Б) Айрахи (группа ывытырусу)

Б. Айрахи (группа ывытырусу)

Айрахи («человек, в душе которого есть нечто от жестокого тапира») получил христианское имя Локадио Перейра, которое сам он, к сожалению, произ­нести не может: сегодня ему что-то около 26 лет, в колонию он попал 16 лет. Он совсем один в этом мире — родители его умерли, одни сестры были уве­дены белыми, другие тоже умерли. Нехватка женщин в колонии затрудняет Айрахи поиски подруги. При­везенная в 1979 году в колонию женщина, которую он сделал своей женой, вскоре умерла, что привело его в уныние. Он сам похоронил ее и с тех пор часто называет себя mano рехераге = «тот, кто зары­вает мертвых», думая о смерти гораздо чаще, чем прежде. Но он тоже мечтает отправиться в сельву и поохотиться на «диких» женщин аче. Всегда, когда он просил у меня какой-либо подарок, речь шла о том, что могло бы ему помочь завоевать женщину, например кастрюля для его будущей женщины, ру­башка, которая сделала бы его более привлекатель­ным, или «большой нож, чтобы всадить его в гуаяки из джунглей и захватить их женщин». Однако его старания добиться женской милости не приносят за­метных успехов. Одна из причин этого в том, что ред­ко он преподносит женщинам дичь, как подобает настоящему мужчине аче. Когда он был доставлен из леса в колонию, он был еще слишком молод, что­бы достаточно овладеть искусством охотника, а с другой стороны, он все еще индеец и не умеет завязывать быстро и легко отношения с белыми, что­бы получить возможность, скажем, приодеться, чем мог бы привлечь женщин аче. Во всяком случае, его характер мечтательного простака отнюдь не делает его покорителем женских сердец.

Его одиночество и, может быть, даже отчаяние из-за его положения компенсируются особым даром: общепризнано, что Айрахи — лучший певец и поэт колонии. Это связано с одной из его черт характера. Как говорилось выше, аче, когда он не поет, то весь­ма сдержан в своих высказываниях. Айрахи даже в ходе обычной беседы не очень следит за собой и подчас говорит как бы во сне. Способность — столь необходимая для хорошего исполнения песен аче — почувствовать раскованность и дать выход внутрен­нему голосу, развита в нем сверх нормы, до такой степени, что иногда он кажется слегка «ненормаль­ным» в сравнении с обычным аче. Вот почему, при всем уважении к нему как к поэту в обычной жизни его не всегда принимают всерьез. Время от времени над ним насмехаются, называя его kajapo, что зна­чит «делать, как будто и правда», сговорить о чем-то, но не делать», а вместо того, чтобы отправиться на охоту, сидеть дома и петь об охоте. Но никто не отрицает, что в песнях своих он обладает javu dafu, то есть «говорит хорошо, красиво». Поэтому песни его могут рассматриваться как своеобразное общее выражение душевного состояния индейцев аче.

Когда Айрахи пел свою песню, он питал еще на­дежду на возможное участие в охоте аче из колонии на «диких» аче, хотя и знал, что администратор ла­геря не собирался брать его в эту экспедицию и что, скорее всего, он останется дома, как это и случилось на самом деле. Таким образом, песня эта рассказы­вает именно об охоте на гуаяки, но описание кон­кретной охоты незаметно переходит в мистику. Под­черкивается верность «папе Перейре», но одновре­менно возникают другие, менее «реальные» фигуры — умершие сестры, mombatyve [ныне уже не живу­щий человек, который посвятил молодого Айрахи, и служащий ему примером]. Другие аче также при­вносят свое собственное mombatyke в песни. Эта и другая его песня связаны не с прошлым, а с надеж­дой на внеземное будущее.

ПЕСНЯ АЙРАХИ

1. Те аче, которые уже ушли туда, где нет зла,

связали свои вечно прекрасные стрелы волокнами пиндо.

А наши стрелы? По ним тоже не течет кровь дичи.

Об этом печально и больно петь.[216]

2. Мои умершие сестры —

женщины с прекрасными фигурами —

поют печальные песни:

мы все больше становимся на себя непохожими,

И охотники ли мы теперь?

3. Схожая с аче

дивная птица-охотник превратилась в одного из аче.

Именно он проткнул мне губу

стрелою с белым птичьим пером,

стрелою, всегда летящей в цель.

Мы покинули этого аче в лесу

среди тех, с кем мы были ранее вместе,

а теперь ставших нашими врагами.[217]

4. На аче похожего, немолодого всегда коаты[218] нам видеть нельзя,

как обнимает дерево он —

нашего племени дом,

а ведь каким красивым был он тогда!

5. Похожего на молодого аче

тапира, тем паче

он был некогда аче,—

нам видеть тоже нельзя!

Наши сестры по крови как будто уже не наши —

их оставили мы.

Мы идем с топором,

мы точим его,

делая белых работу.

А женщины еле идут,

с нами молчат, не говорят,

но наконец будет все прекрасно![219]

6. Как образуется все,

я знаю уже:

прекрасных тату[220] мы силой возьмем,

этих девочек, чья кровь еще не кипит от чувств.

Один за другим станем белыми мы,

мы, кто работал на поле,

мы уже не охотники,

а батраки-пеоны.

Наш папа Большой

одного за другим хочет послать работать в поле,

послать даже тех гуаяки,

которые и для леса

не могут уже гордыми быть.

6. Аче из колонии пойдут на охоту

за «дикими» аче. Там они найдут

тату-броненосцев, которыми они смогут

накормить женщин. В то же время

они захватят маленьких девочек и

отдадут их белым, чтобы они оставили

в покое женщин аче из колонии.

7. Смуглое тело мое

не станет сразу белым-белым.

С телом моим

там, где Большой папа живет,

не стать мне быстро оседлым.[221]

8. С топором того, кто отцом моим был,

я, будучи им,

дерево снова нашел и на нем

сот огромный — улей полон

белым медом.

Я тот самый старик,

и мне, голодному старику, из нашего племени

женщины, которых мы выберем,

видя огромные полные соты,

закричат: «Смотрите-ка, это наши люди!»

Мед в руках, женщины плененные с нами,

вот наконец-то все станет прекрасным![222]

9. Возмущенный пою я песню свою:

чужой забавляется с женщинами нашими,

но это не нравится им,

как нравился им раньше

сладкий нектар стрелы аче.

Чужой не возбудит их, как мы,

но стон женщин пробуждает жизнь

в наших родных краях.

Звуки ударов ритуальных палиц предков

пробуждают женщин,

как делали раньше и мы,

как это делали раньше мы,

эти женщины, которыми не обладают уже

настоящие охотники,

как мы,

как наши многочисленные предки,

ныне наши враги,

потому что они убежали в лес

от христианской веры.[223]

10. Я и тот, кто дырку мне сделал в губе,

я — это он,

это прекрасное громкое хлопанье крыльев

и белое птичье перо

в стреле.

И тогда уже не старик,

я — тот, кто дырку мне сделал в губе,

это прекрасное громкое хлопанье крыльев

и белое птичье перо

в стреле.[224]

11. О почившие сестры мои,

женщины с прекрасными фигурами,

встречайте нас слезным красивым приветом,

не насмехайтесь в песнях своих

над утерявшими силу и удачу в охоте.

О сестры мои,

женщины с плотью,

вы заговорили,

вы встретили слезным красивым приветом

того, кто дырку мне сделал в губе, меня самого

когда я уперся ногой и стрелой

пронзил птицу хаку,

приветствовали вы

того, кто с новым тембета,

приносящего все, что добыто стрелой

и что в ловушку попало.[225]

12. Ты в цель попадаешь пока,

тот, кто дырку мне сделал в губе,

сделал в губе.

стройные мертвые сестры

крылья собирают обычно,

которые служат циновками в нашем краю родном.

И поскольку мы не бьем уже птиц, сердятся они, раздражаются очень.

13. Наш Большой папа

говорит с нами на гуарани, нас приручая,

когда мы находимся в его доме.

Женщины нашего племени,

когда испугались очень,

побежали к добру.

Я пленник папы,

покорный юноша,

потому в его доме я работаю топором,

его я точу

и говорю на гуарани людей прирученных,

иду по следам за моим папой Перейрой.

Но вслед за женщинами нашего племени

с прекрасной бессмертной плотью

я направляюсь

по веревке лианной

в центр.

А пока топор я ношу,

его я точу,

не самец уже я, а человек ручной.[226]

14. Броненосца этого панцирь —

несозревшую девочку нашего племена,

как и при папе,

я должен быть.

Топор я с собой несу,

когда я его точу,

обычно мне видятся

люди, как наши,

никогда не ставшие оседлыми —

вот о чем папе я должен сказать.

---

[216] Предки, что на небе, посылают аче дичь, в которой укрыты магические стрелы. Если съесть дичь, стрелы попадают в жи­вот, а затем предки за бечевку из волокон пиндо тянут аче на небо. Предки рассержены тем, что аче уже не охотятся, как рачьше, когда их стрелы насквозь били дичь.

[217] Птица-охотник превратилась в аче, который совершил обряд посвящения певца во взрослого удачливого охотника, сде­лав ему дырку в нижней губе, в которую вставил tembeta — ти­пичное украшение взрослых аче. На стреле его было перо, кото­рое не было черным. «Не быть черным — значит быть хорошим охотником» и «быстрым». Но нынешние аче, вывезенные со своей бывшей родины и ставшие полубелыми, уже не следуют примеру этого человека и охотников, уже не охотятся сами больше.

[218] Местный вид обезьяны. — Прим. ред.

[219] Женщины голодают, поскльку мужчины уже не охотятся.

[220]          Тату —вид броненосца, а также маленькие девочки.— Прим. перев.

[221] Певец не хочет стать оседлым, поскольку ведь не белый.

[222] Мистическим образом певец превращается в своего отца и так становится снова «диким» аче и сравнивается с аче из сельвы, охоту ка которых ведут аче из колонии. «Дикие» жен­щины аче из сельвы будут с радостью приветствовать его, и он их уведет в полон. Он принесет мед женщинам колонии и отдаст заполоненные женщин администратору колонии, чтобы тот оста­вил в покое женщин из колонии.

[223] Здесь ссылка на вынужденные связи женщин аче с бе­лыми. Разъяренные предки пробуждаются от стенания женщин, а в руках у них палицы — ритуальные орудия, способные поро­дить новую жизнь, которая вновь включается в цикл: человече­ское существо — природа тех, кто живет в колонии, в противо­положность белому, который не может дать начало жизни и ря­дом с которым женщины колонии удаляются от связи с природой и предками.

[224] Первоначально превратившись в старика отца, певец пре­вращается теперь в своего более молодого предшественника, ко­торый в молодости служил ему примером. Он достигает Дале­кого. «Хлопанье крыльев» означает момент, когда оперенная стрела срывается с тетевы, когда подстреленная птица надает на землю, переворачиваясь в воздухе, когда в Далеком птицы при­ветствуют охотника.

[225] Певец встречает в Далеком своих сестер. «Тот, кто с но­вым тембета» — сам певец в молодости, когда он жил еще в сельве.

[226] Побежали к добру — женщины умерли и так вернулись к «доброй» жизни. Там, в Далеком, они не укрощены. «Как по веревке лианной» — упоминавшаяся в первом стихе веревка, с помощью которой предки заберут его на небо. Центр — солнце.