Общество и государство

Глава 2

В НАЧАЛЕ XVI ВЕКА

Во время своего переселения и после прибытия в центральную долину мексиканское племя сохранило довольно простую и, по сути, уравнительную социальную структуру. Мешика, народ воинов-крестьян, иногда оставался на плодородных землях в течение нескольких лет; иногда они воевали, чтобы овладеть пахотными землями, а потом, неся свои немногие пожитки на спинах, вновь начинали свои странствия.

Такая жизнь не требовала ни какой-либо заметной дифференциации в социальных функциях, ни появления организованной власти. Глава каждой семьи был и воином и фермером и вместе со всеми другими принимал участие в долгих разговорах, во время которых принима­ть важные решения. Что касается уровня жизни ацтеков, то он был для всех одинаков. Все они были бедны.

Единственным зародышем правящего класса, который существовал в тот период, были жрецы Уицилопочтли, служители бога, которые к своим жреческим функциям присоединили до какой-то степени военное командование и власть вообще. Но этой зачаточной организации было достаточно, и, когда мексиканцы, пытаясь подражать своим более развитым соседям и подняться до ранга городов, дали своему народу монарха, результат был катастрофическим (здесь имеется в виду захват и казнь короля Уицилиуитля-старшего жителями Кольуакана. — Авт.). На момент основания их города у них была в же самая социальная и политическая организация, что и во времена их скитаний.

Какая же огромная перемена произошла с тех времен до начала XVI века! Мексиканское общество видоизменилось, оно приобрело более сложную структуру и разделилось на слои: различные его части имели сильно разнящиеся фун­кции, а власть правящих сановников была очень велика. Духовенство, занимавшее высокое по почету и значимос­ти положение, утратило свой военизированно-мирской вид. Торговля теперь имела дело с огромным количеством ценных товаров, а влияние торговцев росло. Появились богатство и роскошь, а вместе с ними и бедность.

На простые старые черты племенной организации наложились черты государства с умением управлять, а также вырабатывать и осуществлять внешнюю политику; а во главе этого стоял один-единственный человек, тлатоани, император, со своими советниками и чиновниками, зани­мающий такое высокое и выдающееся положение, что простым людям нельзя даже было смотреть на него.

Перемена произошла огромная, и за очень короткое время: племенную демократию заменила аристократи­ческая имперская монархия.

ПРАВЯЩИЙ КЛАСС

Правящий класс, находившийся на вершине социаль­но расслоенного общества, сам подразделялся на несколь­ко категорий в зависимости от функций, значимости и веса в обществе. Так, верховный жрец по положению был равен военачальнику, и оба они смотрели сверху вниз на бедного «приходского жреца» или деревенского сборщика податей. И все-таки все они стояли отдельно от тех, кого испанцы называли простолюдинами, масеуальтин (масеуалли — форма единственного числа), у которых не было ни власти, ни должности.

Слово текутли — «сановник» или «господин» — применялось в отношении представителей высшей ступени правящего класса, когда речь шла об армии, исполни­тельной или судебной власти. Этим словом называли главных военачальников, чиновников высшего ранга в Мехико (например, главного казначея) и в провинциях, управляющих районами столицы и судей, которые раз­бирали самые важные дела в больших городах. Если быв­ший правитель города, присоединенного к империи, ос­тавался на своем месте под властью Теночтитлана, он был текутли. Сам император был текутли; и этим вы­дающимся титулом часто наделяли богов: Миктлантекутли («владыка подземного мира»), например, или Шиутекутли («владыка бирюзы»), бог огня.

Жрецы, в свою очередь, очень редко получали такое отличие. Как мы увидим, у них имелась своя собствен­ная иерархия, которая была не менее выдающаяся и по­читаемая, чем у других.

Поначалу текутли избирались или, скорее, назнача­лись, причем при избрании на любую должность выбор почти всегда падал на члена одной и той же семьи. Пре­емственность поста главы района, например, осуществля­лась «не по наследству, а, после его смерти, посредством выбора самого уважаемого, мудрого, талантливого и пожи­лого человека... Если у умершего остался сын, годный за­нять это место, выбирают его: всегда выбирают родствен­ника при условии, что таковой имеется и он подходит к этой должности».

Ко времени правления Монтесумы II, однако, един­ственными постами, которые действительно занимали выбранные кандидаты, были самые высшие: пост импе­ратора и четырех «сенаторов», которые его сопровожда­ли. Во всех остальных случаях либо император напрямую давал назначения своим подчиненным, либо районы или города выдвигали своих кандидатов, но это выдвижение вступало в силу лишь в том случае, если оно было утвер­ждено центральной властью.

На практике избирали обычно сына или племянника или даже брата местного текутли, который становился его преемником в деревне, городе или районе. Но хотя внеш­не это выглядело как соблюдение традиции, на самом деле это уже было не избранием, а презентацией, и последней инстанцией был император, который назначал человека по своему выбору. Власть уже не давалась снизу, а приходила сверху: новая государственная машина поглотила после­дние следы демократических начинаний.

Текутли всегда занимал очень важное положение, уп­равлял ли он деревней, небольшим городком или большим городом. Именно текутли испанцы назвали словом «касик» (это слово они привезли с Ямайки). Он носил особую одежду и ювелирные украшения, его имя заканчивалось уважительным окончанием -цин; он жил в теккали, во дворце, скромном или, случалось, роскошном, который содержали жители деревни или городка, обязанные предо­ставлять ему, по их выражению, «дрова и воду» и бытовое обслуживание. У него была земля, которую обрабатывали за его счет; доход с нее можно было бы назвать его жало­ваньем. Помимо этого император жаловал его «продоволь­ствием и платой»: тканями, одеждой, продуктами питания, а в обмен на это был обязан являться к императору, когда бы тот его ни призвал.

Каковы были его функции? Во-первых, он представлял свой народ перед высшими властями: он должен был «го­ворить за вверенных ему людей» и защищать их в случае необходимости от чрезмерного налогообложения или ка­кого-либо посягательства на их землю. Во-вторых, он вы­ступал в роли судьи во время тяжб, обращался с апелляци­ей в Мехико или Тецкоко. Далее, в качестве военачальника он возглавлял воинские отряды, которые был обязан предоставить в случае войны. Наконец, на своем посту он должен был поддерживать порядок, надзирать за обработ­кой полей, особенно тех, которые были выделены для вы­платы податей, а также позаботиться о том, чтобы эти подати были заплачены кальпишке из администрации им­перии.

И в завершение, особенно если его район занимал важ­ное положение, он, в свою очередь, имел право назначать местных чиновников при условии, что будет платить им с доходов от своих земель и из своего денежного содержа­ния. Текутли, его семья и дети не платили налогов.

В давние времена во Франции существовала огромная разница между образом жизни сельских помещиков в Бре­тани или Гаскони и образом жизни видных аристократов из свиты короля, а также огромное различие в значимос­ти их положения. Точно так же текутли из далекой мек­сиканской деревушки не имел такого большого авторите­та по сравнению с одним из приближенных Монтесумы. Но в то время как французский дворянин был уверен в том, что его титул перейдет к его наследникам, текутли не мог быть в этом уверен. Он обладал им только при жизни, а после его смерти двойная процедура выдвижения канди­дата снизу и утверждения его центральной властью могла передать его должность дальнему родственнику или даже кому-то совершенно постороннему. На деле во многих городах, особенно поблизости от Мехико, были текутли, назначенные напрямую императором.

В каждом районе (кальпулли) столицы был свой началь­ник, кальпуллек, который избирался на пожизненный срок; жители отдавали предпочтение членам одной и той же семьи, а император утверждал их выбор. У него был со­вет старейшин, уэуэтке, которые являлись, вероятно, са­мыми почтенными и широко известными главами семей, и «он никогда не предпринимал ничего, не выслушав мне­ния старейшин». Его обязанности были во многом схожи с обязанностями текутли деревни или города: особенно от него требовалось умение «защищать и оборонять» своих сограждан. Но его главной задачей было вести запись об­щинных земель, принадлежащих кальпулли и поделенных между разными семьями. Как мы увидим позднее, каждая семья имела право пользования своим наделом и дохода­ми с него, могла обрабатывать его и снимать с него урожай на определенных условиях. Обязанностью кальпуллека и его совета старейшин было следить за тем, чтобы эти ус­ловия соблюдались, и вести в книгах запись всех измене­ний в наделении землей посредством символических ри­сунков и иероглифов.

Ввиду занимаемой им должности кальпуллек должен был нести весьма значительные расходы. Часто в его доме собирались районные старейшины, и он, как хозя­ин, должен был предложить им пищу и питье. Даже в наши дни в любой мексиканской деревне, если индеец, занимающий какую-то должность, не делает этого не скупясь, он многое теряет в глазах окружающих. Так было и в те времена. В качестве компенсации глава рай­она не платил налогов, а жители его кальпулли по очере­ди выполняли работы на его земле и в его доме.

Нет никаких сомнений в том, что здесь мы соприкаса­емся с очень старыми порядками, заведенными в племени мексиканцев: кальпулли — это поистине ядро, а его глава и старейшины представляют собой самую древнюю фор­му территориальной организации ацтеков. Так же верно и то, что во времена, о которых идет сейчас речь, кальпуллек, хоть и был все еще высоко почитаемой фигурой, сталки­вался с тем, что его власть становилась все менее реальной, так как со всех сторон ее понемногу ущемляли.

Он избирался на свою должность своими сограждана­ми, но сохранял ее за собой только благодаря милости мо­нарха. Теоретически он возглавлял всю деятельность насе­ления своего района, но храм ему приходилось уступать куакуилли, районному жрецу, который принадлежал к жре­ческой иерархической системе, а «дом для юношей» — воинам-педагогам, назначенным сверху. По словам Торквемады, каждый день он был обязан приходить во дворец за распоряжениями: «он ожидал уэя кальпишки, главного распорядителя, чтобы тот сообщил ему, что приказал и по­велел великий господин (император)». В его подчинении находились чиновники, чьей обязанностью было надзи­рать за группами из двадцати, сорока и ста семей в отно­шении выплаты налогов и выполнения коллективных ра­бот, таких, как уборка или общественные работы. По крайней мере, теоретически они были ему подчинены, но возникает определенное впечатление, что они на самом деле принадлежали, если можно так выразиться, к бюро­кратической административной системе, которая находи­лась вне его власти. «Число чиновников (oficiales), которое имелось у этого народа для всякой малости, было так ве­лико, а все записи велись так хорошо, что не было недо­статка ни в отчетах, ни в списках жителей (padrones); ведь для всего были свои чиновники постарше и помладше (mandoncillos), даже для подметальщиков. Весь город и его районы были поделены, так как человек, который отвечал за сто домов, выбирал и назначал пять или шесть других служащих, подчиненных ему, и делил эту сотню домов между ними так, что каждый, осуществляя надзор за пят­надцатью или двадцатью домами, мог руководить и распо­ряжаться их жителями с целью обеспечения сбора налогов и выделения необходимого количества людей для обще­ственных работ. Точно так же городские чиновники (oficiales de la republica) были столь многочисленны, что их невозможно было сосчитать».

Эта картина мексиканского чиновничества, странным образом напоминающая административную систему им­перии инков в Перу, почти не оставляет иллюзий отно­сительно того, насколько большой независимостью мог пользоваться кальпуллек, имея над собой уэй кальпишки, а внизу бюрократическую систему. Он был традицион­ным вождем, сохранившимся от старых времен, и теперь оказывался в несовместимой связи с централизованной системой управления, которая являлась частью не мест­ных общин, а государства.

Наконец, хотя можно допустить, что в самом начале у него была некоторая военная власть, ее у него отняли по­чти целиком. На практике все разрозненные отряды объ­единялись в четыре корпуса в соответствии с четырьмя большими районами города: Теопан, Мойотлан, Ацтакалько и Куэпопан. Эти корпуса находились под командовани­ем гораздо более высокопоставленных лиц, чем местные вожди. В стране, находящейся в состоянии непрекращаю­щейся войны, армия предлагала храбрым и амбициозным людям карьеру, особенно богатую почестями и властью.

Само собой разумеется, что в Теночтитлане каждый мужчина независимо от происхождения либо был вои­ном, либо хотел им стать. Чиновники либо уже были, либо собирались стать воинами: жрецы, по крайней мере в молодости, уходили на войну, чтобы захватить плен­ника, а некоторые из них, тламакацтекиуаке, были и жрецами, и воинами. Что же касается торговцев, то мы увидим, что их профессия не была такой мирной, как в наши дни, а была больше похожа на вооруженную раз­ведку или колониальную экспедицию.

Мальчику с самого рождения было предназначено стать воином. Его пуповину закапывали вместе со щитом и не­большими стрелами и произносили традиционные слова о том, что он пришел в этот мир воевать. Богом-юношей был Тескатлипока, которого также называли Йаотль, «воин», и Тельпочтли, «юноша». Именно Тескатлипока руководил тельпочкалли, «домами молодых людей», куда начинали ходить мальчики с шести-семи лет. В каждом районе имел­ся такой дом, и образование, которое там можно было по­лучить, было, по сути, обучением военному делу, в кото­ром мексиканские мальчики жаждали отличиться. Когда им исполнялось десять лет, мальчикам обрезали волосы, оставляя на затылке одну прядь. Эта прядь называлась пиочтли, и им не разрешалось обрезать ее, пока им не уда­валось взять в бою пленника, даже если для этого они дол­жны были вдвоем или втроем объединить свои усилия.

Воин, который совершил этот свой первый подвиг, с той поры получал звание ияк. «Я ияк», — сказал Тескат­липока; так молодой воин уже соперничал с богом. Он обрезал прядь волос на затылке и отпускал волосы, пока они не начинали закрывать его правое ухо. Но он под­нялся всего лишь на одну ступень, и, если не проявлял себя лучшим образом в двух или трех последующих во­енных походах, ему приходилось уходить из армии и отказываться от ратного дела. Он был вынужден посвя­тить себя своему клочку земли и своей семье — принять свой тягостный удел. Ему никогда уже нельзя будет на­деть ни раскрашенную и расшитую одежду, ни ювелир­ных украшений. Он станет всего-навсего масеуалли.

Но с другой стороны, если к нему благоволили боги, если (как сказал бы мексиканец) он родился под счастли­вым знаком, он продолжал свою воинскую карьеру. Пос­ле того как он взял в плен или убил четырех врагов, он получал звание текиуа («тот, у кого есть доля дани»), то есть достигал той высшей категории воинов, которая уча­ствовала в дележе добычи. Он становился военачальником и приходил на военные советы, получал право носить оп­ределенные головные уборы из перьев и кожаные брасле­ты. Для него открывались и более высокие чины, и он мог стать куачиком, куаучичимекатлем, то есть «чичимек-орлом», или отомитлем, по названию древнего, дикого, воин­ственного племени, которое обитало в горах к северу от Мехико. И наконец, он мог стать членом одного из двух высших воинских орденов: ордена «рыцарей-ягуаров», во­инов Тескатлипоки, которые в бою надевали шкуры ягуа­ров, и ордена «рыцарей-орлов», воинов солнца, носивших шлемы в виде головы орла.

В одиннадцатый месяц года, Очпаництли, сам импе­ратор распределял почести и награды. «Все они стояли ровными рядами перед Монтесумой, который восседал на своей циновке из перьев орла (куаупетлапане): он и в самом деле сидел на орлиных перьях, а спинкой ему служила шкура ягуара... Все стояли перед ним и привет­ствовали его. У его ног лежало разнообразное оружие и знаки отличия, щиты, мечи, плащи, набедренные повяз­ки. Они стояли перед ним и отдавали ему честь, и каж­дый по очереди получал от него дары. Затем они отошли в сторону, чтобы украсить себя и надеть свои знаки от­личия. Он (император) подарил эти великолепные укра­шения великим военачальникам... Когда все они таким образом оделись, они снова сомкнули свои ряды перед Монтесумой... Украшения, которые они получили, были их наградами, а служили они, чтобы получать их (за свою службу). А наблюдавшие за этим женщины — ста­рухи, возлюбленные — проливали горючие слезы, а их сердца были полны печалью. Они говорили: «Вот наши любимые дети. Если через пять или шесть дней будут произнесены слова «вода и огонь» (то есть «война»), вер­нутся ли они когда-нибудь? Найдут ли они дорогу до­мой? Они действительно уйдут навсегда».

Но эти горестные жалобы, которые допускала тради­ция, совершенно не отвращали воинов от своей также традиционно уважаемой и овеянной славой карьеры. Для них смерть в бою или, еще лучше, смерть на жертвен­ном камне обещала им счастливую вечную жизнь после смерти. Ведь воин, который был убит на поле боя или на алтаре, обязательно становился одним из «братьев орла», куаутека, одним из тех, кто сопровождал солнце от его восхода до зенита в сверкающей светом и радос­тью процессии, а затем перевоплощался в колибри, что­бы вечно жить среди цветов.

На встречах самого высокого уровня высший военный ранг сливался с высшим государственным рангом. Од­ним из титулов императора был тлакатекутли («госпо­дин над людьми», то есть над воинами), и его первей­шей функцией было осуществление командования не только мексиканскими армиями, но и армиями городов-союзников. Самые важные из высоких сановников, ко­торые находились рядом с ним, занимали исключитель­но военные посты, по крайней мере сначала: в военное время четверо из них командовали армиями, получавши­ми снабжение из четырех районов столицы.

Из этих «четырех великих» выделяются двое из-за по­честей, им оказывавшихся. Этими двумя были: тлакатеккатль, «тот, кто командует воинами», и тлакочкалькатль, «человек из дома копий». Очевидно, эти титулы означают, что у первого в руках было военное командование, а вто­рой отвечал за арсеналы (тлакочкалли), где хранилось ору­жие. Обычно они были близкими родственниками импе­ратора, и часто из них и выбирали монарха: Ицкоатль, Ашайакатль, Тисок и Монтесума II были тлакочкалькатлями на момент своего избрания, а Ауицотль — тлакатеккатлем. Они носили роскошную, великолепную одежду: расшитые плащи, ювелирные украшения, перья. Их дома и образ жизни были такими же, как и у императора. Они были среди первых, кого император жаловал подарками и наделял частью добычи в виде земель в захваченных про­винциях. Оба они занимали очень высокое положение и обладали огромными богатствами.

Все это относилось и ко всем отличившимся воинам со­гласно их званию: по мере их продвижения вверх по иерар­хической лестнице росла их слава, и, когда они заслу­живали право носить все более и более великолепные ук­рашения и одежды, они одновременно получали подарки и доходы с различных поместий. Они не только освобож­дались от обязанности обрабатывать свои собственные зе­мельные наделы, как это делали обычные мексиканцы, но и получали земли, главным образом на завоеванной терри­тории, которые для них обрабатывали другие.

Они были состоятельными людьми, обладая прекрас­ными домами, множеством слуг, великолепными дра­гоценностями и одеждой, забитыми до отказа кладовы­ми и сундуками. Но следует помнить, что это богатство приходило к ним только после славных подвигов и как их следствие. Человек был богат, потому что ему оказы­вались почести, но они ему оказывались не потому, что он был богат. Кроме того, достойное почета деяние было единственным способом достижения богатства для чело­века из правящего класса.

Испанцы считали этих военачальников знатью, при­ближенной к императору, подобно европейским дворянам при дворе короля Испании или Франции. Но они явно ошибались, так как двор императора ацтеков состоял не из потомственных магнатов, обладающих огромными поме­стьями или унаследованным состоянием, а из военных или гражданских официальных лиц, которые пользовались привилегиями, прилагающимися к их должности.

Правящий класс постоянно обновлялся, вбирая в себя представителей основной массы населения, и в этом была его огромная сила. Любой воин, которому удавалось за­хватить в плен четырех человек, становился текиуаи, таким образом, попадал в высший класс независимо от своего происхождения. Более того, император заполнял вакансии в более высоких эшелонах власти путем выдвижения до­стойных людей, и часто в конце сражения или военной кам­пании он выдвигал на высшие посты целую группу людей: Монтесума II после победы над армией Тутотепека таким образом «поднял» двести шестьдесят человек.

Тесосомок утверждает, что все простолюдины, кото­рые отличились на войне с Койоаканом, были продви­нуты на самые высокие посты после сдачи города, и од­новременно каждый получил вознаграждение в размере дохода с одного поместья или даже больше. Более того, даже уже на упомянутые важные должности тлакочкалькатля и тлакатеккатля люди назначались таким обра­зом, чтобы по крайней мере одну из них занимал воин, выдвинувшийся из рядовых в офицеры, criado en las guerras[4], по выражению Саагуна.

В обществе, столь жадном до славы, в котором эта сла­ва основывалась предпочтительно на заслугах перед всеми — о поразительном исключении, которое составляли тор­говцы, будет рассказано позже, — воины занимали завид­ное положение. Когда отец читал своему сыну какое-либо наставление, принятое у ацтеков, он постоянно ставил их в пример как образец для подражания. Их превосходство всегда было очевидным не только благодаря их одежде и знакам отличия, но и благодаря привилегиям, которыми они обладали на различных ритуалах и церемониях. На­пример, в восьмой месяц года под названием Уэй текуильуитль, «большой праздник сановников», только «вое­начальники и другие храбрецы, привычные к войне» до­пускались принять участие в священном танце, который происходил ночью у подножия пирамид при свете огром­ных жаровен и факелов, которые держали юноши. Они танцевали парами, а к каждой паре воинов присоединя­лась женщина (одна из ауианиме, подружек холостых сол­дат). Ее волосы были распущены по плечам, а одета она была в расшитую юбку с бахромой. Танцоры носили укра­шения согласно своему рангу: куачик имел право носить украшение на губе в форме птички, отомитль — в форме листка водоросли. У всех в ушах были диски из бирюзы. Танец длился несколько часов; иногда и император при­ходил принять в нем участие.

В следующем месяце, тлашочимако, проходил не менее торжественный танец в честь Уицилопочтли перед его теокалли; но этот танец начинался в полдень, ведь Уици­лопочтли был богом солнца в зените. Здесь воины встава­ли по ранжиру; сначала куакуачиктины и отоми, затем текиуаке, за ними молодые люди, взявшие в плен одного врага, потом «старшие братья», отличившиеся солдаты, ко­торые занимались обучением молодежи, и, наконец, юно­ши из районных школ. «И они держались за руки, как во время танцев простолюдинов в Старой Кастилии — одна женщина между двумя мужчинами и один мужчина меж­ду двумя женщинами; они кружились в танце и пели. Наи­более закаленные на войне воины, которые находились в первом ряду, держали своих женщин за талию, как будто обнимали их. Но другие, занимавшие менее высокие во­инские посты, не могли заходить так далеко».

И во многих других случаях воины оказывались в цен­тре внимания и почитания восхищенной публики. Так бы­вало, например, когда каждые четыре года проходили празднества в честь бога огня: император и его главные со­ветники, все в украшениях из драгоценных камней и пе­рьев, исполняли «танец сановников». Или в дни под зна­ком се шочитль («один цветок»), когда монарх, посреди пения и танцев, раздавал им богатые подарки; или, есте­ственно, всякий раз, когда победоносная армия возвраща­лась домой из похода, вступая в город по одной из насып­ных дорог, старейшины приветствовали их, а звуки тепонацтли и труб сопровождали их от самого берега озера.

Эти высокопоставленные лица не являлись аристо­кратией в европейском понимании этого слова. В те вре­мена, о которых идет сейчас речь, появилась тенденция делать наследуемыми те отличия, что изначально прила­гались только к занимаемой должности. Сын текутли не опускался до уровня масеуалли, простолюдина; по одно­му только праву рождения он получал титул пилли, пер­воначальное значение которого — «ребенок» или «сын», но который приобрел смысл «сын текутли» или, как го­ворили испанцы, «сын идальго», «сын важной птицы».

Теоретически пилли не имели привилегий, и, чтобы сделать карьеру в армии, органах управления или рели­гии, он должен был приложить так же много усилий, как и любой масеуалли. На самом же деле у него было мно­жество преимуществ с самого начала благодаря положе­нию его отца и высшему образованию в кальмекаке, а не в местной школе. Именно среди пилли император легко находил чиновников, судей и послов, Пилли, как соци­альную группу, можно поместить посредине между на­родом и правящим классом. Они являлись неиссякаемым источником для удовлетворения постоянно возраставших потребностей постоянно возраставшего управленческого аппарата.

Следовательно, постепенно появлялась аристократия. Но все же нельзя забывать, что пилли, который не делал ничего выдающегося в течение своей жизни, не оставлял своим детям никакого исключительного положения. Престижа положения текутли хватало едва ли боле чем на одно поколение, если только к его возрождению не прилагались новые усилия.

По мере того как империя росла, а предпринимаемый государством действия становились все более разнообразными, обязанности ее чиновников неизбежно делались более узкими. Очень трудно дать точную оценку функций тех официальных лиц, чьи звания дошли до нас. Вероят­но, большинство этих чинов уже не имели никакого отно­шения к их буквальному значению, имея в этом сходств с чинами, бывшими в ходу в Римской или Византийской империях или во Франции эпохи королей. Тлилланкальки, вероятно, был «хранителем темного дома» в той же степе ни, в какой коннетабль Франции (один из высших сановников французской монархии, в XIII—XVII веках главнокомандующий. — Перев.) был человеком, отвечавшим конюшни. Но, несмотря на все это, во времена Монтесумы II мы можем различить три класса чиновников.

На первом месте стояли правители некоторых городов или опорных пунктов. И хотя они обладали воинскими званиями тлакочтекутли («властелин копий»), тлакатекатля и даже тлакатекутли или, гораздо реже, тецкакоакатля («зеркальный змей») или тлилланкальки, их обязанности, вероятно, в значительной степени были штатскими и управленческими. В нескольких городах было одновременно два правителя — в Остомане, например, Сосолане и Уашьякаке (Оашаке), — так что вполне возможно, что один правитель отвечал за административные вопросы, а другой — за командование гарнизоном.

Общее слово, которым назывались все чиновники, связанные с аппаратом управления, и в особенности с налогами, было кальпишке, «служащий дома». Испанцы-завоеватели и историки переводили его как «мажордом, дворецкий». Кальпишке избирались из пилли, и их глав­ной обязанностью было организовывать обработку зе­мель, предназначенных для уплаты налога, и принимать зерно, товары и продукты питания, которые каждая провинция должна была поставлять через определенные промежутки времени, а также обеспечивать их перевоз­ку до самого Мехико.

Они были обязаны посылать императору отчеты о состоянии сельского хозяйства и торговли: если надви­гался голод, именно они должны были сообщить об этом императору и, по его приказу, освободить провинцию от уплаты налога или даже открыть общественные склады зерна и раздать его людям. Они также отвечали за воз­ведение общественных зданий, за ремонт дорог и за под­бор слуг во дворцы императоров.

В каждой провинции кальпишке жил в главном горо­де вместе со своим штатом многочисленных писцов, умевших содержать в порядке налоговые реестры и со­ставлять отчеты. Без сомнения, у него были помощники в городах и главных деревнях его провинции.

Рассказ Берналя Диаса дает некоторое представление о возможностях этих чиновников и об их огромной власти. Впервые испанцы встретились с кальпишке в Киауицтлане на земле народа тотонак, подчиненного империи. «Не­сколько индейцев из этой же деревни прибежали и сказа­ли всем касикам, которые разговаривали с Кортесом, что видели пятерых мексиканцев, сборщиков налогов от Монтесумы. Услышав это, они побледнели и начали трястись от страха. Они оставили Кортеса одного и вышли привет­ствовать их. Со всей поспешностью они украсили помеще­ние листьями, приготовили угощение и сварили какао, са­мый лучший напиток, какой у них только можно найти. Когда эти пятеро индейцев прибыли в деревню, они про­шли прямо мимо того места, где мы стояли, с заносчивым и гордым видом и не заговорили ни с Кортесом, ни с кем-либо из нас. На них были надеты богато расшитые плащи, такие же набедренные повязки, а их блестящие волосы были собраны на голове в пучок. У каждого в руках был букет цветов, которые они нюхали, а другие индейцы, вроде слуг, обмахивали их опахалами». Эти надменные пред­ставители центральной власти не замедлили призвать к себе вождей тотонаков и стали громко выговаривать им за то, что те осмелились вести переговоры с Кортесом.

Наконец, третья категория назначаемых чиновников — судьи. Они выбирались монархом либо из числа опытных и пожилых сановников, либо из числа простых людей. В Тецкоко половина верховных судей были благородного происхождения, а другая половина — простолюдины. Все составители хроник одинаково превозносят ту тщатель­ность, с которой император и равные ему по положению правители выбирали судей, «особенно заботясь о том, что­бы они не были ни пьяницами, ни легкими на подкуп; чтобы они не принимали решения, руководствуясь личны­ми интересами, и не были бы пристрастны при вынесении приговора».

Судьи пользовались чрезвычайным уважением и вла­стью. В их распоряжении имелось нечто вроде полиции, которая по их приказу могла арестовать даже самых вы­сокопоставленных людей, в каком бы месте они ни на­ходились. Их гонцы «передвигались с величайшей ско­ростью, будь то день или ночь, в дождь, снег или град». Их писцы вели запись каждого дела с претензиями обе­их сторон, свидетельскими показаниями и приговорами. Им оказывался большой почет, но горе тому судье, ко­торый дал себя подкупить: от порицания было недалеко до освобождения от должности, а иногда и до смерти. Правитель Тецкоко приказал казнить судью за то, что тот в тяжбе между простолюдином и вельможей проявил благосклонность к вельможе.

Все эти люди: военные или гражданские официальные лица, воины, управляющие, судьи, сановники или сыно­вья высокопоставленных деятелей, ожидающие своего на­значения, а также армия гонцов, служителей, клерков и полицейских, которая их окружала, — все они зависели от светской власти. Они зависели от императора, главы госу­дарства; они были многочисленными винтиками в огром­ном механизме империи. Около них, тесно связанное фа­мильными узами, образованием и глубиной религиозной веры, но зависящее от другой власти, стояло духовенство. Рядом со слугами государства были слуги богов. Правящий класс был разделен на эти две параллельные иерархии: одна из них завоевывала, управляла и судила, а другая сво­ей добросовестной службой в храмах призывала милость богов пролиться дождем на землю.

Каждый молодой пилли был хорошо знаком с порядка­ми внутри ордена жрецов с детства, так как он воспиты­вался в кальмекаке, школе монастырского типа, где он жил со жрецами одной жизнью, полной аскетизма. Сыновья торговцев также могли пойти учиться в кальмекак, но как бы сверх штата и в минимальном количестве. В таком слу­чае, казалось бы, путь в жрецы был открыт только для представителей правящего класса или, при определенных усилиях, для сыновей торговцев. И тем не менее Саагун настаивает на том, что иногда самые почитаемые жрецы были родом из простых семей. Поэтому можно предполо­жить, что у масеуалли при желании была возможность стать учеником жреца. Возможно, если он демонстрировал не­обыкновенное призвание к служению богам во время сво­его пребывания еще в местной школе, его наставники мог­ли перевести его в кальмекак.

Новичок (буквально: «маленький жрец») был посвящен Кецалькоатлю, который прежде всего был богом жрецов. Если в возрасте двадцати—двадцати двух лет он принимал решение не жениться и полностью посвятить себя карье­ре служителя культа, он становился тламакаски, жрецом, и с того момента он мог принять на себя это почитаемое звание, которое на самом деле применялось по отноше­нию к Кецалькоатлю, богу, владыке и верховному жрецу легендарной Тулы. Это же звание было дано и Тлалоку, древнему богу дождя и плодородия, более мелким боже­ствам, его сопровождающим, и сияющему, совершающе­му добрые дела молодому богу музыки и танцев. Быть удо­стоенным звания тламакаски означало, в какой-то сте­пени, быть приравненным к богу.

Большинство жрецов, вероятно, так и не шли дальше этой ступени. Когда они старились, они брали на себя какие-нибудь постоянные, но второстепенные обязанности, такие, как бить в барабан или быть на подхвате во время жертвоприношений. Еще они могли принять на себя «приход» и тихо закончить свои дни, проводя бого­служения в местном храме. Их ранг в иерархии жрецов обозначался словом куакуилли.

Другие жрецы достигали более высокого уровня и по­лучали звание тленамакака. Они могли входить в состав выборщиков, которые избирали императора, и именно из их среды появлялись высшие лица мексиканской церкви.

Два верховных жреца, равные по власти, правили вме­сте. В ведении одного, кетцалькоатля тотек тламакаски («пернатый змей, жрец нашего владыки»), был культ Уицилопочтли. Другой, кетцалькоатль Тлалок тламакаски («пернатый змей, жрец Тлалока»), занимался культом Тлалока. Как мы уже видели, два бога царили на огром­ном теокалли вместе, и точно так же два верховных жре­ца главенствовали в религиозной иерархи.

Титул «пернатый змей», которым они оба обладали, наделял их святостью, которая, согласно мифу, была присуща тольтекскому царю-богу Кецалькоатлю. Коро­че говоря, они были его представителями и преемника­ми. «Среди этих жрецов, — пишет Саагун, — выбирали лучших, которые становились верховными жрецами; их называли кекецалькоа, что означает «преемники Кецалькоатля... При этом не придавалось никакого значения происхождению, важны были лишь их моральные устои и соблюдение религиозных обрядов, знание религиозно­го учения и безупречный образ жизни. Выбирали тех, кто был скромен, благочестив и смиренен, честен и справед­лив, кто не был склонен к ветрености, но был воздер­жанным, строгим и щепетильным в отношении нрав­ственных устоев, кто был полон любви и милосердия, сострадания и дружелюбия ко всем, кто был богобояз­ненным и истинным приверженцем веры». Надо при­знать, что это удивительно теплый отзыв, и вышел он из-под пера католического монаха.

Эти два верховных жреца «были равны по статусу и по чести» и окружены глубочайшим уважением: сам импера­тор лично наносил им визиты. Их положение во главе духовного мира освящало союз двух основных мировоззре­ний Мексики, которые ацтеки свели вместе, когда стали правящим народом. С одной стороны, был Уицилопочтли, бог солнца и войны, близкий родственник богов-охотни­ков, модель воина и прототип принесенной жертвы, кото­рая должна возродиться для бессмертия в виде беззаботной птички. И с другой стороны, был Тлалок, древний бог дождя и изобилия, который, не воюя, заставляет кукурузу и все съедобные для человека растения быстро расти, доб­рый волшебник, который защищает от голода и засухи. С одной стороны, существовала религия воинственных ко­чевников, а с другой стороны — религия оседлых кресть­ян, каждая со своими представлениями и своим собствен­ным раем.

В подчинении у двух верховных жрецов находилось много «прелатов», которые отвечали либо за какую-то от­дельную отрасль религиозной деятельности, либо за по­клонение какому-то конкретному богу. Самый важный из них, исполняющий обязанности как бы генерального сек­ретаря, носил титул мешикатль теоуацин («почтенный -цин, ответственный за богов»). Его выбирали два кекеиалькоа, и «он управлял менее высокопоставленными жрецами, вроде епископов, и следил за тем, чтобы все, имею­щее отношение к богослужению, исполнялось во всех провинциях и местечках усердно и в совершенстве, согласно законам и обычаям прежних верховных жрецов... в его ве­лении находилось все, что касалось богослужения во всех провинциях, подвластных Мехико». В его компетенцию также входила дисциплина среди жрецов и контроль за об­разованием в кальмекаке. Его помощниками были, с одной стороны, уицнауак теоуацин, который в основном отвечал за церемониалы, а с другой стороны, тепан теоуацин, ко­торый занимался вопросами образования.

На попечении хранителя ценностей, тлакимилольтекутли, были священные сосуды и другие культовые пред­меты, а также в его ведении находились храмовые помес­тья. Богатства богов были огромны: у них были не только постройки и земля, статуи, бесчисленные культовые при­надлежности величайшей ценности и дары в виде продовольствия и одежды, которые без конца приносили веру­ющие, но также и сельскохозяйственные угодья, которые духовные власти сдавали в аренду или организовывали их обработку, и их доля податей из завоеванных провинций.

Пиетет перед императорами выражался в потоке по­дарков, сыплющихся на храмы. В Тецкоко пятнадцать крупных деревень и зависимых территорий занимались исключительно тем, что обслуживали и ремонтировали их, а также поставляли им дрова для их никогда не гас­нувших костров. В Мехико было точно так же: некото­рые деревни поставляли в храмы кукурузу, дрова, мясо и ладан и не платили больше никаких налогов. Поэтому рядом с храмами были построены хранилища, в которых содержались значительные запасы продовольствия не только для жрецов, но также и для раздачи бедным и больным: в Мехико, Тецкоко, Чолуле и других местах имелись больницы. Управление всей этой собственнос­тью, вероятно, требовало значительного штата писцов, которые должны были быть в распоряжении хранителя.

Оказывается, существовало чрезвычайно большое ко­личество жрецов, приданных для служения разным бо­гам: ни одно божество не удовлетворилось бы меньшим, чем собственное «хозяйство», главный жрец, прислужни­ки и послушники. Четыремстам богам напитков и пьян­ства служило такое же количество жрецов под руковод­ством Ометочцина, «священного кролика в двух лицах», чье имя совпадало с именем одного из этих богов. Так было принято: каждый жрец носил имя того бога, кото­рому он служил и кого он воплощал при богослужении. Количество церемониалов быстро разрослось до чрезвы­чайности, и масса жрецов занималась выполнением той или иной конкретной задачи, так как разделение труда достигло очень высокого уровня. Например, ишкосауки тсонмолько теоуа отвечал только за снабжение дровами храма бога огня, а понтлан теоуа йиакатекутли — за ор­ганизацию праздника бога торговцев.

Понятно, что было необходимо строго придерживать­ся календаря праздников и точно соблюдать последова­тельность церемоний. Эта важная обязанность была доверена экоакуакуильцину, «почтенному жрецу храма дож­дя», который, несмотря на ограничивающее его звание и находясь в подчинении у уитснуак теоуацина, обладал властью во всей религиозной сфере, по крайней мере, что касается ее материального аспекта.

Женщины никоим образом не исключались из сферы служения богам. Через двадцать—сорок дней после рожде­ния девочки мать могла принести ее в храм. Женщина да­рила жрецу курильницу и немного копаль (ладана), что означало взаимное соглашение. Но только тогда, когда девочка становилась ичпочтли (взрослой девушкой), она могла уйти в религию в звании жрицы или, буквально, «женщины-жреца» (сиуатламакаски). Пока она носила этот титул, она была обязана соблюдать обет безбрачия. Но у нее была возможность выйти замуж, «если ее позвали за­муж, если все было сказано надлежащим образом, если отцы, матери и важные господа были согласны». Соверша­лась необычно торжественная церемония бракосочетания, и она покидала храм и уходила в свой дом. Но кажется, многие предпочитали всецело посвятить себя религии.

В традиционных описаниях можно найти много приме­ров, когда довольно часто жрицы совершали богослуже­ния. Праздником в честь великой богини Тоси («нашей прародительницы») руководила женщина, сиуакуакуилли. Другая жрица, ицтаксиуатль («белая женщина»), отвеча­ла за материальную сторону подготовки определенных це­ремоний, особенно за уборку святых мест и зажигание огня.

В течение Кечолли, четырнадцатого месяца года, множе­ство женщин приходили в храм Мишкоатля, охотника и воина, чтобы вручить своих детей старым жрицам: они брали детей и танцевали с ними на руках. Затем матери, сделав жрицам подарки в виде засахаренных фруктов или других лакомств, забирали своих детей. Эта церемония длилась все утро.

В течение месяца Очпаництли самую главную роль в ре­лигиозных празднествах играли молодые жрицы богини кукурузы. Каждая из них олицетворяла богиню и каждая несла на спине семь кукурузных початков, завернутых в богатую ткань. Их лица были раскрашены, а руки и ноги украшены перьями. Напевая, они двигались вереницей вместе со жрецами этой же богини. На закате дня они бро­сали в толпу пригоршни разноцветных зерен кукурузы и бутылочной тыквы, а люди дрались и устраивали из-за них свалку, потому что это были символы богатства и изоби­лия в будущем году.

Торквемада утверждает, что некоторые из этих молодых жриц давали обет добиться в течение года у небес какой-нибудь милости: вылечить больного или устроить счастли­вый брак, но, видимо, они не давали вечных обетов. По­жилые женщины их охраняли, обучали и заботились о них, а они заботились о храме, курили ладан перед изображе­ниями богов с наступлением ночи, в полночь и на заре; они также ткали плащи для жрецов и идолов.

От жреческих обязанностей — переход к прорицатель­ству, знахарству и, наконец, к колдовству: так добро не­заметно переходит в зло, уважение в страх и ненависть. Неясные границы мира религии сливались с границами мира злобного колдовства и чародейства.

Прорицания в истинном смысле этого слова не толь­ко позволялись, но и практиковались определенной ка­тегорией жрецов, которые назывались тональпоуке. Они обучались в монастырских школах, так как именно там давали необходимые для прорицателей знания, которые составляли неотъемлемую часть высшего образования. В этой связи стоит вспомнить, какую важную роль играли предсказания в период расцвета Рима. Но кажется, эти прорицатели не становились членами храмового брат­ства, когда получали свою квалификацию; они были сами по себе. У них не могло быть недостатка ни в ра­боте, ни в доходах, так как каждая семья обязательно приходила к прорицателю в случае рождения ребенка. Более того, не было ни одного важного события в жизни, браке, предпринимаемом путешествии или военном походе и т. д., дата которого не была бы назначена прорицателями либо по просьбе частных лиц, либо официальных. За каждую такую консультацию прорицатель получал плату в виде пищи, подарков, «нескольких плащей, индеек и груды продовольствия».

Врачеватели, мужчины и женщины, были официально признаны, хотя их область деятельности не всегда далеко отстояла от сферы деятельности черных магов. Они откры­то принимали участие во многих церемониях. Следует так­же упомянуть повивальных бабок: эти женщины помога­ли при рождении ребенка и, более того, при этом они произносили необходимые с точки зрения морали и рели­гии слова. А также, посоветовавшись должным образом с прорицателями, они обеспечивали младенца «именем, данным при крещении». Их положение в обществе было очень уважаемым, и, без сомнения, они были вполне обеспечены.

Наконец, на противоположном полюсе мира религии и жрецов находились колдуны, чародеи, страшные знатоки заклинаний, которые, как считалось, обладали широкими и разнообразными возможностями. Они могли превра­щаться в животных; они знали магические слова, которые «околдовывают женщин и вызывают страсть, как они того пожелают»; и их заклинания могли убивать на большом расстоянии. Существовали колдуны-мужчины и колдуньи-женщины. Своими темными делами они занимались не в открытую. Но, несмотря на это, они были хорошо извест­ны людям, которые приходили к ним ночью, чтобы купить их помощь. Говорили, что их сила была дана им при рож­дении, так как они родились под «злым» знаком «один — дождь» или «один — ветер», и что для своих целей они все­гда ждали дня, который шел под благоприятным для них знаком. Особенно благоприятной была цифра 9, связанная с богами ночи, преисподней и смертью.

Одним из наиболее часто упоминаемых преступлений, осуществляемых при помощи колдовства, была кража: пятнадцать—двадцать колдунов объединялись, чтобы ог­рабить какую-либо семью. Они приходили к двери дома ночью и при помощи определенных чар делали обита­телей дома неподвижными. «Выглядело так, как будто они все были мертвыми, и все же они слышали и виде­ли все, что происходит... Воры зажигали факелы и за­глядывали в дом, чтобы найти съестное. Все они ели со­вершенно спокойно, и никто не мог помешать им, так как люди были без чувств, словно обращены в камень. Затем, насытившись, колдуны отправлялись в кладовую и хранилища и брали все, что там находили: одежду, золото, серебро, драгоценные камни и перья... Говорят даже, что они чинили бесчестье женщинам в доме».

Колдунов в таком случае сурово осуждало обществен­ное мнение и строго наказывал закон. Если их ловили, то либо вешали, либо приносили в жертву на алтаре, вы­рвав им сердце. В период правления Чимальпопока мужчи­на из Куаутитлана и его жена были приговорены к смерти, потому что они при помощи чар обездвижили крестьянина из Тенайуки и, пока он спал, украли его кукурузу.

Не считая этого меньшинства опасных отщепенцев, все упомянутые классы — воины, чиновники и жрецы — обладали одинаковыми чертами руководителей общества и государства. Все вместе они составляли правящий класс общества, недавно возникший, сильный и посто­янно крепнущий благодаря свежей крови, привносимой простолюдинами, которые могли достичь самых высоких воинских, административных или религиозных чинов. Происхождение играло свою роль, но все же именно личные заслуги помогали человеку подняться, а их не­достаток не давал этого сделать. Мексиканец всегда по­мнил, что почести так же преходящи, как текущая вода, а рожденный знатным человек может умереть рабом.

Видимо, в начале XVI века в период правления Монтесумы II в среде аристократии возникло противодействие, и реакционеры попытались изгнать сыновей простолюди­нов из высших кругов. Однако, согласно документам, это затронуло только отправляющиеся за границу посольства, так как «было бы неприлично для масеуалли входить во дворцы владык». Возможно, это противодействие могло бы привести к тому, что возникла бы чисто наследная арис­тократия, но существовала сила, ежедневно работавшая в другом направлении. Этой силой было постоянное бремя войны и завоеваний, которые приводили на вершину вла­сти храбрых и амбициозных людей.

Если поразмыслить над образом жизни этого правяще­го класса, то не может не поразить тот факт, что одна из его неотъемлемых частей, жрецы, жили в аскетической бедности, а другие, воины и чиновники, достигали богат­ства в виде поместий, домов, рабов, одежды, продоволь­ствия, драгоценностей и т. д. только благодаря своему ран­гу или должности. За самим богатством не гнались; оно приходило как результат растущей власти и официальных расходов. Это был доход, а не капитал. Единственное, что действительно имело значение в глазах текутли, была ре­путация.

Однако существовал другой класс, в чьей среде эти цен­ности имели совершенно другое значение. Этот класс был полностью поглощен материальными ценностями, был не только равнодушен к престижу, но и питал к нему непри­язнь. Этот класс находился ниже правящего класса, но поднимался до его уровня. Он так отличался своими обы­чаями, законами и организацией, что почти принадлежал к другому миру.

ВОЗВЫШАЮЩИЙСЯ КЛАСС: ТОРГОВЦЫ

Очень многие мексиканцы занимались торговлей, одни — время от времени, другие — постоянно. Были крестьяне, которые продавали свою кукурузу, овощи и домашнюю птицу на рынке; женщины продавали разно­образную приготовленную ими пищу на улицах; торгов­цы продавали ткани, обувь, напитки, кожи, посуду, ве­ревки, трубки и разные полезные предметы; а рыбаки ежедневно привозили с озера рыбу, лягушек и моллюс­ков. Эти мелкие и средние торговцы не образовывали определенный класс населения. Словом почтека (торгов­цы) называли членов могущественных корпораций, ко­торые монопольно занимались внешней торговлей.

Они организовывали и водили караваны носильщиков, которые шли от центральной долины в отдаленные, поч­ти сказочные провинции на побережье Тихого океана или Мексиканского залива. Там они продавали продукцию Мехико: ткани, одеяла из кроличьей шерсти, расшитую одежду, ювелирные украшения из золота, серьги из обсидиана и меди, ножи из обсидиана, краситель кошениль, лечебные и ароматические травы. А назад они привозили такие предметы роскоши, как полупрозрачный зеленый нефрит (чальчиуитль), изумруды (кетсалитцтли), морские раковины, черепаховые панцири для изготовления ложек для помешивания какао, шкуры ягуара и пумы, янтарь, перья попугаев, птиц кецаль и шиутототля. Поэтому их торговля состояла в том, чтобы экспортировать произве­денные товары и импортировать предметы роскоши из-за рубежа.

Попутно можно заметить, что этот обмен сам по себе недостаточен, чтобы объяснить экономические отношения между «холодными странами» центра и «жаркими странами» юго-востока. Ювелирные украшения из золота экспорти­ровались, но золото не ввозилось; хлопчатобумажные тка­ни продавались, но хлопковая пряжа не привозилась. Именно дань или налоги, которые провинции были обя­заны платить, обеспечивали Мехико сырьем. Например, провинция миштеков Йоальтепек должна была ежегодно посылать 40 золотых дисков, в палец толщиной каждый и около двух дюймов в поперечнике; провинция Тлачкиауко — 20 бутылочных тыкв золотого песка, а провинции Куауточко и Ауилисапан — 1600 тюков хлопка. Это сырье перерабатывалось в Мехико и, превратившись в ткани или ювелирные украшения, продолжало свое путешествие на юг на плечах носильщиков, идущих вслед за почтека.

Торговые гильдии существовали приблизительно в десяти городах или больших деревнях центрального пла­то: в Тецкоко, Ацкапотсалько, Уицилопочко, Уэшотла, Куаутитлане, Коатлинчане, Чалько, Отумба и конечно же в Теночтитлане и Тлателолько. Именно в независи­мом городе Тлателолько до его присоединения к импе­рии ацтеков почтека, очевидно, имели наибольшее вли­яние. Они проживали в семи районах, один из которых назывался Почтлан; по нему и стали их называть почте­ка. В каждом из семи районов имелся торговый двор, или «место», буквально: циновка, петлатль. Если верить Чимальпаину, то только в 12-м году текпатля, 1504-м, «инпеу почтекайотль Мешико», то есть в Мехико началась торговля. Он, несомненно, имеет в виду, что гильдия была официально организована недавно на манер почтека в Тлателолько и по их наущению, так как они уже в течение тридцати одного года были жителями Мехико.

В свою очередь, купцы Тлателолько начали свою дея­тельность в начале XV века, когда в их городе правил тлатоани Тлакатеотль, взошедший на трон в 1407 году. Нам известно, что именно они впервые привезли тонкие хлоп­чатобумажные ткани тогдашним жителям города на озере, все еще имевшим деревенский вид. При втором правите­ле Тлателолько Куаутлатоа (1428—1467) они стали ввозить украшения для губ, перья и шкуры диких животных. При Мокиуицтли, их последнем независимом монархе, список товаров, которые они привозили из своих далеких и дол­гих поездок, был значительно больше. Заметное место в нем занимало какао, став к тому времени привычным на­питком большей части населения. Во главе гильдии стояли два человека, почтекатлатоке, «владыки над купцами», чьи имена содержали выражающий почтение суффикс -цин.

После присоединения Тлателолько к Мехико торговцы обоих городов стали тесно сотрудничать, хотя две гильдии сохранили свою индивидуальность. Их возглавляли ста­рейшины в количестве трех или пяти человек; и в силу их возраста они больше не предпринимали утомительные и рискованные путешествия, а доверяли продавать свои то­вары более молодым почтека. Они наблюдали за отправ­кой караванов и возглавляли церемонии в честь их отбы­тия и прибытия. Они являлись представителями своих гильдий перед императором и выступали в роли судей на всех судебных процессах внутри класса торговцев, не толь­ко связанных с коммерцией, но и любого иного рода. Та­кие суды могли объявить любой приговор, включая смер­тный.

Эта привилегия была тем более поразительной, что в вопросах правосудия в мексиканском обществе не было никаких других исключений, и императорские суды су­дили всех, начиная от текутли и кончая масеуалли. Один почтекатль был исключением из этого правила. Во мно­гих отношениях торговцы образовали государство внутри государства: в отличие от воинов и даже жрецов, они не набирали пополнение из простых людей, они переда­вали профессию от отца к сыну. Они жили все вместе в одних и тех же кварталах и заключали браки в своей среде. У них были свои боги, свои праздники; они по­клонялись своим богам особым образом, так как во вре­мя долгих путешествий у них не было никаких жрецов, кроме них самих.

Мы увидели очень четкую градацию, которая существо­вала в правящем классе. То же самое относилось и к тор­говцам, и между главами гильдий и молодыми купцами, отправляющимися в свое первое путешествие, было мно­го разных рангов. Были текунененка («путешествующие господа»), которых уважали за их долгие и опасные экспе­диции; науалоцтомека («переодетые торговцы»), которые носили одежду и говорили на языке враждебных племен, чтобы достичь загадочного Цинакантлана и купить там янтарь и перья кецаля; теальтианиме, которые предлагали рабов для жертвоприношений; тейауалоуаниме («те, кто окружает врага») и такуаниме («дикие звери»). Два после­дних названия применительно к купцам звучат странно, но их коммерция поистине была непрерывным рискованным предприятием. Чем дальше они уходили от Мехико, тем больше опасностей угрожало их жизни. Их считали шпи­онами в равной степени, как и купцами, — так оно и было: им приходилось противостоять враждебности племен, ко­торые еще не были покорены. Их товары возбуждали алч­ность в жителях высокогорья: разбойники нападали на их караваны, и почтекатлю приходилось превращаться в во­ина, чтобы уцелеть.

На самом деле это была изначальная причина воз­никновения класса торговцев в общественной системе древнего города. Во время правления Ауицотля караван мексиканских купцов был окружен в деревушке Анауак-Айотлан на Тихоокеанском побережье перешейка Теуантепек. Их осаждали воинские отряды различных пле­мен, но, ведя постоянные бои, они продержались четыре года, и, когда будущий император Монтесума, который был тогда тлакочкалькатлем, пришел во главе мексиканской армии к ним на выручку, он встретил на дороге победителя-почтека, нагруженного добычей, отнятой у нападавших.

Своим внешним видом изможденных победителей эти купцы-воины с волосами, отросшими до пояса, произ­вели необычайное впечатление в Мехико, где их принял император с величайшей пышностью. Когда их провели во дворец, они положили к ногам Ауицотля знамена и эмблемы из драгоценных перьев, захваченные в боях. Император назвал их «мои дядюшки» и немедленно да­ровал им право носить украшения из золота и перьев. Правда, это право было ограничено их особыми празд­никами, в то время как представители правящего класса имели эту привилегию без всяких ограничений.

По словам Саагуна, человек, который отвечал Ауицотлю от имени купцов, сказал: «Мы, ваши дядюшки-почтека, что находятся здесь, рисковали своей головой и жизнью и трудились день и ночь, так как хоть мы и на­зываемся торговцами и выглядим как торговцы, мы вои­ны и военачальники, которые, скрываясь под личиной, уходят, чтобы завоевывать». Это замечательная речь, так как ее надо рассматривать как выражение в некотором ро­де узаконенной выдумки, предназначенной для того, что­бы разрешить купцам определенные социальные преиму­щества и оправдать в глазах воинов то, что до этого показалось бы недопустимой наглостью. На самом деле было бы неправильно утверждать, что почтека являлись переодетыми воинами. В первую очередь и прежде всего они были купцами. Но сами условия ведения их торговли иногда заставляли их предпринимать военные действия. И в этом отношении осада, которую они сумели выдержать на перешейке Текуантепек, имела в истории торговли ре­шающее значение. Эта сторона их жизни была и в самом деле второстепенной, несмотря ни на что, но тем не менее с тех пор именно эту сторону особенно стали выделять. Ауицотль и после него Монтесума II увидели, как полез­ны могут оказаться для империи эти неутомимые торгов­цы. Ведь, можно сказать, во времена правления этих двух монархов завоевание следовало за торговым караваном, и купеческую материю сменяло воинское знамя. В качестве вознаграждения считалось, что купец занимается торговыми делами только для того, чтобы скрыть свой истинный облик, облик воина, — это была праведная ложь, которая тем не менее, позволила торговому сословию подняться в обществе, в отношении основополагающих принципе которого оно оставалось в совершенном неведении.

И в самом деле, как абсолютно противоположны был образ жизни почтекатля и образ жизни представителя правящего класса. Один был всецело занят службой и репутацией, другой же — стремлением к личной выгоде Высокопоставленный чиновник с гордостью носил положенные ему по рангу расшитый плащ и перо; торговец же смиренно шел в заплатанной и скромной одежде. При встрече с ним в сопровождении его носильщиков дорогостоящими ношами он стал бы мягко отрицать, что он владелец, — он всего лишь посредник. По возвращении из путешествия он привозил свои товары на склад ночью, тайком, по озерной глади и хранил их там под именем какого-нибудь родственника или друга.

Представим, что некий почтекатль разбогател и решил устроить пирушку. В таком случае он обычно приглашал гостей, равных себе по положению в среде коммерсант или стоящих выше его; но ему приходилось мириться значительной долей оскорблений с их стороны: вышестоящие имели обыкновение бесцеремонно вытаскивать его товары, откровенно обвиняя его в том, что он их украл, это он должен был принимать со слезами смирения на глазах. И только после того, как он вытерпел подобное обращение, ему позволялось (или, на самом деле, вменялось в обязанность) продемонстрировать свою щедрость за праздничным столом, который устраивался с таким размахом, что гости и даже жители целого квартала могли бы есть пить в течение двух дней, а затем забрать остатки домой

Не считая этих исключительных случаев, торговцы «не выставляли напоказ свое богатство, а, напротив, вел себя тихо и скромно. Они не хотели, чтобы их считали богатыми людьми; они не желали ни почестей, ни славы и ходили скромно, не поднимая глаз. Они носили изношенные плащи и боялись славы и известности боль­ше всего».

Этот смиренный вид, который они на себя напускали, это желание остаться незамеченными были той валютой, которой они платили за свое восхождение по социальной лестнице, той монетой, на которую они покупали себе прощение за свою реальную и все возрастающую значи­мость; ведь правящий класс стал бы терпеть рядом с собой такого соперника только в том случае, если они избегали открытого конфликта. Если почтека становились высоко­мерными в своем положении состоятельных людей, импе­ратор «искал какой-нибудь предлог, чтобы унизить их и приговорить к смерти, не потому что они были виновны, но из ненависти за их самоуверенность и гордость. А их товары он раздавал старым воинам в качестве подарков». Другими словами, смерть и конфискация имущества висе­ли над головой торговца, который забывал свою роль и совершал ошибку, выставляя напоказ свое богатство.

И тем не менее их восхождение было уверенным. Их дети уже могли ходить в кальмекак с детьми вельмож. 3 течение месяца, который был посвящен Уицилопочтли, торговцам разрешалось приносить в жертву рабов, кото­рых они покупали для великого божества своего народа, после того как воины принесут в жертву пленников, за­хваченных ими в бою. Так почтекатль подражал текутли, хотя и на более низком уровне. Если купец умирал во вре­мя своего путешествия, его тело сжигали, и считалось, что он вознесся на небо к солнцу, как будто он был воином, убитым на поле боя. Своему богу почтека поклонялись наряду с другими великими божествами; для него был сло­жен особый гимн. И наконец, если верно то, что купцы должны были платить пошлины, взимаемые с их товаров, они все же не занимались ручным трудом и не прислужи­вали никому.

Поэтому в обществе, в котором основную роль игра­ли война и религия, недавно сформировавшееся торго­вое сословие неуклонно поднималось к его вершине. Этому сословию предстоял еще долгий путь, и оно было вынуждено вести себя очень осмотрительно, чтобы избежать жаркой враждебной реакции. Но купцы обеспечи­вали все возрастающий поток предметов роскоши для других и стали незаменимы. Их богатство становилось орудием растущей власти, по мере того как правящий класс постепенно забывал о скромной жизни своих пред­ков, чтобы никогда к ней не возвращаться.

Хотя это, естественно, всего лишь предположение, можно поразмыслить над тем, что случилось бы, если бы иностранное вторжение не положило конец этому раз­витию, уничтожив все мексиканское общество и само го­сударство. Возможно, эти «господа купцы», у которых уже были такие важные привилегии, свои собственные суды и почетные значки, дарованные им Ауицотлем, встали бы во главе буржуазии, которая либо стала бы частью правящего класса, либо заменила бы его и за­брала у него власть.

Но с другой стороны, возможно, что аристократия ук­репила бы свое положение, сокрушив всякие дальнейшие попытки торговцев возвыситься. Все, что можно сказать, это следующее: в 1519 году структура мексиканского обще­ства не была жесткой; она постоянно изменялась и, воз­можно, самым подвижным ее элементом был класс почтека. Этот класс являлся выразителем принципа личного капитала в противовес принципу дохода, прилагающегося к должности, идеи богатства в противоположность славе и роскоши в противовес аскетизму. Он подвергался гонени­ям и стал прибегать ко лжи и лицемерию; но уже вельмо­жи снисходили до того, чтобы приходить на пиры, устра­иваемые купцами, и принимать от них подарки. Во многом это был похоже на то, как французские аристократы Ancien Regime[5] общались с богатыми откупщиками. Даже очень знатные вельможи брали в жены — по крайней мере в качестве второй жены — их дочерей. Так обстояло дело с Несауальпилли, правителем Тецкоко, чьей фавориткой была «женщина, которую они называли госпожой Тулы, но не потому, что она благородного происхождения, так как она была всего лишь дочерью купца».

РЕМЕСЛЕННИКИ

Чем дальше вниз по социальной лестнице, тем ин­формация скуднее. Ни местные историки, ни испанские авторы хроники не позаботились описать жизнь низших слоев общества.

Ремесленники образовали многочисленный класс со своими кварталами и организациями, которые стояли ниже объединений почтека, но кое в чем были с ними свя­заны. Известно не так уж и много о полезных, но таких прозаических гильдиях, как гильдия карьерных рабочих или солеваров, которые иногда упоминаются, но мимоходом и без подробностей. Единственные группы ремеслен­ников, которым уделялось значительное внимание, были самые известные, связанные с так называемыми второсте­пенными искусствами: ювелирным и составлением моза­ик из перьев. Эти ремесленники были известны под име­нем тольтека («тольтеки»), так как происхождение их искусств, по традиции, связывалось с древней цивилиза­цией тольтеков, цивилизацией бога-повелителя Кецалькоатля и удивительного города Тулы.

Кецалькоатль «открыл несметные сокровища: изумруды, бирюзу, золото, серебро, кораллы, морские ракови­ны и перья кецаля, тлаукечоля, сакуана, цинискана и айокана... в его дворце были ковры из перьев, драгоценных камней и серебра», — писал ацтеке кий автор летописи Куаутитлана. Саагун идет еще дальше: «Их называли тольтеками, что означает очень искусных мастеров... все они были ремесленниками первой ступени: художники, гранильщики драгоценных камней, составители мозаик из перьев... Они нашли залежи этих драгоценных кам­ней, которые в Мексике называются шиуитль, то есть бирюза... а также месторождения золота и серебра... и янтаря, хрусталя, аметистов, перламутра и всевозможных камней, из которых они делали ювелирные украшения». «Они знали очень многое; ничто для них не представля­ло труда. Они резали зеленый камень (чальчиуитль), они плавили золото (теокуитлапицайя)... и все эти ремесла и науки пришли от Кецалькоатля».

Как мы только что видели, общее название их занятий обозначалось словом тольтекайотль, «дело тольтеков» или «вещь тольтеков», и отсюда произошло почетное название этих ремесленников.

Кроме того, их притязания на такое завидное происхождение никоим образом не были совершенно беспочвенны. Кочевое племя ацтеков, которое в 1325 году только-только поселилось на заболоченных местах, конечно же не имело в своей среде таких мастеров, а те, которые впоследствии стали членами племени, могли быть только теми, кто уцелел с более древних времен. Иштлильшочитль утверждает, что жители таких маленьких городков на озере, как Кольуакан или Шочимилько, сохранили древние искусства Тулы после упадка этого города, так же как и его язык и обычаи. Считалось, например, что гранильщики драгоценных камней произошли напрямую от жителей Шочимилько.

Удивительная аура чужеродности существовала вокруг этих ремесленников. В отличие от других мексиканцев, которые были членами в высшей степени однородного племени, их происхождение было другое: древнее и даже таинственное. Говорили, что мастера по работе с перьями, которые изготовляли изысканные мозаики из перьев для великих мира сего, их головные украшения, плюмажи и знаки различия, были коренным населением этих краев.) Они и их бог Койотлинауаль, «тот, кто скрывается под личиной волка», основали свое поселение Амантлан вокруг храма, где находилось его изображение, одетое в шкуру волка и украшенное золотом и перьями.

В течение исторического периода это селение Амантлан было не чем иным, как районом столицы, но есть призна­ки того, что, видимо, оно было поглощено Мехико в ре­зультате войны. В гимне в честь великого мексиканского бога Уицилопочтли икуик есть такие строчки: «Наши вра­ги — жители Амантлана, соберите их всех вместе для меня? Они будут в своих домах, наши враги». Комментарий ац­теков был недвусмысленен: «Их дома будут сожжены», есть «они будут порабощены». Поэтому этот древний священный гимн сохраняет в себе след того времени, когда амантеки не были частью города, а были еще врагами, на чью голову нужно было призывать гнев Уицилопочтли.

Теокуитлауаке, золотых дел мастера, также были окру­жены аурой таинственности. И хотя их тоже называли тольтеками, их обычаи, кажется, очень странным образом связывают их с другим народом, еще более далеким и эк­зотическим в глазах ацтеков. Их великий бог был Шипе Тотек, «который был богом людей с побережья, по сути дела, богом Цапотлана», который нес в руке золотой щит, «как те люди с побережья». Ему поклонялись в храме под названием Йопико, «земля Йопи». Словом же йопи назы­вали людей, чья страна лежала на западных склонах гор, простираясь от них до Тихого океана между владениями мексиканцев и миштеков, народом, сумевшим остаться почти совершенно независимым от империи ацтеков. Эти йопи, которых также называли тлаппанека, «раскрашен­ные люди», потому что они раскрашивали свои тела, клас­сифицировались как варвары, то есть они не говорили на языке мексиканцев. «Они жили в бедной и бесплодной стране, труднопроходимой и суровой, в которой свиреп­ствовал голод; но они знали, что такое драгоценные кам­ни и каковы их свойства», — пишет Саагун. Поэтому их считали богатыми, несмотря на скудость их земли. Обра­ботка золота пришла в Центральную Мексику поздно. Са­мые прекрасные образчики этого искусства были найдены в стране миштеков. Так что, памятуя об этом, можно прий­ти к гипотезе, что золотых дел мастера с их богом в золо­том плаще принесли с собой с побережья южное влияние, всецело чуждое первоначальной культуре ацтеков.

В те времена, о которых мы ведем речь, они совершен­но прочно вошли в мексиканское общество, но стояли особняком со своими обычаями. Мастера по работе с пе­рьями из Амантлана не общались почти ни с кем, за ис­ключением торговцев из Почтлана, их соседей. С ними они собирались вместе за общим праздничным столом. Мастерам по работе с перьями, как и почтека, разреша­лось в месяц Панкецалицтли принести в жертву раба пос­ле принесения в жертву военнопленных. Все члены гильдии в складчину покупали будущую жертву. В месяце Тлашочимако они устраивали свой собственный праздник в честь своего местного бога и в честь четырех других бо­гов и двух богинь своей гильдии, на котором торжествен­но обещали посвятить своих детей ремеслу, которым сами занимались.

Эти мастера своими простыми инструментами благода­ря своему изысканному вкусу и бесконечному терпению могли изготавливать шедевры. Альбрехт Дюрер видел не­которые подарки, преподнесенные Монтесумой Кортесу, которые тот отослал Карлу V. Дюрер писал: «Эти предме­ты имеют такую ценность, что за них дают сто тысяч фло­ринов. За всю свою жизнь я не видел ничего, что так по­радовало бы мое сердце. Я увидел в них восхитительное искусство, и я был поражен тонкостью натуры обитателей этих чужих стран».

Некоторые из этих мастеров работали непосредственно для императора во дворце, как описывает Берналь Диас. Другие работали дома, получая камни, перья или металл от сановников или торговцев и превращая их в ювелирные украшения или орнаменты. Каждая мастерская состояла только из одной семьи. Например, жены мастеров по ра­боте с перьями пряли и вышивали, делали одеяла из кро­личьей шерсти или занимались крашением перьев. Дети находились вместе с родителями и учились их ремеслу.

Социальный статус тольтека был скромный; они не претендовали ни на власть, ни на богатство. Но к ним от­носились не без доли почтения. Молодые сановники не считали ниже своего достоинства «ради упражнения и от­дыха поучиться какому-нибудь искусству или мастерству, такому, как живопись, резьба по камню, дереву или золо­ту или обработка драгоценных камней». Кажется, мастеру своего дела хорошо платили. Понятно, что это был исклю­чительный случай, но каждый из четырнадцати скульпто­ров, которые делали статую Монтесумы II, до начала ра­боты получил одежду для себя и своей жены, 10 мер бу­тылочных тыкв, 10 мер бобов, по 2 меры перца каждого вида, какао и хлопка и лодку кукурузы. А когда работа была закончена — по 2 раба, 2 меры какао, кое-какую по­суду и соль, а также одежду. Вероятно, на различных этапах ремесленники получали весьма значительное возна­граждение. Но с другой стороны, они подлежали налого­обложению, хотя, как и торговцы, они не были обязаны лично служить или заниматься сельскохозяйственным тру­дом. Более того, их гильдии пользовались правом, если можно так выразиться, корпоративной личности, и воз­главлявшие их люди представляли свои гильдии перед центральной властью и законом.

Значит, здесь мы опять имеем дело со слоем общества, чьи привилегии поднимают его членов над массой просто­людинов. Но различие между ними и торговцами состоит в том, что в этом случае мы не находим ни следа того бо­лее или менее подавляемого стремления подняться по со­циальной лестнице, ни какой-либо напряженности, кото­рая существовала между правящим классом и торговцами, ни привычки все скрывать, присущей почтека. Ремеслен­нику нечего было прятать: ему не нужно было извиняться за свое заметное положение, поскольку его у ремесленни­ка не было, да он и не претендовал на него. У него было свое собственное место в этом сложном обществе, и он, видимо, намеревался на нем и остаться. Ведь в то время как сословие торговцев было динамичным, активным, со­словие ремесленников было статичным, довольным своим положением, на которое его возвели их привилегии и все­общее уважение к их способностям. Оно находилось на одну ступень выше, чем те, которые не имели никаких привилегий, то есть простолюдины.

ПРОСТОЛЮДИНЫ

Ацтекское слово масеуалли (множественное число — масеуальтин) означало в XVI веке любого человека, ко­торый не принадлежал ни к одному из социальных сло­ев, о которых шла речь, но который, тем не менее, не был рабом. Это были «простые люди», или «плебеи», как часто переводили это слово испанцы. Оказывается, вна­чале это слово обозначало просто «работяга». Оно про­исходит от слова масеуало («работать, чтобы получить по заслугам»), из которого появилось слово масеуалицтли, которое означает не буквально «работа», а «действие с целью получить по заслугам». Это же самое слово ис­пользовали для описания танцев, которые исполнялись перед изображениями богов, чтобы заслужить их благо­склонность. Очевидно, что это слово не несло в себе уничижительного смысла. Литература полна примеров, когда слово масеуальтин означает просто «люди» без ка­ких-либо намеков на более низкое положение. И все же, несомненно, со временем это слово приобрело несколь­ко презрительное звучание: считалось, что масеуалли — это синоним грубости. Масеуаллатоа означало «грубо разговаривать», а масеуальтик означало «вульгарный».

В огромном городе, хотя там и могло быть несколько тысяч чиновников, купцов и ремесленников, число ма­сеуальтин было значительно больше — это было огром­ное большинство населения. Они были полноправными гражданами, членами племени и жителями квартала, но на них лежали определенные обязанности, которых им было не избежать. Их положение может наилучшим об­разом проиллюстрировать перечень их прав и соответ­ствующих обязанностей.

Как мексиканец и член кальпулли Теночтитлана или Тлателолько, масеуалли имел право на пожизненное вла­дение участком, где он построил свой дом, и на клочок земли, которую он обрабатывал. Его дети могли ходить в местную школу. Он и его семья, по традиции, прини­мали участие во всех церемониях своего района и горо­да; а когда власти раздавали пищу и одежду, он имел свою долю. Если он был смел и умен, он мог подняться выше, стать богатым и пользоваться уважением. Он имел право голоса при выборе местных вождей, хотя в конеч­ном счете их назначение зависело от императора.

Но пока он оставался простолюдином, и, если он не делал ничего, чтобы отличиться, в первые годы жизни в своем мирке ему надлежало выполнять тяжелые повин­ности. Для начала существовала воинская служба, хотя ни один мексиканец не считал ее бременем, а скорее честью и религиозным ритуалом. Далее масеуалли попадал в списки городских чиновников, и в любое время его могли призвать на общественные работы: уборку, ре­монт, строительство дорог, мостов и храмов. Если во дворце нуждались в воде или дровах для очагов, немед­ленно посылали рабочую команду из масеуальтин. Более того, от масеуалли требовалось платить налоги, которые в каждом районе собирал его глава и совет старейшин, а чиновники надзирали за их уплатой.

И все же надо признать, что по сравнению с масеуальтин подвластных городов или — что еще заметнее — сель­ской местности масеуалли любого из трех объединенных городов: Мехико, Тецкоко и Тлателолько, — возглавляв­ших империю, находился в привилегированном положе­нии. Он платил налоги, но, с другой стороны, они в зна­чительной степени компенсировались его долей при раз­даче одежды и продовольствия (подобно подачкам в Древ­нем Риме), которая обеспечивалась податями с провин­ций. Он принадлежал к племени, занимавшему главенст­вующее положение, и извлекал выгоду из этого: платили те, кто жил в провинциях. Именно крестьянин с его негра­мотной речью и простыми манерами был настоящим про­столюдином. Именно его труд требовался всегда, именно его урожай всегда облагался налогом. На его плечах лежа­ло все бремя социальной надстройки. И тем не менее это население из свободных людей в городах и сельской мест­ности имело статус не без известной доли достоинства, каким бы скромным он ни был. Этот статус, более того, не препятствовал ни одному человеку подняться над общим уровнем, если его личная храбрость или везение позволя­ли ему сделать это. Никто не мог ни отнять у масеуалли землю, которую он обрабатывал, ни изгнать его из его кальпулли, разве что это было наказанием за преступления или серьезные проступки. За исключением природных бедствий или войны, он не подвергался риску голода или риску умереть вдали от своего привычного окружения, со­седей и богов.

Что же касается шансов на успех и улучшение своего положения, то мы уже видели, что они были весьма значи­тельны: служба в армии и менее доступная карьера жреца могли привести к наивысшим должностям. А необходи­мость охранять какое-нибудь высокопоставленное лицо открывала путь к огромному количеству профессий, менее блестящих — да, но все же уважаемых и, несомненно, при­быльных: привратников, охранников, посыльных, всевоз­можных мелких чиновников. Или же милость императора или благосклонность какой-нибудь знатной дамы могли совершенно изменить жизнь простолюдина. Так и случи­лось с человеком по имени Шочитлакоцин, садовником в пригороде Мехико, во время правления Монтесумы II. Хотя он и был простого происхождения, он не стал рабо­лепствовать перед императором, и тот, тронутый его дос­тоинством, возвысил его, заметив, что относится к нему как к кровному родственнику.

Чимальпахин рассказывает, как дочь Ицкоатля влю­билась в масеуальцинтли, «маленького простолюдина», из Атотонилько; она вышла за него замуж, и благодаря это­му браку с принцессой он стал владыкой своей деревни.

Это все говорится к тому, что не было непреодолимых стен, разделявших социальные слои, и, даже живя самой скромной жизнью, можно было питать свои надежды.

Ниже свободных простолюдинов, но выше низшего слоя, рабов, находилась еще одна категория населения, а именно: безземельные крестьяне. Их название тлальмаитль (буквально: «рука земли», откуда и «сельский ручной труд») переводится как «сельскохозяйственный рабочий» или «поденный рабочий». Трудно понять, как эта категория людей могла возникнуть, если каждый член племени имел право на участок пахотной земли. Возможно, эти безземельные крестьяне были теми, кого мы сейчас называем «перемещенными лицами», жертва­ми войн и государственных переворотов, которые часто происходили в городах Центральной Мексики в преды­дущие двести—триста лет. Бежав от своего племени, они, возможно, предложили себя какому-нибудь мексиканс­кому сановнику, который обеспечил их землей. Или, быть может, это были семьи, которые остались на своем месте, когда сельские угодья завоеванных городов были переданы ацтекским владыкам. Как бы там ни было, тлальмаитль жил на земле, которая была выделена ему и его семье, и, если право владения участком переходи­ло к наследникам, он оставался, будучи привязанным к земле. В обмен за эту землю, которую обрабатывал для себя, обеспечивал «воду и дрова», работу по дому и пла­тил арендную плату, либо отдавая часть своего урожая, либо работая на другом поле для хозяина, от которого он зависел. Следовательно, здесь мы имеем издольщину или сельскохозяйственную аренду.

В отличие от масеуалли тлальмаитль не был горожа­нином. У него не было прав горожанина, но у него не было и расходов горожанина. Он не платил налоги, и его нельзя было призвать на работы, то есть он ничего не был должен городу и кальпулли. Короче, он рассчитывал только на человека, который дал ему землю.

Однако по двум пунктам его положение напоминало положение простолюдина: он подлежал воинской служ­бе (самое главное исключение) и он находился под гражданской и уголовной юрисдикцией ацтекского пра­вителя. Следовательно, он был не полностью отдан во власть одного человека. Он по-прежнему был свободным человеком.

РАБЫ

В самом низу социальной лестницы, ниже всех, на дне общества мы видим того, кого за неимением более точно­го слова называют рабом, тлакотли (тлатлакотин — фор­ма множественного числа). Он не был горожанином, он не был человеком, он принадлежал своему хозяину, как дви­жимое имущество. В этом отношении его положение на­поминало рабство, как оно понималось в античные време­на на Западе или до недавних пор в современном мире. Но во многом другом мексиканское рабство отличалось от об­щепринятого понятия. «Путь в рабство у этих аборигенов Новой Испании совершенно не похож на тот, каким ста­новятся рабами у европейских народов, — пишет отец Мотолиниа. — Мне даже кажется, что те, кого называют рабами (в Мексике), не соответствуют общественному поло­жению раба в полном смысле этого слова». Когда испан­цы после завоевания ввели в Мексике тот вид рабства, который был принят в Европе, с клеймением лица раска­ленным железом, отправкой на рудники и обращением худшим, чем с животными, несчастные индейцы, должно быть, позавидовали участи своих бывших рабов: безуслов­но, они не выиграли от таких перемен.

Каковы были отличительные черты положения раба в Мексике в начале XVI века? Первая состояла в том, что раб работал на другого человека как сельскохозяйственный рабочий, или как слуга, или, быть может, как носильщик в купеческом караване. Рабыни пряли, ткали, шили или чинили одежду в доме своего хозяина и зачастую были его наложницами. Тлакотли не получал плату за свою работу. Но ему давали жилье, его кормили и одевали, как обычно­го гражданина. «Они обращаются со своими рабами почти как с детьми». Есть примеры, когда рабов делали дворец­кими, вверяли их попечению большие поместья и наделя­ли властью над свободными людьми. Более того — и здесь мы полностью забываем о классическом понятии рабства, — тлатлакотин могли обладать товарами, копить деньги, покупать землю и дома и даже рабов для себя. Ничто не препятствовало бракам между рабами и свободными людь­ми. Раб мог жениться на свободной женщине; и не так уж редко случалось, что вдова выходила замуж за одного из своих рабов, который таким образом становился главой семьи. Все дети рождались свободными, включая тех, у ко­го оба родителя были рабами. Положение раба не было связано с позором, который передавался по наследству. Император Ицкоатль, один из величайших людей в исто­рии Мексики, был сыном рабыни и Акамапичтли.

Более того, рабское положение не было обязательно пожизненным. Многие получали свободу после смерти их хозяина согласно его завещанию; другие освобождались императором или одним из его соправителей. Например, по приказу Монтесумы II и Несауальпилли было отпуще­но на волю большое количество рабов. Любой раб, кото­рого собирались продать, мог попытаться вернуть себе свободу: если он бежал с рынка, никто, кроме его хозяина и хозяйского сына, не мог задержать его, не попав сам в раб­ство. И если однажды ему удавалось проникнуть во дво­рец, присутствие монарха моментально освобождало его от всех уз, и он становился свободным человеком.

Кроме того, другие могли выкупить себя из рабства, ли­бо выплатив своему хозяину ту сумму, за которую он ку­пил их (и это подкрепляет утверждение, что рабы могли стать свободными и процветать), либо найдя себе замену в лице другого члена своей семьи: несколько братьев мог­ли по очереди служить одному и тому же хозяину. Так что рабство здесь было не таким безнадежным, как в другие времена и в других местах, это состояние могло быть толь­ко временным.

Но как же человек становился рабом? Необходимо от­метить, что существовали разные рабы, и их статус имел широкие отличия. Военнопленные или, по крайней мере, те, кто не был принесен в жертву сразу же по окончании кампании, продавались в рабство либо в Тлателолько, либо в Ацкапотсалько. По некоторым данным, самыми богаты­ми торговцами были те, которые совершали набеги на не­покоренные племена для захвата рабов. Некоторые горо­да были обязаны поставлять определенное число рабов в качестве налога, и они, несомненно, добывали их за пре­делами империи при помощи вооруженных вылазок. Циуатлан на Тихоокеанском побережье присылал в Мехико пленников-тарасканов и куитлатеков; Цомпанко присы­лал тлаппанеков, а Теотитлан — миштеков. Всех этих ра­бов-чужеземцев, считавшихся варварами и военнопленны­ми, первоначально предназначенных для смерти на алтаре, можно было рассматривать как огромное количество жертв с отсроченным приговором; и большинство из них сто­ически заканчивали свою жизнь на кровавом камне на вер­шине пирамиды.

Рабство также могло явиться наказанием за определен­ные преступления и проступки. Мексиканское правосудие не знало длительных сроков заключения, столь знакомых нашим судам. Но человек, укравший что-либо в храме или во дворце или ограбивший частный дом, становился рабом храма, господина или владельца дома, до тех пор пока он не выкупал себя, выплатив сумму украденного, при помо­щи своей семьи, если это было необходимо. Рабство так­же было наказанием для тех, кто похищал детей, чтобы продать их в рабство; для тех, кто мешал рабу скрыться во дворце, чтобы добыть себе свободу; для тех, кто продавал не принадлежавшие им товары; для тех, кто умышлял что-либо против императора. И еще в одном более удивитель­ном случае: когда человек брал себе в любовницы чужую рабыню, причем если она умирала при родах, то этот че­ловек становился рабом, чтобы заменить женщину, винов­ником чьей смерти он являлся.

Но документы того времени свидетельствуют о том, что самой многочисленной категорией рабов были доб­ровольные рабы. Свободный мужчина или женщина мог распоряжаться собой и совершить обдуманный шаг, про­дав себя другому человеку. Те, кто вставал на этот путь, иногда были пьяницами и лентяями, которым надоело обрабатывать свою землю, а ее в любом случае забирал кальпулли, если в течение трех лет она оставалась необра­ботанной. Или же это были игроки в патолли, разорен­ные своим пристрастием к игре, или женщины, которые, побывав проститутками «за гроши по большей части», кончали тем, что продавались в рабство, чтобы иметь гарантированную пищу и крышу над головой.

Акт отказа от своей свободы сопровождался церемо­нией, которая вместе с тем была и защитой. Она прохо­дила в присутствии по крайней мере четырех пожилых и уважаемых свидетелей; при этом всегда находилось много людей, чтобы увидеть окончательное соглашение. Будущий раб получал за себя цену, которая в то время обычно равнялась одному тюку куачтли, то есть двадца­ти предметам одежды. Он оставался на свободе, пока не снашивал их все, а это обычно происходило за год или немногим более. Эта цифра — одна из немногих имею­щихся у нас точных цифр, касающихся стоимости жиз­ни в Теночтитлане. Когда у него все заканчивалось, он отдавал себя в руки своего хозяина и начиналась его неволя.

Еще одна форма рабства возникла из долговых обяза­тельств, которые одна или более семей могли заключать с частным лицом или сановником. Бедная семья могла про­дать одного из своих сыновей в рабство и заменить его дру­гим ребенком, когда сын достигнет брачного возраста. Или же в голодные времена несчастные, умирающие от голода люди могли связать себя обязательством выполнять опреде­ленные работы пожизненно для хозяина и его наследников: шить, убирать урожай, убирать в доме или приносить дро­ва. Четыре или пять семей объединялись, чтобы предоста­вить раба для выполнения этих обязанностей; он выполнял их в течение нескольких лет, а затем его заменял какой-либо другой член этих же семей. Хозяин платил дополнительно три или четыре куачтли при каждой замене и давал немно­го кукурузы. Это была очень давняя традиция под названи­ем уэуэтлаколли («старое рабство»). Ее недостатком было то, что в обмен на одну сумму, заплаченную раз и навсегда, и несколько небольших дополнительных выплат она приводи­ла в действие принудительное и постоянное обязательство. По этой причине Несауальпилли положил конец этой тра­диции во время великого голода 1505 года, и ее отмена, очевидно, распространилась по всей территории империи. Во время испанского завоевания, бывало, какая-нибудь семья по-прежнему отдавала одного из своих членов в раб­ство в качестве уплаты долга. Если случалось, что раб уми­рал, долг аннулировался. Поэтому с такими рабами обра­щались на удивление хорошо.

Продажа раба также строго регулировалась. Вообще говоря, хозяин не продавал своих рабов. Если он становил­ся бедным, он отправлял их за свой счет вести торговлю между Мехико и какой-нибудь более или менее дальней деревней. Чтобы этим заниматься, рабы свободно переме­жились с места на место. Продать могли только ленивого или плохого раба, и даже тогда было необходимо сначала трижды серьезно увещевать его в присутствии свидетелей, чтобы зафиксировать его нечестность или отказ работать.

Если он не исправлялся, его хозяин имел право надеть ему шею тяжелую деревянную колодку и отвести его на про­ку на рынок. Когда по очереди три хозяина оказывались вынуждены избавиться от него, раб вставал перед лицом самой ужасной перспективы, возможной в его положении: с этого самого момента его могли купить, чтобы принести в жертву. Почтека и ремесленники, которые не могли захватывать военнопленных, обеспечивали себя жертвами таким вот образом. Саагун описывает эти печальные процессии рабов, медленно, с трудом бредущих по дороге навстречу) своей смерти, вымытых, согласно ритуалу, роскошно одетых и украшенных, оглушенных выпитым «божественным» теооктли, чтобы закончить свою жизнь на камне перед статуей Уицилопочтли. И тем не менее они не восставали: такая смерть казалась не только нормальной и неизбежной для древних мексиканцев — раз уж те, кто был рожден под определенными знаками, были обречены на такую судьбу, — но даже почетной. Рабы, в перьях и украшениях, на пороге смерти были физическими воплощениями богов: они были богами. Презренный изгой заканчивает свою жизнь обожествленным.

Но в действительности для раба было мало шансов уме­реть такой смертью. Видимо, подавляющему большинству рабов либо удавалось освободиться из неволи, даже если это случалось только после смерти их хозяина, либо они вели жизнь, по крайней мере, безопасную и далекую от нищеты. Это были, главным образом, люди, которые отка­зались от своих прав и обязанностей свободного человека.

Никакой военной службы, никаких налогов, никакой барщины — никаких обязанностей по отношению к госу­дарству или своему кварталу. Я повторю: с ними хорошо обращались. Более того, считалось, что они находятся под покровительством Тескатлипоки, будучи «его любимыми детьми». Знак се микицтли был священным для великого бога, и в этот день рабам дарили подарки, и никто даже не осмеливался бранить их, боясь попасть в рабство из-за гнева Тескатлипоки. «Хозяева рабов давали всем домашним строгие наказы не сердить раба никоим образом. Говорили, что если кто-нибудь укорял раба в один из этих дней, то он навлекал на себя бедность, и болезни, и несчастья и заслуживал того, чтобы попасть в рабство за плохое обращение с любимым сыном Тескатлипоки... И если слу­чалось, что раб становился свободным и богатым, а владе­лец раба, в свою очередь, становился рабом, говорили, что такова была воля Тескатлипоки, который услышал молит­вы раба и пожалел его и наказал хозяина за его суровость по отношению к своим слугам». Таким образом, верова­ния, законы и обычаи соединялись вместе, чтобы защитить раба, сделать его положение легче и увеличить его шансы на освобождение.

В начале XVI века число тлатлакотин стало явно уве­личиваться, что объясняется возросшим количеством податей, ростом торговли с отдаленными регионами и раз­ницей в уровне жизни. В сложном обществе, чья древняя организация почти совершенно разрушилась, восхождение к власти и богатству одних имело в качестве противовеса падение других: бедные и неприспособленные к жизни люди опускались на дно жизни, на самый низший уровень, ниже которого не было ничего. И все же справедливо будет повторить еще раз, что даже это низшее из низших положение было не безнадежным.

БОГАТСТВО И БЕДНОСТЬ: УРОВЕНЬ ЖИЗНИ

В «Кодексе Теллериано-Ременсис» богатство символи­зируется плетеным сундуком, петлакалли, заполненным зелеными камнями. И действительно, идея материально­го имущества все более и более принимала податливую форму кусочков нефрита, золота или тканей. Движимое имущество, следует сказать, вытесняло недвижимое. Одна­ко все же в XVI веке в глазах правящего класса земля, па­хотная земля, тем не менее оставалась основой всего бла­госостояния. По мере того как сановник поднимался вверх ранг за рангом, он приобретал права на все большие и большие площади недвижимого имущества.

Теоретически никто не был собственником земельного участка. Земля принадлежала либо коллективному вла­дельцу, кальпулли, либо общественным учреждениям, та­ким, как храмы, либо самому городу. Не существовало частной собственности на землю, была коллективная собст­венность с индивидуальным правом использования. «Эти земли, — пишет Зурита, имея в виду земли каждого квар­тала, — не являются частным владением каждого жителя квартала, а совместным владением кальпулли, и отдельный человек не может распоряжаться ими; но он пользуется ими в течение своей жизни и может оставить их в наслед­ство своим сыновьям и наследникам». Ясно, что мы име­ем дело с наследственным правом пожизненного пользо­вания чужим имуществом и доходами от него.

Земельный реестр распределения участков постоянно велся главой кальпулли: он вместе со старейшинами сле­дил, чтобы каждой семье был выделен земельный надел, который ей был нужен. Если человек не обрабатывал свою землю в течение двух лет кряду, ему делали строгий выго­вор. Если он не обращал на это внимания, то на следую­щий год он лишался своего права, и земля, которая была у него, возвращалась в общий фонд. То же самое происхо­дило, когда семья покидала этот квартал или вымирала. В собственность кальпулли входила вся земля внутри его границ, даже та, которая не была обработана. Не было ни­чейной земли, земли без владельца. Глава квартала и его совет старейшин могли сдавать землю в аренду людям, ко­торые не жили в этом кальпулли, но арендная плата посту­пала в общий котел, а не частному лицу.

Но хотя собственность и была коллективной, право пожизненного пользования чужим имуществом и дохо­дами от него было индивидуальным. Каждый взрослый женатый мужчина имел право, неотъемлемое право по­лучить земельный участок и обрабатывать его. Как толь­ко он женился, его вписывали в реестр, и, если он уже не унаследовал право на обработку земли своего отца, кальпулли был обязан обеспечить его земельным наделом. А после своей смерти он оставлял своим детям не зе­мельный участок, а право его обрабатывать.

Таким был первозданный закон мексиканского города, закон демократичного племени: каждый свободный чело­век получал участок земли и должен был его обрабатывать. Со временем, по мере усиления дифференциации социальных функций, в древнем правиле возникли многие ис­ключения: вельможи, чиновники и жрецы не обрабатыва­ли поля, которыми они владели по праву; торговцы и ремесленники были освобождены от ручного труда. Кроме того, пахотная земля на островках озера была чрезвычай­ной редкостью в Мехико, и только на его берегах масеуальтин могли получить свои земельные клочки. Многие жи­тели Мехико вели абсолютно городской образ жизни.

Однако надо признать, что случаи, когда у семьи от­бирали ее земельный надел, были очень редки. Одно и то же маисовое поле, один и тот же огород из поколе­ния в поколение оставался в руках одной и той же се­мьи. Без сомнения, кальпулли сохранял за собой право собственности, но на практике горожанин, который на­следовал своему отцу и деду в одном и том же земель­ном владении, на самом деле чувствовал себя там как дома. В период, непосредственно предшествующий вторжению испанцев, продажа земли была предусмотрена законом. Частная собственность находилась в процессе возникновения, проистекая из традиционной коллектив­ной собственности.

Эта эволюция становится яснее, если рассматривать владения других общин и городов, нежели кальпулли. Рост власти монарха и завоевания мешика и их союзников яв­ляются двумя связанными между собой фундаментами для этой эволюции, так как они привели к возникновению разнообразных земельных владений с различным регу­лированием: альтепетлалли, принадлежавших городу, текпантлалли, или земель, отведенных для дворца, тлатокамилли, или полей «военного командования», и йаойотлали, полей «войны».

Во всех этих случаях нас интересуют поместья, которые обрабатывали либо рабы, либо простолюдины завоеванно­го города и чья продукция шла «на нужды республики». Например, индейцы из долины Толука обрабатывали поле длиной 1600 ярдов и шириной 800 ярдов для мексиканс­кого императора. Таким образом, значительная часть земли находилась в распоряжении императора и союзных ему владык, и они могли выделять доход либо храму, либо в качестве платы чиновнику, судье или военачальнику, обществе, где не существовало денег, плата состояла, главным образом, из дохода от земельного надела. Есть много примеров того, когда поместья раздавались воинам в качестве награды за их подвиги.

Во времена, о которых идет речь, появлялось важное новшество: хотя теоретически собственность находилась все еще в общем пользовании, наделе земля, приписанная текутли в пожизненное пользование, передавалась им своим наследникам. Эти поместья затем становились пиллалли, то есть «землей, принадлежащей пилли». То есть сыновья сановников, которые уже благодаря своему происхождению имели нечто вроде приоритетного права на высокие назначения, также получали преимущество получать унас­ледованные доходы. Частное владение строилось за счет общественного достояния. Было бы преувеличением ска­зать, что император и сановники были крупными земель­ными собственниками, так как в действительности чув­ствовалось, что основной закон совместной собственности существует. Но в равной степени было бы ошибкой утверж­дать, что на практике признавался только один этот закон.

В это время общество ацтеков находилось в состоянии постоянного движения, развития, и переход земли в част­ные руки постоянно становился явью. Обычаи и порядки реальной жизни все более и более стали отличаться от тра­диционных; в то время как старый обычай устанавливал один общий стандарт для всех путем разделения общин­ных земель, неравенство в земельной собственности на де­ле стало правилом. Пока масеуалли выжимал все из своего земельного надела, высшие чиновники пользовались зна­чительными владениями в нескольких провинциях, следуя примеру императора, который владел загородными домами и садами увеселений в различных местах.

Это неравенство было не менее поразительным в том, что можно назвать ликвидным состоянием. Хотя не су­ществовало денег, определенные предметы потребления или товары обычно служили мерилом ценности и сред­ством обмена: куачтли, или отрез ткани (многократно увеличенный, он образовывал тюк в двадцать «длин»); какао-бобы, разменная монета у ацтеков (большое их число образовывало шикипилли, то есть мешок, содержа­щий или должный содержать их восемь тысяч штук); ма­ленькие медные топорики в форме буквы «Т» и полые трубки, наполненные золотым песком. Помимо этих обменных товаров богатство императора или любого ча­стного лица состояло из огромного разнообразия сельс­кохозяйственной продукции, такой, как кукуруза, бобы, масличные семена, а также разноцветных перьев, драго­ценных и полудрагоценных камней, ювелирных и других украшений, одежды и т. д. Это богатство проистекало из двух источников: подати или налоги и торговли. Вот здесь-то на сцене и появляются торговцы.

Все население города и империи платило налоги, за ис­ключением жрецов, сановников, пилли, детей, сирот, ни­щих и, естественно, рабов. Мексиканские масеуальтин пла­тили, главным образом, своим трудом; торговцы и ремес­ленники — товарами или изделиями своего ремесла. Они платили каждые двадцать или каждые восемьдесят дней. Подати, которые каждый город или деревня были обяза­ны платить, сильно варьировались в зависимости от обсто­ятельств, при которых эти населенные пункты вошли в состав империи, и в зависимости от местных ресурсов.

Согласно индейским понятиям о податях, первона­чально система податей основывалась на точном догово­ре, договоре о выкупе. Завоеватель обладал неограничен­ными правами над завоеванными, но город-победитель соглашался отказаться от некоторых из них в обмен на официальную сделку. После сражений начинался очень жесткий торг: побежденные старались отделаться как можно легче, в то время как мексиканцы угрожали во­зобновлением военных действий. Наконец, они прихо­дили к соглашению, и победители никогда не забывали зафиксировать вынужденное повиновение своего непри­ятеля должным образом. «Не приходите к нам потом и не жалуйтесь, что мы требуем от вас слишком многого, раз сейчас вы соглашаетесь с этим» — таков был смысл тех высказываний, которые можно найти в ацтекских хрониках.

Каждая провинция и каждый город или городок в каж­дой провинции должны были поставлять определенное количество предметов или продукции раз или два раза в год, а перечни, приведенные в «Кодексе Мендоса», пока­зывают, как разнообразны были эти взносы. Одна провин­ция «холодной страны», Шилотепек, должна была в каче­стве ежегодного налога поставить 800 тюков женской одежды (т. е. 16 тысяч наименований), 816 тюков мужских набедренных повязок, 800 тюков вышитых юбок, 3216 тю­ков куачтли, два комплекта одежды для воина с головным убором и щитом, 4 большие корзины кукурузы и другого зерна и, наконец, от 1 до 4 живых орлов.

Провинция Точпан, расположенная на побережье за­лива, обязана была поставить 6948 тюков различных пла­щей, 800 тюков набедренных повязок и столько же юбок, 800 тюков перца, 20 мешков перьев, 2 нефритовых оже­релья, 1 ожерелье из бирюзы, 2 мозаичных диска из бирюзы, 2 богатых костюма для военачальников. Точтепек, который был главным купеческим центром на гра­ницах с южными и восточными странами, помимо боль­шого количества одежды поставлял 16 тысяч каучуковых мячей, 24 тысячи пучков перьев попугая, 80 связок пе­рьев кецаля, 1 щит, 1 диадему, 1 золотой обруч на голо­ву, 2 золотых ожерелья, ювелирные украшения из янта­ря и хрусталя, а также какао.

В перечнях податей упоминаются хлопчатобумажная ткань, ткань из волокон агавы и другие ткани, кукуруза, зерно, какао, мед, соль, перец, табак, строительные ма­териалы, мебель, посуда, золото из миштекских провин­ций, бирюза и нефрит с восточного побережья, коше­ниль, ладан, каучук, бумага из Куаунауака и Уацтепека, раковины из Циуатлана, живые птицы из Шилотепека и Ошитипана. Ежегодно в качестве податей одного только куачтли поступало более 100 тысяч тюков. Как уже было показано, тюк куачтли считался эквивалентом годового прожиточного минимума одного человека. Следователь­но, таким образом в Мехико поступало 100 тысяч «годо­вых прожиточных минимумов», не говоря уж обо всей остальной вышеупомянутой продукции. Например, в виде податей столица получала 32 тысячи больших лис­тов бумаги, 152 тысячи 320 набедренных повязок, 30 тысяч 884 связки драгоценных перьев и т. д.

Без сомнения, определенная доля этого богатства была поделена между кварталами столицы, которая, однако — по крайней мере теоретически, — не забирала себе более двух пятых всей дани; две пятые оставались для Тецкоко и одна пятая для Тлакопана. Но несомненно то, что импе­ратор и его сановники брали себе львиную долю: после падения Куэтлацтлана Монтесума I, его правая рука Тлакаэлельцин и начальник этой экспедиции взяли себе три четверти всей дани, полученной с этой провинции; толь­ко одна ее четверть продолжила свой путь к городским районам, и никто не может сказать, насколько крохотная доля доходила на самом деле до простых людей.

Принимая во внимание масштаб этих цифр, естествен­но предположить, что налоговое бремя было очень тяже­лым. Безусловно, именно такое впечатление получили ис­панцы по своем прибытии сюда, когда услышали жалобы и протесты тотонаков. Но это племя было подчинено срав­нительно недавно, и оно ненавидело мексиканцев. Воз­можно, их свидетельства не стоит принимать на веру бук­вально. Нужно также помнить, что некоторые провинции были очень густо заселены. Алонсо де Зурита, превосход­ный испанский чиновник и очень точный наблюдатель, в частности, утверждает: «Во всем этом было довольно сис­темы и внимания к тому, чтобы ни на одного человека не падало бы более тяжелое бремя, чем на остальных. Каждый платил немного; но так как людей было много, появлялась возможность собирать большое количество (товаров), не затратив большого количества труда и не вызывая недо­вольства».

Города и деревни долины Мехико облагались только им одним полагавшимся налогом: от них требовалось, чтобы они по очереди заботились о содержании и обслуживании дворцов трех союзных монархов и обеспечивали их домаш­ними слугами и продовольствием. Несауалькойотль, вла­стелин Тецкоко, поделил местность вокруг своей столицы на восемь районов, каждый из которых был обязан исполнять эти обязанности в течение определенного времени каждый год под надзором кальпишки.

Если верить Иштлильшочитлю, то количества всего того, что эти районы должны были поставлять, были действительно очень велики: королевский двор потреб­лял не менее чем сотню индеек в день.

Конечно, правители и их приближенные имели воз­можность скопить огромные количества товаров благо­даря мощному притоку в Мехико и союзные города бо­гатств в виде податей. Также не вызывает сомнений и то, что их расходы были очень велики. И Несауальпилли в Тецкоко со своим обширным гаремом и сорока любимы­ми женами, из которых только одна дочь мексиканско­го императора Ашайакатля имела в услужении более двух тысяч человек, и Монтесума II в Мехико, которого во дворце постоянно окружали три тысячи прислужников, не считая его орлов, змей и ягуаров, содержавшихся в специальных помещениях и съедавших ежедневно 500 индеек, жили как монархи посреди изобилия и бо­гатства, благодаря которому богатела и все возрастающая свита. Но с другой стороны, поскольку не было разгра­ничения между общественным достоянием и личным состоянием монарха, именно он раздавал всему населе­нию пищу и питье во время месяца Уэй текуильуитль, когда в промежутке между урожаями запасы семей исто­щались, именно он раскрывал свои амбары в период го­лода и бедствий, и именно он брал на себя военные рас­ходы, оснащение и снабжение войск продовольствием. А каждый сановник, согласно своему рангу, должен был покрывать расходы не только на свое проживание, но также на проживание своей свиты, прием путешествен­ников и прокорм бедняков. Богатство могущественных людей распускалось в роскоши, но в большой степени положение их обязывало к его перераспределению.

У торговцев такого не было. Как мы уже видели, почтека не выставляли напоказ свое богатство, за редкими ис­ключениями, когда обычай и принятые нормы поведения требовали от них быть щедрыми хозяевами. Им не нужно было соответствовать определенному положению, и они не перераспределяли свои богатства. Источником этого богатства не были ни земля, ни налоги, а торговля, на ко­торую у них существовала монополия: оно накапливалось, тщательно сокрытое, в их складах в виде пучков драгоцен­ных перьев, сундуков с зелеными камушками и янтарем, бутылочных тыкв, заполненных золотым песком.

В то время как правящий класс тратил свои богатства расточительно, почтека, ведя комфортный, но ничем не примечательный образ жизни, не были обязаны обеспе­чивать чьи-либо нужды, кроме своих собственных; их не звали оказывать помощь простолюдинам или беднякам, и они имели возможность накопить то, что в наши дни называется капиталом. Сановники как-никак были все­го лишь высокопоставленными чиновниками, которые получали значительные дары или жалованье, но которые в силу своего положения были обязаны тратить значи­тельно большую их часть. Но торговцы, с другой сторо­ны, образовывали первичное ядро состоятельного клас­са, чьи богатства принадлежали исключительно ему.

В обществе ацтеков начала XVI века можно было най­ти много весьма разнящихся уровней жизни: великолепие и роскошь монарха и сановников различных рангов, пол­ная комфорта жизнь торговцев как среднего класса и эко­номность простых людей. Бедняки слишком часто упоми­наются в литературе, чтобы можно было игнорировать их значимость. Счастливые посредственности, которыми были большинство мексиканцев двумя веками раньше, мало-помалу исчезали, по мере того как племенная дерев­ня вырастала в столицу империи и становилась центром, к которому стекались все богатства обширной страны. Го­родская жизнь, усложняющаяся деятельность, увеличение доминионов и связанные с этим административные зада­чи, а также появление торговли — все это неминуемо и безвозвратно изменило издревле заведенный порядок. Без сомнения, кальпулли с их демократичной организацией, вероятно, выступали в роли мощного стабилизатора; но в равной степени вероятно, что небольшой земельный на­дел, который казался вполне достаточным простому жите­лю в XIV веке, выглядел уже крайне маленьким в глазах человека XVI века. Ведь здесь тоже начиналась эволюция, и ее развитие мы можем только воображать, видя, что оно было жестоко прервано вторжением европейцев.

МОНАРХ, ВЫСШИЕ САНОВНИКИ, СОВЕТ

На вершине социальной пирамиды, военный стратег и одновременно даритель наград, представитель привилеги­рованных классов и защитник простых людей, монарх олицетворял собой власть правящего класса, то умиротво­ряя, то подавляя класс торговцев. Его сопровождали все внешние атрибуты монаршей власти, которые в точности соответствовали действительности: тщетны попытки неко­торых современных авторов отрицать эту очевидность.

Хотя конкистадоры, возможно, были людьми гру­быми, они были отличными наблюдателями, и их опи­сания недвусмысленны; кроме того, они совпадают с местными источниками, которые с точностью просле­живают генеалогию, даты коронации и смерти каждо­го правителя. Приходится признать тот факт, что в 1519 году город Мехико был монархией, но остается еще решить, что за монархия это была. Кто был монар­хом и как он назначался?

Мексиканец, которого мы называем императором, но­сил титул тлатоани, «тот, кто говорит», от глагола тлатоа — «говорить». Тот же самый корень можно найти в словах, связанных с речью (например, тлатолли означа­ет «язык») и властью, или влиянием (тлатокайотль — «государство»). Эти два значения объединяются в слове тлатокан, которое означает верховный совет, место, где произносятся речи и откуда исходит власть. Словом тла­тоани называли правителя не случайно, так как основой его власти было искусство произносить речи, толково говорить на обсуждениях в совете и умение с легкостью и достоинством выступать в том высокопарном и мета­форическом стиле, которые так любили ацтеки. Другой его титул был тлакатекухтли, «возглавляющий воинов», что имело отношение к очень важному аспекту его положения: он был главнокомандующим армиями трех го­родов конфедерации.

Корни мексиканской династии неясны, и эта неясность стала еще запутаннее благодаря попыткам ацтекских лето­писцев снабдить свой правящий дом благородным проис­хождением. Они полагали, что обязаны создать видимость того, что эта династия произошла от великих и легендар­ных тольтекских царей, хотя на самом деле она появилась совсем недавно. Эта цель была достигнута благодаря горо­ду на озере Кольуакану, расположенному на юге, в кото­ром сохранились обычаи и язык Тулы. Было абсолютно необходимо, чтобы первый ацтекский император Акамапичтли был родом из этого города и, таким образом, тольтеком. А чтобы доказать это, было написано много слож­ных повествований о его приходе к власти. Одна из таких версий, особенно интересная тем, что была составлена после испанского завоевания по приказу конкистадора Ху­ана Кано, который женился на донье Исабель, дочери Монтесумы II, без сомнения, предоставляет нам офици­альный вариант этой истории.

По некоторым источникам владыки Кольуакана про­изошли от Кецалькоатля, «пернатого змея», царя Тулы, а Акамапичтли был приемным сыном самого последнего за­конного владыки из этой семьи. Согласно другим сведени­ям, Акамапичтли родился в Кольуакане, хотя его мать была мексиканкой. Но еще одна женщина играет очень важную, хоть и несколько неясную роль в основании этой династии: иногда она появляется в качестве приемной матери молодого царя, иногда как его жена, но всегда она сеньора из великой правящей семьи Кольуакана. Суще­ствует не одно указание на то, что в прежние времена знат­ность и власть наследовались по женской линии. Но как бы там ни было, то звено, посредством которого они хо­тели связать мексиканскую королевскую фамилию с бли­стательным и легендарным прошлым, было чрезвычайно хрупким.

После Акамапичтли бирюзовая диадема оставалась в семье без перерыва до самого конца. Второй император, Уицилиуитль, был его сыном, а третий, Чимальпопока, его внуком. После этого власть часто наследовалась братом усопшего императора или его племянником. Различные источники не всегда сходятся во взглядах на то, какова была точно степень родства между следующими друг за другом императорами, но в одном пункте нет никаких сомнений: наследование всегда происходит внутри одной семьи, это одна единая династия.

Этот обычай мог варьироваться в разных городах. На­пример, в Тецкоко было принято обычное наследование от отца к сыну. Но предстояло все же еще решить, како­му сыну вручить трон, а это было нелегко, если правитель состоял в полигамном браке. Одна из царских жен призна­валась законной, и теоретически именно ее старший сын должен был наследовать своему отцу. И все же здесь было много неясного, так как, по словам Зуриты, «если никто из его сыновей или внуков не был годен для правления, наслед­ника не провозглашали, и главные сановники приступали к его избранию». По этой причине Несауалькойотль перед своей смертью принял меры предосторожности и назначил своего семилетнего сына Несауальпилли своим наследни­ком, добившись, чтобы его признали царем подобно тому, как римские и византийские императоры делали своих сыновей соправителями, чтобы гарантировать им корону.

В Мехико было принято выбирать. Акамапичтли не назвал своего преемника перед смертью, «а поставил рес­публику перед задачей избрать того, кто окажется самым подходящим... Этот обычай всегда сохранялся у мексикан­цев. Сыновья царей правили не по праву наследования, а благодаря выборам». Сначала было так, что все племя или, по крайней мере, главы семей избирали монарха. Город был еще мал, а его жители немногочисленны: всех их мож­но было собрать на центральной площади, чтобы они шум­но одобрили предложения старейшин.

По мере роста города и империи группа людей, которая избирала монарха, становилась меньше: это был уже не на­род, а «сенат», который назвал Ауицотля. В начале XVI ве­ка коллегия выборщиков состояла приблизительно из ста человек, поделенных на пять категорий: текутлатоке, или высшие сановники в количестве тринадцати человек; ачкакаухтин, или чиновники более низкого ранга, которые были или должны были быть представителями различных районов; две категории военных: служащих и ушедших в отставку; и, наконец, самые главные жрецы, тленамакаске. Как можно будет убедиться, эта коллегия выборщиков представляла только высший уровень правящего класса чиновников, жрецов и военачальников. В нее не были включены не только рабы, не только простые люди, но и торговцы, ремесленники и даже люди знатного происхож­дения, пилли. Следовательно, избрание императора нахо­дилось в руках узкой группы лиц.

Саагун утверждает, что голосования не было. Так обсто­ят дела в Мексике даже в наше время в деревнях народа нахуатль, когда нужно избрать представителя муниципаль­ной власти или главу общины: выборщики обсуждают все между собой, выдвигаются предложения и каждое имя со­гласовывается. Не происходит никакого голосования в на­шем понимании этого слова. Когда провозглашали ново­го монарха, он должен был пройти длительные и мучи­тельные церемонии коронации: по их ходу он был обязан понести епитимью перед лицом богов, выслушать много­численные речи и ответить на них со всем красноречием. Наконец, он обращался к людям, убеждая их прежде все­го почитать богов и избегать пьянства. Затем он появлял­ся во всем великолепии царских одежд: в треугольном вен­це из золота и бирюзы на голове, в сине-зеленом плаще и украшениях из зеленых камней, неся в руке скипетр в виде змеи.

Речи, которыми обменивался вновь избранный импера­тор с вождями, и его обращение к народу дают представ­ление о том, как мексиканцы понимали монаршее досто­инство. Без сомнения, его избирала знать, но, согласно официальной версии, на самом деле он был избран бога­ми, особенно Тескатлипокой, который видит все в своем волшебном зеркале, поэтому первый свой долг он должен был отдать им. Он благодарил их за свое избрание, хотя в то же самое время он вздыхал, сетуя на тяжесть такого бре­мени, как управление империей: он гарантировал защиту храму Уицилопочтли и должное поклонение богам.

Остальные его обязанности были по отношению к на­роду: по традиции, он считался «отцом и матерью» мекси­канцев. Он был обязан вершить правосудие и бороться с голодом, чтобы у них было «изобилие плодов земли». Ос­новные представления о монархии ацтеков, проступающие в стереотипных официальных формулировках, не лишены достоинства; в них присутствует понятие общественного блага и ощущение настоящего единства правителей и их подданных. Более того, все свидетельствует о том, что пра­вители серьезно относились к своим обязанностям. Одно правление сменяло другое, а в традиционных хрониках они изображаются не только стремящимися расширять импе­рию и строить храмы, но также и приходить на помощь к обездоленным. В качестве примера можно привести Монтесуму II, который раздавал пищу и одежду всему населе­нию, или Ауицотля, раздавшего 200 тысяч мер кукурузы пострадавшим от наводнения.

Высокопоставленные чиновники, которые зачастую были ближайшими родственниками императора, вместе с ним занимались управлением страной. Первый среди них, который носил занятный титул Сиуакоатль («женщина-змей»), был настоящим вице-императором. Его титулом было имя великой богини, и очень вероятно, что вначале Сиуакоатль был не более чем ее главным жрецом. Только во время правления Монтесумы I титул Сиуакоатль (рань­ше его могли встретить и в Мехико, и в других городах) вдруг стал титулом первого сановника государства после монарха. «Ты будешь помогать мне править этой мекси­канской республикой», — сказал Монтесума I своему бра­ту Тлакаэлельцину, которого он назвал Сиуакоатлем.

Этот высокопоставленный сановник имел широчайшие полномочия: он был верховным судьей по военным и уго­ловным делам, и у него «была обязанность обеспечивать потребности правительства и королевских финансов. Он заслушивал дела, которые были переданы ему по апелля­ции», — пишет Торквемада, называя его «высшим предсе­дательствующим судьей». Именно этот сановник называл имена воинов, которых следовало наградить; именно он организовывал военные экспедиции и назначал для них военачальников. Он созывал коллегию выборщиков пос­ле смерти монарха и во время междуцарствия выступал в роли главы государства.

Когда император покидал Теночтитлан, чтобы лично командовать войсками конфедерации, во дворец переез­жал Сиуакоатль и заменял его в его отсутствие. Почести, которые ему оказывались, стояли на втором месте после почестей императору; только он мог предстать перед им­ператором не сняв обуви. Он получал очень значительную долю дани с завоеванных городов. Он являлся дублером тлатоани во всем, а его черно-белый плащ как символ власти шел непосредственно за сине-зеленым.

Кажется, Монтесума сделал гениальный ход, помес­тив своего брата Тлакаэлельцина подле себя. Это была сильная личность, и хронисты неизменно восхищаются им. Чимальпахин, например, называет его уэй окичтли, что точно переводится как vir illustris[6].

Все свидетели в голос превозносят его воинскую доб­лесть, его умение управлять государством и его верность императору. При нем эта должность приобрела такой блеск, что все его последователи избирались из числа его прямых потомков: его сыновей и внуков вплоть до самого последнего, Тлакоцина, который прожил достаточно дол­го, чтобы 13 августа 1521 года положить сдавшийся Мехи­ко к ногам Кортеса и принять крещение под именем дон Хуан Веласкес.

Ниже Сиуакоатля стояли четыре высокопоставленных военачальника, которые вместе с ним являлись главными советниками императора. Двое из них, тлакочкалькатль и тлакатеккатль, часто имели прямые родственные отно­шения с монархом, и именно из них избирали его преем­ника. Например, Монтесума II занимал должность тлакочкалькатля во время правления своего отца Ауицотля. Некоторые из этих сановников обладали судейскими пол­номочиями: тлакатеккатль занимался гражданскими и уголовными делами и обладал правом подачи апелляции Сиуакоатлю.

Далее в индейских и испанских летописях говорится о довольно большом количестве титулов, которым невозможно при настоящем уровне знаний дать определение, имея в виду те функции, которые им соответствовали. Например, известно, что в юности император Тисок занимал должность тлайлотлака. Это слово обозначает чужеземное племя и может использоваться для наименования титула подобно тому, как у римлян существовал германикус или парфикус. Мешикатль ачкаутли, возглавлявший чиновников Мехико, был одним из тех, на ком лежала ужасающая ответственность) окончательной сдачи города. Текутламакаски, который часто упоминается среди ближайших советников импера­тора, оказывается, был представителем жречества перед центральной властью. Петлакалькатль, «тот, кто отвеча­ет за сундук», занимался зернохранилищами и складами, где хранились подати с провинций. Уэйкальпишки обладал: одновременно функциями и префекта столицы, и главы имперских сборщиков налогов. В таком контексте кажется, что плюрализм должностей не был чем-то необычным. Так, тлакочкалькатль Ицкуауцин, находившийся на службе, когда пришли испанцы, был в то же время и правителем Тлателолько.

Не считая петлакалькатля иуэй кальпишки, может быть, исключительно из-за гражданского характера их обязанностей, высокопоставленные сановники состояли членами тлатокана, или верховного совета города. Его возглавлял император, а в его отсутствие — Сиуакоатль. Этот совет собирался до того, как принималось любое важное решение, касающееся посольств, объявления войны и т. д. Он также был главным ядром коллегии выборщиков при избрании императора. При таком положении дел было бы неразумно видеть в нем эквивалент одного из наших совещательных собраний или даже совета вождей племени североамериканских индейцев.

Вначале, без сомнения, в него входили делегаты от различных кальпулли, но в то же время, по крайней мере, его часть состояла из выдвиженцев императора, а остальные были кооптированы. Здесь опять-таки мы имеем случай перехода от племенной демократии к олигархическому режиму, чьим стражем и вождем был император. Но нельзя забывать, что простолюдины могли достичь наивысших почестей, и, хотя аристократия ревниво относилась к сво­им привилегиям, она не закоснела и все еще могла об­новиться и укрепиться, приняв в свои ряды достойных людей. Но нужно заметить, что, хотя простолюдин мог наде­яться стать текутли, торговец не мог: человек, рожденный торговать, на всю жизнь оставался купцом. Используя тер­минологию нашего времени, можно сказать, что аристо­кратия произошла из народной среды, а не из буржуазной.

Город-государство Мехико, будучи в XVI веке сложным общественным и политическим организмом, коренным образом отличался от скитающегося племени, которое в 1325 году нашло себе прибежище на нескольких островках, заросших тростником. И это отличие было не просто ко­личественным, связанным с ростом населения, террито­рии и ресурсов, а качественным. Город представлял собой не просто разросшееся племя, он стал чем-то иным, госу­дарством, стремящимся к расширению своих границ, об­ществом, в котором постоянно росло расслоение и начал появляться антагонизм между классами; в нем стала ме­няться природа собственности, и идея служения народу вступала в скрытый конфликт с идеей личного обогаще­ния. Но религия, удивительно мощный цемент, скрепля­ющий различные элементы этого общества, скрывала эту сложность и своей реальной, главенствующей и бесспор­ной властью навязывала всему обществу единое видение мира, а своими ритуалами регламентировала жизнь каждо­го его члена.

Именно благодаря религии город и племя были едины, и она же сглаживала все различия. Именно религия при­дала этому городу (во многих отношениях удивительно со­временному) его средневековый вид, ведь жизнь мекси­канца в рамках общественного и материального имеет смысл только в том случае, если осознать ту степень, до которой всемогущая религия указывала ему на его долг, руководила им в повседневной жизни, окрашивала его видение мироздания и своей судьбы.

---

[4] Произведенный в войнах (исп.).

[5] Старый режим (фр.).

[6] Выдающийся муж (лат.).