Мир, человек и время

Глава 3

ИЗМЕНЧИВЫЙ, НАХОДЯЩИЙСЯ ПОД УГРОЗОЙ МИР

Мексиканцы, как и некоторые другие народы Цент­ральной Америки, верили, что до нашего времени суще­ствовали несколько следовавших один за другим миров, каждый из которых превратился в руины из-за природных катаклизмов, стерших с лица земли человечество. Это бы­ли «четыре солнца», а эпоха, в которой мы живем, — пя­тая по счету. Каждое из этих «солнц» запечатлено при помощи даты на памятниках, таких, как ацтекский кален­дарь, или камень солнц, на котором стоит дата его конца и раскрывается природа катастрофы, приведшей его к кон­цу. Так, например, четвертая эпоха, «солнце воды», погиб­шая в результате наводнения, имеет дату науи атль, «че­тыре — вода».

Наш мир ожидает такая же судьба: ее определяет дата, которая, если можно так выразиться, заклеймила его с рождения — дата науи оллин, отмечающая начало движения нашего солнца. Значок оллин, напоминающий по форме крест святого Андрея, который вместе с ликом бога-солнца расположен в центре календаря ацтеков, имеет двойное значение: «движение» и «землетрясение». Он символизирует и первое движение небесного светила, когда началась наша эра, и катаклизмы, которые уничтожат нашу Землю. И тогда покров реальности будет сорван, и появятся Цицимиме, чудовища сумеречного мира, ожидающие этого рокового часа за западным краем неба, которые набросятся на последних уцелевших.

Древние мексиканцы верили в двух первых существ, от которых произошли все остальные, даже боги. Ими были Ометекутли и Омесиуатль, которые жили на вер­шине мира, на тринадцатом небе, «где воздух был холод­ным, тонким и покрытым льдом». Благодаря их нескон­чаемой плодовитости появились все боги и родилось человечество. В рассматриваемый период времени эти два великих божества стали в какой-то степени напоми­нать тех владык, которые царствуют, но не правят: их отодвинула на задний план энергичная толпа более мо­лодых и более активных богов. Но за ними по-прежне­му сохранилась привилегия устанавливать дату рождения каждого живого существа и, таким образом, его судьбу.

Боги, потомки этих двух высших существ, в свою оче­редь, были создателями Земли. Самым важным действом в процессе созидания было, несомненно, рождение Сол­нца, которое родилось от крови жертвоприношения. Гово­рится, что боги собрались в сумерках в Теотиуакане, и один из них, маленький, покрытый нарывами и струпья­ми бог, бросился в огромную жаровню и принес себя в жертву. Он поднялся с пылающих углей, преображенный в Солнце. Но это новое солнце было неподвижным, необ­ходима была кровь, чтобы оно могло двигаться. И боги принесли себя в жертву, а Солнце, получившее жизнь в результате их смерти, начало свой путь по небу.

Это было началом грандиозной драмы, в которой че­ловечество приняло на себя роль богов. Чтобы Солнце продолжало свой путь по небу, а тьма не поглотила мир навсегда, необходимо было каждый день кормить его пищей, «драгоценной водой» (чальчиуатль), то есть человеческой кровью. Жертвоприношение было священной обязанностью по отношению к Солнцу и необ­ходимостью ради блага людей: без него сама жизнь в мире остановилась бы. Всякий раз, когда на вершине пирамиды жрец поднимал вверх кровоточащее челове­ческое сердце, а затем помещал его в куаушикалли, бед­ствие, постоянно грозившее обрушиться на мир, откла­дывалось в очередной раз. Человеческая жертва была алхимией, посредством которой жизнь делалась из смерти, а боги сами подали такой пример в первый день создания мира.

Что касается человека, его первейшей обязанности было обеспечивать пропитание «нашей матери и наше­му отцу, Земле и Солнцу», а уклонение от этого означало предательство по отношению к богам и в то же самое время ко всему человечеству, так как все то, что было верно для Солнца, было также верно и для Земли, дождя, роста и всех сил природы. Ничто не рождалось и ничто не выжило бы без крови жертв.

Великий бог-царь тольтеков Кецалькоатль «никогда не приносил человеческих жертв, потому что он очень любил своих подданных, тольтеков, и приносил в жертву только змей, птиц и бабочек». Но Кецалькоатль был изгнан из Ту­лы посредством черной магии Тескатлипоки, и таким об­разом Мехико был передан жаждущим крови богам. Обыч­но жертву клали на спину на слегка выпуклый камень, его руки и ноги держали четверо жрецов, в то время как пя­тый вспарывал ему грудь кремневым ножом и вырывал его сердце. Жертвоприношение также часто проходило в та­кой форме, которую испанцы называли gladiatorio: плен­ника привязывали к огромному каменному диску, темалакатлю, веревкой, которая предоставляла ему некоторую свободу движений; он был вооружен деревянным оружи­ем и должен был драться с несколькими, обычно воору­женными воинами по очереди. Если благодаря замечатель­ному стечению обстоятельств ему удавалось устоять, его щадили. Но почти всегда «гладиатор» падал, серьезно ра­ненный, а спустя несколько мгновений длинноволосые, облаченные в черное жрецы вспарывали его тело и он встречал свою смерть на жертвенном камне. Воины, ото­бранные для такой смерти, носили особые украшения и одежды и белые перья на голове, как символ первого света зари, того неопределенного часа, когда душа ожившего во­ина улетает в серую дымку навстречу нашему отцу Солнцу.

Но эти формы жертвоприношений были не един­ственными. Женщин приносили в жертву богиням зем­ли, и, пока они танцевали, делая вид, что не знают о своей судьбе, им сносили голову. Детей топили, принося их в жертву богу дождя Тлалоку. Жертв бога огня, одурманенных йаутли (гашишем), бросали в пламя. А тех, кто олицетворял собой бога Шипе Тотека, привязы­вали к раме и делали мишенью для стрел, затем с них сдирали кожу, и в нее облачались жрецы. В большинстве случаев жертва была одета, раскрашена узорами и укра­дена так, чтобы представлять собой бога, которому по­гонялись. Таким образом, сам бог умирал перед своим собственным изображением в своем собственном храме подобно тому, как в самом начале все боги приняли смерть ради спасения мира. И когда в определенных случаях имел место каннибализм, то именно плоть бога поедали верующие, причащаясь кровью.

Никакой другой аспект мексиканской цивилизации так не шокирует нас, как этот. С самого первого контакта меж­ду индейцами и европейцами ужас и отвращение, которое пришельцы почувствовали к человеческим жертвоприно­шениям, помогли им убедиться в том, что религия корен­ного населения произошла из преисподней и что их боги 5ыли не чем иным, как дьяволами. И с того самого момен­та они были уверены, что Уицилопочтли, Тлалок, Тескатлипока и все другие боги Мексики были на самом деле демонами и все, что прямо или косвенно их касалось, сле­довало искоренить навсегда. Ацтекский обычай приносить в жертву людей был существенным фактором, благодаря которому две противостоящие друг другу религии стали абсолютно непримиримы. И когда между испанцами и мексиканцами разразилась война, европейцы испытывали ожесточение, но не угрызения совести с того самого мо­мента, как только беспомощные завоеватели увидели из­далека смерть своих товарищей, чьи оскаленные черепа они обнаружили позднее выставленными на цомпантли.

Безусловно, нам трудно прийти к правильному понима­нию того, что означало принесение в жертву человека для ацтека в XVI веке, но можно заметить, что в каждой куль­туре есть свое собственное разграничение между жестоким и не жестоким. В апогее своего развития римляне проли­зали больше крови в своих цирках и для развлечения, чем когда-либо проливали ацтеки перед своими идолами. Испанцы, искренне потрясенные жестокостью местных жрецов, тем не менее устраивали бойни, сжигали, калечили и пытали с совершенно чистой совестью. Мы содрогаемся от 5 рассказов о кровавых ритуалах древнего Мехико, но в наши дни мы видели своими собственными глазами, как цивилизованные народы принимаются систематически истреблять миллионы человеческих существ и занимают­ся совершенствованием вооружений, способных за одну секунду уничтожить в сотни раз больше жертв, чем когда-либо принесли в жертву ацтеки.

К принесению в жертву людей мексиканцев не побуж­дала ни жестокость, ни ненависть. Это был их отклик, единственный отклик, который мог прийти им в голову, на нестабильность мира, который всегда под угрозой. Кровь была необходима, чтобы спасти этот мир и людей: жертва не была уже больше врагом, которого нужно было убить, а посланцем, возведенным в ранг почти божества, которо­го отправляли к богам. Например, все соответствующие описания, подобные тем, которые Саагун записал со слов ацтекских очевидцев, передают впечатление не неприязни между тем, кто совершает жертвоприношение, и самой жертвой, не нечто, напоминающее жажду крови, а стран­ную симпатию или скорее — и это подтверждают текс­ты — в некотором роде мистическое родство.

«Когда воин брал человека в плен, он говорил: «Вот мой любимый сын». А пленный говорил: «Вот мой почтенный отец». Воин, который взял человека в плен, а затем наблю­дал за его смертью перед алтарем, знал, что рано или по­здно он последует за ним в загробный мир таким же путем. «Добро пожаловать: ты знаешь, каково счастье на войне — сегодня оно улыбается тебе, а завтра — мне», — сказал им­ператор захваченному в плен вождю. Что же касается са­мого пленника, он прекрасно знал о своей судьбе и с дет­ства готовился принять ее; он стоически соглашался. Более того, он отказался бы от помилования, которое перечерки­вало его судьбу или божью волю, даже если оно ему было предложено.

Тлакауэпан, мексиканский вождь, который попал в плен к племени чалька во время правления Монтесумы I, так выделялся своей храбростью, что после взятия в плен его враги предложили ему и другим захваченным ацте­кам часть своей территории. Он не только сохранил бы себе жизнь, но и стал бы властелином тех земель. Они даже попросили его командовать войсками чалька. В ответ Тлакауэпан убил себя, крикнув своим товарищам по плену: «Мексиканцы, я ухожу, и я буду ждать вас».

История о Тлауиколе, владыке Тлашкалы, захваченном мексиканцами, была не менее известна. Они так восхища­лись им, что вместо того, чтобы принести его в жертву, они доверили ему командование отрядом воинов в войне с Мичоаканом. Но по своем возвращении, покрытый почестями, завоеванными в этой экспедиции, тлашкальтек от­казался и дальше скрываться от своей судьбы. Он настоял на своей смерти и умер на жертвенном камне.

Может быть, в меньшей степени, но точно так же к этому относились и другие жертвы. Так же относился к своей смерти молодой человек, который, прожив в тече­ние года в царской роскоши, должен был умереть в кон­це этого срока перед изображением Тескатлипоки. Это же относится и к женщинам, которые спокойно танце­вали и пели, пока одетые в черное жрецы позади них ожидали момента, чтобы снести им головы, падавшие, как падают початки кукурузы, когда их срывают со стеб­ля. Восприимчивость индейцев, сформировавшихся в условиях мощной и очень древней традиции, и европей­цев того же времени была неодинакова: ацтеков не тро­гали сцены, происходившие в их пропитанных кровью храмах, но их приводили в ужас пытки, которые привез­ли с собой испанцы с родины инквизиции.

Только эти вышеупомянутые соображения позволяют понять значение войны для древних мексиканцев, значе­ние непрекращающейся войны, на которую были направ­лены все силы города. Конечно, не будет неправильным трактовать историю Теночтитлана между 1325-м и 1519 го­дами как историю империалистического государства, ко­торое неуклонно преследовало свою цель к расширению посредством завоевания других территорий. Но это не все. По мере распространения мексиканского владычества сами их победы создавали вокруг них зону замиренных тер­риторий; она становилась все шире и шире, пока не до­стигла границ известного им мира. Откуда же тогда долж­ны были поступать жертвы для жертвоприношений? Ведь они были необходимы, чтобы обеспечить богов пропита­нием, тлашкальтилицтли. Где можно было достать дра­гоценную кровь, без которой солнце и вся структура вселен­ной были обречены на уничтожение? Было жизненно важно оставаться в состоянии войны, и из этой необходимости возникло странное нововведение: война цветов, шочийаойотль, которая, видимо, появилась после страшного голода, опустошившего Центральную Мексику в 1450 году.

Правители Мехико, Тецкоко и Тлакопана, а также вла­дыки Тлашкалы, Уэшоцинко и Чолулы взаимно договори­лись, что в отсутствие войны они будут организовывать сражения с тем, чтобы пленников можно было приносить в жертву богам. Ведь они и в самом деле полагали, что бед­ствия 1450 года были вызваны слишком маленьким ко­личеством жертв, принесенных богам, что и разбудило их гнев. Сражение было, главным образом, средством для добычи пленных. На поле боя воины прилагали все усилия к тому, чтобы убить как можно меньше людей. Война была не просто политическим орудием: прежде всего это был религиозный ритуал, священная война.

По сути, древние мексиканцы не были по-настоящему уверены в будущем: их хрупкий мир постоянно находился под угрозой какого-нибудь несчастья. Происходили при­родные катаклизмы, наступали голодные времена, но, более того, в определенные ночи на перекрестках дорог появлялись с запада божества в образе чудовищ, и были колдуны, темные посланцы мира таинств. А каждые 52 го­да неимоверный страх охватывал все народы империи, ко­гда солнце всходило в последний день «века», и ни один человек не мог сказать, появится ли оно на небе еще ког­да-нибудь.

Во всех городах и в сельской местности — повсюду за­тухали костры. Плотные толпы глубоко встревоженных людей собирались на склонах Уишачтекатля, в то время как на вершине горы жрецы наблюдали за Плеядами. Созвездие приближалось к зениту, но продолжит ли оно свое движение дальше? Или оно остановится и вылетят ужас­ные чудовища, вестники конца света? Жрец-астроном де­лал знак, и пленника растягивали на жертвенном камне. С тупым звуком кремневый нож взрезал его грудь, и в зияю­щей ране они начинали крутить горящей головней, тлекуауилем. Происходило чудо, и пламя разгоралось, рожден­ное из этой разбитой груди. И посреди радостных криков гонцы зажигали от него свои факелы и убегали, чтобы до­нести священный огонь во все уголки центральной доли­ны. Таким образом, мир в очередной раз избегал своего конца. Но какой же тяжелой и кровопролитной была для жрецов, воинов и императоров задача век за веком отра­жать нескончаемые натиски пустоты.

НЕБЕСА И ЗЕМЛЯ

Ацтеки были прежде всего «народом солнца». Их самый главный бог Уицилопочтли олицетворял собой солнце в зените, пылающее полуденное солнце. Его мать Коатликуэ («та, что в змеиной юбке»), богиня земли, родила до него бесчисленное количество богов-звезд — их звали «четыре­ста богов с юга», а также богиню луны Койольшауки, во­площение теней ночи. По преданию, Коатликуэ чудодей­ственным образом понесла ребенка от клубка перьев, который упал с неба и был душой принесенного в жертву человека. И ее сын, родившийся уже вооруженным змеей (шиукоатль), изрыгающей огонь, заставил своих братьев и сестер спасаться бегством подобно тому, как солнце изго­няет ночь и стирает с неба звезды.

Сначала жизнь Уицилопочтли была трудной, так как тогда он был еще никому не известным богом маленького скитающегося племени, путешествующим на спинах лю­дей по пыльным равнинам севера. В то время он был «лишь простолюдином, не более чем человек», но он так­же был и «волшебником, чудом». Его положение улучши­лось вместе с возвышением племени, которое он возглавлял, и к XVI веку он царствовал во всей империи ацтеков, как в мире царит солнце. «Благодаря мне взошло солнце», — кри­чал он устами своих жрецов.

Будучи богом северного племени охотников и воинов, Уицилопочтли принадлежал к группе богов неба и звезд, которые перешли к этому племени от северных народов, вторгавшихся в Мексику. Этими богами были Тескатлипока, бог Великого Медведя, ночного неба, разноликий чародей, который видит все в своем обсидиановом зер­кале; «юноша» Тельпочтли, который покровительствует молодым воинам, и Мишкоатль, бог Млечного Пути, по­кровитель охотников и, под именем Камаштли, нацио­нальный бог Тлашкалы.

Может быть, степные кочевники знали только неболь­шое число божеств, и их религия была в основном, если не полностью, астральной. Оседлые народы центрального плато, с другой стороны, с древнейших времен поклоня­лись аграрным богам урожая и дождя. Самым главным из них был Тлалок в маске из змей, который нагромождает облака на вершины гор, где живут маленькие боги дождя тлалоки, и который, когда ему заблагорассудится, посыла­ет либо благодатный дождь, либо опустошающий ураган, либо ужасную засуху. «О мой господин, великий волшеб­ник, воистину тебе принадлежит кукуруза» — так обраща­лись они к нему. Он был верховным богом крестьян, как Уицилопочтли у воинов. И как мы уже видели, его обитель находилась в столице на вершине огромного теокалли, ря­дом с теокалли Уицилопочтли такой же величины. Его верховный жрец имел такой же ранг, как и верховный жрец солнца. Солнце и дождь, две великие силы, что пра­вят миром, разделили между собой высшее место в горо­де, созданном народом воинов-кочевников, превратив­шимся в землепашцев.

Спутницу Тлалока Чальчиутликуэ («та, у которой юбка из самоцветов») обычно помещали рядом с ним, вместе с богиней Уиштосиуатль: Чальчиутликуэ была богиней пре­сной воды, а Уиштосиуатль — соленой воды и моря, боги­ней солеваров.

Землю символизировало чудовище с раскрытой пастью, глотавшее солнце после его захода, останки мертвых и кровь принесенных в жертву. Это чудовище всегда стави­ли вровень со «старым богом», богом-отцом, с которым была связана богиня-мать. Это был Шиутекутли, бог огня («властелин бирюзы»), которого иногда называли Отонтекутли — «властелин народа отоми», древнего племени с центрального плато, которое в действительности поклоня­лось божественной паре. Но помимо них существовало большое число земных божеств: «мать богов», «наша вы­сокочтимая мать», «наша прародительница», «женщина-змея», «обсидиановая бабочка». Они были замечательны­ми и грозными богинями, источниками жизни и смерти. Их скульптуры удивительно сочетают в себе реализм дета­лей и в высшей степени сокрытый символизм замысла, изображая их с чертами получеловека-полузверя и жутки­ми украшениями.

В гимнах они сравниваются с белыми и желтыми цве­тами, которые раскрываются, когда приходят дожди, или изображаются стоящими на «священном кукурузном поле» (сентлатеомилько), покачивая волшебный коло­кольчик, благодаря которому всходят зерновые культуры. Все они Великие Матери, которые дают жизнь моло­дому богу кукурузы Сентеотлю и юным богам музыки, танцев и цветов Шочипилли и Макуильшочитль. В них сведены воедино два лика мира и жизни: милостивый и наводящий ужас.

Неподалеку от них и часто изображаемая с такими же атрибутами, хоть она и имела другое происхождение (ее культ, видимо, был принесен с северо-востока из стра­ны уаштеков), располагалась Тласольтеотль, богиня плотской любви, греха и покаяния. Именно ей посред­ством жреца любой мог покаяться в своих грехах, но, в отличие от практики, принятой в христианстве, это слу­чалось только один раз в жизни человека. Богиню называли тлаэлькуани, «пожирательницей грязи», то есть это была «та, которая поедает грехи».

Для древних мексиканцев так же, как и для многих других земледельческих народов, существовала тесная связь между луной и вегетацией. За фазами и затмения­ми луны Мецтли внимательно следили местные астрономы со времен майя. Все богини земли были в то же са­мое время и богинями луны.

Существовало также бесчисленное количество мелких местных богов, которые, как считалось, защищают урожай и делают его обильным. Обычно каждый из них носил имя по названию города или деревни, где ему поклонялись: например, Тепоцтекатль («тот, кто из Тепоцтлана»). А в целом их всех вместе называли Четыреста Кроликов. Счи­талось, что кролик олицетворяет луну, так как в темных пятнах на ее поверхности мексиканцы увидели именно кролика. Этим сельским богам был посвящен праздник в конце урожая, и во время этих праздников октли текло рекой, так что они были еще и богами пьянства.

В то время как Тласольтеотль была родом с северо-во­стока, вероятно, именно с юга, с тихоокеанского побере­жья, они завезли к себе ужасный культ Шипе Тотека, «на­шего господина с содранной кожей», бога ювелиров, который был также божеством весеннего дождя, обновле­ния природы и молодой поросли. Жертвоприношения ему совершались во время месяца Тлакашипеуалицтли: жертв пронзали стрелами так, чтобы их кровь капала на землю, как дождь, а затем с них снимали кожу.

Жрецы надевали их кожу, окрашенную в желтый цвет, чтобы она выглядела как золотой лист, и это ма­гическое действо, символизировавшее то, как земля «на­девает новую кожу» в начале сезона дождей, заставляло прорастать новые всходы. Шипе Тотека называли «тот, кто пьет ночью», потому что именно ночью пролива­лись благотворные дожди. Его призывали самым жалоб­ным образом, крича: «О боже, почему ты заставляешь нас так долго просить? Надень свои золотые одежды». И так сердечно благодарили: «Боже, твой дождь пролил­ся, подобно драгоценным камням».

Такова была одна из сторон вечно из года в год по­вторяющейся драмы: возрождение сил природы и расти­тельного покрова после того, как они умерли в засуш­ливый сезон. Все мысли древних мексиканцев и все их видение мира вращались вокруг этой центральной идеи, о чем бы ни шла речь: о человеке или о природе.

СМЕРТЬ И ВОЗРОЖДЕНИЕ

Кукуруза и садовые растения рождаются на западе, в саду Тамоанчана, где живут богини земли, источники жиз­ни. Затем они предпринимают длительное путешествие под землей (для того чтобы дать толчок росту), воздавая молитвы богам дождя, чтобы те направляли их путь. На­конец, они поднимаются на поверхность на востоке, в стране восходящего солнца, молодости и изобилия, в «красной стране» зари, где поет птица кецалькошкоштли.

Венера, утренняя звезда, рождается на востоке; затем она исчезает и вновь появляется уже как вечерняя звезда на западе. Следовательно, она пересекла небосклон, по­добно челноку, движущемуся по ткани; она есть символ смерти и возрождения. Как божество планета носила имя Кецалькоатль, или «пернатый змей». Это название можно также интерпретировать как «драгоценный близнец», так как дважды появляющаяся планета подобна двум звездам-близнецам. Кецалькоатль принес себя в жертву на погре­бальном костре, и все увидели, как из пламени поднялась ввысь яркая звезда. Под именем Шолотля, собакоголового бога, он ушел под землю, в преисподнюю Миктлан, что­бы искать старые кости давно умерших и делать из них жи­вых людей.

Разве не был Уицилопочтли, солнце-победитель, пере­воплощением умершего воина? Как мы уже знаем, он был рожден чудесным образом: душа воина, убитого в бою или на жертвенном камне, оплодотворила его мать-землю. Его имя — «колибри (уицилин) с левой стороны» — означает «рожденный заново воин с юга», так как юг — это левая сторона мира, и воины возрождаются в крошечном, ярком теле колибри.

Таким образом, ни природа, ни человек не предают­ся на вечную смерть. Воскрешающие силы находятся в действии: солнце снова всходит каждое утро, пройдя ночью «под священной равниной», теотлалли иитик, то есть через Аид; Венера умирает и воскресает; кукуруза умирает и возрождается; весь мир растений, умирающий в засушливый период, возникает вновь, еще более прекрасный и молодой, с каждым периодом дождей подоб­но тому, как луна убывает на небе и растет, согласно своим фазам.

Жизнь и смерть — не более чем две стороны одной и той же действительности: с древнейших времен гончары Тлатилько делали двойные лица: одна половина лица была как бы живая, а другая похожа на череп. Этот дуализм так­же можно найти в бесчисленных документах. Возможно, ни один народ в истории так не преследовало мрачное присутствие смерти, как мексиканцев. Но для них жизнь возникала из смерти подобно тому, как молодое растение прорастает из размягченного семени в земле.

Что же касается самого человека и того, что происходи­ло с ним после его смерти, наше знание остается все еще неполным. Однако известно точно, что предусматривались некоторые виды бессмертия, но без какого-либо нравст­венного содержания, будь то награда или наказание. Воин, который погибал в бою или на жертвенном камне, стано­вился «спутником орла», куаутекатлем, иными словами, спутником солнца. Каждый день он должен был вместе со своими товарищами занимать свое место в блестящей и беззаботной свите, которая окружала светило с его восхо­да на востоке до того момента, как оно достигало зенита. Эти бессмертные воины заполняли свои залитые солнцем часы военными песнопениями и шуточными боями, а че­рез четыре года они перевоплощались в колибри и порха­ли в теплом воздухе с цветка на цветок.

Как только солнце проходило точку зенита, оно по­падало на западную сторону мира, на «женскую» сторо­ну, потому что там жили богини-матери и женщины, умершие при родах и таким образом тоже ставшие бо­гинями, Сиуатео. Они, в свою очередь, сопровождали солнце с зенита до его захода.

Других умерших судьба избирала для вечной жизни другого рода: тех, на ком Тлалок оставил свою отметину и кто утонул, или был убит молнией, или умер от болезни, вызванной, как полагали, водой, например, водянкой. Бог крестьян создал для них свой собственный рай, Тлалокан, идеализированный образ восточных тропиков, зеленую страну цветов и теплого дождя; это был сад покоя и изобилия, где блаженные жили вечно в мире и счастье.

Таким образом смыкались две идеологии двух состав­ных частей, которые сформировали мексиканский народ: первая — охотники и воины, поклонявшиеся богу-солнцу, вторая — оседлые крестьяне, чьим божеством был бог дож­дя. Для первых существовал блестящий путь с востока до зенита, а для других — тихое счастье во влажном зеленом тропическом рае посреди изобилия без тревог или трудов.

Но что происходило с остальными, с теми, кого не выделил ни Уицилопочтли, ни Тлалок? Перед этими ничем не примечательными телами открывалась безот­радная перспектива, так как им некуда было больше от­правиться, кроме как в Миктлан, подземный мир, кото­рый находился под бескрайними северными степями в холодной, сумеречной стране. Там правил Миктлантекутли со своей женой Миктекасиуатль. Лицо мексикан­ского Плутона было покрыто костяной маской, а воссе­дал он среди сов и пауков.

И даже в этом случае нелегко было умершему чело­веку достичь места своего последнего успокоения. Ему приходилось четыре года скитаться по подземному миру вместе с «душой-спутником», собакой, сожженной вме­сте с ним. В течение этих четырех лет он был вынужден подвергаться яростным атакам ледяных бурь, «обсидиа­новых ветров», спасаться от ненасытных чудовищ и, на­конец, пересекать Девять Рек, по ту сторону которых на­чинался Аид. И там, растворившись в пустоте, он исче­зал полностью и навсегда.

Вероятно, наши источники рассказали нам не все, что можно было рассказать. Например, были ли должны им­ператоры и сановники отправляться в Миктлан, если они все-таки умирали в своей постели? А жрецы, которые не подпадают ни под одну из известных категорий умерших? Трудно себе представить, что для них не было предусмот­рено никакой жизни после смерти. Подобно тому как Уицилопочтли изображается гарантом воскрешения вои­нов, а Тлалок — своих верующих, так, возможно, и у Кецалькоатля, который был прототипом жреца, была в запасе иная жизнь для служителей культа. Однако как бы там ни было, первым решением пары богов-создателей, Вла­дыки и Владычицы Мира, было установление неизбежно­сти судьбы каждого человека не только в его земной жиз­ни, но также и в его бессмертии. Все зависело от знака, под которым он родился. Именно эта вера в знаки, знамения судьбы, оказывала самое сильное влияние на жизнь каж­дого мексиканца.

СУДЬБЫ И ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЯ

Начиная с майя, которые были поистине загипноти­зированы грандиозным течением времени, все цивили­зованные народы Мексики и Центральной Америки раз­работали сложные хронологические системы, и все это ради двух целей. Первая: найти неизменные точки отсче­та, чтобы понять и предвидеть последовательность при­родных явлений, времен года и движений звезд и, таким образом, упорядочить церемониалы, которые были необ­ходимы для их правильной очередности. И вторая: оп­ределять судьбу каждого человека и будущее каждого предприятия посредством ряда предзнаменований, со­ставлявших логически последовательное целое, в той же мере «научное» для этих людей, в какой наши рацио­нальные объяснения мира являются научными для нас.

Солнечный год, шиуитль, состоявший из 365 дней, был поделен на 18 месяцев по 20 дней в каждом, к ним добавлялись 5 «пустых» дней, считавшихся очень несча­стливыми. У каждого месяца было название, имевшее отношение либо к явлению природы, либо — что случа­лось чаще — к обрядам, которые должны были прово­диться в течение этого месяца.

Сам год получал название по первому дню: название брали из ритуального календаря, и оно уже содержало в себе скрытый потенциал — хороший или плохой будет год.

Если из данного числа дней в году вычесть пустые дни, то получится 360, что делится на 20. И тогда становится ясно, что если год начался, скажем, со знака акатль, то первый день из прибавленных дней для согласования с солнечным годом имел тот же самый знак. Но поскольку таких прибавленных дней было еще 4, первый день следу­ющего года был отделен пятью интервалами от предыду­щего года. А так как 20, деленное на 5, дает 4, то для обо­значения начала года было всего четыре знака. Вот эти четыре знака времен ацтеков: акатль, текпатль, калли и тонтли.

Тринадцать основных чисел ритуального календаря со­четались с четырьмя знаками (13 х 4 = 52), и получалось 52 начала лет. Только в конце этой череды лет вновь воз­никало то же число и тот же знак; и тогда они осуществ­ляли «связывание лет», зажигая новый огонь. Этот пери­од из 52 лет, который иногда называют мексиканским ве­ком, изображали в виде пучка стеблей, связанных вместе.

Вероятно, от своих соседей миштеков ацтеки научи­лись наблюдать видимое обращение планеты Венера. Пять лет Венеры — это то же самое, что восемь лет Солн­ца. Эти годы считались при помощи знаков ритуально­го календаря. Две системы счета: по годам Венеры и по солнечным годам — совпадали только после 65 лет Ве­неры, что является эквивалентом 104 солнечных лет, то есть в конце двух земных «веков». Это был самый длин­ный период в мексиканской хронологии, который на­зывался уэуэтилицтли, «один старый век».

Что касается тональпоуалли, или самого ритуального календаря, то ацтеки, как и другие народы Мексики, положили в его основу комбинацию из 13 чисел от од­ного до тринадцати и 20 названий:

Сипактли: крокодил или водяное чудовище

Ээкатль: ветер

Калли: дом

Куэцпалин: ящерица

Коатль: змея

Микицтли: смерть

Масатль: олень

Точтли: кролик

Атль: вода

Ицкуинтли: собака

Осоматли: обезьяна

Малиналли: сухая трава

Акатль: тростник, камыш

Оселотль: оцелот

Куаутли: орел

Коскакуаутли: гриф

Оллин: движение или землетрясение

Текпатль: кремень

Киауитль: дождь

Шочитль: цветок.

Для названия каждого дня был свой знак. Комбинация из 13 чисел и 20 знаков давала ряд, состоящий из 260 дней. Такова была продолжительность ритуального календаря, который, начинаясь первым днем сипактли, заканчивался тринадцатым днем шочитля, когда дни беспрерывно сме­няли один другой, а один и тот же знак ни разу не повто­рялся с одной и той же цифрой. Непрерывающаяся оче­редность дат в ритуальном календаре и последовательность дат в солнечном цикле не имели друг на друга абсолютно никакого влияния. Каждый день можно было называть дво­яко в зависимости от системы счета: например, 8 сипактли, 3 тоцкатль означает восьмой день из группы тринадцати дней, которая начинается 1-го числа оселотля, а оно в то же время является третьим днем пятого месяца Тоцкатля.

Ритуальный календарь из 260 дней естественным обра­зом распадался на 20 групп из 13 дней, каждая из которых начиналась цифрой 1 и особым знаком, ей присвоенным: первый лень сипактли, первый день оселотля, первый день масатля и т. д. до последнего первого дня точтли. Каждая из этих групп считалась в целом счастливой, несчастливой или нейтральной в зависимости от значения ее первого дня. Но помимо этого каждый из дней мог быть хорошим, плохим или нейтральным согласно его отличительному номеру и знаку. Дни под номером 7, 10, 11, 12 и 13 счита­лись в общем благоприятными, а дни с цифрой 9 — небла­гоприятными. Но воздействие цифр следовало сочетать с влиянием знаков, так что ритуальный календарь на самом деле представлял собой таблицу из двухсот шестидесяти особых случаев.

Кроме того, каждая группа из 13 дней была приписана к одному или двум богам: солнце и луна относились к группе микицтли, Патекатль — бог напитков и пьянства — к группе киауитль; планета Венера и бог умерших — к группе коатль и т. д. Наконец, девять божеств, «властели­ны ночи», образовывали ряд, параллельный ряду знаков и шедший непрерывной последовательностью рядом с ними. Их особое влияние, безусловно, следовало принимать в расчет при оценке прорицателем любого взятого дня.

Также было необходимо принимать в расчет особенно­сти самого года и то воздействие, которое могли иметь на знаки основные стороны света. Так как, по представлени­ям мексиканцев, мир был чем-то вроде мальтийского кре­ста: восток сверху, север справа, запад снизу и юг слева, 20 знаков, изображающих дни, делились на 4 группы по 5 знаков, в каждой из которой доминировала одна из сто­рон света. Например, знаки сипактли и акатль относились к востоку, оселотль и текпатль — к северу, масатль и кол­ли — к западу, а шочитль и точтли — к югу.

Каждая сторона света по очереди царила в течение од­ного дня, следуя такому порядку: восток, север, запад, юг, а также в течение одного года, соблюдая очередность: акатль (восток), текпатль (север), коллы (запад) иточтли (юг). Из-за этого день или год был наполнен качествами, характерными для каждой из них: плодородие и изобилие — для востока, бесплодность и засушливость — для севера, увядание, старость и смерть — для запада, а у юга был ней­тральный характер. Что же касается групп из 13 дней, то они тоже были подвержены влиянию сторон света и в та­ком же точно порядке: первый день относился к восточной части света, второй — к северной, третий — к западной, четвертый — к южной и так далее без конца.

Таким образом, пространственные воздействия, кото­рые доминировали над временем, входили одно в другое, как русские матрешки, или, скорее, можно сказать, что в философии мексиканцев не было места для одного абст­рактного пространства и одного абстрактного времени, однородного и независимого, а существовали конкретные множества времени и пространства, отдельные моменты и события, несоизмеримые и единственные в своем роде. Черты, характерные для каждого из этих «моментов» и вы­раженные знаком, который означал дни в тональпоуалли, следуют циклически одна за другой, резко и радикально меняясь согласно определенному ритму в соответствии с раз и навсегда заданным порядком.

Как только два высших божества принимают решение о рождении человека, он оказывается автоматически поме­щенным в этот порядок, во власть всемогущего механиз­ма. Знак, под которым он родился, будет руководить им до дня его смерти; он даже будет принимать решение отно­сительно его смерти и жизни после нее: он будет опреде­лять, умрет ли он на жертвенном камне и таким образом присоединится к великолепной свите солнца, или будет утоплен и станет жителем бесконечно счастливого Тлалокана, или ему будет предназначено уйти в пустоту мира теней Миктлана. Вся его судьба строжайше предопределена.

Конечно, случались попытки скорректировать судьбу. Если ребенок рождался под несчастливым знаком, раз­решалось подождать несколько дней, прежде чем дать ему имя, пока не наступит счастливый знак. Считалось, что наказание, лишения и выдержка могут помочь чело­веку избежать недобрых предопределений, которые об­рекали его на пьянство, например пристрастие к азарт­ным играм и распутство. Но создается впечатление, что особой надежды на то, чтобы избежать неумолимого воз­действия знаков, не было. Они лежали в основе всего, определяя судьбу отдельных людей и народов. И сами боги были несвободны: знак «1 акатль» так предопреде­лил судьбу Кецалькоатля, что тот должен был появиться на востоке в виде утренней звезды.

Следовательно, над жизнью мексиканца властвовали предзнаменования, взятые из тоналаматля. Купцы ожи­дали первого дня коатля, чтобы отправиться в далекие южные страны, потому что этот знак обещал им успех и процветание. Тем, кто родился в один из дней группы 1 оселотль, было суждено умереть, попав в плен на войне. Художники, писцы и ткачихи особенно почитали знак 7 шочитль, который был для них благоприятным.

Тот, кто родился под знаком 2 точтли, должен был стать пьяницей, а родившемуся под знаком 4 ицкуинтли было суждено стать богатым и процветающим, даже если он никогда ничем не занимался. Знак 1 микицтли был бла­гоприятным для рабов, Аээкатль — для колдунов и черной магии, 1 калли — для врачей и повивальных бабок. В день 4 оллин сановники приносили птиц в жертву солнцу; в день 1 акатль совершались приношения в жертву Кецалькоатлю цветов, ладана и табака. Не будет преувеличением ут­верждение, что ни один ацтек, каково бы ни было его по­ложение или род деятельности, не мог обойтись без услуг прорицателей или предпринять что-либо, не сверившись со знаками.

Умы, которые находились под таким всевластием рока, не могли не быть исключительно чувствительны­ми к знамениям, увиденным в мелких повседневных слу­чайностях или в необычных явлениях. Странный шум в горах, крик совы, вбежавший в дом кролик или перебежавший дорогу волк предвещали несчастье.

Ночь, столь благоприятная для духов, наполнялась фантастическими чудовищами, карлицами с развеваю­щимися волосами, бегущими за путешественниками го­ловами мертвецов, безногими и безголовыми существа­ми, катящимися по земле и издающими стоны, — «а те, кто их видел, думали и склонялись к тому, что они по­гибнут на войне или вскоре умрут от болезни или какое-нибудь несчастье обрушится на них».

Другие знамения предсказывали войны или пораже­ния. Ими были те необыкновенные события, которые римляне называли portenta[7], а ацтеки — тецауитль. На­кануне сражения, которое закончилось победой мекси­канцев, собака заговорила со своим хозяином, стариком из Тлателолько, сообщив ему о несчастьях, которые вот-вот падут на его город. Рассерженный старик убил свою собаку, и тогда уэшолотль, индюк, который разгуливал, распустив хвост, во дворе его дома, раскрыл клюв и за­говорил. Старик из Тлателолько рассердился еще больше и, закричав: «Ты не станешь моим знамением (амонотинотецау)», отрубил птице голову. Тогда заговорила маска для танцев, висевшая на стене его дома, и старик, обеспокоенный этими тремя предзнаменованиями, по­шел рассказать о них царю Мокиуицтли. «Ты пьян, не так ли?» — сказал царь. Но вскоре царь был убит на сту­пенях своего храма воинами Ашайакатля.

Однажды птицеловы принесли Монтесуме II с озера, окружающего Мехико, странную пойманную ими птицу. «Посреди головы у этой птицы было круглое зеркало, в котором можно было увидеть небо и звезды... Когда Монтесума посмотрел в это зеркало, он увидел группу вооруженных людей верхом на лошадях. Он послал за своими прорицателями и спросил их: «Знаете ли вы, что я увидел? Сюда едет группа людей». Но прежде чем про­рицатели смогли что-то ответить, птица исчезла».

В «Кодексе Теллериано-Ременсис» изображена огром­ная полоса света, поднимающаяся от земли к звездам в год «4 калли», или 1509 год. Это явление, которое, возможно, было зодиакальным светом, впоследствии посчитали вес­тником прихода конкистадоров. «В течение многих но­чей, — по словам Иштлильшочитля, — появлялось ве­ликое сияние, которое поднималось из-за восточного го­ризонта и достигало небес; оно имело форму пирамиды и полыхало... И царь Тецкоко, будучи весьма ученым во всех науках древних народов и особенно в астрологии... заклю­чил из этого, что ему и его государству осталось недолго существовать, и на этот раз он приказал своим военачаль­никам прекратить войны, которые они вели».

Кометы и землетрясения, которые всегда аккуратно отмечались каждый год при помощи иероглифов в спе­циальных рукописях, всегда считались предвестниками несчастья, равно как и молния, поразившая храм, или волны на озере в безветренный день, или стонущий и причитающий женский голос, подобный тому, который раздался ниоткуда незадолго до вторжения.

Поистине человек занимал незначительное место в мексиканском видении мира. Им управляла судьба; ни его жизнь, ни его загробное существование не находились в его руках, и каждый этап его короткого пребывания на земле был предопределен. Он был сокрушен под тяжестью богов и звезд, он был пленником всемогущих знамений. Сам мир, в котором проходила его короткая жизнь в борь­бе, был так непрочен, являясь одним из многих экспери­ментов, и, подобно им, был обречен на катастрофу. Ужас и кошмарные чудовища окружали его со всех сторон: духи и призраки отчаянно слали свои темные знамения.

Нравственная атмосфера в древней Мексике была про­низана пессимизмом. В стихах великого царя Несауалькойотля настойчиво прослеживается тема смерти и унич­тожения; и даже когда другие поэты воспевают красоты тропической природы, чувствуется присутствие этой навяз­чивой идеи, которая «держит их за горло даже среди цветов». Религия и искусство, отражающее религию через скульпту­ру, и даже рукописи, в значки которых вмещается вся муд­рость этого древнего народа, — все сокрушает человека с жестокостью судьбы, находящейся не в его власти.

Но знатные люди жили со всем этим, они принимали мир таким, каким его видели. Их пессимизм был актив­ным; он приводил не к унылому бездействию, а к ярост­ному стремлению к священной войне, к пылкому слу­жению богам, побуждал строить города и завоевывать страны. Поставленный лицом к лицу с безжалостной вселенной, мексиканец пытался не прикрыть его иллюзи­ями, а заполнить тот зыбкий обрывочек жизни, который боги подарили ему, неукротимой силой, трудом и кровью.

РЕЛИГИЯ ИМПЕРИИ

Молодая цивилизация ацтеков едва достигла своего расцвета, когда вторжение европейцев прервало и ее рост, и ее развитие, и углубление ее религиозной философии.

Такой, какой она была накануне катастрофы, или та­кой, какой она живет в нашем понимании, она кажется нам и сложной, и противоречивой, составленной из раз­личных частей, которые еще не ассимилировались и не слились в гармоничное целое.

Религия ацтеков была восприимчива. Ацтеки-завоева­тели были рады не только захватам новых провинций, но также и местных богов. Всех чужих богов ждал радушный прием на территории, прилегающей к великому теокалли, и жрецы Теночтитлана, жаждавшие знаний о чужих рели­гиозных традициях, охотно принимали мифы и обычаи да­леких стран, через которые проходили их армии.

На этом основывалось огромное непонимание между мексиканцами и испанцами. Первые поклонялись огром­ному множеству богов и были готовы прибавить к ним все, что только принесут с собой пришельцы. Вторые были приверженцами закрытой религии, церкви которой могли появиться только на руинах бывших храмов.

Сложность религии мексиканцев объясняется сложно­стью общества и государства. Даже если она оказывает­ся отражением мира, даже если она объясняет мир, она прежде всего отражает сложное общество, выражением которого является.

Кроме того, она стала религией не только города, но и широко распространившейся и неоднородной конфе­дерации. Нам мало что известно о той форме, которую принимала набожность крестьян и простолюдинов. Име­ются данные о вере древних земледельческих народов, таких, как отоми, в изначальное единство солнца и зем­ли (считавшихся отцом и матерью), что также существу­ет в вере мексиканцев-нахуатль в виде первой супружес­кой пары, Владыки и Владычицы, и в их молитвах, неизменно обращенных к отцу-солнцу и матери-земле.

Нам также известно, что существовали божества квар­талов и гильдий, такие, как Якатекутли, бог купцов, Койотлинауаль — бог мастеров по составлению мозаик из пе­рьев, Уиштосиуатль — богиня солеваров, Атлауа — бог озерных птицеловов. Звездные боги кочевников с севера слились с богами дождя и земледелия, которым оседлые племена поклонялись еще с дохристианских времен. И с течением времени появились уаштекские боги вроде Тласольтеотль или боги народа йопи вроде Шипе Тотека, а также менее значительные боги питья и урожая, известные как Сенцон Тоточтин, или Четыреста Кроликов.

В этом многогранном пантеоне объединились верова­ния и стремления различных социальных слоев и разных народов. Миф о циклическом движении солнца являет­ся преимущественно религией воинов, предназначенных для сражений и жертвоприношений. Кецалькоатль — идеал жрецов, стремящихся к святости. Тлалок — вели­кий бог крестьян. Мишкоатль, бог северных народов, имел своих приверженцев, так же как и Шипе Тотек, «властелин побережья», и пернатый змей тольтеков, и богиня плотской любви восточных народов.

На каждой ступени социальной лестницы были свои боги или бог. Это же касалось и каждого объединения людей по месту жительства или работы, а также каждой деревни или города. Это была имперская религия огром­ного государства, находившаяся в процессе формирова­ния. Но это по-прежнему была не более чем конфедера­ция многих маленьких отдельных государств — каждое со своей историей и традициями и часто со своим соб­ственным языком.

Подобно тому как высшие политические институты власти проявили склонность к упрочению и нахождению необходимой структуры для имперского государства, раз­мышления жрецов тяготели к упорядочению этого тео­логического хаоса. Возник синкретизм, но, к сожалению, из сбивчивых, неясных изложений мы можем понять только некоторые его аспекты.

Некоторые боги поднялись над толпой, и через них мексиканские мыслители попытались осуществить син­тез религий, который был для них необходим: это они делали, наделяя своих великих богов разнообразными свойствами, утверждая, что многие из божественных имен были их синонимами, и бездоказательно допуская между ними родство, чтобы связать их вместе. В част­ности, Тескатлипока, похоже, становился у них главным в мире богов.

По одному из преданий, первая супружеская пара про­извела на свет четырех сыновей, которые стали создателя­ми других богов и мира. Ими были красный Тескатлипо­ка, отождествляемый с Шипе Тотеком и Камацтли, или Мишкоатлем; черный Тескатлипока, которому поклоня­лись, называя этим именем, синий Тескатлипока, который был не кем иным, как Уицилопочтли, и, наконец, Кецалькоатль. Таким образом, положение целого ряда божествен­ных персонажей закреплено в связях с четырьмя главны­ми направлениями в пространстве, и в то же самое время число этих персонажей ограничено двумя, Тескатлипокой и Кецалькоатлем. Уицилопочтли, выскочка, появивший­ся в этом племени, — интегрирован. То же самое относит­ся и к Шипе Тотеку, чужеродному богу.

Этот синтез просматривается в таких трудах, как ру­кописи Борджиа и Коспиано, которые, вероятно, до­шли до нас из районов Пуэбла, Тепеака, Теуакан и Тлашкала. Некоторые удаленные от центра города, та­кие, как Теотитлан на границе Оашака, были хорошо известны мудростью их жрецов.

Кецалькоатль, которого особенно почитали в Чолуле в этом же самом регионе Пуэбла, был также одним из тех, кто возвысился над обычными богами. Как мы уже видели, в одном предании он изображен равным Тескатлипоке. Он был богом тольтеков, богом оседлого куль­турного народа с высокогорья, который изобрел искус­ства, письменность и календарь; он был выразителем всего, что делает жизнь добрее и приятнее, и символом планеты Венера с ее идеей возрождения. Противовесом ему был мрачный северный бог ночного неба, войны и магии, так как легенда о Туле рассказывала о том, как колдун Тескатлипока выгнал милостивого бога-царя из его города и осудил пернатого змея на ссылку.

Итак, по крайней мере, в некоторых кругах, в кальмекаке, где образованные жрецы изучали многоцветные манускрипты или наблюдали за движением звезд ночью, возникла новая концепция: миром богов правит неболь­шая группа существ или мифических персонажей, каж­дый из которых имеет много внешних проявлений.

Некоторые шли дальше. Набожный царь Несауалькойотль воздвиг храм, посвященный «неизвестному богу, со­здателю всего сущего», которого звали Тлоке Науаке, «тот, кто в непосредственной близости», или Ипальнеомуани, «тот, благодаря которому мы живем». На верху этого хра­ма находилась башня из девяти этажей, «которые обозна­чали девять небес, а десятый, увенчивающий эти девять этажей, был покрашен черным и снаружи был усыпан звездами, в то время как изнутри он был украшен золотом, драгоценными камнями и прекрасными перьями». И это­го бога, которого ни один человек «не знал и не видел до того времени», не изображала ни одна статуя или идол.

Этот культ в никоей мере не помешал Несауалькойотлю поклоняться при этом огромному множеству других богов. Вера в одного высшего бога поднималась над все­ми остальными верованиями, хоть у него и не было ни имени (постольку, поскольку слова, его определяющие, не более чем эпитеты), ни лица, ни мифов, сложенных о нем.

Вполне вероятно, что эти философские и теологические размышления были ограничены небольшим кругом людей, занимавших высокое положение в государстве и церкви. Жители деревень высокогорья или тропических краев, ко­нечно, никогда не признали бы, что их местные боги за­нимали более низкое положение, нежели какое-нибудь значительное божество, а жители различных кварталов столицы, без сомнения, предпочитали богов своих неболь­ших храмов, которые были им близки и к которым они были традиционно привязаны, абстрактным божествам жрецов.

Во всяком случае, совершенно определенно одно: эта религия со скрупулезным и строгим церемониалом и изобилием мифов глубоко проникла всеми своими гра­нями в повседневную жизнь людей. Постоянно и всесто­ронне она формировала бытие мексиканского народа.

Все находилось в ее власти: общественная и частная жизнь, каждый этап в жизни человека от рождения до смерти, ритм времени, искусства и даже игры — ничто не ускользало от нее. Эта религия, подобно мощному каркасу, поддерживала все здание мексиканской цивили­зации. Так что когда эту несущую конструкцию разру­шили захватчики, было неудивительно, что в развалины превратилось все.

---

[7] Чудо, чудесное (лат.).