Город

Глава 1

ПРОИСХОЖДЕНИЕ И МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ

Есть некоторая загадка в самом названии города, так как двойное название его Мехико-Теночтитлан объяс­нить нелегко. Этимология названия «Теночтитлан» про­зрачна: это место, где растет теночтли, опунция (род кактуса) с твердыми плодами. Но каково значение сло­ва «Мехико»? Некоторые, как Бейер, ищут ответ в ос­тальных элементах этого символа, то есть в сидящем на кактусе орле, который держит в своем клюве змею. Для них этот орел является символом Мешитл, или Уицилопочтли, великого национального божества. Другие не согласны с такой этимологией и, опираясь на авторитет отца Антонио дель Ринкона, находят в названии города корень «мецтли», означающий «луна», и корень «шиктли», что значит «пуп, центр». Мехико, согласно их тео­рии, означает «город посредине озера луны», а старое название этой лагуны было Мецтлиапан, озеро луны. Похоже, что такое толкование подтверждается тем фак­том, что соседи мексиканцев, отоми, называли город двойным именем «анбондо амедецана»: в настоящее вре­мя словом «бонда» отоми называют опунцию, а «амедеиана» означает «в середине луны».

Что касается орла, сидящего на кактусе и пожирающе­го змею, то герб современной Республики Мексика пред­ставляет собой не что иное, как точную копию символа, который изображал столицу ацтеков. Мы снова находим его уже в других местах, в «Кодексе 1576 года», где он предстает перед нами в окружении тростника и тростниковых хижин. В «Кодексе Мендоса» нам опять встречается как­тус и орел, но уже без змеи, с надписью «Теночтитлан». Всякий раз эта картинка вызывает в памяти происхожде­ние города, удивительное, но очень скромное: ведь даже в зените своей славы мексиканцы никогда не забывали, что их город был заложен на болоте небольшим, всеми прези­раемым племенем.

В одном из передаваемых из поколения в поколение сказаний рассказывается о том, как старики впервые обна­ружили «в гуще камыша, в гуще тростника» те растения и животных, существование которых предсказал бог Уицилопочтли: белую иву, белую лягушку и белую рыбу (соглас­но преданию, мексиканцы пришли из мифического мес­та, острова посреди озера, чье название «Ацтлан» — откуда и пошло слово «ацтеки» — несет в себе значение «белый». — Авт.). «И когда они увидели их, старики зарыдали и ска­зали: «Значит, быть ему (нашему городу) здесь, раз мы уви­дели все то, о чем нам говорил Уицилопочтли». Но на сле­дующую ночь бог призвал жреца Куаукоатля (Орла-Змея) и сказал ему: «О Куаукоатль, ты все видел там, в тростни­ковых зарослях, и дивился этому. Но послушай: есть еще кое-что, чего ты еще не видел. Поэтому пойди и разыщи кактус теночтли, на котором сидит торжествующий орел... Там мы и поселимся, там мы и будем править, и будем ждать, и встретим различные племена, и при помощи на­ших стрел и щитов мы победим их. Там будет стоять наш город Мехико-Теночтитлан; там, где кричит орел, и про­стирает свои крылья, и пожирает змею, там, где плавает рыба, — там будет Мехико-Теночтитлан; и там осущест­вится многое».

Куаукоатль немедленно созвал всех мексиканцев и передал им слова бога. И они, следуя за ним, проложи­ли себе путь через болота средь водяных растений и тро­стниковых зарослей. Вдруг «рядом с пещерой они уви­дели орла, сидящего на кактусе и радостно вкушающего пищу... И бог, воззвав к ним, сказал: «О мексиканцы, это место здесь». И они зарыдали, вопя: «Наконец, мы ста­ли достойны (нашего бога); мы заслужили (награду); с изумлением мы увидели этот знак: здесь будет наш го­род». Это произошло в год оме акатль, во второй год Ка­мыша, в 1325 году н. э.

В «Кодексе Ацкатитлана» начало жизни мексиканцев в Теночтитлане символически изображает картина, на кото­рой одни индейцы, находясь в лодках, ловят рыбу при помощи лесы и крючков или сетями, в то время как дру­гие индейцы при помощи палок гонят рыбу в сети; вокруг них видны водоплавающие птицы и заросли тростника. Такова на самом деле, вероятно, и была жизнь мексикан­цев в те времена. Она ничем не отличалась от жизни не­больших прибрежных племен, живших вне городов, кото­рые посвящали большую часть своего времени ловле рыбы и пернатой дичи. Их называли атлака чичимека, живущи­ми на озере дикарями. На вооружении у них были сети и атлатль, копьеметалка, которая и по сей день использу­ется в охоте на пернатую дичь. У них были свои боги: Атлауа, «тот, кто несет атлатль», Амимитль (от слова «митль» — стрела и «атль» — вода) и Опочтли, «левша», «тот, кто бро­сает дротики левой рукой». Эти боги были известны в Мексике еще с древних времен.

В глазах городских жителей Кольуакана, Ацкапотсалько или Тецкоко мексиканцы выглядели ничуть не лучше, чем другие «живущие на озере дикари». Они пришли к племенам, живущим в городах на твердой земле, когда им потребовались бревна, доски и камни для строительства своего города, и они заплатили им рыбой и живущими в воде животными. «Плохонький, жалкий построили они дом для Уицилопочтли. Храм, который они возвели для него, был очень мал, ведь, живя на чужой земле среди ка­мыша и тростника, где они могли найти камень или дре­весину? Мексиканцы собрались и сказали: «Давайте купим камень и древесину в обмен на то, что живет в воде: рыбу, ашолотль, лягушек, раков, аненецтли, водяных змей, озер­ных червей, уток, куачилли, лебедей и других птиц, кото­рые живут на воде. Их мы обменяем на камень и древеси­ну». В начале XVI века в память об этом времени раз в году месяце Эцалкуалицтли устраивался праздник. Жрецы шли к озеру и совершали церемониальное купание, и один из них, чальчиукуакуилли (буквально: «жрец драгоценного камня», то есть жрец воды) произносил ритуальные слова: «Это место змеиного гнева, жужжания москитов, полета дикой утки, шепота белого тростника». При этих словах все прыгали в воду, шлепая руками и ногами и подражая крикам живущих на воде птиц. «Одни кричали как утки, другие подражали цаплям, ибисам или белым цаплям». Этот ритуал повторялся четыре дня подряд.

Есть основания полагать, что то место, где Куаукоатль и его спутники увидели орла со змеей, было тем самым местом, на котором в XVI веке поднимется храм бога Уицилопочтли, то есть несколько к северо-востоку от со­временного собора на расстоянии около 330 ярдов в этом же направлении от середины большой площади, которая сейчас называется Сокало. Все предания одинаково утвер­ждают, что первый храм, который представлял собой не более чем молельню, айаукалли, был построен точно на этом месте. Сменяющие друг друга правители ничего не жалели для того, чтобы построить для Уицилопочтли храм достойный его, но постройки, пирамиды и святыни каж­дого последующего царствования всегда поднимались на одном и том же месте, на одной и той же священной зем­ле, на которую указал сам бог. Дворцы императоров стро­ились вокруг этого религиозного центра всего народа, от­сюда же расходились в разные стороны направления, по которым шел рост города. Мексиканский город — это прежде всего храм. Символ, означающий «падение горо­да», представляет собой условный храм, полуразрушенный и горящий. Само существование города, народа и государ­ства сконцентрировано в этом теокалли, что в переводе с языка ацтеков буквально означает «дом бога».

Изначально центр Мехико располагался на твердой и даже каменистой почве: храм был построен «у пещеры», оцтотемпа. В действительности это выступающая часть (вершина) острова, расположенного посреди болота в широком заливе озера. Вокруг Теночтитлана берег озера широко изгибался, и эта огромная дуга была усеяна го­родками и деревнями: Ацкапотсалько и Тлакопан распо­лагались на западе, Койоакан — на юге, Тепейакак — на севере. Огромное соленое озеро Тецкоко простиралось на восток, а на юге были пресноводные озера Шочимилько и Чалько. Другие острова и островки поднима­лись над поверхностью вод залива вокруг Теночтитлана, особенно остров, который сначала получил название Шальтелолько (куча песка), а затем Тлателолько (куча земли). Он находился непосредственно к северу от мес­та расположения храма Уицилопочтли. Узкий озерный залив отделял остров Тлателолько от острова Теночтитлан, через который впоследствии был перекинут мост.

Для первых поколений мексиканцев это был, вероятно, колоссальный труд — приспособить для жизни целую сеть островков, наносных песчаных и иловых отмелей, глубо­ких и мелководных болот. Ацтеки, будучи народом, про­живающим на суше и на воде, в окружении воды вынуж­дены были создавать себе сушу, насыпая ил на сделанные из камыша плоты. Им приходилось копать каналы, соору­жать набережные, дамбы и мосты. С ростом населения возникли, как теперь говорят, городские проблемы, и ре­шать их становилось все труднее и труднее.

Сам факт того, что огромный город был заложен в та­ких условиях и получил возможность расти, будучи со­зданным людьми, не имевшими своей земли, является доказательством их поистине удивительной изобрета­тельности и поразительного упорства. Гордость, с кото­рой они потом к нему относились, была оправданна. Ведь как далеко находилась жалкая деревушка из соло­менных хижин, спрятавшаяся среди тростников, от ве­ликолепной столицы XVI века! Едва ли будет удивитель­ным тот факт, что чудесная судьба так сильно вознесла ацтеков и превратила их из бедного, обособленно живу­щего народа в самый процветающий и могущественный.

ПРОТЯЖЕННОСТЬ И НАСЕЛЕНИЕ

Во время испанского завоевания город Мехико охваты­вал и Теночтитлан и Тлателолько. Этот «Большой Мехи­ко» возник недавно. Население Тлателолько являлось родственной ветвью племени мексиканцев; они основали свой собственный город в годы правления династии, которая вышла из города Ацкапотсалько, расцветшего на войнах и торговле. Но мексиканские правители не могли долго тер­петь наличие города-соперника, соперника и родственни­ка, находившегося от них не далее полета стрелы. Жители Тлателолько сами дали повод для ссоры: их правитель Мокиуицтли, который был женат на сестре императора Ашайакатля, неуважительно обращался со своей супругой. Это был амбициозный, не знающий покоя человек, который прилагал усилия к тому, чтобы объединиться с другими го­родами долины против Мехико. Отношения достигли та­кой остроты, что разразилась война. В 1473 году ацтеки вторглись в Тлателолько и овладели большим храмом. Мокиуицтли, сброшенный с вершины пирамиды, разбился насмерть. С того времени Тлателолько потерял свою ин­дивидуальность и, по приказу правителя, стал частью сто­лицы.

Вследствие этого город протянулся на юг, начиная от северных границ Тлателолько, расположенного напротив прибрежной деревушки Тепейак, и до болот, которые постепенно сливались с озером. Южная граница городс­кой территории очерчивалась рядом населенных районов: Тольтенко («на краю тростниковых зарослей»), Акатлан («место, где растет тростник»), Шиуитонко («низина»), Атисапан («белесая вода»), Тепетитлан («рядом с холмом») и Аманалько («лужа»). На западе город заканчивался при­близительно у черты современной Калье-Букарели, у Атлампы («край воды») и Чичимекапана («река чичимеков»). На востоке он тянулся до Атлицко («на поверхности воды»), где начинались воды озера Тецкоко. Все это обра­зование имело форму квадрата со стороной приблизитель­но 3200 ярдов, площадь которого составляла примерно 2500 акров. Ради сравнения стоит вспомнить, что Рим в пределах стены Аврелия имел площадь 3423 акра. Благо­даря труду в течение двух столетий все это пространство превратилось в геометрически правильную сеть каналов и насыпных земляных укреплений, сооруженных вокруг двух главных центров: великого храма и площади Теночтитлана и великого храма и площади Тлателолько, а так­же около нескольких второстепенных центров, различных районов или кварталов.

Мало найдется вопросов столь же неясных, как этот момент с кварталами Мехико. Можно принять за установ­ленный факт, что единица под названием кальпулли («группа домов») иличинанкалли («дом, окруженный изго­родью») лежала в основе общества ацтеков, и поэтому она выделялась при территориальном делении как зримое от­ражение этого общества в плане земельных владений. Ис­панские авторы хроник обычно переводили это как barrio[2]; современные американские авторы используют слово «клан». На мой взгляд, бывалые испанцы разбирались в реалиях лучше, чем современные археологи. Слово «клан» наводит на мысль о различных законах о браке, о родос­ловной и потомках или даже на мысль о тотеме и представ­ляется мне менее подходящим к данной ситуации, чем слово «квартал», которое обозначает территориальное подразделение. Кальпулли был прежде всего территорией, общей собственностью определенного числа семей, которые делили ее промеж себя, чтобы пользоваться ею в соответ­ствии с законами, которые будут рассмотрены позже. На этой территории существовали элементы автономного управления под руководством кальпуллека, ее избранного главы; имелся собственный храм.

Возможно, кальпулли оставался важнейшим ядром племени во время его переселения и вплоть до основа­ния города. Сколько их было тогда? Нам известны на­звания первых семи кальпулли, однако нельзя утверж­дать, что их не было больше. Тесосомок предлагает список из пятнадцати названий, соответствующих тому времени, когда ацтеки были на пути к Туле, то есть в конце XII века. Может быть, их было двадцать в нача­ле становления города, но это не доказывает, что их число не могло увеличиться в период между XIV и XVI веками. Во всяком случае, следует добавить кальпул­ли города Тлателолько после его присоединения к столице. Нам известны семь из них, которые являлись квар­талами торговцев, но разумно предположить, что были и другие. И наконец, существовали кварталы, как, на­пример, Амантлан, в которых проживали мастера по складыванию мозаики из перьев и которые, видимо, были включены в городскую территорию сравнительно недавно. Как бы оно ни было, план Мехико, составлен­ный ученым Альсате в 1789 году, показывает не менее 69 названных районов в Теночтитлане и Тлателолько. Нельзя утверждать, что все эти районы соответствовали такому же числу кальпулли, но известно, что со многи­ми дело обстояло именно так.

Спустя некоторое время после основания Мехико по­мимо этого было введено новое деление. Предания припи­сывают его самому Уицилопочтли. Весь город был поделен на четыре части относительно великого храма: на севере находился Куэпопан («место, где цветут цветы»); на вос­токе — Теопан («квартал бога», то есть «квартал храма»); на юге — Мойотлан («место, где живут москиты») — это было особенно подходящее название, так как именно там каналы и улицы упирались в болота, которые в колониаль­ные времена назвались Сьенага-де-Сан-Антонио-Абад и Сьенага-де-ла-Пьедад; и на западе располагался Ацтакалько («рядом с домом цапель»). Это деление на четыре боль­шие части стало частью повседневной жизни, испанцы со­храняли его в течение всего колониального периода, дав только этим четырем районам христианские названия: Санта-Мария-ла-Редонда (Куэпопан), Сан-Пабло (Теопан), Сан-Хуан (Мойотлан) и Сан-Себастьян (Ацтакалько).

Ясно, что это деление на четыре части, приписывае­мое главному богу племени, носило, в первую очередь, административный и государственный характер. Это была контролирующая система, наложенная на много­численные кальпулли, старые и новые: каждый из этих огромных районов имел свой собственный храм и вое­начальника, назначенного центральной властью. Этим новый район существенно отличался от кальпулли, глава которого был выборным. Более того, этот новый район не имел земельных владений.

Таким образом, вся городская территория была рас­планирована около главных и второстепенных центров: кальпулли, каждый со своим храмом и своим тельпочкалли («дом юношей», нечто вроде религиозно-военной школы); четыре района с их храмами и, наконец, огром­ные теокалли Теночтитлана и Тлателолько, дворцы им­ператоров и государственные здания.

Каково было городское население? До нас не дошли результаты переписи населения, хотя императоры ацтеков имели возможность знать, по крайней мере, число семей, проживающих в Мехико. По подсчетам завоевателей, чис­ло домашних хозяйств или населенных домов варьирова­ло от 60 до 120 тыс. Остается решить, сколько в среднем человек входило в одно хозяйство. Семьи были большими, и правящий класс придерживался полигамных браков. Торквемада допускает, что одно хозяйство объединяло в себе от четырех до десяти членов, и если следовать этому, то в каж­дом доме проживало в среднем семь человек. Но эта цифра, вероятно, занижена, так как у многих мексиканцев были слуги, чье подчиненное положение мы неточно называем словом «рабы». Я допускаю, что моя цифра произвольна, и глубоко об этом сожалею, но, так как более точной нет, можно принять на веру, что Теночтитлан-Тлателолько на­считывал от 80 до 100 тыс. хозяйств по семь человек в каж­дом, или все население составляло 560—700 тыс. душ. Будем считать, что население было, несомненно, более полумил­лиона человек и, вероятно, меньше миллиона.

Конечно, здесь речь идет только о самой столице. Но факт остается фактом: в рассматриваемый период многие небольшие города и деревни, расположенные на твердой земле, были не более чем городами-спутниками столицы. Даже когда они сохраняли у себя внешние формы самоуправления, как в Тлакопане, реально они занимали зависимое от столицы положение. Так обсто­яло дело с Ацкапотсалько, Чапультепеком, Койоаканом, Уицилопочко, Ицтапалапаном, Кольуаканом, Мешикальцинко, Ицтакалько и другими, то есть практически всеми населенными пунктами, входящими сейчас в Фе­деральный округ Республики Мексика.

Это были богатые пригороды, как отмечали испанцы, когда пришли сюда. Кортес делает наблюдение, что го­рода на берегу озера уходят в само озеро, что, видимо, означает, что численность населения растет, и, чтобы обеспечить себя территорией для проживания, люди при­ращивают ее к суше, как это делали в Теночтитлане. По­этому это был огромный город с пригородами, который, раскинувшись на берегу, теперь вгрызался в озеро, огром­ная городская территория, охватывавшая более чем мил­лион человек.

ОБЩИЙ ВИД. ДОРОГИ И ДВИЖЕНИЕ ПО НИМ

По словам Берналя Диаса, конкистадоры «увидели ве­щи дотоле невиданные, которые не могли даже приснить­ся»: все очевидцы сходятся в том, что город блистал пора­зительным великолепием. Даже Кортес, отличавшийся от всех холодной расчетливостью, не стесняясь, хвалит кра­соту зданий. Он особенно отмечает сады, иногда окружен­ные насыпью, иногда расположенные на уровне суши. Он сообщает о широких, прямых улицах и о движении лодок по каналам рядом с ними, об акведуке, несущем пресную воду в город, о размерах и оживленности рынков.

Гордый идальго в своих письмах к Карлу V доходит до того, что пишет: «Индейцы живут почти так, как мы в Испании, подчиняясь порядку». Он добавляет: «Уди­вительно видеть, как разумно они подходят к выполне­нию любого дела».

12 ноября 1519 года, спустя четыре дня после вступле­ния в Мехико, Кортес и его главные военачальники пошли осматривать рынок и великий храм Тлателолько вместе с императором Монтесумой II. Они поднялись вверх по 114 ступеням теокалли и встали на платформу на верши­не пирамиды, расположенной перед святыней. Монтесума взял Кортеса за руку «и попросил его взглянуть на ог­ромный город и другие близлежащие города на озере и на множество деревень, построенных на суше... Этот огром­ный отвратительный храм был так высок, что с его вершины все было отлично видно. Оттуда мы увидели три насып­ные дороги, ведущие в Мехико: дорога, соединяющая его с Ицтапалапаном, по которой мы пришли четырьмя дня­ми ранее, с Тлакопаном, по которой позднее нам было суждено бежать в ночь нашего великого поражения... и с Тепейакаком. Мы увидели акведук, который тянется из Чапультепека и снабжает город пресной водой, а через определенные промежутки на трех насыпных дорогах — мосты, которые позволяют воде течь из одной части озера в другую. На огромном озере мы увидели множество ло­док. Некоторые из них везли в город продукты, некоторые уплывали, нагруженные товарами... В этих городах мы увидели храмы и молельни в форме сияющих белых башен и бастионов, удивительное зрелище. Мы увидели ступен­чатые дома, а вдоль насыпных дорог — другие башни и часовни, которые выглядели как крепости. Итак, полюбо­вавшись на все это и поразмыслив над увиденным, мы об­ратили наши взоры на огромную рыночную площадь и на толпу людей на ней, которые что-то покупали и продава­ли. Глухой неясный шум их голосов можно было услышать на расстоянии больше лиги. А среди нас были солдаты, ко­торые уже побывали во многих уголках света, в Констан­тинополе, в Италии и в Риме; и они сказали, что никогда еще не видели такого хорошо организованного и большо­го рынка, заполненного такой большой толпой людей».

Все свидетели говорят об одном и том же впечатле­нии: очень высокие башни, поднимающиеся повсюду над белыми домами с плоскими крышами; организован­ную деятельность множества людей, как в муравейни­ке; постоянное прибытие и отплытие лодок по озеру и каналам. Большинство домов были в один этаж — низкие, с плохими крышами. И действительно, только знатным вельможам позволялось иметь в доме два эта­жа. В любом случае, очевидно, что зданиям, возведен­ным на сваях в оседающей почве, грозила опасность обрушиться, как только они превысят заданный вес, за исключением тех сравнительно редких случаев, когда дом построен на более твердой почве большого или маленького острова.

Большинство домов с фасадами без окон, скрывавши­ми от посторонних глаз частную жизнь, которая прохо­дила во внутреннем дворике, вероятно, были похожи на дома какого-нибудь арабского городка, за исключением того, что они были построены вдоль прямых дорог и каналов. В пригородах еще, вероятно, можно было най­ти простые хижины, стены которых, как в давние вре­мена, были сделаны из тростника и глины, а крыши крыты соломой и травой. Но с другой стороны, с при­ближением к великому теокалли и дворцам императоров дома становились все более великолепными и роскош­ными. Там были дворцы высших чиновников и дворцы, которые провинциальные сановники вынуждены были содержать в столице, а также официальные постройки, такие, как Дом Орлов, нечто вроде военного клуба, кальмекак, или высшие школы, тлакочкалли, или арсеналы.

Во всем этом не было однообразия. Там и сям среди плотно прилегающих одна к другой крыш возвышалась пирамида местного храма; на некоторых улицах распола­гались лавки ювелиров или мастеров украшений из перь­ев, на других — встречались склады торговцев. И хотя сво­бодного места, кроме огромных площадей, было мало, Мехико был не лишен зелени: в каждом доме был свой собственный внутренний дворик, а ацтеки всегда отлича­лись страстью к цветам. Были также сады вокруг хижин, расположенных в пригороде, где росли и цветы, и овощи, которые иногда располагались на плавающих чинампас; а плоские крыши дворцов вельмож были увенчаны зеленью.

«Главные улицы, — пишет Кортес, — очень широкие и прямые. Некоторые из них и все улицы поменьше на­половину пешеходные, тогда как другая половина пред­ставляет собой канал, по которому индейцы плавают на лодках. И все эти улицы от одного конца города и до другого сообщаются таким образом, что вода может пол­ностью пересекать их. Все эти протоки — а некоторые из них довольно широки — перекрыты мостами, сделан­ными из очень прочных и хорошо подогнанных балок, так что через многие мосты могут проехать в ряд десять всадников».

Это описание подтверждает другой свидетель: полови­ну каждой улицы составляло покрытие из утоптанной зем­ли, вроде кирпичной мостовой, а другую занимал канал. Он добавляет: «Также есть большие улицы, на которых — только вода, и больше ничего, ими пользуются только лод­ки и баржи, согласно обычаям этой страны; без них невоз­можно было бы ни передвигаться по улицам, ни выйти из дома». Он рассказывает о людях, «которые разговаривают, гуляя, при этом одни идут по суше, а другие передвигают­ся по воде». Вся эта сеть улиц была изрезана деревянны­ми мостами, которые при необходимости могли быть уб­раны, в чем убедились испанцы на собственном опыте, когда ацтеки вытесняли их из города.

На всем своем протяжении до самого центра (ко дворцу Монтесумы можно было приплыть по воде) Мехико был городом озерных жителей и соединялся с берегом тре­мя насыпными дорогами, о которых упоминают Кортес и Диас. Северная дорога, начинаясь от Тлателолько, дости­гала суши в Тепейаке, у подножия гор, где раньше рас­полагалось святилище Тонанцин, богини-матери, «нашей высокочтимой матери», и где в настоящее время находит­ься храм Девы Марии Гваделупской. Западная дорога связывала Теночтитлан с городом-спутником Тлакопаном. Третья, ведшая на юг, — раздваивалась: юго-западная ветвь заканчивалась в Койоакане, а восточная — в Ицтапалапане. В месте их слияния стоял двубашенный редут, окруженный высокой стеной, в которой имелись двое ворот: он держал под обстрелом все подступы. Видимо, только южная насыпная дорога была укреплена таким образом, как именно с этой стороны армия Уэшоцинко, непо­лного города, расположенного по другую сторону вулканов, могла однажды совершить нападение. Эти насыпные дороги были одновременно и дамбами; большая глубина озера сделала их сооружение сравнительно легким: строительство начиналось с двух параллельных рядов свай, а затем пространство между ними заполнялось камнями и утрамбованной землей. Местами в были оставлены промежутки (разрывы), по которым деревянными мостами текла вода: в озере временами возникали довольно сильные течения, и было бы опасным сдерживать их. Дороги, которые таким образом проходи­ли по верхней части дамбы, были достаточно широки, по словам Кортеса, чтобы вместить восемь всадников в ряд. Та, что вела из Ицтапалапана в Мехико, имела в длину около пяти миль и, по словам Берналя Диаса, была «пря­мой, совсем без изгибов».

Насыпные дороги обозначали основные направления, по которым развивался город от своего первоначально­го центра. Одна ось проходила с севера на юг вдоль ли­нии Тепейак — Тлателолько — великий храм Теночтитлана — Койоакан, а другая — с запада на восток, из Тлакопана до центра Теночтитлана. На востоке разви­тие города останавливали воды озера, и нужно было по нему плыть до Тецкоко, чтобы оттуда начать путеше­ствие в глубь территории к загадочным «жарким стра­нам», которые всегда пленяли индейцев с высокогорной центральной равнины.

ОБЩЕСТВЕННЫЕ ЗДАНИЯ, ПЛОЩАДИ И ТОРГОВЫЕ РЯДЫ

Безусловно, карты Мехико существовали и до Кортеса. Невозможно поверить, чтобы администрация ацтеков, чьи писцы постоянно вели земельные реестры и налоговые отчеты, пренебрегла бы самой столицей. Кроме того, из­вестно, что первейшей обязанностью каждого кальпуллека было хранить и, если необходимо, обновлять «картинки», которые изображали его район и разделение района меж­ду семьями.

К сожалению, ни один из этих документов не сохранил­ся. Мексиканский национальный музей антропологии и истории имеет, правда, один ценный фрагмент, «карту на бумаге из агавы», которая, несомненно, появилась чуть позже времени завоевания. Сохранившийся кусочек изоб­ражает всего лишь небольшую часть города к востоку от Тлателолько. Однако даже в таком виде этот план дает хо­рошее представление о структуре районов, равные участки которых разграничены каналами, улицами и главными транспортными артериями. Я здесь упоминаю неуклюжий план, приписываемый Кортесу, ради полноты картины: он почти совершенно бесполезен с его детским приукрашива­нием и маленькими картинками, на которых в деревушках вокруг города изображены башни на европейский манер.

Более того, так как постройки Теночтитлана стали жер­твами систематического вандализма, почти не имеющего аналогов в истории, как во время осады, так и сразу же после капитуляции императора Куаутемоцина, представ­ляется чрезвычайно трудным определить, где именно на­ходились незастроенные пространства, или описать окру­жающие их здания. Можно только основываться на более или менее точных записях летописцев и на результатах то­го объема археологических раскопок, который был возмо­жен в сердце современного города. Хотя с этим можно и не согласиться и восстанавливать основные черты обще­ственных зданий Мехико по образчикам ацтекской архи­тектуры за пределами столицы, которые захватчики не тронули, особенно пирамиду Тенайука.

Центральная площадь Теночтитлана, видимо, совпада­ет почти полностью с современной Сокало города Мехи­ко. Это был прямоугольник приблизительно 175 на 200 яр­дов, более короткие стороны которого были обращены на север и юг. С севера его ограничивала часть огорожен­ной территории, прилегающей к большому храму, над ко­торой в то время возвышалась пирамида одного из храмов солнца. Южная сторона граничила с каналом, тянувшим­ся с востока на запад; с восточной стороны располагались, вероятно, двухэтажные дома высоких вельмож, а с западной — фасад императорского дворца Монтесумы II, который стоял на том месте, где в настоящее время находится дворец президента республики. Дворец, который когда-то принадлежал Ашайакатлю (1469—1481) и в котором останавливались испанцы во время их первого посещения Мехико, стоял к северу от домов вельмож, и его западный фасад выходил на территорию великого храма. До этой площади можно было добраться по каналу, который уже упоминался, по насыпной дороге из Ицтапалапана, которая проходила вдоль стены дворца Монтесумы и заканчи­валась у южных ворот храма, или по различным маленьким улицам. Насыпная дорога из Тлакопана почти совпадала с современной Калье-Такуба и, ведя вдоль стены дворца Ашайакатля, выходила к храму с западной стороны.

Грунт современной Сокало, равно как и фундаменты зданий, которые ее окружают, буквально нашпигованы остатками ацтекских скульптур, статуй и кусками разби­тых памятников и барельефов. Появилась возможность от­копать некоторые из них, особенно камень Тисока, знаме­нитый ацтекский календарь и теокалли священной войны. Другие, чье местонахождение известно, еще ждут своей очереди; и все же многие, без сомнения, потеряны навсег­да. Хотя ее несколько портят магазины и коммерческие здания, эта огромная центральная площадь с ее собором и президентским дворцом великолепна в наши дни. Но ка­кое необыкновенное воздействие она, вероятно, оказыва­ла на зрителя в Теночтитлане времен Монтесумы! Государ­ство и религия слились в своих наивысших проявлениях в одном этом месте и производили глубокое впечатление своим величием: белые фасады дворцов, их висячие сады, пестрые толпы, постоянно выходящие и входящие через огромные ворота, зубчатая стена теокалли и стоящие в от­далении одна позади другой, словно свита неподвижных гигантов, пирамиды богов, увенчанные своими многоцвет­ными святилищами, где между знаменами из драгоценных перьев курились облака ладана. Уходящие ввысь храмы и медлительное спокойствие дворцов сходились в этом ме­сте словно для того, чтобы объединить и надежды людей, и божественное провидение в сохранении установленно­го порядка.

Одной из первейших обязанностей правителя с само­го возникновения города была «защита храма Уицилопочтли». Именно эта задача была возложена на второго императора Уицилиуитля (1395—1414) и Ицкоатля, ис­тинного основателя власти ацтеков.

Видимо, третий правитель, Чимальпопока, пожелал расширить храм. И наверное, слабость города и его соб­ственная несчастливая судьба позволили ему сделать это. Чимальпопока, «дымящийся щит», правил с 1414-го по 1428 год в городе, который все еще находился в зависи­мости от Ацкапотсалько; он был убит по приказу прави­теля Ацкапотсалько. — Авт.), если он все же начал стро­ительство. Но первые по-настоящему серьезные работы были предприняты во время правления Монтесумы I Ильуикамина. У этого императора возникла идея пригла­сить соседние города поучаствовать в этом предприятии, и. более или менее добровольно, Кольуакан, Куитлауак, Койоакан, Мишкик и Шочимилько согласились предо­ставить необходимые материалы, в особенности камень и известь. Жители Чалько, однако, отказались оказать по­мощь, и это была одна из причин длительной войны, которая закончилась их поражением.

Работа продолжалась два года. Храм был построен на пирамиде, к вершине которой вели три лестницы: главная шла по южной стороне, две другие — по восточной и за­падной. В сумме количество ступеней составляло цифру 360. что равнялось количеству дней в году, при этом не повезло пяти дням: их отбросили, — то есть в каждом лес­тничном марше было по 120 ступеней. Церемония откры­тия здания состоялась в 1455 году после победы Монтесу­мы I над уаштеками, и пленники-уаштеки были первыми жертвами, принесенными в этом храме.

Во всяком случае, такова была традиция. Но может воз­никнуть вопрос: не относит ли это храм к более раннему периоду, чем позволяют считать факты? Ведь если на са­мом деле здание уже поднялось в полный рост во времена Монтесумы I, трудно понять, какие работы могли быть выполнены при последующих правителях. Есть все осно­вания полагать, что теокалли Уицилопочтли был постро­ен в несколько последовательных этапов, как большинство мексиканских пирамид. Точно так же очень вероятно, что храм, поскольку он был перестроен при Монтесуме Ильушкамина, был не такой большой, каким он станет позднее.

Ашайакатль внес свой вклад в оснащение той по­стройки, которую оставил ему его предшественник: он ус­тановил огромный жертвенный камень, куаутемалакатль {«каменный диск орлов»), который, говорят, был доставлен из Койоакана 50 тысячами человек при помощи ве­ревок и катков. Но именно в годы правления Тисока и Ауицотля огромный теокалли был закончен и принял тот вид, в котором его впервые увидели европейцы.

В Национальном музее Мехико находится скульптур­ная стела, увековечившая открытие храма. Она изобра­жает двух императоров, чьи имена написаны иероглифа­ми, и стоит дата: чикуэй акатль, «восьмой год Камыша», или 1487 год по нашему летоисчислению. Тисок, кото­рый, очевидно, начал новые работы, уже год как умер.

В «Кодексе Теллериано-Ременсис» мы видим, что это предприятие проходило в два этапа. В годы правления Тисока, в науи акатль, то есть «четвертый год Камыша», или в 1483 году, «был заложен первый камень великого храма, который нашли христиане, когда впервые пришли в эту страну». На картине, изображающей следующий год, макуилли текпатль, символ, который обозначает год, связан одной линией с рисунком пирамиды, составлен­ной из четырех элементов и возвышающейся на четырех­угольном основании две лестницы которой залиты кро­вью; кактус, символ Теночтитлана, стоит на самой верхушке платформы. Подстрочник на испанском языке гласит: «Деревня Цинакантепек восстала против своих владык — мексиканцев. Они напали на нее и устроили такую резню, что едва ли там осталась одна живая душа, так как всех пленников отвезли в Мехико, чтобы при­нести там в жертву в великом храме, который в то время был еще не закончен».

Символ чикуэй акатля, «восьмого года Камыша», или 1487 года, соединен с храмом, но на этот раз это, без со­мнения, уже законченный храм с двумя святилищами, сто­ящими бок о бок наверху пирамиды: на одном крыша и вход обозначены красным цветом, на другом — синим. Значение этих деталей станет понятным позже. Линия со­единяет храм с тлекуауитлем, факелом; из него исходят дым и пламя, которые символизируют новый ритуальный огонь, зажженный в честь открытия этой святыни. Другая линия ведет от факела к символу Теночтитлана, и такая последовательность картинок может, таким образом, означать: «В восьмой год Камыша был торжественно открыт (двойной) теокалли Теночтитлана». Рядом с этими картин­ками находится фигурка человека, закутанного в расши­тый плащ. Он изображен сидящим на некоем подобии сту­ла со спинкой, королевском икпалли, а над ним имеется символ, означающий сказочное водяное существо, обита­ющее в озере, ауицотль: этот человек — император, нося­щий точно такое же имя. И наконец, под изображением храма и вокруг него нарисованы воины с белыми перьями на головах, а еще ниже — ритуальные изображения чело­веческих жертвоприношений, а также названия городов, откуда прибыли эти жертвы: Шиукоак, Куэтлацтлан и Цапотлан. Ниже воинов нарисован значок шикипилли (8 тыс.) дважды и значок сенцонтли (400) десять раз, что вместе со­ставляет 20 тыс. Эти рисунки можно интерпретировать так: «По этому случаю Ауицотль приказал принести в жер­тву 20 тыс. воинов, которые прибыли из Шиукоака, Куэтлацтлана и Цапотлана». Испанский подстрочник несколь­ко менее точен. Он гласит: «Великий храм города Мехико был закончен и доведен до совершенства. Старики гово­рят, что в тот год были принесены в жертву 4 тыс. человек, которых привели из провинций, побежденных в войне».

К жертвоприношениям мы вернемся чуть позже, а по­ка ограничимся тем, что констатируем: великий храм в том виде, в котором испанцы увидели его в 1519 году, был торжественно открыт Ауицотлем тридцатью двумя годами ранее. К сожалению, описания и отчеты, напи­санные после завоевания, часто неточны. Словами «ве­ликий храм» они иногда называют храм Уицилопочтли и комплекс храмовых зданий в центре города, а иногда храм Тлателолько. Мы должны попытаться провести раз­личие между этими разными постройками.

Начнем с самого храма Уицилопочтли. Действительно, это был двойной храм, как его изображает «Кодекс Теллериано-Ременсис», и эту картину подтверждают некоторые другие документы, например иллюстрации к тексту Саагуна из рукописи, находящейся в Мадриде, и «Кодекс 1576 года». Пирамида покоилась на прямоугольном фунда­менте, чья длина с севера на юг составляла 110 ярдов, а ширина с запада на восток 88 ярдов. Пирамида состояла из четырех или, возможно, пяти элементов, каждый из кото­рых имел меньшие размеры, чем тот, что находился ниже. Только по западному фасаду пирамиды шли ступени, очень широкая двойная лестница с балюстрадой по краям, которая заканчивалась почти вертикально, перед тем как достичь расположенной на вершине платформы. У ступе­ней с краю имелся парапет, который начинался с голов ог­ромной змеи: одну из этих голов недавно нашли во время раскопок неподалеку от собора. Лестница насчитывала 114 ступеней и была одной из самых высоких лестниц, из­вестных в Мексике. В храме Тецкоко было 117 ступеней, а в храме Чолула — 120, если верить Берналю Диасу. Вы­сота пирамиды составляла, вероятно, около 100 футов.

Два святилища, одно возле другого, были возведены на плоской вершине этого огромного постамента. То, что расположено севернее и окрашено в бело-синий цвет, было посвящено Тлалоку, самому древнему богу дождя и молодой зелени. То святилище, которое находилось южнее и украшено вырезанными белыми черепами на красном фоне, было посвящено богу Уицилопочтли. В каждое святилище вела широкая дверь, расположенная с западной стороны, перед которой стоял жертвенный камень.

Одинаковые крыши, пирамидальные по форме, имели деревянный каркас, покрытый цементом и известью, и вытягивались к небу подобием стены или гребня, очень напоминающего те, что были найдены на постройках майя и чье предназначение было зрительно увеличивать высо­ту. Крыша святилища Тлалока была окружена волнистой гирляндой из раковин, которые символизировали воду, а крышу святилища Уицилопочтли украшали бабочки, сим­волы огня и солнца. Там, где балюстрада поднималась к платформе, стояли статуи, в руки которых вкладывали древки знамен, устанавливаемых по определенным боль­шим праздникам. Знамена были сделаны из великолепных перьев тропических птиц. Эти знаменосцы были особен­но характерны для архитектуры и скульптуры тольтеков, у которых ацтеки их позаимствовали. Змеиные головы, одна к одной, образовывали «змеиную изгородь», коатепантли, которая шла вокруг пирамиды: это тоже было типично для культуры тольтеков.

Таков был монумент, который возвышался в центре го­рода и империи: колоссальный, но тем не менее гармо­ничный по своим размерам, окруженный поклонением и ужасом. Говорили, что в фундаменте были спрятаны бес­численные золотые украшения и драгоценные камни, ко­торые были перемешаны с камнями и цементом по при­казу императоров. Берналь Диас утверждает, что эта тра­диция действительно существовала и что, когда испанцы разрушили теокалли, они нашли схороненные сокровища.

В те времена, о которых мы ведем речь, двойной храм Тлалока и Уицилопочтли был не одинок. По своим разме­рам и высоте он занимал главенствующее положение в ис­тинно религиозном городе, заставленном пирамидами. Он был окружен стеной из змеиных голов (коатепантли), ко­торая, вероятно, имела около 440 ярдов в длину с востока на запад и 330 ярдов в ширину. Эта стена шла вдоль одной стороны центральной площади, затем мимо дворца Монтесумы, следуя современной Калье-де-ла-Монеда. На во­сток она простиралась, следуя современной Калье-де-Кармен и Коррео-Майор, а на запад — по улицам Монте-де-Пьедад и Санто-Доминго. На севере она выходила на канал, параллельный тому, которым ограничивалась пло­щадь, и, как мы уже видели, на императорский дворец. В стене были трое или, возможно, четверо ворот; они были укреплены, и все «помещения были заполнены разнооб­разным оружием». Ворота охранялись гарнизоном из от­борных воинов. От южных ворот начиналась насыпная до­рога в Ицтапалапан и Койоакан, от северных — в Тепейак, а от западных ворот шла насыпная дорога в Тлакопан.

Саагун предоставляет перечень из не менее чем 78 построек или видов зданий, которые образовывали главный храм, то есть культовый квартал, окруженный ко­атепантли, но возникает вопрос, нет ли здесь некоторо­го преувеличения или скорее какой-нибудь ошибки: не включил ли сюда достопочтенный отец здания, которые в действительности находились по внешнюю сторону стены, где-то в другом месте города. Это подозрение укрепляет тот факт, что некоторые упоминаемые им по­стройки носят точно такие же названия, что и районы Теночтитлана или даже Тлателолько, а также то, что в том же самом перечне он отмечает дома для поста и медитаций, которые примыкали к местным храмам на территории кальпулли. Но как бы там ни было, мы мо­жем все же постараться установить, какие категории зда­ний находились на территории, огороженной стеной.

Начнем с храмов в полном смысле этого слова: и дру­гие великие боги имели свои жилища поблизости от Тлалока и Уицилопочтли. Среди них был Тескатлипока, «ды­мящееся зеркало», чей храм высился пирамидой у южного края этой огороженной территории напротив император­ского дворца. Тескатлипока исполнял несколько ролей в пантеоне богов: он был богом ночи, войны и молодости; его также называли Йоалли Ээкатль («ночной ветер»), Йаотль («воин») и Тельпочтли («юноша»). И был еще Кецалькоатль («змей, покрытый драгоценными перьями»), герой, принесший культуру, бог ветра. Его храм распола­гался в 100 ярдах к востоку от великой пирамиды, вровень с его главной лестницей. В отличие от всех других храмов это была округлая постройка, имевшая форму цилиндра, возведенного на пирамидальном фундаменте. Внутрь мож­но было войти через вход, который был сделан и раскра­шен так, чтобы напоминать открытую пасть змеи. «На не­котором расстоянии от великой пирамиды, — пишет Берналь Диас, — находилась башня меньшего размера, которая тоже была вместилищем идолов, или, вернее, это был настоящий ад, так как входом в него служила одна из тех ужасающих пастей, которые можно увидеть на карти­нах. Говорят, в аду есть такие пасти с огромными зубами, которые глотают тех, кто был проклят... Ад для меня все­гда был связан с именем этой башни».

Можно легко составить себе представление о том, как выглядел храм Кецалькоатля, вспомнив круглую башню Калиштлауака в районе Толука, в стране матлалцинков, которая была построена в годы правления ацтеков. Цилин­дрические конструкции редки в Мексике, стране пирамид и острых углов, и если их возводили, то обычно в честь бога ветра, который, как считалось, отдавал им предпоч­тение, потому что они не мешали воздушным потокам. Что же касается дверного проема в виде змеиной пасти, впе­чатляющий образец ее можно увидеть у входа в ацтекский храм в Малиналько.

Мы также можем примерно определить местоположе­ние храма богини-матери Сиуакоатль («женщина-змея») и Коакалько («у храма змеи»): они стояли рядом друг с другом в северо-западном углу огороженной стеной тер­ритории. Коакалько был пантеоном: «Именно там жили боги городов (альтепететео), которые были завоеваны мексиканцами. Они взяли этих богов в плен и помести­ли их в этом храме; там они и находились в Коакалько». Действительно, религия ацтеков была весьма эклектич­ной, они окружали своих богов как можно большим чис­лом чужих богов изо всех уголков империи.

Наконец, нам известно, что храм солнца стоял к юго-за­паду от этой группы храмов напротив дворца Ашайакатля.

Великое множество вспомогательных зданий окружало храмы: места для молитвы, наказаний или жертвоприно­шений. Одним из них был куаушикалько, «место, где нахо­дится куаушикалли», или чаша для сердец принесенных в жертву людей. Здесь император и жрецы постились и на­кладывали на себя епитимью, втыкая себе в ноги колюч­ки агавы и принося в жертву богам свою кровь. Другими постройками были тсомпантли, где выставлялись напоказ черепа принесенных в жертву людей. Там был темалакатль, огромный круглый камень, положенный плашмя на низкую пирамиду, рядом с которым отважные пленники, привязанные к нему веревкой, бились в своем последнем бою с ацтекскими воинами. Заведения под названием кальмекак были одновременно и монастырями и школами. В них жили жрецы, аскеты, иссушенные постами, суровые в своих черных одеяниях, с длинными волосами. Здесь мо­лодые люди, принадлежавшие к правящему классу, обуча­лись обрядам, письму и истории своей страны. У каждого храма был свой собственный кальмекак, где жрецы и их ученики жили вместе.

Внутри огороженной территории было много водных источников, и к тому же, как указывает Берналь Диас, сю­да из Чапультепека тянулся акведук, и из него вода по кры­тому каналу лилась в водоем. Ночью жрецы огня купались в Тлилапане («темной воде»). Еще один источник, Тошпалатль, обеспечивал питьевой водой не только жрецов, но и всех остальных. Только верховный жрец храма Коакалько купался в ручье или водоеме под названием Коаапан.

Но в культовом квартале имелись также и мирские по­стройки. Во-первых, там находился тлачтли, площадка для игры в мяч, любимого развлечения высших слоев об­щества, которое в то же время представляло собой и нечто вроде ритуальной пантомимы. Длинные параллельные сте­ны этой площадки тянулись в восточном направлении, а располагалась она к западу от храма Кецалькоатля, между ним и внешней стеной. На этом месте была найдена очень красивая статуя Шочипилли, «принца цветов», бога моло­дости, музыки и игр. Игру в мяч высоко ценили все циви­лизованные народы древней Мексики: жители Теночтитлана позаимствовали ее у своих соседей по долине, к которым, в свою очередь, она перешла от тольтеков, стра­стных любителей этой игры.

Там находилось несколько зданий, называемых тлакочкалли или тлакочкалько («дом копий»), которые служили арсеналами не только при возможной обороне храма, но и для военных операций вообще. Их охраняли воины, за которых отвечал тлакочкалькатль, высокий военный чин.

Два дома использовались как гостиницы «для владык Анауака, для тех, кто прибыл из далеких городов. И Монтесума оказывал им высокие почести, даруя им подарки, роскошные плащи, драгоценные ожерелья или великолеп­ные браслеты». И наконец, там находился Мекатлан, спе­циальное здание для школы тлапицке, музыкантов, игра­ющих на флейте или других духовых инструментах в различных торжественных случаях, и для их репетиций.

Все это живое сложное образование представляло со­бой большое количество домов, высоких и низких, ба­шен, стен и крыш, украшенных барельефами, сияющи­ми белизной и красками. Здесь, вокруг сплетенной из тростника хижины, и зародился город; и здесь же ему было суждено умереть под грохот ружей и треск пылаю­щих храмов.

Но по мере роста города и государства правители, как и их боги, сменили бедность на богатство, а тростнико­вую хижину на дворец. Кажется, что каждый император был полон решимости построить свой собственный дом. Дворец Ауицотля, расположенный к северу от великого теокалли, все еще стоял на своем месте, когда испанцы пришли в Мехико, равно как и дворец Ашайакатля, в котором они остановились. Он, как уже было сказано, находился напротив западной стороны стены змей. Что касается Монтесумы II, то он жил в огромном дворце под названием «Casas nuevas»[3], чьи размеры и роскош­ное убранство повергли искателей приключений в удив­ление и восхищение.

Этот дворец, расположенный к востоку от площади, за­нимал прямоугольную площадь со стороной приблизитель­но 220 ярдов. Он также представлял собой целый город со многими воротами, через которые можно было попасть внутрь либо пешком, либо на лодке. «Несколько раз я ходил в резиденцию императора, — утверждает очевидец, — что­бы просто посмотреть на нее. Всякий раз я ходил по ней до изнеможения, и все равно я так и не увидел ее всю». Надо полагать, дворец представлял собой расположенные в определенном порядке здания, многие — если не все — из которых были двухэтажными, сгруппированными во­круг овальных или квадратных внутренних двориков с са­дами.

Апартаменты монарха находились на верхнем этаже, как утверждает «Кодекс Мендоса». В нем же говорится и о комнатах для королей присоединенных городов Тецкоко и Тлакопана, которые содержались на этом же этаже. На первом этаже размещались те, кого сейчас можно было бы назвать главными двигателями власти и правительства, — высший гражданский и уголовный суды и специальный трибунал, который судил высоких сановников, обвиненных в преступлениях или серьезных проступках, таких, как супружеская неверность. Также там находился военный совет, на котором собирались высшие военачальники; ачкаукалли, место сбора чиновников рангом пониже, кото­рые исполняли судебные распоряжения; петлалько, или общественное хранилище, где находились большие запа­сы кукурузы, бобов, зерна и другого продовольствия, а так­же одежда и разнообразные товары; и «зал кальпишке», чи­новников, которые отвечали за казну. Другие части дворца использовались как тюрьмы либо для военнопленных, либо для обычных преступников.

Но помимо этих было огромное множество залов и дво­риков, которые были приспособлены к тому роскошному и утонченному образу жизни, к которому стали привычны мексиканские императоры. Этот образ жизни копировали высшие сановники, но, разумеется, настолько, насколько это позволяли им их средства. Молодые люди приходили сюда из местных школ по вечерам, чтобы петь и танцевать, в то время как искусные певцы и музыканты были нагото­ве в другой комнате на тот случай, если у императора вдруг возникнет желание получить такое удовольствие. У них были наготове барабаны и флейты, колокольчики и погре­мушки — все, чего мог пожелать их господин. Здесь также находились ремесленники, чьи искусные пальцы обраба­тывали нефрит, или плавили золото, или составляли кусо­чек за кусочком мозаики из перьев. Далее располагался тотокалли, «дом птиц», который звенел от пения всех крылатых обитателей тропиков, а где-то в другом месте рычали в своих деревянных клетках ягуары и пумы. Ред­чайшие цветы и лечебные травы со всех уголков страны были посажены в садах, а в больших водоемах обитали утки, лебеди и белые цапли.

«У Монтесумы, — пишет Кортес, — был такой велико­лепный дворец в городе, что, мне кажется, почти невоз­можно описать его красоту и роскошь. Я только скажу, что ничего подобного в Испании нет». Эти смелые слова были адресованы испанским идальго королю Карлу V. Но опи­сания Берналя Диаса, простота которых подтверждает их правдивость, полны такого же восторга.

Чуть позже мы коснемся деталей, которые позволяют составить представление об образе жизни правителей Мек­сиканского государства. А пока достаточно уже нарисован­ной картины Власти, находящейся рядом с Религией, в общей панораме города. Можно представить себе степень изумления сельского жителя, индейца с побережья или с гор, прибывшего в Мехико и глазеющего на лес пирамид теокалли или на череду фасадов и террас императорского дворца. Производимое всем этим впечатление великоле­пия было еще большим за счет бесчисленных барельефов, статуй и разнообразных скульптур, в основном религиоз­ного содержания, но иногда и мирского, которые украша­ли здания, населяли святилища и большие залы и предста­вали перед зрителями со стен и площадей. Несмотря на крупномасштабные разрушения в XVI веке, то, что осталось от этого великолепия и хранится в национальном музее, удивляет своим богатством, размерами и совершенством.

Центральная площадь Теночтитлана, как и в других районах, служила также и рыночной площадью. «В этом городе много площадей, — сообщает Кортес, — на ко­торых всегда располагаются рынки, где можно что-то купить и продать. Но, — добавляет он, — есть еще одна, по своим размерам вдвое превышающая город Саламанку. полностью окруженная сводчатыми галереями, где каждый день более шестидесяти тысяч человек что-то покупают и продают и где можно найти всевозможные товары изо всех провинций, будь то продукты питания или драгоценности из золота или серебра».

Очевидно, здесь имеется в виду рыночная площадь в Тлателолько. Жители Тлателолько всегда славились своей страстью к торговле, так что после присоединения города к Теночтитлану он стал главным деловым центром столи­цы. «Когда мы достигли большой площади под названием Тателулько, — пишет Берналь Диас, — то, поскольку мы никогда ничего подобного не видели, стояли поражен­ные бесконечным числом людей и товаров и тем, какой во всем царил порядок и размеренность». Автор «Реласьон абреже» утверждает, что от 20 до 25 тыс. продавцов и покупателей приходили туда каждый день и что каждый пятый день был большой базар, посещаемый от 40 до 50 тыс. человек.

Во всех сообщениях одинаково говорится о необычай­ном разнообразии огромного рынка, и все они в голос от­мечают заведенный в нем порядок. Каждому виду товара отводилось привычное и определенное место в рядах, по­хожих на улицы, «точно так же, как это бывает у меня на родине, в Медине-дель-Кампо, — пишет Берналь Диас, — когда проходит ярмарка». В одном месте продают драгоцен­ности из золота и серебра, а также драгоценные камни и разноцветные перья из Жарких Стран; в следующем ряду — рабов, покорных и ожидающих своих покупателей, неко­торые из них развязаны, а у некоторых на шеях тяжелые деревянные колодки. Дальше мужчины и женщины торгу­ются из-за плащей, набедренных повязок и юбок из хлоп­ка или ткани, полученной из волокон алоэ.

Обувь, веревки, шкуры ягуаров, пум, лис и оленей, сы­рые или дубленые, были сложены в местах, специально для них отведенных. И было отдельное место для перьев ор­лов, ястребов-перепелятников и соколов. Кукуруза, бобы, маслосодержащие семена, какао, перец, лук, тысяча видов зелени; индейки, кролики, зайцы, оленина, утки и малень­кие нелающие безволосые собачки, которых так любили употреблять в пищу ацтеки; фрукты, сладкий картофель, мед, патока из кукурузных стеблей или сока агавы; соль; краски для крашения и письма, кошениль, индиго; гон­чарные изделия всех форм и размеров, утварь из тыквы-горлянки, вазы и блюда из раскрашенного дерева; ножи из кремня и обсидиана, медные топоры; дерево, доски и брус для строительства, хворост, древесный уголь, смолистые факелы; сделанная из коры или алоэ бумага; цилиндричес­кие бамбуковые трубки, снаряженные и готовые для куре­ния; все дары озер, начиная от рыбы, лягушек и ракооб­разных и кончая подобием икры из яиц насекомых, собранных с поверхности воды; циновки, стулья, печи...

«Что же еще я могу добавить? — восклицает Берналь Диас. — На продажу были выставлены даже несколько лодок, которые, простите за подробность, были наполне­ны человеческими экскрементами; они были причалены в топком месте недалеко от рынка, и их использовали для дубления кож. Я упоминаю об этом, хотя прекрасно знаю, что кое-кого это рассмешит». Со всех сторон навалено ог­ромное количество съестных припасов, неслыханное мно­жество всевозможных товаров, а между этими рядами туда и сюда двигалась плотная толпа, неспешная, степенная, не шумная толпа, а бормочущая и шепчущая, какой и по сей лень остаются толпы индейцев. На этой рыночной площа­ди, по словам Кортеса, «есть места, похожие на аптекарс­кие лавки, где продают готовые к употреблению лекарства, мази и припарки. Есть парикмахерские, в которых можно помыть голову и подстричься; есть дома, где, заплатив, можно поесть и попить». А еще там были женщины, кото­рые готовили пищу на своих печках на открытом воздухе я предлагали покупателям блюда из тушеного мяса или ры­бы с овощами, или кукурузную кашу со специями, или ле­денцы из меда с отличными маисовыми лепешками под названием тлацкалли, или пироги из кукурузной муки, под чьей дымящейся корочкой была начинка из бобов, мяса и перца.

Можно целый день бродить по этому празднику тор­говли, присаживаясь покушать и встречаясь там с род­ственниками и друзьями. Так делали многие: гуляли туда-сюда по рядам, вдоль которых выстроились в ряд осыпающиеся горы фруктов или были развешаны пест­рые одежды. Можно было обстоятельно поговорить с индианкой, сидящей на корточках позади своей овощ­ной продукции, или забавляться диким видом индейца, отоми, спустившегося с гор, чтобы продать несколько шкур. Или можно было с завистью глядеть на почтекатля, торговца, только что вернувшегося из овеянных небылицами юго-западных районов, на его перья попугаев, его драгоценности из полупрозрачного нефрита и его внешний вид, говорящий о его богатстве.

Бесстрастные стражи рынка, тианкиспан тлайакаке, од ил и взад и вперед по огромной площади, молчаливо «глодая за толпой и торговцами. Если возникал какой-нибудь спор, например, покупатель заявлял, что его надули или кто-то увидел разложенные для продажи товары, которые у него были украдены, то мгновенно всех, кого это касалось, отводили в суд, который непрерывно заседал на одном конце рынка, и трое судей постоянно вставали то на одну, то на другую сторону и выносили свой вердикт прямо на месте. Если на обидчика налагался штраф, то он посылал за своими домочадцами, и можно было увидеть, как они идут, задыхаясь под тяжестью куачтли, рулонов ткани, которую использовали в качестве денег. И все воз­вращалось на круги своя: удовлетворенная толпа опять начинала свое муравьиное движение между крытыми гале­реями, которыми была расчерчена площадь, у подножия высокой пирамиды храма Тлателолько.

ПРОБЛЕМЫ БОЛЬШОГО ГОРОДА

Такой огромный город с таким многочисленным насе­лением, вероятно, ставил перед своими правителями про­блемы, которые и не могли присниться его основателям двумя веками раньше. Вопрос «как прокормить?» не пред­ставлял никакой сложности, судя по большому количеству рыночных площадей. И действительно, сюда постоянно приплывали бесчисленные лодки, нагруженные продо­вольствием. Можно попутно отметить, что водный транс­порт был, безусловно, самым эффективным в стране, где не было ни одной вьючной или ломовой лошади, ни одной телеги или какого-либо другого сухопутного средства пе­редвижения и никаких животных, которые могли бы заме­нить лошадь.

Но серьезную проблему питьевой воды решить было чрезвычайно трудно. Природа так создала долину Мехико, что она страдает как тогда, так и по сей день от двух про­тивоположных неблагоприятных условий: либо от слиш­ком большого количества воды, либо от ее недостатка — от наводнений или засухи. В дождливый сезон невероятно сильные бури за несколько минут заполняют дно этого ог­ромного бассейна массой воды, уровень которой может упасть только очень медленно. В засушливое время года очень трудно снабжать город питьевой водой и водой для полива садов. Благодаря испарению уровень воды посте­пенно понижался, и часть озера вокруг Мехико стала со­всем мелкой, хотя на самом деле в те времена климат в долине, вероятно, в целом был лучше, чем в наши дни, и меньше подвержен таким крайностям. Осушение ближай­шей к городу лагуны, как часть борьбы с опасностью за­топления, также не послужило улучшению климата.

Вначале мексиканцы не могли испытывать трудности с питьевой водой: источников на центральном острове было вполне достаточно. Как мы уже видели, в XVI веке они еще покрывали часть городских нужд. Однако слиш­ком соленая вода самого озера была бесполезна, и, ког­да несчастные защитники города дошли до того, что ста­ли ее пить, это только ухудшило их страдания.

По мере роста населения источников стало не хватать. Единственным разрешением проблемы было подведение воды от источников, которые текли на материке. Ацтекам был хорошо известен источник в Чапультепеке («горе Кузнечика») к западу от Теночтитлана. Для них это было ме­сто, связанное с горькими воспоминаниями, так как имен­но там в начале XIV века, когда они еще были кочевника­ми, им было нанесено самое ужасное поражение в истории их племени: их вождь Уицилиуитль-старший вместе со своими двумя дочерьми был угнан в рабство и умер в Кольуакане. Но при Монтесуме I Чапультепек стал зависи­мым от столицы вместе со своим знаменитым лесом, ска­лами и обильным источником, бьющим у их подножия.

Возможно, какое-то время мексиканцы довольствова­лись тем, что привозили сосуды с этой водой на лодках, но очень скоро этого, вероятно, оказалось недостаточно, и тут, должно быть, возникла идея акведука. Акведук был построен при Монтесуме I, и он тянулся от источника до самого центра города, проникнув за огражденную тер­риторию великого теокалли на расстояние, значительно превышающее три мили. Он был сделан из камня и известкового раствора, и все сообщения сходятся на том, что в нем было два стока шириной равной ширине че­ловеческого тела каждый. Единовременно пользовались только одним стоком, с тем чтобы, когда через определенный промежуток времени настанет пора его чистить, воду можно было бы пустить по другому стоку.

Очевидно, из-за специфической планировки города акведук должен был проходить над несколькими канала­ми. Кортес, описывая его, видимо, был особенно поражен оригинальной конструкцией полых мостов, «больших, как быки», которые перекрывали водные протоки. Ловкие чер­пальщики, балансируя на мостах, по которым текла вода, наливали за плату питьевую воду в емкости, которые на­ходящиеся внизу лодочники протягивали им. Лодочники затем отплывали, чтобы продавать эту воду по всему горо­ду. Имелись также общественные фонтаны; или был, по крайней мере, один главный фонтан в центре города: туда шли женщины, чтобы наполнить свои кувшины.

Но число жителей по-прежнему росло, так что, в свою очередь, акведука из Чапультепека стало недостаточно. Строительство второго акведука, начавшееся и закончив­шееся при Ауицотле, демонстрирует как величину приро­ста города, так и разумную деятельность его правителей. Этот водопровод, по которому текла вода из Койоакана, проходил вдоль насыпной дороги в Ицтапалапан.

Выполнению этой работы предшествовало самое не­удачное предприятие, которое показывает хрупкость при­родного баланса между озером и островами. Оно произве­ло в то время на жителей такое сильное впечатление, что дошедшее до нас описание этих событий всю тяжесть ви­ны за них приписывает колдовству. В действительности Ауицотль предложил брать воду из источника под назва­нием Акуэкуэцатль, который бил ключом на территории Койоакана, между этим городом и Уицилопочко. По ут­верждению Тесосомока, Ауицотль послал гонцов к влады­ке Койоакана. Он был известным чародеем и на глазах у объятых ужасом гонцов превращался в орла, тигра, змею и в огненный вихрь. Но посланцы сумели накинуть ему на шею веревку и задушили его. Работы начались немедлен­но, и некоторое время спустя акведук был готов доставлять воду прямо в центр города.

Конец работы был отмечен большим праздником. Один из верховных жрецов, стоя на коленях, стал пить воду из источника, в то время как его прислужники извлекали зву­ки из своих музыкальных инструментов, а «певцы Тлалока» пели гимны в честь богов воды под стук деревянной колотушки. «Пусть твоя вода будет радушно принята в Мехико-Теночтитлане, который лежит среди тростнико­вых зарослей озера», — пели они. Затем начались челове­ческие жертвоприношения. Наконец, сам император, увенчанный золотой короной, приветствовал приток пре­сной воды в Теночтитлан и принес ей в жертву птиц, цве­ты и воскурил ладан. «О Чальчиутликуэ («та, что носит зеленую юбку из камня» — богиня воды), — воскликнул он, — добро пожаловать в дом Уицилопочтли!»

Но источник Акуэкуэцатль начал бурлить, и вода уст­ремилась наружу со все возрастающим напором. Акведук переполнился, и на исходе сорока дней ситуация остава­лась угрожающей: уровень воды в озере постоянно подни­мался. Рыбаки подняли тревогу, а потом началось наводне­ние, которое уничтожало дома и даже создало угрозу жизни императора, вынужденного в результате искать убежища в великом храме. На берегах озера и на островах маисовые поля были опустошены, и возникла перспектива голода. Много людей утонуло, а другие начали покидать город.

И мексиканский летописец Тесосомок, склонный пре­возносить свой народ и его прежних правителей, и Иштлильшочитль, из-под пера которого вышла история, явно с уклоном в пользу Тецкоко, отмечают, что Ауицотль, ока­завшись в столь критическом положении и боясь, что не­довольные мексиканцы взбунтуются, отправился просить помощи у своего союзника Несауальпилли, владыки Тец­коко. Несауальпилли сказал: «Тебя никогда не постигло бы такое несчастье, если бы ты последовал совету владыки Койоакана, вместо того чтобы приказывать убить его».

Затем он стал руководить техническими и магическими действиями: были принесены в жертву несколько высо­копоставленных чиновников, а их сердца брошены в источник вместе с драгоценными камнями, золотом и ук­рашениями. Затем под воду спустились пятнадцать ны­ряльщиков, и им удалось заблокировать дыры, из которых вода лилась с такой силой. Позднее над этим опасным водоемом было построено нечто вроде бетонного колпака, чтобы навсегда закрыть его.

Наводнение дорого обошлось императору и городу: нужно было отстраивать заново бесчисленное количество домов, и среди них — дворец самого Ауицотля; каждому из ныряльщиков было заплачено 10 мер куачтли — целое со­стояние, 200 тыс. мер маиса было роздано голодному на­селению, 32 тыс. лодок было предоставлено жителям, что­бы спасти все, что только возможно, от воды, пока она не спадет; и, наконец, всем бедствующим было роздано ог­ромное количество одежды. Иштлильшочитль даже утвер­ждает, что наводнение явилось причиной смерти импера­тора, так как, «находясь в помещении на первом этаже, которое выходило в сад, он был вынужден спасаться бег­ством, потому что напор воды был так стремителен, и он так сильно ударился головой о дверной косяк, что пора­нился и в конце концов умер от этого».

Это было, без сомнения, самое известное наводнение до прихода испанцев, но конечно же оно было не един­ственное. В каждый сезон дождей город подвергался рис­ку наводнений, так как всякий раз, когда реки, впадавшие в озеро Тецкоко, выходили из берегов, особенно река Акольман, вода устремлялась в лагуны, окружавшие Мехи­ко. Именно с целью защиты от этой опасности в соответ­ствии с планом и по совету Несауалькойотля, правителя Тецкоко, в 1449 году Монтесума I построил дамбу длиной 10 миль. Она шла с севера на юг от Атсакоалько до Ицтапалапана и защищала Теночтитлан от разлива огромного озера. Ее останки значительных размеров можно увидеть до сих пор.

Поэтому можно сказать, что мексиканцы решили пер­вую из двух своих больших проблем, проблему питьевой воды. Но решение второй проблемы, проблемы защиты от наводнений, было неполным и ненадежным. И дей­ствительно, даже в наше время с ней еще не полностью покончено, несмотря на современное оборудование.

Есть еще один вопрос, которому следует уделить минут­ку, вопрос городской канализации. В Теночтитлане не было канализации, как в Риме во времена Цезаря или в Париже Людовика XIV, так что сточные воды попадали в каналы и озеро. К счастью, в озере имелось течение, что обеспечивало определенную степень оттока грязных вод. В определенных местах, «на каждой дороге», по словам Берналя Диаса, имелись общественные уборные; их трос­тниковые стены скрывали страждущих от посторонних глаз. Нет сомнений, что лодки, упомянутые этим же са­мым конкистадором при описании рынка, приплыли от­сюда. Попутно можно заметить, что ацтеки понимали пользу унавоживания почвы нечистотами.

Мусор сваливали на краю города на заболоченных пу­стошах или закапывали во внутренних двориках. Поддержа­ние состояния улиц находилось в ведении местных властей каждого квартала под общим руководством уэй кальпишки, имперского чиновника, который издавал распоряжения наподобие префекта. Каждый день на уборку обществен­ных магистралей выходила тысяча человек, которые под­метали и мыли их с таким тщанием, что, по свидетельству одного очевидца, можно было ходить, беспокоясь о чисто­те своих ног не больше, чем о чистоте рук. Совершенно точно известно, что в начале XVI века жизнь в городе была безопасна для здоровья из-за обилия воды, привычки его жителей к чистоплотности и горного воздуха. Нет упоми­наний ни об одной эпидемии в «Кодексе Теллериано-Ременсис», в который тем не менее аккуратно занесены все знаменательные события и бедствия, сильные ливни, зем­летрясения, появления комет и затмения солнца. То же самое относится и к «Кодексу 1576 года» и «Кодексу Ацкатитлана». Первая большая эпидемия, которую когда-либо знал Мехико, произошла, когда прибывший вместе с испанцами негр с Кубы занес сюда оспу. Она опустошила страну и унесла с собой императора Куитлауака.

ТЕНОЧТИТЛАН — МОЛОДАЯ СТОЛИЦА

Современные эксперты не сходятся во мнениях отно­сительно толкования того, что только что было описа­но. Чем же на самом деле был Теночтитлан? Очень большой индейской деревней? Разросшимся пуэбло? Или Александрией Западного полушария? «Хотя по своему социальному составу и способу управления Теночтитлан был явно племенным городом американских индейцев, внешне он выглядел как столица империи», — считает Вэйлант. С другой стороны, Освальд Спенглер отводит Теночтитлану место среди «городов мира», которые яв­ляются символами и материальным выражением культу­ры, чье величие и упадок суммировалось в них.

Должен признаться, что я не знаю, что имеется в виду под «племенным городом американских индейцев». Если это означает, что Мехико не являлся на самом деле столи­цей империи и за великолепными декорациями существо­вало не больше того, что можно увидеть в любой деревне в Аризоне, то, по-моему, это опровергают непреложные факты. Существует такая же большая разница между Ме­хико и Таосом или Суньи, как между Римом времен Юлия Цезаря и Римом времен династии Тарквиниев: взрослого нельзя спутать с эмбрионом.

Но также нельзя утверждать, что Теночтитлан был од­ним из богатых городов со сложной закосневшей структу­рой, являющихся изысканной гробницей, где коченеет цивилизация после ее гибели. Он являлся молодой столи­цей развивающегося общества, движущейся вперед циви­лизации и все еще складывающейся империи. Ацтеки не достигли кульминации своего развития; их восходящая звезда прошла едва лишь начальные ступени своего пути. Никогда нельзя забывать, что город был уничтожен испан­цами еще до того, как достиг своего двухсотлетия, и что его подлинный подъем начался только с Ицкоатля, менее чем за сто лет до вторжения.

Да, за такое короткое время эволюция людей и ин­ститутов власти была чрезвычайно быстрой, и, несом­ненно, была ускорена жизнестойкостью молодого наро­да с богатейшим культурным наследием. Но эта его живучесть, далеко не уменьшающаяся, продолжала не­прерывно расти и оставлять следы своего присутствия; время усталости и упадка еще не настало. Ничто еще даже не начало ослаблять его стремительного движения вверх, пока вторжение европейцев навсегда не остано­вило его.

По этой причине Мехико в 1519 году не выглядел как до конца сложившийся город, как мертвая душа в мертвой каменной оболочке. Это был живой организм, который все эти двести лет оживляла неистовая жажда власти. Империя еще расширяется на юго-восток; социальная структура постоянно меняется; форма правления все меньше и мень­ше напоминает племенную и становится все больше похо­жа на государственную. В этой картине нет и намека на старость. Мир ацтеков только-только достигает своей зре­лости; и столица, не примитивная и не идущая к упадку, являет собой истинный облик народа, который, хоть все еще и сохраняет племенную сплоченность, с высоты сво­его главенствующего положения с нетерпением всматри­вается в новые горизонты.

Давайте снова взглянем на этот город и послушаем его. Нет ничего лихорадочного в его нескончаемой упорядо­ченной деятельности. Толпа людей с загорелыми лицами в белых одеждах бесконечно течет вдоль тихих фасадов до­мов, и время от времени через незакрытый дверной про­ем можно уловить садовый аромат. Не слышно громкой речи, лишь тихое бормотание звучит едва ли громче при­глушенного шарканья босых ног или сандалий. Если взглянуть вверх, можно увидеть резкие линии пирамид на фоне яркого неба, а дальше два огромных вулкана вздыма­ют вверх свои темные леса и вечные снега. Двигаются трусцой мужчины, наклонив голову под повязкой, которая поддерживает их ношу. Идут женщины с корзинами, пол­ными домашней птицы или овощей. Рядом, мимо них бес­шумно скользят по каналу каноэ. Внезапно из уст в уста передается возглас «Император!», и появляется император­ская свита. Толпа расступается, и, опустив глаза, люди бросают цветы и свои плащи под ноги окруженному вель­можами императору в ореоле из зеленых перьев и золотых украшений.

Даже в полдень в тени стен прохладно, а ночью — явно холодно. Улицы ночью не освещены: все знают, что ночь — это время жестоких и опасных людей, которые маячат на перекрестках, время Тескатлипоки, который бросает вызов воинам, и зловещих сиуатетео, женщин-монстров, которые обитают среди теней. Но в отличие от наших европейских городов тех времен в городе не прекращается жизнь до утра, ведь в Мехико ночь — это самое важное время для нанесения визитов, так что в дверных проемах можно увидеть красный свет факелов, которые окрашивают красным темноту над внутренними двориками. Ночью также празднуется возвращение кара­ванов, а жрецы встают через определенные промежутки времени, чтобы отслужить свои службы. Темнота, уже разорванная пламенем огромных треножников, нагру­женных смолистыми дровами на ступенях теокалли, на­полнена многократно отражающимися звуками флейт, голосов, доносящихся с пиршеств знати или торговцев, и звучанием храмовых гонгов.

Это яркая, сложная жизнь, отражение многогранно­го, многослойного общества, в котором движутся мощ­ные течения. Чтобы понять ее, мы должны отрешиться от материального окружения, в котором она протекала, и обратиться к самому обществу.

---

[2] Квартал (исп.).

[3] Новые дома (исп.).