средств к суще­ствованию и теперь делают мне, как какому-нибудь нищему, «благотворительные» подачки;

в том, что они завладели всей территорией, а я, хозяин и господин всех земель, даже и не вступал в сделку для продажи или уступки земли в чью-либо пользу, тем более в пользу новых колонистов;

в том, что они хотят дать мне нечто в виде мило­стыни, но даже и не думают вернуть мне мое.

Я, индеец гуаяки, обвиняю людей, носящих одежду

в том, что они пытаются заставить меня не быть самим собой;

в том, что они хотят меня ассимилировать, но не­известно, чему хотят уподобить меня;

в том, что они пытаются заставить меня приоб­щиться к цивилизации, но в качестве раба и поден­щика;

в том, что наши дети быстро забудут наш язык, наши обычаи и нашу религию и даже будут сты­диться родителей;

в том, что нас никто не учит мужеству и умению применять наше правосудие;

в том, что нет уже никого, кто хотел бы дать нам свободу, а ведь именно к этому стремился Беато Ро­ке Гонсалес де Санта-Крус, по мысли которого со­здана была наша колония или поселение обращенных в христианство индейцев.

Я, индеец гуаяки, хочу, чтобы люди, носящие одежду выслушали мою песню

Гуаяки убили стрелами много зверей в сельве, Гуаяки уже не бьют стрелами зверей в сельве,

Гуаяки охотились в сельве на муравьедов,

Гуаяки уже не охотятся в сельве на муравьедов.

Гуаяки, да, именно Гуаяки уже перестали быть гуаяки.

Горе мне!

Бартомеу Мелья,
22 февраля 1971 года