ОБРАЗОВАНИЕ, УСТРОЙСТВО И СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ИМПЕРИИ

Глава III.

 

ЗАВОЕВАТЕЛЬНЫЕ ПОХОДЫ ИНКОВ

 

Военно-политическая история создания инкского государства известна хуже, чем это иногда кажется. Походы, сражения, законодательные акты, вознагра­ждение союзников и наказание непокорных — обо всем этом в хрониках содержатся достаточно путан­ные и противоречивые сведения. Приблизительны также даты, особенно когда речь идет о времени правления двух первых императоров — Пачакути и Тупака Юпанки. Нельзя забывать, что от кипу-ка-майок (специалистов по составлению и толкованию кипу) информация дошла до нас в самом лучшем случае через вторые и третьи руки. В последние годы многие данные хроник удалось уточнить, со­поставляя их с результатами археологических иссле­дований. Этот перспективный путь изучения истории инков когда-нибудь приведет к созданию весьма под­робной и достоверной картины. Определив время ос­нования отдельных инкских поселений за пределами долины Куско, археологи уже сейчас смогли подтвер­дить соответствие одних легендарных версий истори­ческим фактам и опровергнуть другие. Однако впе­реди еще очень много работы.

Из тумана легенд и мифов инки выступают около 1438 г., когда они, как уже говорилось, победили со­седний народ чанка. Организатор этой победы, сын правителя Куско—Виракочи Инки — принял верховную власть, а вместе с ней имя Пачакути. Слово это имеет ряд значений, среди них «эра», «эпоха», конец круп­ного временного цикла и начало нового. Действительно ли Пачакути назвал так себя уже при «вступлении на трон», сказать невозможно, но в целом историчность его личности сомнений не вызывает.

Самым ответственным и мудрым решением Па­чакути был правильный выбор стратегии завоеваний. Они начали развертываться преимущественно в юж­ном и юго-восточном направлениях. В середине XV века инки вмешались в борьбу между вождествами аймара и в результате сравнительно легко подчинили себе район вокруг озера Титикака. Их главным со­перником здесь оказалось племенное объединение Колья, которое, однако, как раз накануне появления армии Пачакути потерпело поражение от другого аймарского протогосударства Лупака.

На берегах Титикаки инки завладели колоссаль­ными стадами лам и альпак — по некоторым сведе­ниям, сотнями тысяч голов. Это был выдающийся успех. Отныне армии Куско не испытывали нужды в транспортных средствах, одежде и продовольствии. Не совсем ясно, кому принадлежали стада у самих аймара: общинникам, знати, верховным вождям или все эти группы владели каждая своей частью стад. Пачакути объявил животных царской собственностью. Так был сделан первый значительный вклад в со­здание имперского сектора экономики, ресурсами ко­торого распоряжалась непосредственно царская власть.¹ Для идеологического оправдания и закреп­ления своего верховенства на Боливийском плоско­горье инки основали богатейшие храмы на островах посреди озера Титикака. Независимо от того, дей­ствительно ли предки инков пришли из Тиауанако, соответствующая легенда пропагандировалась, превра­щая правителей Куско в «законных» обладателей зе­мель древнего государства.

Пока Пачакути воевал на юго-западных берегах Титикаки, у него вырос наследник — Тупак Юпанки. Впрочем, определенного порядка престолонаследия у инков не существовало, и выбор одного из сыновей в качестве кандидата на престол зависел от многих обстоятельств. Отношения между Пачакути и Тупаком Юпанки были, по-видимому, напряженные, если не прямо враждебные, однако в большом северном походе старый и молодой военачальники действовали сообща. В ходе этого похода инкское государство окончательно утвердило свой статус империи, стре­мящейся к объединению всей древнеперуанской ой­кумены.

Поворотным моментом в северной войне было ов­ладение Кахамаркой — самой значительной из межгорных котловин северной части горного Перу. Население Кахамарки, как указывалось еще в первой главе, поддерживало тесные связи с побережьем. Обитатели приморских оазисов получали отсюда пре­жде всего металлы или руду, посылая взамен сель­скохозяйственную продукцию. Поэтому если инки ре­шались на захват Кахамарки, они должны были быть готовы и к борьбе с царством Чимор. Однако как горцы, так и обитатели низменностей старались, по­хоже, оттянуть начало прямой конфронтации. Те и другие испытывали трудности, когда попадали в не­привычную ландшафтно-климатическую зону, распо­ложенную на два, три, а то и четыре километра выше или ниже их собственной. Правитель царства Чимор Минчансаман при известиях об инкской экспансии на плоскогорье близ Титикаки тоже стал расширять свои владения, границы которых почти до­стигли нынешней Лимы, однако он не делал по­пыток подняться в горы. Со своей стороны Тупак Юпанки не спешил спускаться на побережье. Вместо этого его армия вторглась в горный Эквадор, где ей пришлось вести изнурительные бои с местными племенами. Там, где расположен современный город Куэнка, была основана Томебамба, ставшая чем-то вроде второй столицы империи. При внуке Пачакути Уайна Капаке она отчасти уступила свою роль рас­положенному еще дальше на север Кито. Инки про­бовали делать вылазки на приморскую равнину Эк­вадора, но жаркая болотистая земля оказалась ма­лопривлекательной для людей, привыкших к горному воздуху. К тому же ее многочисленное население то­же активно сопротивлялось. В дальнейшем прибреж­ные эквадорские вождества, видимо, посылали инкам нерегулярную дань, но в основном независимость со­хранили. Если правители Куско и оказывали на них при этом давление, то скорее с моря, чем с суши. Следы присутствия инков отмечены на одном из прибрежных эквадорских островков, где обычно оста­навливались торговцы, плававшие вдоль западного побережья Южной Америки. Видимо, сюда и со­вершил свое знаменитое паломничество Тупак Юпанки, сообщения о котором содержатся в испанских хрониках и не раз служили основой для фантастических домыслов о путешествиях перуанских индейцев через просторы Тихого океана.

Решение о нападении на Чимор было принято в конце 60-х — начале 70-х годов XV века. Суще­ствуют разные легендарные подробности хода боевых действий, которые пока невозможно проверить. Так или иначе победа осталась за инками, имевшими очевидные преимущества перед просуществовавшим уже не одно столетие прибрежным царством. Архе­ологические раскопки весьма наглядно показывают, как из века в век разрастался бюрократический ап­парат Чимор. Сотни помещений особой формы, так называемые «аудиенсии», истолковываются в качестве присутственных мест множества чиновников, действо­вавших как в столице, так и в разбросанных по стране административных центрах. На способности Чимор к сопротивлению, скорее всего, отразились и стихийные бедствия, случившиеся в поздний период существования этого государства. Продолжавшиеся многие годы работы по прокладке 70-километрового канала, который должен был оросить земли близ сто­лицы, к желаемой цели не привели. В результате тектонической подвижки местности изменился ее на­клон и готовую трассу не удалось наполнить водой. События такого рода могли оказать деморализующее воздействие на население, ибо наверняка восприни­мались как гнев богов. Это предположение справе­дливо и в том случае, если строительство большого канала изначально преследовало не экономические, а чисто пропагандистские цели.²

Война с инками завершилась относительно поче­тным для Чимор миром, но после разразившегося восстания прибрежное царство было окончательно разгромлено.³ Минчансамана, а вместе с ним и ква­лифицированных ремесленников увели в Куско. Все же авторитет Чимор оставался высок, поэтому инки сочли для себя выгодным символически сохранить ме­стную династию, отстранив ту ее ветвь, которая свя­зала себя с восставшими. Чимор лишилось всех вла­дений за пределами Моче, да и в самой этой долине обосновались инкские военные посты. Номинальные владетели Чан-Чана продолжали жить в опустевшем городе. Окрестные крестьяне не опасались разбирать деревянные столбы колоннад для собственных надобностей и разбивать огороды во дворах дворцовых комплексов, куда они прежде и не мечтали прони­кнуть.

В результате покорения царства Чимор в руки инков должны были попасть неслыханные богатства. После конкисты испанцы нигде больше в Америке не обнаружили таких сокровищ, как в разграбленных ими гробницах царей и знати Чимор. Общая цен­ность подобных кладов оценивалась на сумму около одного миллиона золотых кастельяно. Можно подо­зревать, что большая часть того золота, которое ин­дейцы собрали в качестве выкупа за плененного в Кахамарке Атауальпу, было либо шестьюдесятью го­дами раньше самими инками лаграблено на побе­режье, либо по крайней мере обработано руками ма­стеров, угнанных из Чан-Чана в Куско.

Хотя инки систематически ущемляли экономические интересы жителей многих районов перуанского побе­режья, в культурном отношении эта область продол­жала соперничать с внутриконтинентальной частью им­перии. После ликвидации прежних политических гра­ниц влияние культуры чиму распространяется далеко на юг за пределы территории, находившейся ранее под властью Чан-Чана. В XVII веке индейцы побережья растворились в испаноязычной среде, но передали но­вым поселенцам многие хозяйственные навыки. Дре­внее противостояние побережья и гор в преображенном виде сохраняется в Перу и сейчас.

 

ОБЛАСТИ В ЧИЛИ И АРГЕНТИНЕ

 

Завоевание Чимор около 1471 г. престарелый Пачакути еще застал. После его смерти Тупак Юпанки отправился в новый поход. Мелкие государства и вождества центрального и южного побережья Перу были присоединены без особого труда. Храмовый центр Пачакамак с самого начала оказался союзни­ком инков. Те, как уже говорилось, нуждались в идеологической поддержке местных жрецов, а после­дние видели в инках защитников против экспансии Чимор. С упорным сопротивлением инки встретились лишь в небольшой долине Каньете, южнее Лимы.

В царствование Тупака Юпанки было также за­вершено покорение аймара и пукина на плоскогорье, где едва удалось усмирить восставших индейцев колья. Подчинена была и плодородная долина Кочабамба на восточных склонах боливийских Анд, ста­вшая позднее опытным полем для самого значитель­ного социально-экономического эксперимента, который инкам когда-либо доводилось проводить. Наконец, в состав империи вошла обширная территория на юго-западе Боливии, северо-западе Аргентины и севере Чили, примерно равная по площади всем остальным ее землям. Трудно сказать, знали ли инки, пред­принимая южный поход, что близ современного Сантьяго-де-Чили находятся месторождения меди и дра­гоценных металлов. Во всяком случае создается впе­чатление, что именно этот район и был конечной целью Тупака Юпанки. Покорение тысячекилометро­вых пространств к югу от Титикаки прошло даже легче, чем захват южного побережья Перу. Неболь­шие группы скотоводов, земледельцев и рыбаков в местных оазисах не были в состоянии оказать его армии заметного сопротивления.

Территория до реки Лоа в Атакаме в культурно-хозяйственном отношении весьма напоминала горные районы перуано-боливийских Анд. Среди развалин прединкских поселений этой области обнаружены вме­стительные башни-хранилища для кукурузного зерна/ Подобные склады связаны с системой общественного распределения продуктов, получившей при инках даль­нейшее развитие. Южнее Лоа культура была прими­тивнее, но все же сходна с центральноандской. Совсем иная ландшафтная и хозяйственная зона начиналась к югу от Сантьяго; в ней инкам закрепиться не уда­лось. Жившие в лесах южного и центрального Чили арауканы занимались подсечно-огневым земледелием и разводили лам. Себя эти индейцы называли «мапуче» («люди земли»), но для инков стали не иначе как «врагами» (аука) и «дикарями» (пурун). Подробности сражений на южной границе неизвестны. По-видимому, инки, как после них испанцы, сперва продвинулись далеко в глубь арауканской территории, но были вы­нуждены отступить. Арауканы отстояли независимость, хотя контакты с инками оставили след в их культуре. Главным источником перуанского влияния была ме­новая торговля.⁵

 

ВОСТОЧНАЯ ГРАНИЦА

 

После южного похода Тупака Юпанки империя достигла своих естественных границ. Были объединены под одной властью народы, жившие на плоскогорье, в горных долинах и в оазисах Тихоокеанского побе­режья. Начиная с Пачакути и кончая его внуком Уайна Капаком (царствовал с 1493 по 1525 г.), инкские правители пытались раздвинуть рубежи своего государства также и на восток. В северном Перу Уайна Капак сосредоточил всю военную мощь государства на покорении обитателей Восточной Кордильеры индейцев чачапоя. Эта победа вряд ли стоила затраченных уси­лий и стала возможна лишь потому, что инки дей­ствовали хотя и в лесистой, но все же в горной ме­стности с умеренным климатом. Если какие-нибудь от­ряды и проникали в жаркую и влажную Амазонию, они гибли там или возвращались ни с чем. У сов­ременных индейцев восточного Перу, говорящих на языках группы пано, память об «Инке» до сих пор сохранилась в мифах. Этот «Инка» — жадный и злой людоед, у которого хитроумные первопредки племени похищают огонь, воду и прочие ценности.

Восточная граница была единственной, которая ну­ждалась в постоянной защите. Особенно сложным было положение в Боливии. Здесь с конца XV века племена гуараны достигли, продвигаясь на запад, подножья Анд. Эти воинственные индейцы стали совершать глубокие рейды и в горы. Обороняясь, инки возвели серию кре­постей и соединили их тянущейся по гребням гор ка­менной стеной протяженностью почти 200 км. По­добная система укреплений не была новшеством: стены в Центральных Андах и раньше возводили не по пе­риметру поселений, а на границах оазиса или долины. Подобные сооружения не отличались мощностью, имея скорее символическое значение. Инкская стена также была ниже роста человека и годилась лишь для от­ражения противника, не знакомого с искусством пра­вильной осады. В Перу на обращенных к востоку скло­нах Анд инкские крепости не обнаружены, но они известны в северо-западной Аргентине, где завоеватели из Куско столкнулись с воинственными племенами диагита.

 

ТАУАНТИНСУЙЮ — МИРОВОЕ ГОСУДАРСТВО

 

Инки называли свое государство Тауантинсуйю — «Четыре стороны света», или, точнее, «Четыре четве­рти», имея в виду четверти земного круга. В исходном значении термин «суйю» связан с небольшим миром сельской общины, в которой две половины («ханан» — верх и «хурин» — низ) в свою очередь делятся на два суйю. В каждом из четырех суйю общины Куско было определенное (и не во всех случаях равное) число айлью — подразделений, основанных на фиктивном или реальном родстве. Каждому айлью соответствовал свой азимут — исходящая из общего центра прямая, назы­вавшаяся, как уже говорилось, секе. По мере того как инки завоевывали все более удаленные земли, границы между суйю продлевались, но сохраняли однажды за­данное направление. Поскольку меридиональная про­тяженность империи намного превосходила широтную, а Куско находился у самых восточных пределов го­сударства, по площади суйю оказались разновеликими. Чинча-суйю и колья-суйю охватывают большую часть территории империи к северо-западу и к юго-востоку от Куско, тогда как кунти-суйю (юг) и анти-суйю (север) — намного меньше.

Идея деления государства на четыре четверти, со­ответствующие странам света, коренилась, как только что было сказано, в традиционном членении земель общины Куско, возникшем еще в те времена, когда на месте будущей имперской столицы существовало всего лишь небольшое рядовое поселение. Американ­ский археолог М. Андерс привела, однако, недавно данные в пользу того, что уже до инков концепция четырех суйю использовалась в горном Перу в ка­честве основы для той крупномасштабной территори­ально-политической организации, которая характерна для государств, а не племен или мелких вождеств. Оказалось, что в пределах основной территории го­сударства Уари наиболее важные поселения располо­жены таким образом, что они вполне могли являться административными центрами четырех четвертей-суйю. Без опоры на письменные источники доказать такую гипотезу трудно, но следует учесть, что в начале XV века точно на этой же, ранее принад­лежавшей Уари, территории располагался племенной союз Чанка, для которого подобное четырехчленное деление документировано сообщениями хронистов.^{53 С}амое любопытное заключается в том, что как раз в центре данной области, на пересечении границ, разделявших четыре суйю Чанка, инки возвели одну из своих наиболее значительных провинциальных сто­лиц, Вилькас, и полагали при этом, что именно она, а вовсе не Куско, расположена в географическом це­нтре их империи. Весьма вероятно поэтому, что пра­вители Куско, создавая свое огромное государство, принимали во внимание тот административно-органи­зационный и идеологический опыт, который был ранее накоплен в эпоху существования политических объединений с центром в долине Аякучо.

В центральном Перу, где располагались основные земли государства Уари и племенного союза Чанка, деление страны на четыре четверти сравнительно не­плохо соответствовало особенностям ландшафта — рас­положению как плодородных долин, так и главных снежных вершин, которые считаются в Андах обителью божеств. Однако при перемещении центра системы да­леко на восток, в Куско, реальная география центральноандской области оказывается в совершенно вопиющем противоречии с представлением о мире как четырех­членной структуре с осевой симметрией. Неудивительно поэтому, что в административной практике инков зна­чение суйю было ограничено. Их роль была скорее идеологической. Деление на суйю, простирающиеся от центра в бесконечность, подчеркивало вселенский ха­рактер государства, его единственность и исключитель­ность. Подобная установка не просто типична для лю­бой империи, но и служит самым очевидным и обя­зательным признаком данного класса государств, найдя в древности свое классическое выражение в китайской концепции «Поднебесной». Земли, остающиеся за гра­ницами империи, рассматриваются либо как временно отколовшиеся и подлежащие включению в состав го­сударств, либо как незначительные и малоценные зе­мли «дикарей» и «варваров». Таким образом, сами древние перуанцы сознавали исторические масштабы происходивших событий, и характер их мировоззрения соответствовал политико-экономической реальности.

Внутри Тауантинсуйю не все территории были ра­вноценны. Судя по археологическим и архивным ма­териалам, ядро, или, скорее, «позвоночный хребет», государства составляли густонаселенные горные долины и котловины от бассейна Титикаки, а позже Кочабамбы, на юго-востоке до области вокруг Кито на севере. Здесь пролегала благоустроенная стратегическая дорога с рядом ответвлений, к ней тяготели центры ремес­ленного производства и склады. Между Кито и запа­дным берегом Титикаки находились все те поселения, которые допустимо именовать городами. Что же ка­сается долин Тихоокеанского побережья, то во многих из них влияние инков ощущается слабо. Доимперские традиции, по-видимому, господствовали и на некоторых южных окраинах. Хроники, однако, обращают мало внимания на особенности периферийных районов, перенося данные, характерные для центральных областей, на всю империю.

От завершения эпохи завоевания до начала междоусобицы и последовавшей за ней испанской конкисты прошло менее сорока лет. Все это время пришлось на царствование Уайна Капака. Именно при нем социаль­но-хозяйственный механизм инкского государства зара­ботал на полную мощность, раскрыв как свои слабые, так и сильные стороны. Империя достигла апогея разви­тия, и начало ее заката совпало с вторжением чужезе­мцев. Индейцы запомнили Уайна Капака в роли устро­ителя и администратора, противопоставляя его в этом смысле Тупаку Юпанки, которого больше заботили чи­сто военные проблемы.⁶

 

ПРИВИЛЕГИРОВАННЫЙ СЛОЙ ТАУАНТИНСУЙЮ

 

Мы подошли к центральной для нас теме — харак­теристике инкского общества. Здесь интересны прежде всего организация управления подчиненными территори­ями, формы собственности и социально-имуществен­ная структура. Начнем с положения привилегированных слоев.

В Тауантинсуйю имелись две группы знати, весьма неравные по численности: столичная и провинциальная. Представители первой получали назначения на самые высокие посты в армии и государстве и считались пря­мыми (по мужской линии) потомками Манко Капака — легендарного инкского первопредка. В 1603 г. насчи­тывалось 567 человек подобного ранга — как полагают, примерно столько же, что и к началу конкисты.⁷

Цифра эта достаточно интересна сама по себе. Р. Адаме, например, приводит данные в пользу того, что община, связанная с определенной территорией, наибо­лее устойчива при численности порядка четырехсот че­ловек. При дальнейшем росте и в случае обладания осо­бым, элитарным статусом территориальная замкнутость перестает быть значимым элементом самосознания, и община превращается в страт, класс, противостоящий другим уже не в этническом, а лишь в социально-иму­щественном отношении.⁸

Инкское общество находилось где-то на пороге пере­хода от общинно-родственной формы определения соци­альных связей к сословно-классовой. Правящая группа в нем являлась одновременно кастой и этносом. В индей­ских догосударственных обществах внутри- и межоб­щинные отношения находят свое самое" яркое выраже­ние (и тем самым закрепляются как должные, утвер­жденные волею божественных первопредков) во время так называемых переходных обрядов — посвятительных и поминальных. У инков такие обряды были переосмы­слены и использованы для закрепления уже не полово­зрастных или этнических, а социально-кастовых разли­чий. Так, у многих южноамериканских племен прошед­шим инициацию юношам вставляют в мочки ушей большие деревянные диски. В государстве инков огром­ные ушные вставки из золота превратились в знак при­надлежности к столичной аристократии (испанцы назы­вали этих людей «орехоны», от «ореха» — «ухо»). Многие индейцы делают из останков умерших реликвии, ис­пользуемые в ежегодных обрядах. Инки превратили по­читание мумифицированных останков своих вождей, а позже императоров, в государственный культ. Важный шаг на пути преодоления этнической замкнутости был сделан еще при Пачакути благодаря предоставлению де­сятку живших в районе Куско мелких «племен» статуса «инков по привилегии». Это не только позволило воспо­лнить недостаток в управленческих кадрах, но и уско­рило переосмысление понятия «инки» как явления соци­ального, а не этнического. Однако полного растворения инкской общины внутри правящего слоя Тауантинсуйю до самого появления конкистадоров все же так и не произошло.

Столичная аристократия являла собой лишь неболь­шую часть привилегированного слоя империи, в основ­ном состоявшего из провинциальных вождей и старей­шин. Степень знатности определялась местом человека в общинно-родовой структуре того или иного этноса и была неотъемлема от положения возглавляемой им груп­пы.

Как и во всех древних обществах, главной производ­ственной и социальной ячейкой в Перу была крестьян­ская община. Общины входили в состав иерархиче­ских объединений, но самостоятельно решали внутрен­ние дела. Иерархия строилась на дуальной, двоичной основе: каждое объединение состояло из двух неравно­ценных по значимости половин. Главы отдельных об­щин и их объединений любого уровня и представляли собой аристократию. При инках эти люди назывались курака. Статус курака был наследственным.

После образования империи провинциальная знать свои традиционные привилегии в целом сохранила, и лишь вожди, оказавшие инкам сопротивление, были от­странены от власти, а некоторые убиты. Так, взятого в плен правителя колья принесли в жертву солнцу в Ку­ско. Казнили и сдавшихся после трехлетней осады вож­дей Уарко в упоминавшейся долине Каньете. Однако лояльных курака инки всегда оставляли на своих ме­стах. Те, кто благополучно прошел первоначальную «чи­стку», в дальнейшем смело передавали свои полномочия сыновьям. Хотя новые курака считались принявшими должность лишь после утверждения в Куско, Инка не вмешивался здесь в вопросы наследования. Случайные люди низкого происхождения могли получить назначе­ние на ответственный пост главным образом в тех рай­онах, где до появления инков политическая иерархия была развита слабо. Только центральной администра­цией решался вопрос об утверждении кандидата на выс­шую провинциальную должность. Родственных связей здесь оказывалось недостаточно, и от претендента тре­бовалось доказать определенную компетентность.

На положении отдельных слоев провинциальной знати инкское завоевание сказалось по-разному. Заняв административные посты и чувствуя отныне за собой всю мощь государственного аппарата, а в конечном счете — и вооруженной силы, курака стали меньше за­висеть от поддержки подчинявшихся им общинников и вождей более низкого ранга. Но если тех, кто ока­зался на нижних этажах административной пирамиды, это превратило в простых исполнителей спущенных сверху решений, то главы крупных вождеств, приобретя функции провинциальных наместников, наоборот, ук­репили свою самостоятельность. Правда, до тех пор, пока империя оставалась богатой и сильной, эта са­мостоятельность не слишком бросалась в глаза, оста­ваясь как бы в потенции.

В отличие от полунезависимых правителей завоеван­ных ацтеками городов Мексики высшая провинциальная знать инкской империи не столько выказывала признаки неповиновения власти Куско как таковой, сколько уча­ствовала в политических интригах, касающихся судеб царского дома. Еще меньше ставилась под сомнение са­ма имперская идея. Так, в годы правления Тупака Юпанки восстали колья, но их предводитель, вместо того чтобы объявить независимость, принял имя Пачакути и провозгласил себя «новым Инкой».⁹

Каждая провинция Тауантинсуйю обладала соб­ственной самобытной культурой. На Титикаке архео­логи обнаружили, что распространение типов местной керамики точно совпадает с административными гра­ницами. Тем не менее экономика подчиненных андских вождеств была тесно связана с общеимперской. Если у ацтеков дело ограничивалось данническими обяза­тельствами завоеванных городов, то в Андах сотни ты­сяч людей оказывались вовлечены в осуществление проектов, исполнение которых непосредственно контро­лировалось из столицы.

Но хотя курака и были включены в общегосудар­ственную структуру, это не мешало им в качестве законных уполномоченных центра организовывать хо­зяйственную жизнь на местах и копить собственные богатства. Поэтому развал империи не повлек за собой кризиса в ее отдельных провинциях. Услышав о пле­нении Атауальпы, часть местных лидеров расчетливо встала на сторону конкистадоров, предполагая либо до­биться самостоятельности, либо обеспечить для себя привилегированное положение в той новой системе, ко­торая придет на смену прежней. Получалось, что даль­новидные курака сперва использовали инков для ук­репления собственного положения внутри провинций, а теперь решили войти в такие же отношения с ис­панцами. Попытка эта увенчалась временным успехом, ибо поначалу лет на двадцать провинциальные вожди обеспечили себе значительную самостоятельность. Лишь со второй половины XVI века испанская корона уста­навливает реальный контроль над населением Цен­тральных Анд.

Курака выказывали открытое недовольство властью Куско главным образом до тех пор, пока оставались сомнения в прочности нового государства. В царствова­ние Пачакути против него, например, устроили заговор жившие к северо-востоку от столицы индейцы куйо. По­добные заговоры и мятежи подавлялись безжалостно. Однако жестокий разгром восстаний у инков сочетался с привилегиями для добровольно подчинившихся. В це­лом поэтому между аристократией Куско и лидерами провинций сложились отношения скорее сотрудничества, чем вражды.

Тс изменения в положении курака, которые про­изошли с приходом инков, хорошо прослежены на примере народа уанка в центральной области горного Перу (верховья реки Мантаро).¹⁰ Уанка говорят на самом южном из диалектов группы кечуа В/1. В XIV—первой половине XV века уанка вели междоусобные войны, в результате которых более слабые вождества постепенно поглощались более сильными. К приходу инков (около 1460 г.) крупным местным правителям подчинялось по 15—20 тыс. человек, од­ному самому влиятельному, возможно, до 30—40 ты­сяч. Население все больше стягивалось в столичные городки, насчитывавшие до 10 тыс. жителей. Вклю­чив территорию уанка в состав империи, инки со­здали административную систему с учетом историче­ски сложившегося деления. Не имея в достаточном числе собственных административных кадров, они на все посты в управлении назначили традиционных во­ждей. При этом тяжесть повседневной организацион­ной деятельности легла на плечи низшего персонала, а большинство привилегий получила высшая знать. Аристократы уанка стали жить в каменных зданиях, построенных в духе имперской архитектуры Куско, употреблять посуду в инкском стиле, носить одежды из драгоценной ткани кумби. По отзывам очевидцев, подобная шерстяная материя была мягкой как шелк; секрет ее выделки утрачен. Находившиеся в распо­ряжении верховных вождей уанка мастерские полу­чили право на централизованное снабжение оловом, необходимым для производства бронзовых орудий и инструментов. Что же касается низших управляющих, то заботы об их стадах и посевах были переложены на рядовых общинников, однако при обработке го­сударственных полей непосредственные организаторы (сотские) трудились вместе со своими подчиненными. Эти низшие курака не принадлежали к общеимпер­ской «номенклатуре» и были соответственно лишены подобающих знаков престижа (кумби, золото, дома из шлифованного камня и т. п.), т. е. их бытовое положение не отличалось существенно от положения крестьян.

Если в доинкский период уанка оставались разоб­щены, то теперь открылся путь к объединению этого народа и к соответствующему усилению могущества верховных вождей. Инки учредили общепровинциаль­ную столицу не в одном из существовавших раньше городков, а в построенном на пустом месте новом ад­министративном центре Хатун Хауха («хатун» значит «главный», «великий»; Хауха — другое название области Уанка). Одной из целей этого могло быть стремление подорвать традиционные устои власти. В провинции Колья, например, где общепровинциальная столица во­зникла до инков, они перенесли город на прежде не­обживавшийся участок. Однако в случае с уанка и с другими политически раздробленными народами (а та­ковых в середине XV века в Андах было большинство) инки объективно способствовали формированию местной государственности. При спонтанном развитии государ­ства появление на ранее пустовавшей нейтральной зе­мле новой общеплеменной столицы — характерный про­цесс, связанный с укреплением центральной власти. Так возник, например, Монте-Альбан в Оахаке. Надо сказать, что и гораздо позже, в Новое время, импер­ские власти, «подтягивая» более отсталые области к некоему среднему уровню и насаждая там сверху оп­ределенные политико-административные структуры, не раз, вопреки своей воле, содействовали консолидации населения в отдельных провинциях, что облегчало его дальнейшую борьбу за национальную независимость.

О росте богатства и влияния провинциальной знати при инках свидетельствуют и данные о погребениях это­го периода. Те же колья, как мы помним, отнюдь не были верными союзниками инков, сопротивляясь уста­новлению власти Куско при Пачакути и восставая при Тупаке Юпанки. Тем не менее именно инкским време­нем датируется роскошный некрополь в Сильюстани, где хоронили аристократов, живших в провинциальной сто­лице Хатун Колья.¹¹ По обычаю аймара, усыпальницами знатных персон служили высокие башни (чулыгы), но теперь они строятся не из грубых булыжников, а из гладко отесанных каменных блоков в характерной для Куско трудоемкой, но дающей высокий эстетический эф­фект технике.

Говоря о положении местной элиты под властью инков, нельзя оставить без внимания этнический ас­пект их взаимоотношений. Сыновей курака посылали в качестве почетных заложников в Куско, так что ко времени Уайна Капака многие представители про­винциальной знати успели подростками пожить в столице, усвоить там кусканский диалект языка ке­чуа, обычаи и мировоззрение инков. Курака были обязаны и впоследствии регулярно посещать столицу. Если курака имел нескольких наследников, предпо­чтение отдавалось прошедшему курс обучения в Ку­ско. Таким образом, правящий класс в провинциях в культурном отношении все больше сближался с собственно инками. В период расцвета империи ас­симиляция, по-видимому, не вызывала противодей­ствия, поскольку интересы местных вождей и сто­личной знати во многом совпадали. Утрачивая преж­нее этническое самосознание, курака все больше превращались в представителей «новой исторической общности людей», как сказали бы мы сейчас.

 

АДМИНИСТРАТИВНАЯ СИСТЕМА

 

Инки несколько изменили и упорядочили соподчиненность провинциальных вождей, введя управление на основе десятичной административно-иерархической си­стемы. Две самых низших ступени (руководители 5 и 10 домохозяйств) не были наследственными, и их занимали общинники. Сотня (пачака), тысяча (уаранга) и десять тысяч (хуну) домохозяйств подчинялись местным кура­ка, хотя в редких случаях власть над хуну получал по воле Инки какой-нибудь низкорожденный выдвиженец. До открытия архивных документов сообщения хроник о существовании в Тауантинсуйю подобной искусственно сконструированной иерархии по понятным причинам подвергались сомнению. Совершенно ясно, что с точно­стью выдержать на практике десятичный принцип в ад­министрации невозможно. Инки, однако, не выходя за пределы разумного, стремились приблизиться к этому идеалу.¹²

Главной административной единицей в государстве стала долина, или провинция (уамани), ограниченная природными и традиционными этническими рубежами. Провинция, опять-таки с учетом прежних этноязы­ковых делений, обычно состояла из двух, трех или четырех частей, которые в южных и центральных районах империи назывались сая. Число домохозяйств в каждой из них должно было соответствовать хуну (10 тысячам). Чтобы добиться этого, инки по мере необходимости соединяли под одним управлением бо­лее мелкие этнические группы и расчленяли боль­шие. Если даже достичь идеала в 10 тысяч домо­хозяйств и не удавалось, количество жителей в ка­ждом сая оказывалось по крайней мере однопорядковым. С десятичными подразделениями бо­лее низкого ранга решить вопрос было проще, ибо здесь не требовалось менять этнические рубежи. В области Чупачу, например, кураке низшего ранга передавали под начало столько деревень (от 1 до 5), сколько соответствовало ста домохозяйствам. В ходе переписей населения учитывались происшедшие демо­графические изменения и в систему административ­ных делений вносились требуемые поправки.

Архивные документы свидетельствуют о сочетании десятичного принципа с четвертичным. В упоминав­шихся отчетах о распределении работников из Чупачу близ Уануко встречаются группы по 40, 200 и 400 человек, а общее число мобилизованных несколько пре­вышает 4000. От имени Инки в Чупачу были на­значены четыре главных курака, каждому из которых следовало руководить одной уаранга, т. е. тысячью домохозяйств, или примерно пятью тысячами человек. По-видимому, значение числа 4 определялось тради­ционным для народов Анд делением общины на четыре суйю.

Не исключено, что если бы в нашем распоря­жении оказались статистические материалы по всем провинциям Тауантинсуйю, мы обнаружили бы в них и другие отклонения от единого десятичного стан­дарта. Однако ясно, что в любом случае инки вели учетно-контрольные операции на основе заранее вы­бранных постоянных числовых показателей. Это об­легчало планомерное использование ресурсов как на местах, так и в масштабах государства. Характер ад­министративного районирования свидетельствует о том, что инки твердо контролировали жизнь провин­ций и не боялись менять традиционные устои, если того требовали интересы центральной власти, хотя и не перекраивали свою административную карту без необходимости.

 

ОБЩИННЫЙ СЕКТОР ЭКОНОМИКИ

 

В социально-хозяйственной системе инкского госу­дарства выделяется несколько подразделений, секторов. Их можно обозначить как общинный, государственный, корпоративный и храмовый. Начнем с общинного сек­тора, который в доинкский период занимал господству­ющее положение, но затем все более отступал, тесни­мый другими.

Традиционное крестьянское хозяйство принято счи­тать натуральным, но в отношении древнего Перу это, по-видимому, верно лишь с существенными оговорками. Мы уже писали о специализированных поселениях ры­баков, ремесленников или людей, занимавшихся выра­щиванием определенных сельскохозяйственных культур. Сложный и менявшийся от века к веку характер имели хозяйственные взаимоотношения земледельцев и пасту­хов. Исследование подобных вопросов лежит за предела­ми нашей темы. Достаточно сказать, что отдельное до­мохозяйство в Центральных Андах редко являлось впол­не самодостаточным. Тем не менее община в целом и уж во всяком случае сельское население отдельного рай­она вполне могли сами обеспечить себя всем необходи­мым, в том числе и наладить доставку изделий, сырья и продуктов, которые в данной зоне не производились. Неправомерность связанной с именем К. Виттфогеля те­ории, согласно которой деспотическая власть в древних обществах укрепилась благодаря своей способности орга­низовать крупномасштабное освоение новых земель, оп­ровергается буквально на каждом шагу. Недавно, напри­мер, удалось выяснить, что грядковые поля в бассейне оз. Титикака продолжали обрабатываться и после гибели тиауанакской цивилизации, а освоены были, скорее все­го, до ее возникновения.¹³ Иначе говоря, для проведения сложных мелиоративных работ вовсе не требовалось го­сударственное вмешательство — все это было под силу отдельным общинам. Если крестьянство и нуждалось в надобщинных институтах, то главным образом для орга­низации обороны и удовлетворения религиозных потреб­ностей. Напротив, все стоявшие над общиной уровни иерархии от местных вождей до империи экономически зависели от нее и эксплуатировали труд крестьян.

При инках существовали две главные формы подоб­ной эксплуатации. Первая — регулярные отработки на полях, принадлежавших «Инке», «солнцу» и курака: Под полями «Инки» в хрониках, по-видимому, подразу­меваются государственные земли, а поля «солнца» — это земли как старых местных, так и основанных инками новых храмов. Хроники единодушны в том, что поля «Инки» и «солнца» охватывали две трети обрабатывав­шихся крестьянами земель и лишь оставшуюся треть общинники использовали для собственных нужд. В то же время об обработке земель курака хронисты пишут ма­ло. На практике положение не всегда совпадало с этой нормой и наверняка различалось по отдельным провин­циям. Так, в долине Чинча на южном побережье Перу земли местной знати в полтора-два раза превышали по площади земли «Инки», а большая часть земли вообще оставалась в непосредственном владении общин (послед­ний вывод, впрочем, зависит от ряда допущений при истолковании архивных документов).¹⁴ Можно думать, что наиболее тяжелой государственной эксплуатации подвергалось население горных районов, жившее побли­зости от основных административных центров, тогда как на окраинах соответствующие нагрузки были не столь значительными.

Исследование архивных документов показывает, что на провинциальном уровне повинности распре­делялись достаточно равномерно, так что все селения и домохозяйства оказывались в примерно одинаковом положении. При этом обязанность трудиться часть времени в пользу государства касалась не только по­левых работ, но и домашнего ремесла, занятий охо­той и собирательством. Так, судя по неоднократно упоминавшимся докладным запискам испанских чи­новников, посетивших в середине XVI века деревни индейцев чупачу, из Куско и из провинциальной столицы Уануко Пампа сюда приходили дотошные, детальные разнарядки на все изделия и продукты труда местных крестьян. Через глав уаранга (тысяцких) задания доводились до сведения сотских, а те уже занимались непосредственным распределением трудовых «уроков» по семьям.

Вторая форма эксплуатации крестьян-общинников — это так называемая мита — периодическая мобилизация части населения с отрывом от постоянного места жи­тельства и обычно от сельскохозяйственного производ­ства. К подобным методам обращались, если надо было осуществить проекты, которые требовали единовремен­ных усилий массы людей. Речь идет в первую очередь о строительных работах. Именно с помощью миты соз­давались в древнем Перу дороги, магистральные каналы, крепости и прочие трудоемкие сооружения. Археологи­ческие и исторические материалы показывают, что инки крайне расточительно расходовали поступавшие в их распоряжение трудовые ресурсы, и их практика ничем не отличалась в этом смысле от практики всех прочих древних и новых режимов, основанных на администра­тивно-командной системе.

Характерная особенность инкской архитектуры — использование многотонных и подогнанных один к другому каменных блоков. Камни такого размера и веса обнару­жены в Тиауанако и на некоторых «чавиноидных» па­мятниках севера горного Перу, но в целом для строительной техники доинкской эпохи они представляют исключение, тогда как теперь становятся типичны. Если учесть, что инки осуществляли свои строительные про­екты в течение месяцев и лет, а не десятилетий, то станет ясно, насколько большим должно было быть чи­сло работников. Господствующую над Куско крепость Саксауаман, например, возводили, Согласно принятым традиционным данным, 30 тысяч человек.¹⁵ Случалось, что построенный ценой колоссальных усилий грандиоз­ный объект вскоре после его завершения разрушали или забрасывали по прихоти повелителя. Так, после упоми­навшегося восстания индейцев куйо Пачакути не только предал огню их собственные поселения, но и велел раз­рушить им же самим построенный на земле куйо огром­ный дворец и церемониальный комплекс Писак.¹⁶ Суще­ствует предположение, что именно после этого и был отдан приказ о сооружении новой резиденции в Мачу-Пикчу. Тупак Юпанки, воюя с вождями Уарко в долине Каньете, потребовал возвести для себя Новый Куско (Инка Уаси). На площади почти в квадратный километр здесь располагались склады, дворец, дома знати и челя­ди, укрепления, множество ритуальных построек. Все это было брошено, как только осада Уарко закончи­лась.¹⁷ Конечно, Инка Уаси обеспечил армии Куско на­дежный тыл, однако усилия, затраченные на его возве­дение, совершенно несоразмерны с достигнутыми преи­муществами.

Надо сказать, что хотя циклопические постройки ин­ков и упоминаются эпизодически в характерных для нашего времени «новых» мифах (неизвестная высокораз­витая техника, космические пришельцы и т. п.), особого распространения эти сюжеты в данном случае не полу­чили. Слишком хорошо известны карьеры, где инки вы­рубали блоки, и пути, по которым камни транспортиро­вали на строительные, площадки. Устойчива лишь леген­да о том, будто между плитами нельзя просунуть и иглу — так плотно они подогнаны. Хотя зазоров между блоками сейчас действительно нет, причина здесь кроет­ся не в тщательной подгонке, а всего лишь в естествен­ной деформации камня, заполнившего со временем все щели. Инкская кладка как таковая довольно примитив­на: блоки нижнего ряда подгоняли под верхние, дей­ствуя методом проб и ошибок.

Как ни тяжела была инкская мита, она явно не переходила границы, за которой могла подорвать способ­ность общин прокормить себя. При наборе в строительные бригады мобилизовывалось не все подряд мужское население отдельных районов, а лишь определенный процент людей в каждой тысяче и сотне. Достоверных данных о восстаниях, вызванных призывом на государ­ственные работы, нет. По архивным документам изве­стно, что в провинции Лупака, например, члены 6 из 20 тысяч домохозяйств призывались на государственную барщину. Эта цифра была бы велика для единовремен­ной мобилизации, но поскольку речь идет о всем пери­оде инкского господства, она представляется весьма уме­ренной.

Испанцы, унаследовав систему миты, ужесточили эту форму эксплуатации. Они стали обеспечивать таким путем рабочую силу для серебряных рудников, где мно­гие, индейцы просто гибли. При инках же обслуживание рудников не отражалось существенно на распределении рабочей силы. Так, в списке из Чупачу отправляемые за пределы области рудокопы составляют менее ¹/₂о ча­сти мобилизованных.

Империя вела непрерывные войны, то расширяя свою территорию, то подавляя восстания уже подчи­ненных народов, и поэтому нуждалась в многочислен­ной армии. Срочная военная служба являлась еще од­ной повинностью, ложившейся на плечи крестьян. Со­гласно хронике М. де Муруа, в армию забирали физически наиболее развитых мужчин в возрасте 25— 50 лет, а в качестве оруженосцев — 18—25-летних юношей.¹⁸ О том, сколько лет длилась служба, и о размере армии точных данных нет. В архивных до­кументах постоянно упоминаются как люди, мобили­зованные для несения военной службы разных видов, так и работники, занятые изготовлением оружия и об­мундирования. Ясно, что инкская армия не была про­стым ополчением и снабжалась централизованно.

 

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ И КОРПОРАТИВНЫЙ СЕКТОРЫ

 

Даже если крестьяне трудились в пользу госу­дарства большую часть своего времени, они не были работниками государственного хозяйства, сохраняя из­вестную правовую и экономическую независимость. Мобилизация общинников проходила в порядке оче­редности, сама мита являлась традиционным инсти­тутом, известным уже создателям первых перуано-боливийских цивилизаций. Постепенно, однако, все больше людей полностью исключалось из общинного сектора и, теряя самостоятельность, переходило в другие, прежде всего в государственный. Инка об­ладал правом передавать под прямое управление Ку­ско любые группы общинников, но нет ни одного указания на случаи обратного превращения в общин­ников «государственных людей». К началу конкисты не менее пятой части населения империи уже ут­ратило статус «свободных» общинников.

Государственный сектор охватывал почти все виды хозяйственной деятельности: земледелие, скотоводство, ремесло, управление. Рост производства на общеим­перском уровне шел преимущественно через расши­рение именно государственного хозяйства. В частно­сти, администрация Куско руководила освоением це­линных и залежных земель и распространением скотоводства на новые территории. Все, кто был вы­нужден принять участие в подобных программах, те­ряли прежнюю свободу действий и превращались в зависимых работников. Обычно это выражалось в по­лучении от государства части произведенной продук­ции (например, шерсти) в качестве благодеяния, за которое предстояло расплачиваться дальнейшим тру­дом.

Рядом с государственным сектором все явственнее выделялся еще один, который было бы соблазнительно назвать частным, если бы в инкском обществе вообще существовал институт частной собственности как тако­вой. В действительности речь всегда может идти только о правах и имуществе определенных родовых групп, так что правильнее именовать подобную собственность корпоративной.

Корпоративный сектор пополнялся за счет работни­ков и земель, переданных государством во владение от­дельным представителям провинциальной знати в награ­ду за те или иные услуги с их стороны. Подобное вла­дение не накладывало на кураку каких-то особых ответных обязательств по отношению к центральной власти, за исключением, разумеется, обязательства и дальше сохранять верность Инке. Во многих случаях Инка, по-видимому, лишь подтверждал традиционные права курака, которыми они обладали и раньше. В то же время курака не пользовался своими землями и работниками вполне единолично, выступая скорее от имени целой группы знатных лиц, связанных с ним родством. Об имущественных взаимоотношениях внут­ри таких родственных групп известно мало, хотя даль­нейшее изучение архивных документов наверняка помо­жет здесь многое выяснить. Пока невозможно сказать и то, насколько велики были владения знати. Во всяком случае даже представители низшего слоя курака обла­дали втрое и вчетверо большим количеством земли и скота, чем приходилось на долю рядового домохозяйства. Об этом известно по документам 1591 г. из провинции Кольягуа на юге Перу, где имущественное расслоение в то время, по-видимому, оставалось примерно на том же уровне, что и до прихода испанцев. Можно полагать, что при инках расширение корпоративного сектора шло прежде всего за счет роста владений высшей знати, осо­бенно столичной.

Процесс этот развивался по мере экспансии инкского государства и определялся принятым у инков порядком престолонаследия. Как и в целом ряде других обществ, высокое положение в иерархии было связано в Андах с возможностью иметь большое количество жен и налож­ниц. Соответственно Великий Инка (Сапа Инка) остав­лял после себя многочисленное потомство. Верховную власть принимал один из сыновей. Выбор престолона­следника в принципе зависел от воли отца, хотя на практике на него оказывало влияние соотношение сил между боровшимися за власть группировками. Счита­ется, например, что Тупак Юпанки добился престола благодаря поддержке жрецов с побережья и против воли Пачакути.²⁰ Новый правитель наследовал, однако, лишь трон, тогда как имущество отца передавалось осталь­ным детям и женам, имевшим в свою очередь много­численных родственников. Они образовывали объедине­ние, называвшееся паника. Панака должна была за­ботиться о мумии умершего Инки, но фактически организовывала выделившееся из государственного сек­тора корпоративное хозяйство. Новый Инка, помня о своих наследниках, старался обеспечить их землей и имуществом, которые в будущем принадлежали бы ос­нованной им панаке, а не государству. Собственность панак находилась вне общего реестра, составленного для четырех суйю, и соответствующие работники не включались в переписи.

Новые панаки возникали и в ранний период инкской истории, но как их размеры, так и запросы их членов были в то время невелики. Земли для них изыскивали неподалеку от города, обрабатывали их сами же инки. С созданием империи масштабы всех процессов неизме­римо выросли.

Вполне вероятно, что институт панак получил столь большое развитие потому, что на Пачакути, заложивше­го основы имперской системы, оказал влияние пример царства Чимор. Первые правители столицы Чимор Чан-Чана, основанной в IX—X веках н. э., владели лишь долиной реки Моче, севернее устья которой находился город. Из археологических данных и генеалогических преданий следует, что на протяжении нескольких поко­лений цари Чимор пользовались одной и той же рези­денцией. После же того как началось возвышение госу­дарства, каждый новый правитель стал строить собствен­ную резиденцию рядом с предыдущей, а старая превращалась в место захоронения умершего властелина и, видимо, в его заупокойный храм. За остававшимися обитателями старой резиденции, скорее всего, сохраня­лись работники и особые приписанные к соответствую­щему хозяйству земли недалеко от Чан-Чана.

В перспективе институт панак создавал ощутимую угрозу для централизованной государственной организа­ции. Хотя в общеперуанском масштабе значение этой формы собственности оставалось, по-видимому, невели­ко, в столичном районе — стратегически наиболее важ­ном — государство постепенно утрачивало прямой кон­троль над земельными ресурсами.

 

ХРАМОВЫЙ СЕКТОР

 

Четвертый социально-экономический сектор инк­ской империи — храмовый. Храмы играли огромную и все более разветвленную роль в хозяйственно-политиче­ской структуре государства, являя собой реальную аль­тернативу царской власти. Наиболее мощным организ­мом такого рода был храм Пачакамака на центральном побережье. Уже на начальном этапе инкской экспансии его влияние было столь велико, что могло, как уже говорилось, даже отразиться на выборе государственного языка Тауантинсуйю. Союз инков с ичма (как называл­ся народ, на чьей территории находился Пачакамак) укрепился в период борьбы с царством Чимор и оставал­ся нерушимым до самого прихода испанцев.

Подобно жрецам Дельфийского оракула, свое вли­яние на политические дела жрецы Пачакамака и дру­гих перуанских храмов практически осуществляли через пророчества и их толкования, которые необходимо было получать и правителям, и частным лицам, если те намеревались приступить к какому-либо важному предприятию. Включение новых территорий в сферу прямого воздействия храмового центра происходило пу­тем основания дочерних оракулов. Их жрецы вещали от имени сверхъестественных персонажей, считавшихся родственниками верховного божества. Так, известны храм жены Пачакамака и храмы четырех его сы­новей, а также святилища сыновей божества Катекиль. чей храм располагался в горной области Уамачуко.² Основанные вокруг храмов хозяйства посылали часть своих доходов в центр, а часть — оставляли себе. Судя по археологическим данным, становление сети дочер­них святилищ происходило независимо от деятель­ности инкской администрации и даже охватывало тер­ритории, инкам не подчинявшиеся. Известно, напри­мер, о деятельности пачакамакских жрецов на побережье Эквадора. В то же время некоторые храмы были основаны Пачакамаком в середине XV века как раз на тех землях, которые инки готовились захватить. Это могло быть попыткой закрепить за собой возможно более обширную сферу влияния, но могло и отражать координацию усилий Пачакамака и Куско по устано­влению общей гегемонии.

Помимо Пачакамака, особенно крупные храмовые хозяйства существовали в области Куско и на Бо­ливийском плоскогорье. Их активно поддерживал Пачакути, тогда как интересы Тупака Юпанки были сосредоточены на побережье. Временами у отдельных храмов возникал с царской властью острый кон­фликт. Так, жрецы упоминавшегося божества Кате­киль на севере Перу пытались через пророчества оп­ределенного рода вмешаться в борьбу претендентов на власть в государстве. В результате храм Катекиль был сожжен, хотя хронисты расходятся во мнениях, было ли это сделано по приказу Атауальпы (что вероятнее) или Уаскара.

Точное определение размеров храмовой собственно­сти в древнем Перу — работа будущего, требующая изу­чения большого количества документов. Не исключе­но, что храмовый сектор в экономике соперничал с го­сударственным и превосходил по значению корпоративный. Источники упоминают, например, мил­лион лам, принадлежавших «солнцу», т. е. в данном случае, скорее всего, храмам солнца. «Солнцу», как уже говорилось, шел, по утверждению хроник, и урожай с третьей части земель.

 

ЯНАКОНА И АКЛЬЯ

 

В Тауантинсуйю было несколько категорий трудя­щегося населения, полностью исключенного из общинно­го сектора. Это янакона, аклья, камайок и митмак, причем принадлежность человека к одной из этих кате­горий могла сочетаться с принадлежностью к другим. Рассмотрим их по порядку.

Начнем с янакона. В колониальный период этим термином стали обозначать всех оказавшихся в городах индейцев, не подлежащих ни призыву на общественные работы, ни обложению податями, но зато лично за­висимых от своих хозяев. И. М. Дьяконов включил бы, надо полагать, янакона в категорию «подневольных ра­ботников рабского типа», хотя рабами в обычно при­нятом, узком смысле янакона ни при испанцах, ни при инках ни в коем случае не являлись. Все же янакона Тауантинсуйю либо были полностью лишены средств производства, либо по крайней мере утратили те освя­щенные традицией права на обрабатываемую ими зем­лю, которыми располагали общинники.

В отличие как от крестьян, так и от знати янакона стояли вне системы общинно-родовых связей, определя­вшей место человека в древнеперуанском обществе. Многие янакона обслуживали представителей провинци­альной и столичной элиты, входили в состав их челяди. Янакона отдавали также в храмовые хозяйства или на­значали для обработки полей, урожай с которых шел в закрома государства или (что более типично) отдельных панак. В последних случаях, правда, перевод в разряд янакона бывал массовым и эти люди сохраняли общин­ную организацию. Есть мнение, что именно стремле­ние обеспечить рабочей силой корпоративные хозяй­ства стало причиной развития «янаконажа» в инкском государстве.²³ Но не менее вероятно, что еще задолго до инков янакона были прежде всего храмовы­ми служителями, ибо храмовое хозяйство наверняка оформилось раньше дворцового. Интересно, что у ин­дейцев такана, живущих у восточных подножий боли­вийских Анд, словом «янакона» обозначают жреца, шамана—возможно, в значении «слуга божества».

В сравнительно отдаленных от столицы провинциях янакона составляли незначительную часть населения, вряд ли больше трех-пяти процентов. Поскольку, одна­ко, положение янакона было наследственным, а люди, предки которых не имели данного статуса, могли по разным причинам приобретать его, доля янакона среди индейцев Центральных Анд постепенно росла. Особенно много янакона оказалось сосредоточено в районе Куско. В янакона порой превращали военнопленных или мя­тежников, но эта категория пополнялась и за счет обыч­ных общинников.

Однозначно охарактеризовать условия жизни янако­на невозможно. Многие из числа личных слуг действи­тельно занимались черной работой («яна» значит «чер­ный» на кечуа, хотя подлинная этимология термина с этим словом вряд ли связана), но некоторые достигали важных постов. Так, именно янакона был поставлен Уайна Капаком управлять недавно завоеванной об­ластью Чачапояс. Не менее высокие назначения полу­чили несколько янакона после завоевания инками побе­режья. ²⁴

Патриархальные рабы, в той или иной мере близкие к янакона, существовали в любых догосударственных, но стратифицированных обществах. Поэтому неудивитель­но, что испанские документы свидетельствуют о нали­чии янакона в доинкский период по крайней мере в вождествах аймара на берегу Титикаки. Однако там на них приходилось лишь немногим более одного процента жителей, причем статус отца наследовал только один из сыновей, а остальные вливались в состав общины.²⁵

Близкую к янакона категорию работников, точнее работниц, образовывали у инков аклья (или акльякуна, акльякона, если сохранять в транскрипции показатель множественного числа) — «избранные». В провинциях ежегодно отбирали девочек, формально предназначен­ных для служения «солнцу». Большинство аклья не ис­полняло, однако, жреческих обязанностей, а занималось в своих «монастырях» (как называли дома аклья испан­цы) прядением и ткачеством. Престижность карьеры аклья давала инкам возможность, не создавая лишнего социального напряжения, мобилизовывать для нужд го­сударственного сектора десятки тысяч дополнительных рабочих рук. По данным одной из хроник, институт аклья существовал и в государстве Чимор. Роспись на сосуде культуры мочика изображает ткацкую мастер­скую со множеством работниц и другими персонажами, по-видимому, администраторами. Не исключено, что пе­ред нами первое свидетельство о существовании аклья, относящееся, таким образом, к V веку н. э.

Аклья входили и в состав челяди. Кусканские ари­стократки имели в услужении десятки аклья точно так же, как их мужья получали слуг-янакона. Мужчинам-янакона в вознаграждение за службу предоставляли жен из числа аклья, независимо от того, были ли эти яна­кона уже женаты или нет. Вступавшие в подобный брак происходили чаще всего из разных провинций и оказы­вались теперь в смешанной кечуаязычной среде. Они и их дети пополняли ряды той быстро растущей группы, в которой этническое сознание совпадало с чувством принадлежности к надэтнической имперской общности.

 

КАМАЙОК

 

Еще один обширный контингент работников государ­ственного, корпоративного и храмового секторов состав­ляли камайок — специалисты-профессионалы. Подобно янакона, они лично, а не опосредованно через общину зависели от администрации. Нередко их переселяли из разных мест в крупные центры и в новые основанные инками города. В царстве Чимор на положении камайок находились, по-видимому, ремесленники Чан-Чана. Все камайок обладали какой-нибудь квалификацией, будь то умение выплавлять медь, выращивать коку или истол­ковывать «узелковое письмо» кипу. Их профессиональ­ные навыки ценились, но в определенном смысле и пре­пятствовали карьере. Личные слуги из числа янакона обладали большими шансами пробиться на администра­тивные посты, чем камайок со своей пусть высокой, но слишком узкой квалификацией. В основном камайок со­стояли на казенном довольствии. В горных районах им выделяли участки для ведения подсобного хозяйства, но материей для изготовления одежды всегда снабжали с государственных складов.

Камайок — наименее изученная группа населения древнего Перу. Недостаточно выяснены источники ее по­полнения, численность. В списке мобилизованных из Чупачу из четырех тысяч человек ремесленники и дру­гие квалифицированные специалисты составляют при­мерно треть. Неясно, однако, означал ли для всех из них призыв на государственные работы окончательный или лишь временный переход в новую социальную категорию. Возможно, что эти люди занимали особое поло­жение изначально, еще оставаясь в структуре местной общинной организации.

В разных районах Центральных Анд доля квалифи­цированных специалистов среди государственных работ­ников не была одинаковой. За пределами столицы и главных провинциальных центров больше всего ремес­ленников работало на побережье, где они составляли пять-шесть процентов населения.²⁶ Ремесленным трудом занималось большинство жителей Чан-Чана. По своему положению эти люди были определенно близки инкским камайок. Именно побережье и некоторые горные области с давней культурной традицией поставляли основные ка­дры специалистов для инкских государственных мастер­ских, тогда как обитателей имперской периферии чаще использовали на, так сказать, «общих работах».

 

МИТМАК

 

Самой многочисленной частью выделившихся из общинного сектора подданных Тауантинсуию являлись митмак — переселенцы. Практика массовых депорта­ций в Тауантинсуию определялась как политически­ми, так и экономическими соображениями. Крестьян из центральных областей перемещали в приграничные районы, а только что завоеванное или склонное к мятежам население — в давно замиренные местности либо на противоположные окраины империи. Хотя подобные депортации были обычным делом в древних и средневековых государствах Востока и в тотали­тарных империях XX века, инки, похоже, придали им особенно широкий размах. Если верить хроникам и архивным документам, то приходится заключить, что в Центральных Андах практически не осталось долин, этнический состав которых при инках сохра­нился бы в неизменности. Считается, что митмак со­ставляли не менее десяти процентов населения Тау­антинсуию, а в некоторых провинциях их доля до­стигала четырех пятых.

С помощью переселенцев на целинных или на недо­статочно интенсивно обрабатываемых землях организо­вывались большие государственные хозяйства, которым порой придавалось стратегическое значение. Наиболее крупным и хорошо документированным предприятием такого рода было освоение долины Кочабамба на восто­чных склонах боливийских Анд.²⁸

По своим почвенно-климатическим условиям Коча­бамба на редкость благоприятна для выращивания ку­курузы, поэтому Уайна Капак решил превратить ее в житницу для армии. Коренное население долины, кроме небольшой группы пастухов, было изгнано, а взамен сюда прислали земледельцев из южного Перу и западной Боливии. Общее число единовременно на­ходившихся в Кочабамбе переселенцев составляло че­тырнадцать тысяч (без членов их семей), но они де­лились на две категории. Одна часть (несомненно мень­шая, хотя точной цифры мы не знаем) прибыла сюда на постоянное жительство. Для собственных нужд этим людям разрешалось обрабатывать второсортные земли по краям долины и, кроме того, примерно десять про­центов более плодородных земель. Служба же их со­стояла главным образом в том, чтобы поддерживать в порядке огромные зернохранилища. Что же касается полевых и, вероятно, строительных работ, то их осу­ществляли «вахтенным методом»: из центральных рай­онов империи в Кочабамбу ежегодно прибывала оче­редная смена работников, получавших зерно и чичу (кукурузное пиво) с государственных складов. Скорее всего эти люди были общинниками, мобилизованными по системе мита, и принадлежали к тем же этническим группам, что и работники, оказавшиеся в числе по­стоянных переселенцев.

О массовых переселениях с целью освоения целины свидетельствуют и данные археологии. В горах цен­трального Перу в зоне сеха де сельва в 60—70-е годы Д. Бонавия исследовал огромные скопления жилищ, по­кинутых обитателями очень скоро после прихода испан­цев. До инков этот район также оставался необжитым из-за дождливого и сравнительно холодного климата. Очень похоже, что колонисты попали сюда не по своей воле и бежали, как только поставленный над ними уп­равленческий аппарат развалился.²⁹

Труд митмак использовался не только на государ­ственных, но и на корпоративных землях. Так, долина Абанкай на юге горного Перу, полностью очищенная от местного населения, стала, подобно Кочабамбе, житни­цей для армии. Ее обрабатывали индейцы, присланные сюда с северного побережья Перу и из южного Эквадора. А вот долина Юкай, неподалеку от Куско, была объявлена принадлежащей непосредственно Инке (т. е., очевидно, его панаке). В Кочабамбе небольшую часть земель Уайна Капак также оставил за пределами госу­дарственного сектора и передал одному из своих сыно­вей. Об использовании митмак на храмовых землях дан­ных нет: подневольные работники в подобных хозяй­ствах всегда упоминаются в составе небольших групп, а не целых переселенных общин. В то же время как хра­мовые работники, так и митмак на корпоративных зем­лях имели статус янакона, отличаясь этим от митмак на государственных землях.

В долине Юкай выращивать кукурузу инки за­ставили не только переселенцев, но и оставленную здесь часть местных жителей, переведенных по та­кому случаю из «свободных» общинников в разряд янакона. Тем не менее в обычную практику подо­бное закабаление по каким-то причинам не вошло. Так как каждый новый Инка стремился, однако, на­делить своих родственников землей неподалеку от столицы, а не где-нибудь в Эквадоре или Чили, ему не оставалось ничего другого, как очистить очеред­ную долину от коренных обитателей и прислать вме­сто них еще одну партию митмак. Упоминавшаяся перуанская исследовательница М. Ростворовски де Диес Кансеко приводила данные, указывавшие на особую интенсивность переселенческой политики именно в области Куско, что обусловливалось необ­ходимостью удовлетворять запросы царских панак.

Среди прочих групп «принадлежащих государству» людей митмак стояли ближе других к рядовым об­щинникам. Два года после переселения они оставались на иждивении государства, после чего начинали за­ниматься обычным земледельческим трудом, сохраняя традиционную организацию. Источники оставляют впе­чатление, что митмак были достаточно обеспечены зе­млей — порой, возможно, лучше, чем прежде, на ста­ром месте. Так, митмак в Майобамбе в 16 км к юго-востоку от Куско после прихода испанцев совершенно не пытались претендовать на расположенные рядом го­сударственные земли, которые раньше обрабатывали.³⁰ Им хватало тех участков, которые инки им выделили в общинное пользование. Митмак в Кочабамбе нахо­дились в лучшем положении, чем те сезонные рабо­тники, которых присылали сюда собирать урожай. Од­нако все материальные преимущества вряд ли компе­нсировали культурный шок, вызванный оставлением родины и могил предков.

Вполне понятно, сколь разрушительные последствия имела переселенческая политика для вовлеченных в нее этносов. Однако задачи культурно-языковой унифика­ции все же вряд ли стояли у имперских властей на первом плане. В противном случае митмак старались бы рассеивать в кечуаязычной среде и не давали бы им возможность сохранять традиционную социальную стру­ктуру. Депортация целыми общинами была экономиче­ски выгоднее, позволяла возложить большую долю забот по обустройству на новом месте на самих митмак и сократить расходы по конвоированию. Известно, что ми­тмак, попавшие в долину Абанкай, были сгруппированы таким образом, чтобы каждая пачака (сотня семей) ока­залась этнически однородной, а каждая уаранга (тысяча семей), наоборот, включала представителей разных эт­носов.³¹ Если подобный мудрый расклад был правилом, то удается понять, почему митмак, даже депортирован­ные в наказание за борьбу против власти Куско, редко восставали снова, достигнув отведенных для них районов проживания.

Этническая политика инков свидетельствует об их манере решать дела не спеша, но основательно. При расселении общинами, а не семьями или поодиночке, требовалось несколько поколений, чтобы процесс асси­миляции стал необратим, однако затем остановить его мог бы лишь полный распад всех (а не только именно инкской имперской) государственных структур. В стра­не, где оказались беспорядочно перемешаны сотни мель­чайших разноязычных групп, язык кечуа стал необхо­димым средством общения и для поддержания его ста­туса больше не требовалось никакой пропаганды или принуждения.

 

ДЕРЕВНЯ И ГОРОД

 

Юридически и психологически та или иная «сослов­ная» принадлежность подданных Тауантинсуйю — либо к числу общинников, живущих на земле предков, либо к другим группам населения, непосредственно подчинен­ным государству, — имела, очевидно, большое значение. Это ясно уже из того, что для описания подобных от­дельных категорий работников существовали разные термины. Другой вопрос, насколько различались реаль­ное положение, уровень благосостояния всех этих людей Источники показывают, что объективная социально-имущественная стратификация инкского общества не по­лностью совпадала с официально признанной шкалой социальных делений.

Прежде всего работников государственного сектора лишь с непозволительной натяжкой можно противопо­ставить общинникам как несвободных — свободным. Дж. Роу, один из крупнейших специалистов по культуре Тауантинсуйю, заметил, что в обществе типа инкского в принципе никто не был свободен в выборе ни места жительства, ни рода занятий, ни времени, отводимого тем или иным видам деятельности, ни в большинстве случаев даже в выборе супруга.³² Все это регулирова­лось, с одной стороны, обычаем, а с другой — решения­ми, выносимыми на самом «верху». Однако, как и на древнем Востоке, отсутствие настоящей свободы подра­зумевало также и отсутствие настоящего рабства, при котором человек мог бы быть низведен до положения «говорящего орудия». Любая личность не столько испол­няла конкретно чью-то персональную волю, сколько растворялась в коллективе (общине, крупном домохозяй­стве, родственной группе), подчиняясь прежде всего то­му, кто выступал в качестве главы этого коллектива. Даже сам Сапа Инка, будучи неограниченным власте­лином империи, среди своих родственников «орехонов» оставался скорее вождем, чем автократом. Об этом сви­детельствует, например, отсутствие существенных внеш­них отличий в костюме Сапа Инки по сравнению с одеждой орехонов. Не получила распространения ни в древнем Перу, ни вообще в индейском искусстве Амери­ки традиция изображать фигуру правителя нарочито ги­гантской, как это делалось, например, в Древнем Егип­те.

По мере развития командно-бюрократических мето­дов управления государством положение человека в пе­руанском обществе начинало все больше зависеть не только от формального статуса (общинники, янакона, курака), но и от близости места, где он жил, к столице или большому городу, от доступа к тем адми­нистративным каналам, по которым циркулировали информация и материальные ценности. Поэтому яна­кона, в общем-то ущемленный в правах по сравнению с общинником, порой достигал такого положения на со­циальной лестнице, о котором и не мечтал уважаемый в своем селении глава десяти домохозяйств.

Степень «бюрократизации» Тауантинсуйю не стоит преувеличивать. Структурообразующей основой общества оставались родственные связи, соподчиненность «родоплеменных» групп и их вождей. Тем не менее с образованием инкского государства социально-имуще­ственное положение индивида стало зависеть от более разнообразных факторов, не говоря о том, что верховная власть своим произвольным решением могла теперь воз­высить любого человека, в котором она нуждалась или к которому благоволила. К подобному заключению при­водят не только известные нам факты о головокружи­тельных карьерах отдельных простолюдинов, но и мас­совый археологический материал.

О реальном благосостоянии едва ли не более всего свидетельствуют размеры и облик жилища. Дома из те­саного камня в стиле Куско были, как уже говорилось, признаком принадлежности к высшей аристократии. Су­дя по раскопкам в центральных районах Перу, обычный жилой дом в инкском городе представлял собой огоро­женную глухой стеной усадьбу (каанча}, внутри кото­рой находилось от трех до восьми прямоугольных стро­ений, обращенных входами на центральный дворик.³³ Строения были сравнительно крупными (от 9 до 14 м длиной и 4—6 м в ширину). Под крышей находился чердак, в редких случаях имелся и второй этаж. Подо­бную усадьбу занимала семья из трех поколений род­ственников, реже — супруги с маленькими детьми. Сход­ные по размерам и основательности, хотя и более хао­тично распланированные, семейные домохозяйства исследованы американскими археологами в бедных (на­селенных ремесленниками) кварталах Чан-Чана, столи­цы царства Чимор.

Не только облик отдельных домохозяйств, но и об­щая планировка инкских городов свидетельствует об оп­ределенном материальном достатке и благоустройстве. По крайней мере некоторые центры, среди них сам Ку­ско, Ольянтайтамбо и другие, имели довольно правиль­ную прямоугольную поквартальную планировку. В сов­ременном городке Калька в долине Урубамбы сохрани­лось пятнадцать кварталов,, дома в которых стоят на инкских фундаментах (при инках число кварталов, ви­димо, доходило до двадцати четырех).³⁴ Для сравнения отметим, что на Ближнем Востоке рассеченные правиль­ной сеткой улиц города появляются в сущности лишь в эллинистическую эпоху.

Окраины инкских городов выглядели, однако, иначе, чем основной массив застройки. Здесь в полном беспо­рядке размещались круглые в плане жилища, средним диаметром немногим более шести метров. В отличие от каанча с их достаточно капитальными каменными сте­нами, круглые дома возводились преимущественно из непрочных материалов, может быть, даже из дерна, и лишь их цоколь делался каменным. Несмотря на разли­чия в размерах и конструкции круглые жилища и каан­ча содержат одни и те же наборы глиняной посуды, что отражает сходство домашних занятий их обитателей.

Можно с большой уверенностью предполагать, что все трудовое население инкских провинциальных цен­тров и даже более мелких городков работало либо на государство, либо по личному заказу знатных персон. Об этом свидетельствует уже сама история этих поселений, внезапно возникших и столь же быстро опустевших по­сле конкисты. Для бегства населения в 30-х годах XVI века имелось, конечно, много причин. Указывается, на­пример, на уязвимость городов в период междоусобной борьбы конкистадоров, когда военные действия развер­тывались главным образом вдоль крупных, проложенных инками магистралей. Главным представляется все же полная зависимость городского населения от вышестоя­щих властей — работодателей и снабженцев. В каанча, таким образом, должны были жить в большинстве своем ремесленники-камайок, может быть, отчасти янакона; положение именно этих социальных групп характеризу­ют приведенные выше данные археологии. Многие лич­ные слуги могли, кроме того, обитать непосредственно в кварталах знати — в царских дворцах по крайней мере соответствующие помещения предусматривались. Кому же принадлежали круглые дома на окраинах? Американ­ские археологи полагают, что они служили лишь для временного проживания. Наиболее вероятно, что здесь обитали мобилизованные крестьяне-общинники — либо те, кто строил провинциальные столицы, либо прибывав­шие на определенный срок в качестве неквалифициро­ванной рабочей силы.

О жилище сельского населения Тауантинсуйю нет столь же подробных сведений, как о домах горожан. Для того чтобы уверенно датировать разбросанные по горам и долинам памятники и выделить среди них рядовые строения, относящиеся к периоду, непосредственно пред­шествующему инкскому завоеванию, ко времени инков и к ранним годам испанского господства, необходимо раскапывать чуть ли не каждый дом, а это вряд ли когда-нибудь станет возможным. Однако исследование сохранившихся развалин в центральных и южных рай­онах горного Перу в любом случае свидетельствует об отсутствии там капитальных усадеб типа каанча. Похо­же, что крестьяне жили в довольно примитивных, пре­имущественно однокомнатных постройках, весьма похо­жих на круглые жилища инкских городских окраин.³⁵ Поселения в горах Боливии и Перу, уверенно датируе­мые прединкской эпохой, определенно состоят именно из подобного рода построек.

Таким образом, в доиспанских Андах перед нами развертывается картина, характерная для многих как древних, так и более поздних обществ. Независимо от формально-сословных различий, городское население в среднем было богаче сельского. Не будет преувеличени­ем сказать, что город паразитировал за счет деревни и в какой-то мере также мелких ремесленных поселков, ибо выкачивая из них рабочую силу и продукты, почти ничего не давал им взамен.

Впечатляющие данные были выявлены при изучении хозяйственно-профессиональной специализации обитате­лей поселений уанка.³⁶ Здесь в инкское время по сравнению с прединкским сократился радиус территории, об­служиваемой ремесленными мастерскими. Так, до инков 6.7% керамики и 21.2% кремневых изделий производи­лось далее чем в 10 км от места использования, при инках же соответственно 5.4% и 14.0%. Население доинкских городков занималось сельским хозяйством, а жители новых инкских центров — нет. В провинциаль­ной столице Хатун Хаухе ремесленная специализация достигла высокого уровня, но продукция местных ма­стерских не предназначалась для сельской округи, а ли­бо шла на удовлетворение нужд городской элиты (парад­ная керамика в инкском стиле, бронза), либо отправля­лась в Куско (серебро). Судя по исследованиям в долине Урубамбы, столичные мастерские снабжали стандартной посудой построенные инками городки, находившиеся на расстоянии 50 км от Куско. Однако к занимавшимся сельским хозяйством обитателям деревень эта керамика почти не попадала.³⁷

В условиях древнего Перу рост государственного се­ктора за счет общинного вел к усилению эксплуатации, но те группы населения, которые утрачивали «свободу», не были здесь, видимо, главной жертвой. Если говорить о камайок и части янакона, то их благосостояние скорее возрастало. В то же время чем больше людей изымалось из сферы жизнеобеспечения (производство продуктов питания, простой одежды и т. п.), тем большая нагрузка падала на оставшихся. То же самое произошло и в пер­вые десятилетия испанского правления, когда индейцы старались любыми путями уйти в города, превратиться в янакона и тем самым избавиться от миты и налогов. Это поставило экономику испанского вице-королевства на грань краха и заставило колониальную администра­цию срочно принимать меры, чтобы остановить обезлюдение деревни и распад общин.³⁸

Угрожала ли подобная опасность инкскому обществу, стал ли город значимым явлением в жизни Тауантин­суйю? Еще недавно многие исследователи ответили бы на подобный вопрос отрицательно, ибо само наличие в древнем Перу «настоящих» городов ставилось под сом­нение. Материалы археологии заставляют отказаться от подобного взгляда. Крупных центров типа Уануко Пам­па с населением порядка 10—15 тысяч человек в Тау­антинсуйю действительно не набралось бы, по-видимо­му, и полных двух десятков, но значительная масса не занятых сельскохозяйственным трудом людей была соб­рана по городкам с числом жителей от полутора до трех с половиной тысяч. Общее число горожан можно оце­нить в пределах от 300—400 до 600—700 тыс., что со­ставляло примерно 4—8% всего населения. Это не мень­ше, чем в средневековой Европе, хотя ниже, чем, ска­жем, в древней Месопотамии. Поскольку, однако, многие горожане Двуречья, подобно жителям столицы астеков, трудились на полях (у инков же, наоборот, жителей сельской местности периодически отправляли работать в город), уровень урбанизации инкского Перу отнюдь нельзя назвать незначительным.

 

ПОСЛЕДСТВИЯ ГОСУДАРСТВЕННОГО ВМЕШАТЕЛЬСТВА В СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННОЕ ПРОИЗВОДСТВО

 

Помимо роста городского населения, занятого в производстве престижных изделий и в обслуживании знати, перевод общинников в государственный сектор сопровождался еще одной тенденцией, таившей в себе угрозу экономическому благополучию страны. Общины сами себя кормили, так что здесь заботы центральной власти в основном были связаны с перераспределением продукции. В государственном же секторе администра­ции нередко приходилось вмешиваться и в решение вопросов, касающихся сельскохозяйственного производ­ства. Это увеличивало затраты и заставляло правящую группу делать дальнейшие шаги все в том же на­правлении. Грандиозная операция по освоению целины в Кочабамбе была предпринята ради покрытия госу­дарственных расходов (в данном случае на армию), но в свою очередь и обошлась недешево. Вряд ли уда­стся когда-нибудь с удовлетворительной надежностью сравнить доходы от расширения посевных площадей с многолетними расходами на строительство дорог, скла­дов, содержание многих тысяч переселенцев и времен­ных работников, а также с убытками, нанесенными депортацией тем районам, откуда происходили митмак. Но если даже с точки зрения государства итог ока­зывался положительным, эти масштабные эксперименты в области социальной инженерии травмировали и ос­лабляли инкское общество точно так же, как и любое другое.

Негативные последствия вмешательства государства в сельскохозяйственное производство на первых порах могли оставаться незамеченными лишь потому, что в стране к началу XV века оказалось много свободных земель. В предимперский период, в обстановке ожесто­ченных военных столкновений, лучшие земли в низовь­ях долин были заброшены, население сосредоточилось вокруг горных крепостей.³⁹ Пошедший в государствен­ные закрома урожай с этих залежных земель и обеспе­чил процветание Тауантинсуйю. Однако по мере того как земельный резерв истощался, экономическая оправ­данность грандиозных государственных сельскохозяй­ственных проектов становилась все более сомнительной. Об этом свидетельствуют упоминавшиеся следы инкской колонизации в зоне сеха де сельва, где кукуруза не могла давать сколько-нибудь удовлетворительные уро­жаи.

 

СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ТАУАНТИНСУЙЮ

 

Подведем некоторый итог. Социальная структура Тауантинсуйю была в основе своей двухъярусной. Гос­подствующий слой составляла столичная и провинциаль­ная аристократия, жрецы крупных влиятельных храмов. Привилегированное положение этих групп всячески под­черкивалось внешне. Знать носила одежду из ткани кумби, владела изделиями из золота и прочими престиж­ными редкостями, пользовалась для своего передвиже­ния паланкинами, жила в зданиях, построенных из отшлифованных каменных блоков. За высокопоставлен­ными представителями элиты следовали многочисленные администраторы и управленцы более низкого ранга. Они также пользовались привилегиями (освобождение от по­винностей и тяжелого физического труда), но их образ жизни не отличался столь резко от образа жизни народа. Кроме курака (общинных вождей) к этой прослойке принадлежали, по-видимому, и выдвинувшиеся при ра­зных обстоятельствах незнатные лица. По уровню бла­госостояния с низшими администраторами, вероятно, сближались квалифицированные камайок — такие, как мастера по обработке драгоценных металлов, истолкова­тели кипу и т. п.

Массы непосредственных производителей включали, во-первых, крестьян-общинников, работавших не только на себя, но и на государство, храмы и местных курака, а во-вторых, лиц, оказавшихся от государства (или же храмов, отдельных знатных родов и т. п.) в прямой зависимости. Это зависимое население не было одноро­дно. Самые привилегированные группы по образу жизни сближались с господствующим слоем, а самые бесправ­ные находились ниже крестьян.

Простолюдины и курака в доиспанском Перу не вступали друг с другом в брак. Известный миф с побе­режья Перу повествует об их разном происхождении: предки знатных родились из золотого и серебряного яиц, посланных божеством с неба-, а предки простонародья — из медного. Тем не менее андское общество не было совершенно закрытым, в полной мере кастовым. Возмо­жно, что в будущем социальные перегородки и стали бы менее проницаемы, но до тех пор, пока еще велись завоевательные войны, правящий слой непрерывно дол­жен был подпитываться выходцами из низов. С одной стороны, администраторов просто не хватало, с другой — в смутное, военное время было легче сделать неожидан­ную карьеру, да и личные таланты и способности в такие периоды больше нужны и больше в цене, чем во времена стабилизации и застоя. Последняя крупная за­воевательная кампания, возглавленная Уайна Капаком, была направлена против индейцев чачапоя. Именно в результате ее высокий провинциальный пост достался тогда безродному янакона.

Подчеркнем, что социально-имущественное неравен­ство в Тауантинсуйю не было обусловлено неодинако­вым отношением отдельных общественных групп к сред­ствам производства. Главные из этих средств — земля и скот — находились в распоряжении и общинников, и знати, и государства. Положение каждого человека за­висело не от владения им какой бы то ни было собствен­ностью, а от его места в двух достаточно самостоятель­ных иерархических структурах: во-первых, традицион­ной, описываемой языком родственных связей и отношений, и, во-вторых, новой, государственно-адми­нистративной.

 

ТОРГОВЦЫ

 

Помимо перечисленных, в империи существовали еще две группы населения, не получившие, однако, официального признания и сохранявшиеся как своего рода реликт более раннего состояния общества.

Во-первых, оставались этносы, не вполне инкорпори­рованные в государственную систему. В основном они были расселены по окраинам империи, но рыбаки уру жили в самом ее центре на озерах Титикака и Поопо. Более близкие из таких народов выплачивали регуляр­ную, а более далекие — нерегулярную — дань натурой. Широко известна легенда, будто бы то или иное дикое племя за неимением ничего лучшего обязано было соби­рать и отправлять в Куско вшей.

Вторая группа также зафиксирована источниками лишь в относительно периферийных районах. Речь идет о профессиональных торговцах. Те из них, кто жили в долине Чинча на южном побережье Перу, были заняты исключительно во внешней морской торговле, осуще­ствляя связь империи с прибрежным Эквадором. Другие действовали в горном Эквадоре, их называли миндала. Миндала образовывали замкнутую корпорацию и поль­зовались правом экстерриториальности, безопасно пере­секая государственные и племенные границы от запад­ной Амазонии до Тихоокеанского побережья. Собствен­ной сетью зарубежных контактов располагал Пачакамак и, быть может, другие крупные храмы, но об этом наши сведения слишком скудны.

Положение эквадорских миндала и торговцев долины Чинча не было одинаковым. Первых инки, по всей ви­димости, лишь терпели, постепенно подавляя их дея­тельность. По данным Ф. Саломона, много лет изучав­шего архивные материалы по индейцам Эквадора, чем раньше та или иная провинция этой страны вошла в состав империи, тем меньшую роль в ее экономике про­должал играть свободный обмен. На полное искоренение торговых корпораций на юге горного Эквадора у инков ушло сорок лет. В районе Кито миндала к приходу ис­панцев уже были сильно стеснены, а в Пасто близ ко­лумбийской границы еще процветали. По-видимому, ми­ндала постепенно переходили в число зависимых от го­сударства людей типа камайок или янакона. Получить статус крестьянских общин они вряд ли могли, так как не имели собственных родовых подразделений с вождями-курака и не занимались ранее сельскохозяйственным трудом⁴⁰

Что касается торговцев Чинча, то их высокий статус был, по-видимому, определен в момент вхождения доли­ны в состав Тауантинсуйю.⁴¹ Чинча принадлежали к числу тех этносов, которые решительно поддержали ин­ков и обеспечили себе привилегированное положение в империи. Если в прединкский период наиболее высоким культурным уровнем на южном побережье Перу отлича­лась долина Ика, то расцвет Чинча начинается как раз с середины XV века. Союз инков и чинча был также обусловлен совпадением их экономических интересов. Нуждаясь в заморских товарах (прежде всего в эквадор­ских раковинах), инки не могли их добыть без помощи прибрежных торговцев, а чинча извлекали выгоду из своего монопольного положения на внешнеторговых пу­тях. В определенном смысле торговцы чинча напомина­ют голландских купцов в их отношении к Японии вре­мен ее самоизоляции, сохранивших право заходить в Нагасаки, несмотря на закрытые границы сёгуната То­кугава.

Внешнеторговые операции чинча не были, вероятно, свободны от государственного контроля, ибо ввозимые культовые и престижные предметы являлись той особой «валютой», свободное хождение которой в империи за­прещалось самым строгим образом. Скорее всего, чинча обладали статусом торговых агентов на государственной службе и были близки к камайок высших категорий.

 

ИСТОКИ СИСТЕМЫ ЦЕНТРАЛИЗОВАННОГО РАСПРЕДЕЛЕНИЯ

 

Отсутствие независимо действовавших торговцев, рынков, свободного обмена и т. п. — одна из карди­нальных особенностей центральноандской цивилизации, отличающая ее от всех более северных культур, на­чиная с Эквадора и кончая Мезоамерикой. Причины возникновения подобных различий изучены недостато­чно. Поэтому остановимся на этой проблеме немного подробнее.

Своеобразная экономическая система древнего Перу не возникла на пустом месте и не могла быть учреждена по инициативе отдельных правителей, будь то Пачакути или цари Чимор. Если в Эквадоре до периода инкской оккупации мы находим разнообразные формы обмена и распределения, то в горах Боливии и Перу подобных следов незаметно. Коренным обитателям различных об­ластей Нового Света были знакомы многие виды прими­тивных денег: бобы какао в Мексике и Центральной Америке, медные пластины в форме топоров на побе­режье Эквадора, костяные бусы чакира и золотые пуго­вки чагуаль в других районах Эквадора и Колумбии и т. д. И только на территории Центральных Анд даже со времен доинкских культур никаких свидетельств де­нежного обращения нет. Исключение составляет культу­ра сикан на северном побережье Перу (VIII—XII века н. э.), создатели которой употребляли как «деньги» то­поры, так и тонкие медные пластинки, напоминающие игральные карты. Однако экономически и культурно си­кан была тесно связана с Эквадором. После ее поглоще­ния культурой чиму свободная торговая деятельность на северном побережье свертывается. Нет указаний на ее развитие здесь и в период существования предшествова­вшей сикан культуры мочика.

Если в доиспанском Перу не было торговцев и примитивного денежного обращения, то как же осу­ществлялись хозяйственные связи между отдельными районами в отсутствие объединяющих государственных структур? В 70-х годах чрезвычайную популярность снискала теория американского историка-перуаниста Дж. Мурры, предложившего считать основной формой традиционного продуктообмена в Андах так называе­мый «вертикальный контроль».⁴² Отдельные общины или вождества направляли своих колонистов в разли­чные ландшафтные зоны, и продукты, поставляемые ими, распределялись затем по каналам родства, а не через рынок. Приведенные Муррой примеры почти все, однако, относятся к южным районам Центральных Анд, где горцы действительно организовывали колонии на побережье океана и в восточных предгорьях. Однако в центральных и особенно в северных районах Перу свидетельства «вертикального контроля» нечетки и дву­смысленны, а с помощью методов археологии даже на юге такая практика прослеживается лишь с заключи­тельного этапа существования цивилизации тиауанако, т. е. с IX—X веков н. э. Отмечено также, что со­здателями колоний бывали главным образом общины, жившие по окраинам Боливийского плоскогорья. Путь в низменности из его центральных районов был сли­шком долог, чтобы обеспечивать надежную связь ко­лонистов с «метрополией».

Другие исследователи видят причину «распредели­тельного», а не рыночного характера центральноанд­ской экономики в том, что она с очень раннего времени оказалась под контролем племенной знати. По мнению М. Мосли, немалую роль в становлении подобной системы сыграли особенности развития здесь приморских обществ III—II тыс. до н. э.⁴³ Когда благодаря рыболовству население этой области стало быстро расти, а его социальная структура усложнять­ся, местная общинная верхушка продемонстрировала свое влияние и сильно упрочила его, организовав строительство монументальных сооружений. Затем, в первой половине II тыс. до н. э., индейцы побе­режья начинают осваивать сельскохозяйственные зе­мли за пределами речных пойм. Знать и жрецы, используя уже имеющийся организационный опыт и авторитет, возглавили и работы по мелиорации. Тем самым они закрепили за собой и право на распре­деление продукции, произведенной на новых землях. В пользу данной теории можно добавить, что даже в начале нашего века в индейских селениях на ти­хоокеанском склоне Анд ремонт оросительной сети оставался частью религиозной церемонии. Руководили же ею люди, унаследовавшие функции доиспанских курака и религиозных лидеров.

Таковы традиции побережья. Что же касается горных районов, то мы уже упоминали, например, построенные там древнейшие святилища III тыс. до н. э. в Пируру в верховьях реки Мараньон. К на­чалу II тыс. до н. э. подобные храмовые центры распространились весьма широко. Археологи именуют их «религиозной традицией котош» по названию ис­следованного еще в 50-х годах памятника. Особен­ность храмов котош в том, что рядом с ними нет значительных поселений. Каждое святилище обслужи­вало нужды жителей целой долины, вероятно, ме­нявших места своего обитания в зависимости от се­зонных занятий. Подобный тип расселения до сих пор сохранился у индейцев коги на севере Колумбии. Правда, храмы коги окружены жилыми постройками, но большую часть года дома остаются пустыми, а индейцы довольствуются легкими хижинами, стоящи­ми поблизости от полей и огородов. Переходя с ме­ста на место, люди то собирают урожай картофеля высоко в горах, то ухаживают за плодовыми деревь­ями в теплых долинах. Храм как единственный устойчивый элемент этой динамичной системы ста­новится естественным центром не только религиоз­ной, но и хозяйственной деятельности, а жрец ру­ководит всеми практическими делами общины. Ту же мысль можно сформулировать и наоборот: религиоз­ное значение храма отражает его роль хозяйственного центра.

Из подобной системы взаимоотношений в дальней­шем могли развиться как традиция вывода общинных колоний («вертикальный контроль»), так и большие хо­зяйства вождей и храмов, регулирующие хозяйственную деятельность на политически подвластной им террито­рии. Таким образом, в горных районах, так же как и на побережье Перу, действовали факторы, способствовав­шие сложению распределительной, а не рыночной систе­мы товарообмена.

И все же одного лишь ландшафтного своеобразия Анд, диктующего необходимость одновременной эксплу­атации многих природных зон и открывающего эту воз­можность, для объяснения мало. Ведь рядом, в условиях, сходных если не с боливийскими, то по крайней мере с североперуанскими, в горах Колумбии и Эквадора сло­жилась же реально другая система обмена — со своими торговцами и примитивным денежным обращением, т. е. модель, характерная для большинства древних цивили­заций.

Что же определило специфику Центральных Анд? Скорее всего наличие только здесь, в этом географиче­ском регионе, в дополнение к его ландшафтному много­образию еще и экономически крайне важного транспорт­ного скотоводства. Благодаря караванам лам поток гру­зов, следовавших из одного района в другой, из одной ландшафтной зоны — с теми продуктами, которые она могла дать, — в другую, был здесь намного большим, чем в остальных областях Нового Света.⁴⁴ Контролиро­вать столь значительный объем перевозок способна была лишь та группа людей, которой принадлежала власть, либо, что то же самое, власть неизбежно принадлежала в древнем Перу тем, кто контролировал перевозки. Это могла быть поначалу крестьянская община, пока или поскольку она оставалась самостоятельной, мог быть за­тем и племенной вождь, и храм или, наконец, государ­ство. Но с профессиональной монополией независимых, стоящих вне местной общественной иерархии торговцев типа миндала центральноандская хозяйственная система мириться не могла.

 

ОБСЛУЖИВАНИЕ РЕМЕСЛЕННИКАМИ ПОТРЕБНОСТЕЙ ЗНАТИ

 

Возможности развития рыночных отношений не только в инкской, но и в других древних цивилизациях были ограничены и относительно низким уровнем ре­месленной технологии. Многие категории изделий, чье производство в принципе было освоено, оставались очень дороги и это не давало возможности сбывать их путем свободной продажи. Американские археологи У. Сэндерс и Д. Уэбстер недавно собрали сведения о том, потребности скольких семей удовлетворял в сре­днем древний ремесленник-специалист.⁴⁵ Исследование велось на материалах доиспанской Мексики, но соот­ветствующие оценки для Перу и даже для древнево­сточных культур, учитывая сходный уровень развития технологии во всех подобных обществах, вряд ли зна­чительно отличались бы. Оказалось, что гончар, ле­пивший и обжигавший простую бытовую посуду, по­крывал годовые потребности 66 семей, а это значит, что каждая из них должна была в свою очередь как минимум обеспечивать семью мастера пропитанием на ¹/₆₆ часть года, т. е. в течение 5—6 дней. Это при­емлемая цена, поэтому и в Мезоамерике, и в Месо­потамии, и в Перу в эпоху сложения и развития ран­них государств люди повсеместно употребляли изгото­вленную профессионалами стандартную посуду: приобрести ее было проще, чем делать самим. Зато ткач или ткачиха при круглогодичной работе обеспе­чивают нужды всего лишь 5—6 семей, и в этом случае здесь за купленную материю пришлось бы отдавать двухмесячный запас продовольствия. Столь крупными излишками продуктов питания крестьяне нигде не рас­полагали, поэтому каждая семья была вынуждена обе­спечивать себя такого рода необходимыми изделиями сама.

Высококачественные ткани, изделия из драгоценных металлов и прочую дорогостоящую продукцию могли приобретать у ремесленников лишь немногочисленные привилегированные лица, распоряжавшиеся запасами не ими произведенного продовольствия. Квалифициро­ванные ремесленники поэтому легко оказывались в по­стоянной личной зависимости от потребителей их про­дукции и в сущности могли заниматься своим име­ющим относительно узкий спрос ремеслом только потому, что в обществе существовали привилегирован­ные группы. На эти группы мастера и работали, ну­ждаясь в их постоянных заказах, что порождало ли­чную зависимость.

Редкостные и трудоемкие изделия в древних обще­ствах превращались в своего рода «конвертируемую ва­люту», и неудивительно, если государство, стремившееся возможно более полно контролировать жизнь общества, делало все возможное, чтобы стать монопольным распо­рядителем подобных ценностей. Инки запрещали курака приобретать предметы роскоши на стороне. Престижные изделия, или по крайней мере санкцию на владение ими, провинциальной знати следовало получать из Ку­ско. Одному из верховных вождей аймара, например, в год высылалось от 50 до 100 кусков ткани кумби, из коих часть он должен был затем предоставить в распо­ряжение тех, кто путешествовал через его провинцию по делам государства.⁴⁶ По мере укрепления корпорати­вного сектора жесткость подобной системы, однако, ос­лабевала, ибо знатные дома, становясь обладателями зе­мли и зависимого населения, получали в свое распоря­жение и все больше ремесленников-камайок. Раскопки свидетельствуют, к примеру, о том, что на территории уанка парадная керамика и металлические изделия про­изводились также и в хозяйствах верховных вождей. Упомянутый выше вождь аймара получал кумби не только из Куско, но и от собственных подданных. Все это вело к ослаблению отдельных форм контроля центра над провинциями, а при достижении известного «поро­гового значения» могло бы в будущем ощутимо содей­ствовать распаду имперской политической структуры.

 

«ФИНАНСЫ» ИМПЕРИИ. ЦИРКУЛИРОВАНИЕ ПРЕДМЕТОВ РОСКОШИ

 

Мы не случайно сравнили некоторые виды ремес­ленных изделий с валютой. Отсутствие у инков рынка и денег не мешает ученым говорить о «финансах импе­рии», подразумевая под этим способность инкского госу­дарства сводить баланс своих доходов и расходов.⁴⁷

Расходы Тауантинсуйю были двух категорий. Вре­менно мобилизованным в трудовые команды, так же как и полностью выпавшим из общинной структуры и не способным обеспечить себя работникам нужно было пре­доставлять пищу, одежду и кров; армия нуждалась в обмундировании и стандартном вооружении. Соответ­ственно государство должно было создавать запасы и, если надо, обеспечивать дополнительное общественное производство предметов первой необходимости и продо­вольствия. Другая категория расходов была вызвана по­требностью оплачивать деятельность административного аппарата, лояльность столичной и местной знати. Здесь требовалось уже не только продовольствие в избытке, но прежде всего предметы роскоши и престижа. Престиж­ные и жизнеобеспечивающие продукты циркулировали в имперском обществе на разных уровнях и по разным каналам. Обмен предметов роскоши на продовольствие и переход их тем самым в руки представителей низших общественных слоев не допускался. Есть данные, будто на побережье Перу прежде существовала иная практика, запрещенная инками после завоевания данных террито­рий.⁴⁸ Это может быть верно лишь в отношении цен­трального и южного побережья, так как социально-хо­зяйственная система Чимор вряд ли существенно отли­чалась от инкской.

Особой формой потребления престижных ценностей было их обрядовое уничтожение. При совершении по­добных ритуалов преследуются примерно те же цели, что и при строительстве не имеющих утилитарного назначения монументальных объектов, однако такая практика в основном характерна для обществ с не­достаточным опытом централизованного управления. Классическим примером служит здесь институт потлача у индейцев северо-западного побережья Северной Аме­рики, когда высшего положения в иерархии достигал тот из вождей, который оказывался в состоянии ра­здарить или уничтожить больше накопленного имуще­ства, нежели остальные. В эпоху инков подобные ар­хаические обычаи сохранялись в Перу, по-видимому, лишь там, где опирались на особенно древнюю, глубоко укоренившуюся традицию. Как отмечалось в преды­дущей главе, едва ли не раньше всего престижный характер приобрели в Центральных Андах орнаменти­рованные ткани. В Тауантинсуйю во время жертво­приношений сжигалась материя кумби. Следы подоб­ного гигантского жертвенного кострища, по-видимому, обнаружены и в Чан-Чане.⁴⁹

Потребность в престижных ценностях для удов­летворения запросов знати лишь в небольшой сте­пени покрывалась в Андах за счет импорта редко­стей. Наиболее заметным исключением из данного правила были многократно упоминавшиеся крупные тропические раковины, которые использовались в ри­туалах, связанных с культом плодородия и воды. Уже на изображениях культуры мочика середины I тыс. н. э. показано, как лам с грузом подобных раковин ведут к монументальному строению, в ко­тором находится некое высокопоставленное лицо. При инках, как говорилось, доставкой раковин из Эква­дора занималась преимущественно корпорация торго­вцев долины Чинча на южном побережье Перу. Некоторое количество импорта (твердая древесина пе­рсиковой пальмы, ряд наркотических веществ, мед, перья тропических птиц) поступало, возможно, с восточной границы, но соответствующее сырье или исходные продукты добывались и в районах, которые инки держали под своим прямым контролем.

Основная масса престижных изделий изготовлялась древнеперуанскими ремесленниками внутри страны. Это были сосуды и украшения из драгоценных металлов, высококачественная керамическая посуда, ткань кумби, парадная утварь и т. п. Подобная самодостаточность экономики была в определенном смысле выгодна госуда­рству, в силу этого не зависящему от разного рода слу­чайностей на дальних торговых путях. Вспомним для сравнения, как в древней Месопотамии стабильность по­литической жизни легко было подорвать, перекрыв по­ступление бадахшанского лазурита или малоазийских металлов. У инков же богатства и редкости, а следова­тельно, и экономические рычаги власти автоматически оказывались в руках тех, кто занимал высокие админи­стративные должности. Такая система оправдывала себя до тех пор, пока сохраняла прочность, пока власть в обществе не оспаривалась какой-либо оппозиционной си­лой, пока не ставились под сомнение идеологические основы существующей государственности, общепризнан­ность, легитимность правящего режима. Однако в случае кризиса власти или сложившейся экономической систе­мы здание империи могло легко рухнуть, так как почти не имело внешних опор. Преднамеренная излишняя замкнутость есть, конечно, органический порок всех им­перий, но инкская «сверхдержава» — совершенно изоли­рованная от других цивилизованных обществ (плавания эквадорских торговцев в Мезоамерику практически не в счет) — оказывалась в данном отношении особенно уяз­вимой.

В первые десятилетия после образования инкской империи функционирование ее социально-хозяйственно­го организма в большей мере, вероятно, зависело от правильного распределения престижных ценностей, чем от обеспечения непосредственных производителей всем тем, что было важно для них. Если бывшие прежде независимыми курака оказывались удовлетворены своим новым положением, они сами эффективно организовы­вали изъятие в пользу Куско необходимой продукции, используя традиционные, апробированные и привычные, рычаги власти и не забывая при этом о собственных интересах. Такая «престижная экономика» характерна для сложных вождеств и первичных территориальных царств. Однако по мере укрепления государственного ап­парата и увеличения имперских расходов внимание це­нтра должно было все больше переключаться на распре­деление, а затем и на расширенное производство проду­ктов первой необходимости.

 

СКЛАДЫ. НАКОПЛЕНИЕ ПРОДУКТОВ ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ

 

Выращенный на государственных полях руками об­щинников и переселенцев-митмак урожай свозился на склады, находившиеся под контролем провинциальной имперской администрации. В горных районах подобные склады строились в виде каменных башен (калька), ряды которых обычно тянулись по склонам, занимая непригодные к обработке земли. Рядом с Уануко Па­мпа, например, обнаружены руины 600 таких башен. В Кочабамбе, в одном лишь центральном комплексе складов Котапачи в западной части долины, выявлено 2400 колька. На землях уанка располагалось более 3000 хранилищ, из них более трети — в пяти складских комплексах вокруг провинциальной столицы Хатун Хауха.⁵⁰

Масштабы складского хозяйства инков были столь ве­лики, что оказываются вполне сопоставимы с нашими со­временными. Так, если бы всю хранившуюся вокруг Хатун Хаухи продукцию потребовалось сосредоточить под одной крышей, пришлось бы возвести элеватор высотой 50 м и основанием 20 на 40 м. Однако инки подобных гигантских хранилищ не строили, причем не только из-за технических трудностей. Они четко различали объекты, связанные со сферой жизнеобеспечения, где требовались лишь экономная практичность и целесообразность, от тех, которые были призваны производить внешний эф­фект и поражать население своей грандиозностью, симво­лизируя всемогущество существующей власти.

Архитектура инкских складских помещений тща­тельно разработана с учетом климатических особенно­стей отдельных областей империи. На засушливом побе­режье башен не строили, а продолжали следовать давней местной традиции: хранилище заглубляли в землю, вхо­дное же отверстие делалось в его крыше. В горах, с их более влажным климатом, пол колька, напротив, стара­лись приподнять над землей. Помещения различались в зависимости от вида продуктов, которые должны были в них находиться. Предназначенные для кукурузы имели вид сложенных из камней цилиндрических башен с вну­тренним диаметром от 2 до 6 м (чаще всего 5 м) и высотой от пола до потолка 6.3 м. Поскольку в них находят обильные остатки тарной керамики, можно за­ключить, что сюда свозили, по-видимому, уже вылущен­ное зерно, а не початки. В хранилищах картофеля и других клубнеплодов керамики вовсе нет. Соответству­ющие постройки были в плане прямоугольными, причем внутреннее пространство состояло либо из одного боль­шого (9x3 м), либо из двух узких помещений общей площадью 5x4.5 м. Высота подобных хранилищ была такой же, как у амбаров для кукурузы. Приведенные данные относятся к складам в Уануко Пампа. В Хатун Хаухе помещения имеют немного иные пропорции, но полезный объем зданий примерно тот же.

Многие колька до сих пор превосходно сохранились, что позволяет судить не только об их общей планировке, но и о различных деталях конструкции, за исключением кровли. Археологи утверждают, что все помещения, об устройстве которых им удалось составить достаточное представление, в древности хорошо проветривались и имели стоки для воды. Попадали в них через узкий (полметра шириной) и низкий (60—70 см в высоту) лаз, расположенный на целый метр выше пола. Сейчас, по прошествии 500—550 лет, трудно, конечно, сказать, по­ступал ли картофель из колька к инкскому потребителю в кондиционном состоянии или тоже гнил по вине нера­дивых кладовщиков или неумелых, равнодушных к делу распорядителей. Строителей колька нельзя во всяком случае упрекнуть в недобросовестности.

Склад, особенно круглый в плане высокий кукуруз­ный амбар, превратился в настолько значимый для пе­руанских индейцев объект, что даже занял видное место в народной астрономии. Словом «колька» индейцы кечуа до сих пор именуют Плеяды и кольцеобразную группу звезд в хвосте созвездия Скорпиона, находящуюся от Плеяд точно на противоположной стороне небесной сфе­ры.⁵² В Андах Плеяды занимали важнейшее после сол­нца и луны место в иерархии небесных светил, и наб­людение за перемещением по небосводу этого звездного скопления лежало в основе местного календаря.

Основные хранилища продуктов питания были сосре­доточены в провинциальных городах типа Уануко Пампа и Хатун Хаухи, куда грузы приходилось везти самое большее за сто километров. Это естественно, ибо тран­спортировка сотен и тысяч тонн припасов на еще более значительные расстояния по горным дорогам при всей отлаженной караванной системе обошлась бы чрезвы­чайно дорого. Лишь продовольствие для армии отправ­лялось непосредственно в Куско (а на севере, видимо — в Томебамбу или в Кито). Так, из Кочабамбы караваны с кукурузным зерном сперва следовали 100 км в запад­ном направлении до промежуточного склада в Пария, а оттуда по магистральной дороге — еще 800 км до столи­цы. Сразу к месту назначения везли сладкую молодую кукурузу молочно-восковой спелости, которую нельзя было долго хранить. Этим объясняют, в частности, от­сутствие складов в Пакальякте — центре долины Кусичака (бассейн Урубамбы), где такую кукурузу выращи­вали для нужд жителей Куско.⁵³

На имперских складах хранилось не только продо­вольствие, но и ремесленная продукция, предназначен­ная для рядовых воинов и членов рабочих команд. В кон­це 1550-х годов уанка обратились к испанской королев­ской администрации с просьбой возместить то, что испанцы «позаимствовали» в хранилищах на их террито­рии. В составленном на основе кипу перечне фигурируют одеяла, веревки, глиняные сосуды, дрова, уголь, солома.⁵⁴ Подробности производства непищевых продуктов жизнео­беспечения у инков плохо известны, но говорит сам за себя уже один перечень профессий мобилизованных ре­месленников. В документах из провинций Уануко и Лупака даются разнарядки на отправку работников в ме­стные, провинциальные и столичные мастерские и рудни­ки.⁵⁵ Помимо тех, кто должен был добывать золото и се­ребро, медь и свинец, отливать бронзовые топоры, ткать кумби, изготовлять украшения из перьев тропических птиц (т. е. обеспечивать потребности знати), в списках фигурируют и ткачи, производящие обычную неорнамен­тированную материю, а также плотники, гончары, масте­ра по изготовлению зернотерок, сандалий, головных убо­ров, пращей. Как и в случае с размещением продоволь­ственных складов в относительной близости от сельскохозяйственных угодий, при организации ремес­ленного производства инки старались избегать неоправ­данных перевозок, сводя их к минимуму. Мастера по из­готовлению дешевой, но материалоемкой продукции (на­пример, плотники и гончары) работали близ источников сырья, а в Куско и провинциальные центры отправляли уже только готовые изделия. И лишь когда речь заходила о престижных предметах и материалах, обладание кото­рыми являлось государственной монополией, забота о трудностях перевозки отступала на второй план. Наши источники, дающие представление о жизни провинций, упоминают в связи с производством драгоценных метал­лов лишь рудокопов. Выплавкой или очисткой серебра и золота разрешалось, по-видимому, заниматься преиму­щественно в Куско и отчасти в таких провинциальных мастерских, которые непосредственно контролировались центральной администрацией (о золотых и серебряных дел мастерах, занимавшихся изготовлением убранства для царского дворца и храма солнца в Хатун Хауха, пи­шет Педро де Сьеса де Леон). Что касается ценностей чуть меньшего ранга, таких, как ткань кумби или изде­лия из перьев тропических птиц, то их производство было сосредоточено как в Куско, так и в провинциальных сто­лицах. Высшая аристократия имела к ним постоянный доступ, но главы сотен и даже, видимо, тысяч домохозяйств такой привилегии были либо совсем лишены, либо пользовались ею гораздо реже.

 

МЕТОДЫ ЭКСПЛУАТАЦИИ. РИТУАЛИЗАЦИЯ ТРУДОВОГО ПРОЦЕССА

 

Как испанские документы, так и данные археологии оставляют впечатление, что по крайней мере до начала XVI века инкское государство все еще было богато и его военное ведомство и бюрократический аппарат еще не успели поглотить резервные ресурсы и нару­шить хозяйственный баланс страны. Дело здесь даже не в тоннах золота, долго копившегося во дворцах и храмах и в итоге попавшего в руки испанцев, и не в складах, набитых роскошной материей кумби, ко­торую отступавшие перед Писарро инкские военачаль­ники успели спалить. Видимые свидетельства остава­вшегося у империи запаса прочности более всего можно усмотреть в методах, применявшихся для обеспечения покорности населения. Многие специалисты считают, что здесь инки во многом еще полагались не на голое принуждение, не на открытую грубую силу, а на ха­рактерный преимущественно для вождеств традицион­ный порядок, при котором согласие работников на от­чуждение продуктов их труда обеспечивается устрой­ством для них в ответ коллективных пиршеств и зрелищ. Обработка храмовых и государственных полей обставлялась в виде праздничного действа, во время которого выполнение практических задач переплеталось в нерасторжимое целое с ритуалом. Отголоски подобной практики в некоторых районах Перу сохранялись вплоть до XX века. Обрядовую форму имела прежде всего очистка оросительных каналов от накопившихся за год песка и ила. Этим обеспечивались своевремен­ность и добросовестность проведения этих важнейших для устойчивого благополучия земледельцев работ.

Так же как и в древних культурах Востока, прави­тели и вожди в доиспанском Перу открывали полевые работы, самолично взрыхляя землю и первыми бросая в нее семена. Сообщения хроник на этот счет подтвержда­ет исследованная в 40-х годах на побережье Перу моги­ла «воина-жреца» (культура мочика), которая содержала предметы, символизировавшие разные аспекты власти местного иерарха. Помимо жезла и ритуальной палицы, там оказалась землекопалка с фигурным навершием. Навершие изображало божество, с которым, судя по оде­жде и позе, отождествлялся сам погребенный. Предоста­вляя руководителю право начинать сев, члены общины, очевидно, верили, что тем самым обеспечивают должное плодородие земли и обильный урожай. В Тауантинсуйю любой земледельческий труд, а работа на царских и храмовых землях в особенности, еще оставался отчасти священнодействием, а Великий Инка — первым жрецом. Отказ от исполнения повинностей в такой обстановке был возможен практически лишь в том случае, если ставилась под сомнение законность и сакральность вла­сти конкретного лидера. Система в целом оставалась незыблемой, ибо в конкретных условиях древнего Перу не имела альтернативы. Однако необходимой предпосы­лкой поддержания подобных общественных основ явля­ется достаточная хозяйственная эффективность и ста­бильность, при которой каждой крестьянской семье до­статочно надежно обеспечивается прожиточный минимум. При инках это условие, судя по всему, соб­людалось и еще не успело сделаться невыполнимым.

Иногда трудно определить, где в инкском обществе кончалась уходившая в первобытность традиция, а где начиналось умелое использование «моральных», иначе говоря, дешевых стимулов увеличения объема продукта, отчуждаемого в пользу центральных властей. Один из хронистов, например, сообщает, что инки считали опти­мальным деление каждой провинции на две, а не три более мелкие административные единицы, ибо так было легче организовать трудовое соревнование между их на­селением. Проверяющие же его итоги чиновники назна­чались из числа жителей противоположной половины, что затрудняло их подкуп.⁵⁶

Одним из самых крупных провинциальных центров на севере горного Перу был, как уже говорилось, Уануко Пампа. По словам Сьеса де Леона, его «обслуживало» более 30 тысяч окрестных индейцев (для сравнения от­метим, что в Хатун Хаухе это число составляло лишь 8—9 тысяч). Разведочные работы среди руин показали, что одновременно в городе проживало 12—15 тысяч че­ловек.

Археологи обнаружили на городище Уануко Пампа остатки огромных кухонь, расположенных по периметру двух площадей. Судя по осколкам нескольких тысяч сосудов на соответствующих участках варили чичу — пи­тательный ферментированный напиток из кукурузы. Время от времени в Уануко устраивались, очевидно, пиршества, в которых одновременно могли принимать участие несколько сот и даже тысяч человек. Здесь надо иметь в виду, что в горных районах Анд кукуруза в отличие от картофеля не является общедоступным про­дуктом, в окрестностях же Уануко — на высоте 4 км и более — она определенно расти не могла. Поэтому обес­печение работников чичей следует рассматривать как достаточно серьезную услугу со стороны государства по отношению к своим подданным. Раскопки в области Уанка, например, прямо показывают, что после появления инков местные крестьяне стали потреблять боль­ше кукурузы и мяса, нежели раньше. При этом, судя по изучению костных останков людей, лучше питаться стали мужчины, а женщины по-прежнему недоедали. Объяснить это можно тем, что только мужчины обычно участвовали в коллективных пиршествах, как во время призыва на работы в город, так — и ближе к дому — в дни обработки государственных полей и по другим слу­чаям.⁵³

Собиравшимся в Уануко людям предлагали не толь­ко чичу, но и нечто еще более волнующее — право участия в пышных церемониях, которые изредка со­вершались, возможно, под руководством самого боже­ственного Сапа Инки. Два больших здания рядом с участком для приготовления чичи признаны вероятной местной резиденцией Инки, в которой тот останавли­вался во время своих путешествий по стране. На пря­моугольной центральной площади города, способной вместить десятки тысяч людей, находилось напомина­ющее трибуну возвышение. Расположение его и кон­струкция выдают в нем «усну» — особое место, с ко­торого Инка должен был обращаться с молитвой к Солнцу, место, где он совершал ритуальные возлияния и откуда руководил церемониями и парадами.⁵⁸ Усну, вероятно, имелись во всех провинциальных столицах. Особенно впечатляюще выглядит подобная хорошо со­хранившаяся трибуна-алтарь в Вилькас (юго-восточнее Аякучо) — городе, считавшемся, как уже говорилось, географическим центром Тауантинсуйю.

Часть археологов, ведших раскопки в Уануко и ожи­давших найти здесь явные следы деятельности военно-бюрократической машины, нещадно угнетающей беспра­вных тружеников, по завершении работ впали в другую крайность и стали чрезмерно подчеркивать патриархаль­ность и мирный архаизм во взаимоотношениях верхов и низов инкского государства. Много внимания, например, обращается на отсутствие в Уануко военных казарм. Однако сами же авторы соответствующих публикаций признают, что пребывание в городе постоянного гарни­зона могло не оставить однозначных следов. Кроме того, войскам было достаточно находиться в полевом лагере в окрестностях города, чтобы напоминать населению о своем вполне реальном присутствии. Показательно, что в Новом Куско (Инка Уаси), игравшем роль опорного пункта действующей армии, тоже обнаружено много хранилищ, но опять-таки не удалось найти следы казарм.⁵⁹ По-видимому, инкская традиция не предусмат­ривала обязательное размещение значительных контингентов военнослужащих непосредственно в городах.

Что же до массовых пиршеств в Уануко, то на них, как предполагается, приглашали работников, отбывав­ших миту, — скорее всего тех, кто, закончив свой срок, отправлялся домой. Конечно, такая практика не вполне типична для обществ с выраженными сословно-классовыми барьерами и выглядит до некоторой степени арха­измом, пережитком первобытности. Однако в контексте характерных для инков социально-хозяйственных отно­шений она кажется во всяком случае разумной. Поощ­рить работников пару раз в году, созывая на почетный праздник, было гораздо дешевле, чем допустить их к участию в распределении престижных ценностей, и безопаснее, чем оставить вовсе без вознаграждения. В повседневной же обстановке повиновение трудового пе­рсонала обеспечивалось скорее всего тем же бесчислен­ное множество раз опробованным способом, что и в лю­бых обществах, основанных на внеэкономическом при­нуждении к труду — наказанием. Там, где моральные стимулы переставали действовать, главы сотен и тысяч домохозяйств имели возможность наказать или поощ­рить подчиненных при распределении повинностей — од­них отрядив для исполнения тяжелой и неприятной, а других — для легкой работы или службы. Хотя общества, пусть широко и не использующие в полном смысле сло­ва рабский труд, но тем не менее оставляющие своим членам лишь возможность выбора между плохим и ху­дшим, во всемирно-историческом плане продемонстриро­вали свою ущербность, их нельзя назвать полностью нежизнеспособными. При отсутствии мощного внешнего воздействия требуется порой весьма значительный про­межуток времени, прежде чем социально-хозяйственная и культурная деградация становится вполне очевидной. Однако обязательным условием функционирования по­добных систем является коллективная ответствен­ность, круговая порука. Поскольку у инков общая пла­новая норма для каждого подразделения работников спу­скалась сверху, уклонившийся от несения повинности тем самым перекладывал ее на плечи соседей, а это превращало всех членов общины в надсмотрщиков друг за другом. До тех пор пока норма эксплуатации не переходила известный предел, а общинная организация еще сохранялась, такая система функционировала без­отказно. Опасны были либо резкое падение уровня бла­госостояния народа, либо распад общинных связей. Пе­рвого, по-видимому, старались не допускать, раздавая в случае экстраординарных бедствий продовольствие с го­сударственных складов — они, как мы знаем, еще не бы­ли хронически пусты — и подкармливая вдов, сирот и других неимущих (по крайней мере в хрониках описы­ваются подобные благодеяния от лица инкской админи­страции). Чтобы уберечься от второй угрозы — ослабле­ния и распада общинных связей — государство карало бродяг (т. е. лиц без определенного санкционированного места жительства и рода занятий) и старалось всеми силами прикрепить людей к земле и к месту работы. Не будет ошибкой добавить, что сходную политику — где более, где менее последовательно и чаще, конечно, де­лая упор скорее на закрепощении, нежели на поддержа­нии относительного экономического благосостояния масс, — осуществляли правители всех мировых империй. Между исследователями, оценивающими зрелость инкского общества в плане развитости в нем классовых отношений и форм управления, свойственных государ­ству, нет полного единодушия. Противоречия среди спе­циалистов отчасти обусловлены состоянием и характе­ром наших источников, как письменных, так и археоло­гических. В них спрессована информация о разных периодах жизни империи, положение в которой с каж­дым десятилетием менялось. Инкской общественно-госу­дарственной системе нельзя отказать в динамичности: в свою эпоху застоя империя едва лишь успела вступить. Не следует забывать, что в сложившемся виде она про­существовала менее полувека и рухнула под объединен­ным воздействием внешней агрессии и причин внутреннего порядка. Период до воцарения Уайна Капака пра­вомерно назвать героическим: империя вела напряжен­ные войны, расширяла свою территорию, как границы, так и отношения внутри государства еще не установи­лись. Поэтому и жертвы, которые в этих условиях было готово и могло приносить население, и вознаграждение, следовавшее после каждой очередной победы, оценива­лись иной, чем в мирные времена, исключительной мер­кой. Планомерное хозяйственное строительство развер­нулось в инкской империи лишь с 1490-х годов. Раз­горевшееся после смерти Уайна Капака противоборство между сторонниками двух претендентов на престол — Уаскара и Атауальпы — внесло новый оттенок в социаль­ные отношения. Если бы вслед за этим не явились ис­панцы, а индейцы Анд и дальше сохранили бы свою прежнюю имперскую государственность, она неизбежно стала бы иной, нежели в предшествующие между усоби­це годы. Жестокость и решительность, с какими своди­лись счеты в этой династической распре, превращение созданной для внешних завоеваний армии во внутренние войска скорее всего привели бы затем — особенно при сокращении государственного резерва продуктов жизне­обеспечения и нарастания экономических трудностей — и к более активному использованию силы при отчужде­нии продукта от его непосредственных производителей. Здесь могли бы оказаться подорванными идеологические основы империи, что привело бы ее к глубокому кризи­су.

В следующей главе мы рассмотрим некоторые из этих основ и познакомимся с рядом особенностей духо­вной культуры древних перуанцев.