Cui prodest?

CUI PRODEST?[45]

Итак, cui prodest? Кому выгоден был проект плавания западным путем в Индию, кто, в чаянии грядущих дохо­дов от этого заморского предприятия, счел нужным под­держать генуэзского искателя новых дорог в Азию?

Лас Касас отвечает на этот вопрос так: Колумбу по­могли влиятельные царедворцы: архиепископ толедский, кардинал Педро Гонсалес де Мендоса, наставник принца Хуана доминиканец Диего де Деса, Эрнандо Талавера, командор Гутьерре де Карденас, камергер короля Фер­динанда Хуан Кабрера и хранитель казны того же коро­ля Луис де Сантанхель (77, I, 156).

Список благожелательных сановников следует еще до­полнить, включив в него имена Алонсо Кинтанильи и казначея короля Фердинанда Габриеля Санчеса.

Из этой восьмерки трое — Кинтанилья, Сантанхель и Санчес — деятели, прямо и непосредственно связанные с купцами и банкирами Кастилии и Арагона. Но и эта трои­ца, и прочие пятеро влиятельных царедворцев — лишь вершина айсберга, подводная часть которого скрыта от глаз биографов великого мореплавателя.

В пучине таятся неродовитые, не слишком, казалось бы, видные и порой совершенно неведомые историкам личности, которые, однако, сыграли решающую роль в судьбе Колумбова предприятия.

На вопрос «cui prodest?» именно они могли бы отве­тить однозначно и единодушно: НАМ!

В 1252 году, спустя четыре года после завоевания Севильи кастильским королем Фернандо III, генуэзская торговая колония в этом городе добилась для себя все­возможных привилегий. Им, генуэзцам, отведен был осо­бый квартал, со своим консулом, биржей и тюрьмой. Селились они вдоль Калье-де-Хенова — Генуэзской ули­цы, которая выходила к севильскому кафедральному собору. Эта севильская Генуя росла и набирала силы в по­следующие полтора века, и к концу XV столетия не менее сотни лигурийских семейств проживало в столице Андалузии.

Некоторые генуэзские выходцы натурализовались в Кастилии, и их примеру последовали кое-какие предста­вители Флоренции, а этот город также имел свою коло­нию в Севилье, хоть она не столь была многочис­ленной.

Франческо Пинелли стал сеньором Франсиско Пинело, синдиком Севильи, ее почетным гражданином, и проживал он на севильском Уолл-стрите, знаменитой Калье-де-лос-Сьерпес — Змеиной улице, где обитали богатейшие банки­ры и купцы Кастилии. Кстати говоря, эта узкая и кривая улица была продолжением Калье-де-Хенова.

Его соседом был банкир Хуаното Берарди, в прошлом флорентийский купец Джанотто Джеральди.

На севильской лонхе — фондовой бирже, на хлебном рынке, в гавани Пинело и Берарди чувствовали себя в родной стихии. С ними тесно были связаны агенты глав­ного эконома Кастилии Алонсо де Кинтанильи, они под соответствующие проценты ссужали деньги королеве и действовали в качестве откупщиков, арендуя различные податные сборы.

Оба эти дома вели торговлю с Италией, генуэзский альберго Пинелли не имел секретов от севильской фирмы «Пинело».

Деятельность Пинело и Берарди совсем нетрудно про­следить по документам, в которых запечатлена история заморских экспедиций Колумба. Это часть айсберга, кото­рая чуть выдается над поверхностью моря.

Глубинные его зоны прощупать труднее. Но такой зондаж возможен. В 1930 году в Испании вышел четырех­томный перечень нотариальных актов, заключенных в Севилье за время с 1493 по 1589 год (51)[46].

В этом перечне 5367 актов. 327 документов отражают деятельность севильских генуэзцев, 23 — севильских флорентийцев.

Просматривая эти акты, невольно забываешь, что составлены они на берегах Гвадалквивира. Так и кажется, что это документы из генуэзских архивов и что скрепля­ли их подписями не на Калье-де-Хенова или Калье-де-лос-Меркадерос в Севилье, а на площади Сен-Сиро или у Палаццо ди Сан-Джорджо в Старой Генуе.

Знакомые имена: Гримальди — их четверо: Гаспар, Баттиста, Эстеван, Мельчор. Это родичи покровителей Колумба, и их с распростертыми объятиями принял в го­роде Санто-Доминго, столице острова Эспаньолы, его наследник Диего Колон.

Далее встречаются фамилии Дориа, Ломеллини, Пала-виччини (этих генуэзцев в Кастилии переименовали в Плавесинов), Адорно, Сальваджо, Риваролло, Монлеоне, Итальяно, Леардо, Каримо, и, конечно, в перечне имеют­ся имена компаньонов (а быть может, и конкурентов) се­мейства Чентурионе из дома Спинола.

К сожалению, очень мало актов датировано концом XV века, большинство документов относится к десятым — сороковым годам XVI века.

Но бросается в глаза одно «сквозное» обстоятельство. Все акты связаны с кастильскими заморскими предприя­тиями. Генуэзские торговые дома в Севилье ведут при­быльные операции на новооткрытых землях, создается впечатление, что ради них ходил в Море-Океан и отыски­вал богатые острова и материки их земляк Христофор Колумб.

Севилья сразу же после возвращения великого море­плавателя из его первой экспедиции стала отправным пунктом для всех последующих кастильских заморских флотилий. Гвадалквивир теперь уже впадал не в Кадисский залив, а в далекое Антильское море. Монополия Севильи на торговлю с Новым Светом была закреплена законом, и в течение двухсот лет к севильской гавани привязаны были все заморские владения Испании.

О таком успехе, разумеется, и мечтать не могли гос­пода Пинелли-Пинело, Джеральди-Берарди, Чентурио­не и Спинола в 1489 или 1491 году, но и тогда они пред­видели выгоды дальней экспедиции Колумба.

Западный путь на Восток — не об этом ли грезили пять поколений генуэзских деловых людей, не эта ли мечта стала манией, после того как турки перерезали морскую дорогу в Черное море и захватили Константи­нополь?

Мы не знаем, о чем говорили между собой Франсиско Пинело и Кинтаиилья, какие беседы вел Хуапото Берарди с Луисом де Сантанхелем в 1489—1491 годах.

Зато нам отлично известно, что Франсиско Пинело одолжил кастильской короне большие суммы для снаря­жения первой и второй экспедиций Колумба, действуя при этом рука об руку с Луисом де Сантанхелем. Он же устроил Изабелле заем у герцога Медннасидопии в пору, когда началась подготовка первой флотилии Колумба. Он же спустя десять лет набросал проект устава севильской Торговой палаты (Casa de Contractacion), ведом­ства, которому суждено было на протяжении двух с лиш­ним веков удерживать абсолютную монополию Севильи па все морские перевозки в Новый Свет. Он же стал од­ним из руководителей этой Торговой палаты, с его по­мощью десятки генуэзских купцов проникли на новоот­крытые земли и пустили корни в столице «Индий» Санто-Доминго.

Нам ведомо также, что Хуаното Берарди, флорентиец, ссужал деньгами Колумба. В декабре 1495 года, отходя в лучший мир, он внес в свое завещание такой пункт: «Утверждаю и клянусь, — правдивы слова мои перед ли­ком господним, и да спасет всевышний душу мою, — что сеньор Адмирал, дон Христофор Колумб, мне должен и мне обязался выплатить в порядке текущих расчетов сто восемьдесят тысяч мараведи, может, чуть больше, может, чуть меньше, и тот долг показан в моих книгах, и, кроме того, я потрудился па благо его милости и на благо его братьям и сыновьям, и я для них много сделал за три го­да» (37,7-9).

Л. Бальестерос-и-Беретта отмечал, «что имелось мол­чаливое соглашение на условиях «do ut des» (даю, чтобы ты дал) между Колумбом и его соотечественниками. Ге­нуэзцы открывали ему свой кошелек и предоставляли ему кредит, а автор проекта оказывал им покровительство как особа, близкая к придворным кругам» (42, IV, 504).

Бальестерос-и-Беретта имеет в виду те годы, когда Колумб из безвестного просителя превратился в Адмирала Моря-Океана и вице-короля Индий.

В 1489—1491 годах никаких услуг он еще не мог ока­зать своим землякам, по соглашение под девизом «do ut des» действовало и в то время.

Пинелли-Пинело, Чентурионе, Негро, Спинола бы­ли прозорливыми дельцами. Они знали: в случае успеха им сторицей воздастся за ту помощь, которую они оказывали создателю проекта в годы, когда замысел этот еще казался сомнительным.

И до поры до времени не он им, а они ему оказывали покровительство и тишком, исподволь, расчищали нужные тропы, ведущие в королевскую ставку.

Кроме итальянских Крезов, в Кастилии и Арагоне были свои, отечественные купцы и банкиры, которым проект Колумба сулил немалые выгоды.

Прежде всего в доле Колумба была заинтересована севильская Калье-де-лос-Сьернес — Змеиная улица, кото­рая всегда и во всем поддерживала прибыльные пред­приятия.

В Арагоне с замыслом Колумба связывали определен­ные надежды члены некогда очень могущественной кор­порации дельцов-маранов. Это были богатые сыновья и внуки богатых еврейских купцов, откупщиков и банки­ров, крещенных в конце XIV и в начале XV века.

Из этой среды вышли влиятельные царедворцы короля Фердинанда Луис де Сантанхелъ и Габриель Санчес.

С 1480 года положение маралов в Арагоне резко ухуд­шилось, и лютым преследованиям они подверглись после того, как в 1485 году группа маранов убила в Сарагосе арагонского инквизитора Педро Арбуэса.

В одной только Сарагосе репрессиям подверглось не менее двухсот человек. Инквизиция сознательно на­правила свой гнев на богатейшие маранские семейства Арагона, её жертвами стали представители фамилий Сантанхелей, Санта-Фе, Санта-Крус, Кавальерия, Санчесов.

Были сожжены и замучены родичи Луиса де Сантанхеля и казначея Габриеля Санчеса. Имущество казненных и бежавших маранов конфисковывалось, и «операция воз­мездия», проведенная инквизицией в 1485 году, принесла арагонской казне десятки миллионов мараведи.

Однако уцелевшие члены гонимых семейств спасли часть фамильных капиталов и изыскали способы извлече­ния прибыли из фондов, упущенных фискальными орга­нами инквизиции и арагонской короны.

Разумеется, вкладывая те или иные суммы в Колум­бово предприятие, Луис до Сантанхель и Габриель Санчес не афишировали своих связей с разгромленными маранскими торговыми домами.

Экспроприированные дельцы-мараны никакого влияния на ход дела Колумба оказать не могли, но зато их негласный покровитель Луис де Сантанхель сыграл важную роль в судьбе великого проекта.

С Луиса де Сантанхеля следует поэтому начать осо­бый раздел этой главы, посвященный восьми высоким покровителям Колумба.

Отец Луиса де Сантанхеля, христианин в третьем по­колении, примерно в 1440 году обосновался в Валенсии, где успешно занимался торговлей и кредитными опера­циями. Сам Луис де Сантанхель пошел по отцовским сто­пам и округлил семейный капитал, участвуя в откупах. В 70-х годах XV века он в качестве откупщика сосредо­точил в своих руках сборы различных податей в валенсийских землях арагонской короны, поддерживая в то же время тесные связи с местной генуэзской колонией.

В 1478 году он был причислен к арагонскому двору, а три года спустя король Фердинанд, оценив его выдающие­ся финансовые способности, пожаловал ему пост храните­ля дворцовой казны. Так весьма условно можно истолко­вать титул escribano de racion (буквально «писарь расхо­дов»), который носили лица, ведающие дворцовой кассой. Они платили установленные суммы придворным чинам, хранили драгоценности короны, выдавали пенсии и денеж­ные пожалования, оплачивали почти все расходы двора. Главная задача хранителя дворцовой казны заключалась в поддержании активного сальдо. Надо было изыскивать средства на расходы и при этом постоянно иметь в резер­ве довольно значительные суммы на покрытие экстраор­динарных трат.

Луис де Сантанхель блестяще справлялся со своими обязанностями, прежде всего потому, что он, получив придворную должность, остался купцом, банкиром и от­купщиком. Связи в деловых кругах Сарагосы, Валенсии, Барселоны у него были огромные, а благодаря тесному союзу арагонской и кастильской корон он вскоре завязал сношения с деловым миром Севильи и других городов Кастилии, и его способности по достоинству оценила ко­ролева Изабелла.

Луис де Сантанхель ученостью похвалиться не мог, он не знал, кто вернее оценил ширину Моря-Океана, Пто­лемей или Марин, и какими милями, длинными или ко­роткими, надобно мерить это море.

Но, будучи опытным и предприимчивым дельцом, он предвидел выгоды западного пути. Если бы замысел ге­нуэзца удалось осуществить, за морем открылись бы исключительные возможности для торговых операций и быстрого приращения капиталов.

С Колумбом он познакомился в 1486 году, но сошелся с ним позже, а в 1492 году стал самым близким его дру­гом.

За спиной Луиса де Сантанхеля стояли его собратья — арагонские и кастильские мараны и угнездившиеся в Испании генуэзские и флорентийские купцы и банкиры, которым новый путь в Азию был нужен по многим при­чинам.

Он был отличным психологом, этот хранитель дворцовой казны короля Фердинанда. Разумеется, Фернандо Ко­лон и Лас Касас сильно приукрасили те речи, которые он держал в защиту Колумбова проекта в решающие дни января 1492 года.

Однако ничто так не действовало на королеву, как пер­спектива ценой малых затрат получить большие выгоды, а именно этот довод, судя по словам обоих биографов Колумба, выдвинул на первый план Луис де Сантанхель. Он, маран, чьи близкие были замучены в застенках инк­визиции или сожжены на торжественных аутодафе, он, за несколько месяцев до утверждения проекта Колумба про­шедший через унизительную процедуру публичного по­каяния, настойчиво твердил королеве, что Святая Церковь укрепится, если к Истинной Вере удастся приобщить народы Катая и Индии, коснеющие в язычестве.

Сердце царя в руке мудрых советников. Несметные барыши ценой ничтожных затрат и насаждение истинной веры в языческих странах — именно об этом и мечтала Изабелла, и Луис де Сантанхель легко убедил ее в том, что предприятие Колумба ей выгодно.

Alter ego Луиса Сантанхеля, казначея королевства арагонского, Габриель Санчес, также был тесно связан с сарагосскими, барселонскими и валенсийскими маранами.

Он был христианином второго поколения; его отец, от­купщик и банкир, один из богатейших дельцов арагон­ского города Калатаюда, принял крещение, но этот акт не избавил его сыновей от преследований святой инкви­зиции.

Габриель Санчес сделал поистине блестящую карьеру.

В 1475 году он стал помощником казначея арагон­ского королевства, а несколько лет спустя занял этот пост, причем, так же как и Луис Сантанхель, будучи царедворцем, продолжал вести различные дела, связанные с откупами и кредитными операциями.

Его положение ухудшилось после 1485 года. Обоих его братьев, Алонсо и Хуана Педро, инквизиция сожгла. Правда, символически, in effigie (в изображении), ибо они после убийства инквизитора Педро Арбуэса бежали за пределы Арагона. Но тестю Габриеля Санчеса инкви­зиция отрубила голову.

Инквизиция, упустив братьев Габриеля Санчеса, взялась за него самого. Десять лет над казначеем висел дамоклов меч, и, вероятно, от костра его спасло лишь за­ступничество короля Фердинанда. Фердинанду нужен был Габриель Санчес, а нужных людей он иногда вызволял из цепких когтей инквизиции. Все же в 1495 году Габ­риель Санчес вынужден был подать в отставку.

Габриель Санчес сыграл важную роль в деле Колумба. Он внушил королю Фердинанду благоприятное мнение о проекте западного пути, действуя в тесном союзе с любимцем короля и его камергером Хуаном Кабрерой.

Колумб питал к Габриелю Санчесу теплые чувства, и ему и Луису де Сантанхелю адресовал свое знаменитое письмо, в котором содержались первые вести об открытии новых земель по ту сторону Моря-Океана.

Алонсо де Кинтанилья в отличие от Сантанхеля и Санчеса был из рода старых христиан. Сын захудалого астурийского рыцаря, он в ранней юности начал свою придворную карьеру. Сперва он был пажом, затем стал наставником наследного принца Энрике. Ему было лет тридцать пять, когда принц вступил на престол, и, оце­нив обстановку, сложившуюся в Кастилии в те годы, он служил не этому слабому и бездарному королю, а самому себе. Он вовремя связал свою судьбу с Изабеллой и в 1474 году захватил сеговийский Алькасар — отлично укрепленный замок, который стал штабом дерзкой пре­тендентки на кастильский престол.

Но самые ценные услуги он оказал Изабелле после ее победы. Этот человек обладал способностью добывать деньги из воздуха, он ловко изыскивал всевозможные до­ходные статьи, он, наконец, разработал план нового союза кастильских городов — «Святой Эрмандады», глав­ной опоры Изабеллы в годы ее борьбы со своевольными магнатами.

Кинтанилья оценил выгоды Колумбова проекта. Опыт португальских соседей многому научил главного эконома.

И он пришел к выводу, что стоит вложить кое-какие средства в заморскую экспедицию, о которой хлопотал настой­чивый генуэзец.

Мнение Кинтанильи королева ценила, она знала, что этот семидесятидвухлетний эконом обладает тонким чутьем и огромным опытом.

Через Алонсо де Кинтанилью Колумб познакомился с могущественным князем испанской церкви, архиеписко­пом толедским, примасом Кастилии и кардиналом Педро Гонсалесом де Мендосой. Человеком, которого Пьетре Мартир де Ангьера называл «третьим королем Испании».

Он был сыном кастильского Бокаччо, поэта, новелли­ста и автора острых политических памфлетов, Иньиго Лопеса де Мендосы, маркиза Сантильяны. Отец дал ему прекрасное образование, аристократическое происхожде­ние обеспечило юному маркизу блестящую карьеру.

В эпоху великой кастильской смуты он принял сторо­ну Изабеллы и вскоре после ее воцарения занял пост мятежного толедского архиепископа Алонсо Карильи И как глава кастильской церкви во всем поддерживал ко­ролеву.

Кардинальской шляпе он предпочитал боевой шлем, с энтузиазмом участвовал в битвах и сражениях и даже на старости лет готов был с оружием в руках биться с гранадскими маврами.

Аскетом он не был. Обеты безбрачия охотно нарушал и имел множество незаконных детей.

В отличие от Кинтанильи или Сантанхеля он не утру­ждал себя делами, но, обладая незаурядным умом и так­том, давал королеве великолепные советы; без него она не обходилась, когда решались важные государственные дела.

В 1492 году ему было 64 года, но держался он бодро, превозмогал старческие недуги и не утратил репутации жуира и дамского угодника.

Никаких личных выгод проект Колумба ему не обе­щал, но западный путь в Катай и Индию привлекал его по другой причине. Сторонник великодержавной полити­ки, кардинал Мендоса именно с этой точки зрения оцени­вал преимущества новой морской дороги в Азию.

Весьма упорно и настойчиво ратовал за Колумба дея­тель, в ту пору куда менее влиятельный, доминиканец Диего де Деса, Спустя шесть лет он, правда, обогнал мно­гих королевских царедворцев.

Но и в 1492 году его слово кое-что значило.

В тихих омутах водятся черти. Целая орда бесов сиде­ла в душе этого тихого доминиканца. Бесов честолюбия и любомудрия, бесов нетерпимости и гордыни. Ходили слу­хи, будто предки его были галисийскими евреями, и всем своим поведением он стремился показать, что достоинства­ми своими равен грандам, а рвением в делах истинной веры превосходит святую инквизицию.

В детстве Деса осиротел, и воспитал его фанатичный рыцарь, герой гранадских войн середины XV века, Диего де Мерло.

Деса рано принял постриг, вступил в доминиканский орден, блестяще окончил курс в Саламанке и некоторое время был настоятелем Сан-Стефанского монастыря, оби­тели, в которой пятнадцать лет спустя нашел временный приют Колумб.

Деса родился в 1443 году и принадлежал к тому ново­му поколению клириков, которое дало королеве Изабелле легионы ревностных исполнителей ее решений. Но до из­вестного времени он держался в стороне от двора. Его прельщала ученая карьера, и тридцати трех лет он воз­главил первую и главную кафедру богословия в Саламанкском университете, заняв место профессора-еретика Педро Мартинеса де Осмы.

В 1485 году королева встретилась с Десой, и этот скромный и учтивый доминиканец поразил ее своей глу­бокой ученостью и ортодоксальными воззрениями.

Осенью 1485 года он был назначен наставником семи­летнего принца Хуана с годичным жалованьем в 100 тысяч мараведи.

Этот пост открыл перед ним возможности, о которых он ранее не мог и мечтать. Он быстро завоевал полное доверие королевы и стал ее советником в делах религиоз­ной политики.

Единоверие и единомыслие любой ценой — таково бы­ло его кредо, и он был сторонником беспощадных мер по отношению к маврам, евреям и дурным христианам.

В 1498 году умер первый генеральный инквизитор То­мас Торквемада, и Деса стал его преемником.

При нем неистовые преследования маранов достигли такого масштаба, что даже папа вынужден был выступить в их защиту. Десу, однако, не испугало вмешательство Рима, он ни на йоту не отступил от своих принципов, а в 1505-1506 годах поддержал оголтелого изувера, кордовского инквизитора Лусеро. Не без участия Десы обвинен был в ереси Эрнандо де Талавера, архиепископ гранадский (16, 140).

В 1507 году Деса ушел с поста генерального инквизи­тора, но до конца своих дней оставался архиепископом севильским, а в 1523 году, за несколько дней до смерти, был назначен примасом Кастилии.

Этот очень опасный и очень умный сановник впервые встретился с КолумбохМ в конце 1485 или в начале 1486 года и вскоре стал убежденным сторонником будущего Адмирала Моря-Океана.

На разных этапах борьбы за проект Деса неизменно выступал в его защиту, и Колумб считал, что после бога и Антонио де Марчены более всего обязан этому стойкому покровителю. В 1504 году в письмах к своему сыну Дие­го Колумб неоднократно с величайшей похвалой отзы­вался о Десе и однажды заявил, что именно Деса «был причиной того, что их высочества заимели Индии».

В точности так же Колумб оценивал и роль, которую сыграл в его деле камергер короля Фердинанда и ровес­ник Десы, Хуан Кабрера. Сын арагонского законника и дипломата, он начал свою службу при дворе пажом, а затем стал полукамердинером, полукамергером короля и его ближайшим наперсником.

Сам король считал, что Хуану Кабрере Колумб обя­зан очень многим. В 1510 году Фердинанд писал Диего Колону: «Знайте же, что Хуан Кабрера, мой камергер, дал ход предприятию Адмирала, вашего отца» (116, 37).

Вероятно, Хуан Кабрера был одним из самых беско­рыстных покровителей Колумба, но новооткрытые земли его изрядно обогатили.

Король Фердинанд трижды жаловал ему в собствен­ность индейцев острова Эспаньолы, а будучи приемщиком денежных поступлений из вновь приобретенных земель, он получал щедрые награды из этих фондов. В 1511 году король выплатил ему огромную сумму — 13 тысяч дука­тов в виде премии (42, IV, 532).

Спорный проект деятельно поддерживал командор Гутьерре де Карденас. Он был майордомом принца Хуана, стольником королевы и главным экономом Асьенды, фи­нансового ведомства кастильской короны. Пост этот соот­ветствовал должности хранителя дворцовой казны ара­гонского короля, и через Карденаса шли все платежи по пенсиям, коронным пожалованиям и вспомоществованиям.

Это была колоритная фигура. Все в его облике — го­лос, подобный львиному рыку, гордая осанка, дремучая борода, неизменная трость, которую он порой пускал в ход, — было от буйных времен Реконкисты. Но этот тучный кастильский Ланселот, величайший авторитет по части кавалерственного этикета и рыцарской чести, в искусстве делать деньги не уступал Кинтанилье и со старинными счетами — абакой — управлялся не хуже, чем с тяжелым дедовским мечом.

Карденас пользовался при дворе Изабеллы значитель­ным влиянием. В силе была и его жена, Тереса Энрикес, кузина короля Фердинанда. И Карденас, и его супруга безотлучно находились в кочующем королевском таборе, без их участия не решалось ни одно сколь-нибудь серьез­ное дело.

Карденас горой стоял за все предприятия, из которых можно было извлечь прибыль. В этом смысле про­ект Колумба его весьма интересовал, благо не его ведом­ство должно было отпускать средства на заморские экспе­диции.

О восьмом покровителе Колумба, Эрнандо де Талавере, мы уже упоминали. Стоит, пожалуй, отметить, что в 1492 году он лучше относился к проекту, за пять лет до того отвергнутому его комиссией, а с мнениями буду­щего архиепископа гранадского весьма считалась коро­лева.

Восемь высоких царедворцев, восемь непременных со­ветников королевской четы. Люди различного происхож­дения, образования, нрава и темперамента. Но все они навечно связали свои судьбы с королевским двором, все они были ратоборцами единодержавия и единоверия, и все они (быть может, за исключением Хуана Кабреры) поднялись на вершины власти, движимые ненасытным честолюбием, неуемной страстью к наживе, пылким же­ланием править, судить, карать, распоряжаться судьба­ми безгласных подданных их высочеств.

Cui prodest? Кому выгоден был западный путь к зем­лям Востока? ИМ!

Пешки, слоны, кони и ладьи заняли исходные пози­ции в последней партии семилетнего турнира. Исход ее зависел от королевы и короля.

Король. Дело Колумба решалось кастильской, а не арагонской короной, и все непосредственные выгоды за­падного пути должны были достаться державе Изабеллы.

Берега Арагона омывало Средиземное море, и Ферди­нанда прежде всего волновали проблемы Неаполя и Сици­лии, Милана и Руссильона, Сардинии и Алжира,

В ту пору король Фердинанд вел лишь пристрелку к грядущей битве за Италию, лишь недавно ему удалось погасить пламя каталонской крестьянской войны, да и Гранада отняла у него много сил и средств.

Но и тогда у него были все задатки идеального госу­даря. Идеального в понимании Макиавелли.

«Разумный правитель, — писал Макиавелли, - не должен быть верен данному слову, когда такая честность обращается против него и не существует больше причин, побудивших его дать обещание... кто искуснее других умел действовать по-лисьему, тому и приходилось лучше. Однако необходимо скрывать в себе это лисье существо и быть великим притворщиком и лицемером» (21, 284).

Этому идеалу Фердинанд вполне соответствовал, что подтвердил и сам автор «Князя».

В весьма назидательной главе «Как поступать князю, чтобы его почитали» Макиавелли в качестве примерного государя привел Фердинанда.

«Его, Фердинанда, почти можно назвать новым Князем, потому что из слабого короля он стал, благодаря молве и прославленности, государем христианского мира… дей­ствуя всегда во имя веры, он предавался благочестивым жестокостям, изгоняя из своего королевства маранов и разоряя их. Не может быть примера более редкого и удивительного: прикрываясь той же религией, он захватил Африку, потом двинулся на Италию и напал, наконец, на Францию; так он все время совершал и готовил великие дела, чем и держал умы подданных, занятых мыслью об их исходе, в состоянии непрерывного напряжения и пре­клонения. Эти его предприятия были так связаны одно с другим, что в перерывах между ними у людей никогда не было ни времени, ни возможности одуматься и начать ему противодействовать» (21, 309—310).

Не менее выразительно писал о Фердинанде один со­временный испанский историк, который осторожности ради отзыв об этом монархе вложил в уста его недоброжелате­лей, хотя сам он, вероятно, разделял эти негативные мнения.

«В глазах очернителей Фердинанд — это человек с извращенными наклонностями, деятель, который на каж­дом шагу прибегает к неблаговидным приемам, бессовестный лицемер, дурной отец, который преспокойно прино­сил в жертву своих чад, когда дело шло о его собственной выгоде, мастер наитемнейших комбинаций, всегда замаскированных благородными и бессодержательными фразами, ханжа, который свои низменные инстинкты ис­кусно прикрывал религиозными мотивами, обманщик, ко­торый постоянно нарушал христианские заповеди и за­коны своей страны, хитрец и завистник, который готов был сжить со свету всех, кто поднимался над уровнем жалкой посредственности, будь то Колумб, Сиснерос или Великий капитан [завоеватель Неаполя Гонсало де Кор­дова], гнусный скупец и алчный барышник, вероломный государь, который с легким сердцем прибегал к яду, когда надо было устранить тех, кто стоял на его дороге» (61, 9).

Этих принципов Фердинанд придерживался с желез­ной последовательностью. В 1492 году он поддержал Колумба, но, когда мавр сделал свое дело, он счел нуж­ным от мавра избавиться.

Делить с первооткрывателем Нового Света доходы и власть Фердинанд не желал, и он с легким сердцем нарушил все соглашения и повернулся к Колумбу спи­ной. Впрочем, в данном случае он следовал примеру королевы.

В 1492 году Фердинанд охотно внимал убеждениям Покровителей Колумба.

Не он должен был давать деньги на его экспедицию, не он нес ответственность за ее исход. Но западный путь в Индию нужен был и Арагонскому королевству; можно было не сомневаться, что буде экспедиция увен­чается успехом, то и арагонской казне перепадет ка­кая-то доля доходов с новооткрытых земель.

О народах этих земель думать еще было рано. Но придет пора, и Фердинанд с холодной жестокостью проведет в жизнь программу полного закабаления ин­дейцев Нового Света.

В 1492 году королю исполнилось 38 лет (он на два года был моложе Изабеллы), и предстояло ему цар­ствовать 24 года и на двенадцать лет пережить свою супругу. Был он в расцвете сил, полон энергии, он уже знал, когда и каким образом будет нарушено соглаше­ние с Боабдилем гранадским (Боабдиль сдался, когда его заверили, что мусульман в Гранаде не будут пре­следовать), он уже наметил совместно с королевой план изгнания из Испании евреев и готов был, «скрывая свое лисье существо», принять предложения и тре­бования Колумба.

Королева. Спору нет, она была мудрее и прозорли­вее своего мужа. Природа наделила ее ясным умом, ре­шимостью, незаурядными способностями и великим обаянием. Неуклонно, последовательно, действенно она преследовала цели, которые поставила перед собой, силой захватив кастильский престол.

Она умела выбирать себе помощников, и они служи­ли ей с беззаветной преданностью. Не только потому, что поддавались ее чарам. Не щедро, но и не скупо она вознаграждала за оказанные услуги и доверяла своим избранникам.

О ее мягкой улыбке и синих лучистых глазах при­дворные пииты слагали хвалебные оды. Но случалось — пиитам такое приходилось наблюдать не раз, — что от одного-единственного неосторожного слова, от ничтож­ного промаха, от дурно исполненного приказа леденели ее глаза, сжимались губы, в голосе, ангельском и слад­козвучном, прорезывались свистящие нотки.

Она была добра к нужным людям. Она была беспо­щадна ко всем, кто был ей неугоден. Беспощадна и не­умолима. Не личными симпатиями и антипатиями руко­водствовалась она, милуя и карая своих подданных. Как усохшую ветвь, она отсекала от ствола власти любого деятеля, чьи поступки, убеждения, мысли не согласны были с державными интересами или с принципами еди­ной и истинной веры.

Принципы веры и державные интересы переплета­лись между собой теснейшим образом. Она была свято убеждена — бог благословил и одобрил костры святой инквизиции, ибо ее помыслы были высоки и чисты: Испания должна стать царством божьим на земле, мо­гучим и процветающим, землей обетованной, в которой не будет ни мавра, ни иудея и откуда во ад отправлены будут все дурные христиане.

Она обладала острым умом, необыкновенной па­мятью, умением мгновенно схватывать суть любого го­сударственного дела.

Кинтанилья и Сантанхель считали лучше ее. Деса был сильнее в богословии, король Фердинанд в искус­стве темных дипломатических интриг.

Однако и в части финансов, и в сфере религиозной политики, и в вопросах войны и мира решающее слово принадлежало королеве, и слово это было продуман­ным и веским.

Фердинанд был беспринципным лицемером, Изабелла лицемеркой принципиальной. Она нарушала обещания и договоры, когда в том видела государственную необ­ходимость. Без лисьей хитрости Фердинанда, с печаль­ной миной, с глубоким сокрушением, и жертвы ее ве­роломных решений до конца своих дней сохраняли веру в ее справедливость и тешили себя напрасными надеж­дами на ее милость.

Она навечно пленила душу Колумба. Пережив коро­леву, он горячо молился за упокой ее души. Он по­мнил — она велела снять с него кандалы в злосчастном 1500 году, и забывал, что не без ее ведома он был в эти кандалы закован.

Католические Короли... Это звание Изабелле и Фер­динанду в 1493 году присвоил папа Александр VI за рвение в делах истинной веры и за одоление гранадских супостатов. Себя они таковыми считали и до пап­ского пожалования. Разве не промыслом господним одо­лели они своих врагов, утвердились на шатких престо­лах, выпололи сорные травы ересей, захватили послед­ний оплот богомерзких мавров?

Deus vult — господь желает — таков был девиз первых крестоносцев, которых Петр Амьенский повел в Святую землю.

Deus vult — так думали католические короли в ян­варе 1492 года, утверждая Колумбов проект.

Cui prodest? Кому он был выгоден? Кому нужны были несметные богатства стран Востока? Кому по ду­ше был новый крестовый поход в земли азиатских языч­ников? Кому грезилась великая Кастильоко-Арагонская империя, владеющая чудо-городами Катая и долиной Ганга? На этот вопрос католическая чета, единая в сво­их помыслах и расчетах, могла с большим основанием, чем все ее советники, ответить — НАМ!

---

[45] Кому это выгодно? (латин.).

[46] Очень интересную работу о севильских генуэзцах недавно опубликовала американская исследовательница Р. Пайк, которая привела много новых данных о деятельности соотечественни­ков Колумба в Андалузии и их роли в организации первых экс­педиций в Новый Свет (102).