Глава I

В начале октября 1469 года государь Арагона Жуан де Трастамаре пребывал со своим двором в Сарагосе на реке Эбро. Название этого города, видимо, произо­шло от искаженного имени Цезаря Августа.

Жуан де Трастамаре (или Иоанн II Арагонский) о трудом удерживался на престоле. Финансы его были расстроены бесконечными смутами мятежных каталонцев. Владения его были довольно пестры: помимо род­ного Арагона он правил Валенсией и Каталонией, Сицилией и Балеарскими островами, а также предъявлял права на Наварру.

9 октября того же 1469 года королевский казначей был в весьма затруднительном положении: солдаты тре­бовали жалованья, грозя разбежаться, а в государст­венной казне имелась налицо только скромная сумма в триста золотых монет. Это затруднение было настолько серьезным, что даже военные дела отошли на второй план. Король созывал совет за советом и пытался лю­быми силами изыскать необходимые средства. Наконец жители Сарагосы узнали, что их король, чтобы разряд дить напряженное положение, решил отправить чрезвычайного посла к своему родственнику и союзнику, королю Кастильскому.

В ту пору королем Кастилии был Генрих де Трастамаре, известный под именем Генриха IV.

У Генриха IV Кастильского были в то время свои заботы и затруднения, хотя он правил более обширным и богатым королевством, нежели Арагон. Он развелся со своей первой женой, Бланкой Арагонской, чтобы сочетаться вторым браком с Иоанной Португальской, ко­торая отличалась столь легкомысленным нравом, что не только стала притчей во языцех всего двора, но даже заставила усомниться в происхождении ее единственной дочери. Недовольство короля своей новой супругой вско­ре переросло в отвращение, и в конце концов он лишил инфанту права престолонаследия. Отец Генриха IV Ка­стильского также был женат дважды и имел от второго брака сына Альфонса и дочь Изабеллу.

Бесхарактерный Генрих своей слабостью и безмер­ной расточительностью возбудил недовольство кастиль­ского дворянства и за три года до начала нашего рас­сказа был свергнут с престола, а брат его Альфонс про­возглашен королем. Началась война, окончившаяся только благодаря смерти Альфонса. Генрих вынужден был подписать акт, которым дочь его от второго брака окончательно устранялась от престола, и корона после его смерти должна была перейти к его сводной сестре Изабелле. Таким образом, будущая свадьба принцессы становилась делом весьма деликатным и весьма важ­ным для всей Испании.

Сын короля Арагонского являлся одним из претен­дентов на руку Изабеллы, и жители Сарагосы, узнав о чрезвычайном посольстве, отправляемом к королю Ка­стильскому, полагали, что это имело известное отноше­ние к сватовству принца.

Изабелла, наследница кастильской короны, пользо­валась репутацией особы образованной, умной, рассу­дительной и красивой. Претендентов на ее руку было много, и, пока король развлекался в южных провинци­ях, она старалась устроить свою судьбу. Она уже не раз попадалась в расставленные ей ловушки, из которых ускользала только благодаря помощи друзей, и под ко­нец, спасаясь от придворных интриг, укрылась в Леоне. Ее временным убежищем стал Вальядолид, столица этой провинции, или королевства, как иногда называли Леон.

Посольство короля Арагонского покинуло Сарагосу ранним утром в сопровождении обычного эскорта из во­оруженных длинными пиками солдат, длиннобородых дворян в латах и кольчугах и вереницы вьючных мулов, за которыми шел отряд людей, судя по наряду, бывших наполовину слугами, наполовину — солдатами.

Толпа любопытных следовала за этим шествием и до самого вечера не переставала обсуждать то, что она видела или успела подметить, высказывая самые разно­образные догадки. Когда настала ночь, большинство за­было о посольстве, но двое солдат, находившихся в ка­рауле у заставы на дороге, ведущей в Бургос[13], продол­жали еще разговаривать на эту тему.

- Да,— сказал тот из них, который был старше, — если дон Алонзо де Карбахаль рассчитывает далеко проследовать с этим конвоем, то пусть он посматривает в оба! Никогда я еще не видал более жалкого отряда, несмотря на их расшитые чепраки и звонкие трубы. Ру­чаюсь тебе, Диего, что мы в Валенсии снарядили бы не такой отряд и нашли бы для посольства более до­стойных рыцарей, чем эти арагонцы.

—           Оно, конечно, так, а все-таки многие думают, Род­риго, что было бы лучше платить нам следуемое жало­ванье, чем тратить деньги на посылку королевского письма.

—           Уж это всегда так бывает между кредиторами и должниками! Дон Жуан вам должен несколько грошей, и потому вы упрекаете его за каждый червонец, потра­ченный им на его нужды. Ну а я, старый солдат, на­учился и сам добывать себе свое жалованье, когда ко­ролевская казна пуста...

— Это хорошо, когда воюешь с маврами[14]. А ведь эти каталонцы, с которыми мы воюем, такие же добрые люди, как мы, и грабить горожанина не так просто, как неприятеля!

— Поверь мне, еще того проще! Эй, кто тут шатает­ся в такую позднюю пору?

— Какая-нибудь шантрапа, которая хочет прослыть за богачей! Но я готов поручиться, Родриго, что у них, у всех вместе, нет достаточно денег, чтобы уплатить в гостинице за яичницу!

— Клянусь Иаковом, моим патроном,— проговорил вполголоса человек, ехавший возле своего спутника не­сколько впереди остальных всадников,— этот бродяга не далек от истины. Хотя у нас и хватит денег заплатить за яичницу, но я сильно сомневаюсь, чтобы у нас остал­ся хоть один дублон после окончания нашего путеше­ствия!

Спутник неодобрительно покачал головой и молча предъявил страже пропуск. Люди эти, судя по их внеш­ности, были купцы; в числе их были два или три еврея. Купцы эти были из числа, по-видимому, зажиточных лю­дей: их сопровождали на почтительном расстоянии не­сколько слуг.

—  Скажи-ка, любезный, сколько сот дублонов ты получаешь жалованья в год и сколько раз тебе возоб­новляют эту ливрею? — спросил солдат одного из слуг.

Это был еще молодой, но сильный и здоровый чело­век. Почувствовав фамильярный щипок солдата и бесцеремонный удар по ляжке, он выпрямился и взглянул на добродушно улыбающееся лицо Диего.

—  Ты, вижу, веселый парень, но пальцы твои щип­лются больно,— сказал он.— Прими мой совет: не поз­воляй им так бесцеремонно касаться людей, не то ты рискуешь когда-нибудь раздробить себе череп!

—  Посмотрел бы я...— начал было Диего_; но его со­беседник пришпорил мула, и тот с такой силой рванул­ся вперед, что почти опрокинул словоохотливого сол­дата.

—  Право же, ты неосторожен, Диего,— заметил Род­риго,— ты рисковал познакомиться с кулаком этого мо­лодого человека!

—  Разве посмел бы он поднять руку на солдата?

—  Возможно, что он и сам был королевским солда­том: в наше время молодых людей рано впрягают в солдатскую лямку. Мне даже кажется, что я уже рань­ше видел его... и я готов поручиться, что ему уже при­ходилось стоять лицом к лицу и с маврами, и с ката­лонцами! Да! Я уверен, что видел его в бою и слышал этот самый голос, призывающий солдат под свое знамя. Клянусь Иаковом Компостелльским, я вспомнил!.. Слу­шай, Диего! — И солдат сказал шепотом на ухо това­рищу несколько слов.

—  Как? — воскликнул Диего, отступая на шаг на­зад.— Ты, вероятно, ошибся, Родриго?

—  Я не раз видел его с поднятым забралом и не раз шел за ним во время атаки.

—  И ты думаешь, что он мог решиться появиться под видом слуги какого-то купца! Что же делать? Он ни­когда не простит, что я посмел его ущипнуть да еще ве­сти с ним такие речи!..

—  Полно! Тебе едва ли случится встретиться с ним за королевским столом, а в бою он всегда впереди всех и, конечно, не станет оглядываться назад, чтобы рас­смотреть тебя. А если даже и увидит, то, поверь, у та­ких людей, как он, голова всегда полна более серьез­ными вещами, и он и не припомнит этого случая,

—  Хорошо бы, а то я никогда не посмею показаться в строю! Если бы мне привелось оказать ему какую-нибудь услугу, то я мог бы еще надеяться, что он забудет обо мне, но чувство обиды всегда очень живуче.

—  Да, да! — согласился старый ветеран,— Я много раз говорил тебе, что сдержанность — лучшая доброде­тель, но ты меня не слушаешь. Ну вот и нарвался!..

Путешественники продолжали свой путь в продолже­ние всей ночи и только с рассветом замедлили шаг, не желая возбуждать внимания любопытных, среди кото­рых могли быть и шпионы короля Генриха Кастильско­го; шпионами кишели все дороги, ведущие к Вальядо­лиду.

Во все время пути молодой человек, о котором гово­рили солдаты, неизменно следовал в некотором отдале­нии за своим господином, а во время привалов зани­мался обычными для слуг делами, входившими в круг обязанностей каждого слуги. С наступлением ночи всад­ники пришпорили своих коней и около полуночи прибы­ли к главным воротам обнесенного каменной стеной го­рода Осма, расположенного недалеко от границы про­винции Бургос. Подъехав к самым воротам города, мо­лодой человек, отличавшийся веселым нравом и ехав­ший впереди всех, рядом с более пожилым спутником, громко постучался в ворота. В это время молодой слуга выехал вперед и стал впереди всех, как вдруг со стены сорвался сброшенный чьей-то невидимой рукой тяже­лый камень и пролетел над самой головой мнимого слу­ги. Спутники страшно заволновались при виде той опас­ности, которая ему грозила, и разразились громкими проклятиями, только один мнимый слуга остался невоз­мутимо спокоен, и когда он заговорил, то голос его зву­чал властно и строго, но без малейшего признака вол­нения или гнева.

— Что это значит? Разве так встречают мирных пут­ников, явившихся искать отдых и ночлег в вашем го­роде?

—  Отвечайте сейчас же, кто вы такие? — отвечали со стены.— Не то вам и не то еще будет!

—  Кто губернатор этого города? Граф Тревиньо? Не так ли? — спросил молодой человек вместо ответа.

— Да, сеньор, он самый,— подтвердил сторож уже менее грубым тоном.— Но каким образом можете вы знать графа, и кто ты такой, что разговариваешь таким тоном, словно какой-нибудь испанский гранд[15]?.

- Я — Фердинанд де Трастамаре, принц Арагон­ский, король Сицилии^[16]! Поди и скажи твоему господи­ну, чтобы он поспешил сюда!

После этих слов молодого человека порядок в ма­леньком отряде разом изменился: всадники, ехавшие впереди остальных, почтительно отступили назад, а ос­тальные сбросили с себя плащи скромных торговых лю­дей. На стенах города и на валу люди разом зашевели­лись, забегали, слышно было, как отправляли спешно гонцов, и немного спустя на стене появились люди с фо­нарями. Судя по движению, к месту прибыл сам губер­натор.

—  Правду ли мне передали, что благородный дон Фердинанд Арагонский, король Сицилии, желает осчаст­ливить меня и наш город своим посещением в столь не­обычное время? — спросил голос со стены.

—  Прикажите этому дуралею повернуть фонарь в мою сторону,— воскликнул молодой принц,— чтобы вы сами могли убедиться. Я готов забыть оказанный мне неподобающий прием при условии, что меня немедлен­но впустят в город! — добавил он.

—  О, я узнаю этот властный тон, столько раз при­зывавший арагонские войска к победе над маврами... Откройте скорее ворота, и пусть трубят в трубы для встречи именитого гостя! — приказал губернатор.

Молодой король въехал в Осму и провел здесь ночь, а на заре двинулся дальше. Но отъезд королевского кортежа из Осмы совсем не походил на его скромное прибытие. Фердинанд в рыцарском одеянии ехал на бла­городном андалузском скакуне. Его сопровождал целый отряд солдат, вооруженных пиками, во главе которых встал сам граф Тревиньо.

9 октября король прибыл в город Дуэньянс, распо­ложенный по соседству с Вальядолидом. Изнеженные в роскоши кастильцы удивлялись боевой закаленности, сдержанности и рассудительности молодого короля, ко­торому было всего восемнадцать лет. Уже в этом возра­сте ни один из арагонских рыцарей не мог превзойти его ни на турнирах, ни в бою.