Образ предка в культуре доиспанской Мезоамерики

Можно ли быть «бабушкой самому себе»?

Образ предка представляет собой специфическое и основополагающее явление в мезоамериканской культуре в целом, поскольку нет той области духовной, культурной, социальной или политической сферы жизни обществ этого регио­на, которая бы не обращалась так или иначе к образу далекого прародителя. Как правило, эта тема рассматривается исследователями в разделе «Кецалькоатль» и невольно переводится на уровень чистой мифологизации, в котором неизбеж­но теряется значимость самого прапредка[18]. В иных исследованиях авторы при работе с конкретным иконографическим и мифологическим материалом сразу же переходят на уровень философских символов, что тоже не дает никакой конкретно-исторической ясности[19].

Однако совершенно необходимо соединить разного типа источники для формирования, с одной стороны, синтезированного «идеального» образа пра­предка у мезоамериканских народов и, с другой, определить разные ипостаси этого образа: историческую, мифологическую, этногоническую и социальную.

Значение отношений внутри системы родства в мезоамериканских культу­рах чрезвычайно велико. Без ясности в этом вопросе практически невозможно полноценное изучение какого-либо аспекта культуры или деятельности населяв­ших регион народов и племен[20].

Не случайно один из крупнейших исследователей культуры майя Пауль Кирхгофф заметил: «Я не понимал истории доиспанской Мексики до тех пор, пока не установил, что каждый персонаж является бабушкой самому себе»[21]. Мысль эта только на первый взгляд кажется парадоксальной. На самом деле она даже глубже, нежели это представлял себе Кирхгофф.

Мифическая прародина мезоамериканцев

Впервые концепцию «мифического предка далекой прародины» мезоамериканс­ких народов обозначил Ю. В. Кнорозов[22], убедительно доказав идентичность понятий «прародины» и «Семи Пещер», где находятся далекие прапредки, пра­родители в представлениях мезоамериканских индейцев. Эта тема была допол­нена анализом материалов нескольких памятников[23].

В Мексике исследованием графического изображения пещер занималась Лоретт Сежурне[24]. В Испании пещерами как местом осуществления культовых действий по всему региону занимается Хуан Луис Бонор Вильярехо[25]. Современным обрядам в пещерах посвящена статья Дорис Хейден[26]. Она обращает внимание на те ритуалы, которые «проводились в критические моменты жизни племени, такие, как смена места, социального положения и т. д., то есть отражавшие момент перехода человека (или племени) из одного состояния в другое в цикле жизни». Ею дается, например, любопытное описание нескольких современных обрядов по воз­вращению больному в пещере похищенной души. Описанию и первичному ана­лизу материалов, связанных с обнаружением пещеры под пирамидой Солнца в Теотиуакане посвящена отдельная статья этой же исследовательницы[27].

В мезоамериканских легендах привлекают внимание частые указания, как прямые, так и косвенные, на пещеры. Есть сюжеты, напрямую связанные с пеще­рами. Косвенным признаком может служить указание на принадлежность к преисподней, отраженная в именах божеств — даже когда само божество в поздних версиях легенд не имеет никакого отношения к подземному пространству. Так, например, согласно астекской версии, вторым именем Кецалькоатля (Пернатый Змей) было «Ночь и ветер»[28]. Боги земли (подземелья) по астекским легендам появились раньше, нежели небесные. Так были созданы одними из первых «Владыка преисподней» и «Владычица преисподней» — муж и жена в качестве хозяев преисподней, а затем уже начали создаваться небеса, разделенные по сферам (13, 9 и т. д.). Этих богов звали Кецалькоатль и Уицилопочтли, который также стал творцом первых людей — Ошомоко и Сипактопаль. Однако тут же упоминается, что Сипактли — имя «рыбы»-каймана, из которого сделали землю[29].

Согласно другой версии, Кецалькоатль и Тескатлипока спустили с неба Богиню земли, и ее «суставы» (articulaciones) были полны «глазами и ртами», кото­рыми она «кусалась, как дикий зверь». Здесь следует пояснить, что использова­ние образа «глаз и ртов» явно перекликается с полузабытой и трансформирован­ной астеками ольмекской письменной семантикой понятий ki (пасть — вход в преисподнюю) и ich (глаз — облик реинкарнируемой души).

Когда богиню спустили, уже существовала вода, неизвестно кем сотворен­ная. И, чтобы сделать землю, богиню разорвали пополам, сделав из одной поло­вины землю, а из другой — небо. Кроме того, из «раскола» богини появились на земле плоды (ich), которые необходимы для жизни людей, из волос — деревья и растения, из кожи — цветы, из глаз — колодцы, источники и маленькие пещер­ки. Изо рта — реки и большие пещеры (ki). Из носа — горы, из плеч — долины. Надо заметить, что и в настоящее время по всему региону термином ojo del agua — «водяной глаз» именуют такие природные феномены, как ключ пресной воды в море, сочащуюся из толщи пещеры воду или небольшой чультун (ключ воды) в пещере.

Даже когда речь идет о сотворении неба (о «поднимании» неба над землей), все равно в сотворении мира решающую роль продолжает играть преисподняя[30]. Даже сама идея «удерживать падающий небесный свод» с помощью де­ревьев напоминает скорее укрепление пещерного свода, способного обрушить­ся во время потопа (что часто и происходит в горных районах). Так, напри­мер, Пещера предков индейцев уичолей (Западная Мексика) представляет со­бой неглубокую нишу в конце глубокого ущелья с обрушившимся единым блоком верхним сводом, что производит впечатление следов вселенской ката­строфы или рухнувшей крыши некоего гигантского сооружения, соизмеримо­го разве что с богами.

Кецалькоатль в качестве змея-птицы поднимает кости умерших на землю, и те, будучи окропленными кровью, превращаются в живых людей. О выходе людей из отверстия земли повествует и «Миф о Тескоко».

Естественно было бы предположить, что вплоть до сотворения Солнца есте­ственным обиталищем богов могла быть подземная преисподняя.

В достаточно разработанном астекском варианте основная преисподняя делилась на три уровня. Каждый умерший должен был иметь при себе книгу, в которой указывалось, куда и в какой последовательности он должен был по­пасть, прежде чем вернуться на землю²¹. Лишь спустя 4 года умерший попадал в пространство девяти сфер, отождествлявшееся астеками с антимиром, или зер­кально отраженным миром, где он терпел муки, как и в версии киче «Пополь Вух», что отличается от представлений классических майя. Это был Миктлан, где обитали призраки. Логично предположить, что призраки — это те образы телесных оболочек, которые оказывались без своих «душ». Таким образом, при­зраков должно было накапливаться очень много, тогда как число душ было ограничено и они постоянно находились в ротационном использовании.

Вместе с тем в поздних астекских версиях сохранялось и архаическое воспо­минание о рае для младенцев Шочитлане— «Земле садов», где росло молочное дерево и откуда струи молока попадали детям прямо в рот.

Согласно еще одной версии представлений, души умерших оказывались в подземном раю под названием Тлалокан, где нет ни мучений, ни страданий, пол­но маиса и цветов. Сюда попадали умершие от заразных болезней, а также убитые молнией. В руки попавшим в эту славную обитель давали специальный жезл.

Еще один специальный рай существовал для воинов и рожениц. Умайя этим раем ведала богиня Радуги Иш-Чель.

Значение книги у классических майя в обрядах, связанных со странствиями мертвых, рассматривается специально в разделе, посвященном тексту на шкатулке.

Где обитают предки?

В различных версиях этногонических легенд подчеркивается, что земледельчес­кие народы этого региона, говорящие на разных языках, но имеющие сходную культуру, действительно восходящую к общему источнику (приемы возделыва­ния кукурузы, земледельческий календарь, циклическое летосчисление, связан­ное со сменой правления, культ, ритуал), имеют общее происхождение. Легенды связывают возникновение древнейших городов-государств, ставших центрами распространения интенсивного земледелия и культуры, с некими северными пришельцами, из которых первыми названы ольмеки и шикаланки. Они при­плыли на лодках с севера, вдоль Мексиканского залива, высадились у реки Пануко и прошли вдоль берега до Потончана, что около устья реки Халиско, то есть примерно около тех мест, где расположен один из древнейших центров ольмеков Ла-Вента. Потом ольмеки истребили местных великанов и основали первый из упоминаемых в легендах культурный центр Тамоанчан — искаженно от майя ti-muan-chan — «там, где облачное небо» — название весьма характерное для местности с рекордным количеством осадков.

Наряду с Тамоанчаном в различных версиях легенд в качестве древнейшего центра постоянно упоминаются Семь Пещер, отождествляемые иногда с Тамоанчаном, Толланом, Кулхуаканом. В исторических легендах часто фигурирует пещера, из которой появились прародители или основатели племени или же боги — дарители пищи. Это упоминание вполне естественно, так как пещеры служили жилищем не только в палеолите, но и в очень поздние времена, особен­но в периоды переселений. Вальтер Крикеберг, например, вполне резонно пред­полагает, что именно с пещерами связаны и подземные города Пуэбло²². По­сле обследования юго-запада США мы склоняемся отождествить с мифической прародиной скорее район Меса-Верде, который в наибольшей степени со­ответствует легендарным описаниям.

Какой виделась индейцам Пещера предков?

Согласно миштекским легендам, сапотеки тщательно охраняли в укромном месте у лагуны Теуантепек чрезвычайно глубокую и разветвленную пещеру, в ко­торой находился самый почитаемый идол — «душа и сердце народа». От его благосклонности зависели победы в войнах, а также наличие запасов пищи. Бо­жеством миштекских легенд был и покровитель пещеры Вотан, резиденцией которого считался «темный дом» — веветан, реальное место на границе Гватемалы и Мексики. Легенда объясняет, что на самом деле это был не «темный дом», а пещера, где находились сокровища племени и фигуры «знатных людей, имею­щихся в календаре»²³.

Изображение пещер-прародин неоднократно встречается в мексиканских кодексах и на майяских сосудах, в живописи и монументальной скульптуре. Причем под пещерой понимались различные объекты. В одних случаях это настоящая пещера, из которой вышли почитаемые предки. Иногда это место хранения ценностей племени — материальных и духовных. В других случаях под пещерой понимались долина или ущелье, где некогда обитало племя. Так Семь Пещер — легендарная родина тольтеков и киче — названа Семь Ущелий, у майя — Семь Покинутых Домов, что соответствует представлению о пещере как месте обита­ния предков. Может возникнуть вопрос: почему же пещеры, хранящие памятни­ки ольмекского живописного искусства, расположены отнюдь не на территории «метропольной» зоны, а далеко от нее к северо-востоку? И что эти памятники из себя представляют? Совершенно очевидно, что при отсутствии реальных пещер ольмеки стремились воссоздать условный образ этой пещеры-прародины.

Следы разработанной ольмеками идеологической модели, как и соответству­ющего стиля, обнаруживаются даже в серединных районах Мексики, где пещер, в отличие от болотистой зоны Табаско, существовало чрезвычайно много.

Изображения Пещеры предков

Ю. В. Кнорозовым было отмечено несколько изображений, опознанных им как пещеры. В некоторых из них появлялись персонажи, которые определялись как далекие предки или боги. Однако иконография майя и тем более мезоамериканская сохранила огромное количество изображений, которые до сих пор не были определены и зачастую в описаниях фигурируют как «декоративный эле­мент», «орнамент» или «рамка». Совершенно очевидно, что необходимо просле­дить эволюцию пещеры в мезоамериканской иконографии, что значительно облегчит оценку функционального назначения археологического материала.

Разрабатывая тему изображения пещеры, ольмеки остановились на трех основных способах:

1.изображение пещеры на плоскости

2.скульптурное изображение пещеры (макетирование)

3.изображение событий прародины внутри реальной пещеры

Такое членение обусловлено тем, что ни один из живописных сюжетов, об­наруженных на внутренних стенах пещер, не оказывается вписанным в знак пе­щерного контура, определяющего место действия. Сама пещера в этих случаях является естественным контуром-контекстом. Сюжеты же могут относиться к этногонической мифологии, как, например, на рельефах 2 и4в Чалькацинго, или воспроизводить портреты покровителей пещер — прапредков (росписи Оштотитлана, Герреро). Но как только данный сюжет выходит за пределы пещеры, он тут же помещается в условный контур, как, например, на рельефе № 1 в Чалькацинго.

К сожалению, сохранились лишь единичные примеры изображения ольмекских пещер на плоскости. И самым великолепным и «идеальным», видимо, можно считать так называемую «маску пещеры» из Чалькацинго, находящуюся в Нью-Йорке[31]. Совершенно очевидно, что они предпочитали воплощать этот образ в объемных памятниках монументальной скульптуры. И тут в первую очередь следует обратиться к материалам так называемых «алтарей», являющихся чрезвычайно любопытным, хотя и громоздким памятником ольмекской культуры, претерпевшим, видимо по этой причине, значительную эволюцию в более поздних культурах (не говоря уже о майя), даже в таких близких по времени, как исапская или сапотекская.

Однако, прежде чем перейти к анализу памятников, хотелось бы упомянуть весьма примечательную историю, произошедшую несколько позже — в начале XVI века, но которая напрямую связана с неправильным восприятием испанца­ми образа индейской прародины и пещеры.

Богатство Семи Забытых Городов, или Драматическая история о любителях чужих сокровищ

...Таинственное и богатое место — Суйва, или Сивола, на поиски которой отпра­вились конкистадоры, казалось, была рядом, только протяни руку. Представле­ния о ней были настолько живы и так часто повторялись индейцами из самых разных мексиканских племен, что испанцам не приходилось сомневаться в ре­альности существования где-то на севере местности, называвшейся Семь Пещер, или Суйва, или Сигуан, или Сивола, что означало, по словам индейцев, семь оставленных домов, семь забытых ущелий, а в интерпретации европейцев соот­ветствовало легенде о Семи Цветущих Городах, которые будто бы основал в восьмом столетии бежавший от арабов из Лиссабона на запад некий епископ. Слишком доверчивые индейцы не переставали повторять, что именно там ос­тались и хранятся все ценности племен, все-все индейские сокровища, накоплен­ные за долгие столетия и даже тысячелетия. Географические ориентиры выгля­дели также достаточно убедительно: надо двигаться в течение 40 дней в север­ном направлении между двумя океанами через пустынные земли и добраться до ущелий и пещер. И эта местность, судя по тому, что говорили индейцы, должна была отличаться хорошим климатом, а также обилием лесов, в кото­рых водилось множество оленей.

Соблазн добраться до индейских сокровищ был столь велик, что уже в 1528 году Панфило де Нарваес собрал экспедицию из нескольких отрядов, кото­рые отправились на север для создания первых колоний на берегах Мексикан­ского залива. Однако его постигла неудача — большинство участников погибли, а оставшиеся в живых попали в плен к местным индейцам. Среди пленников оказался и некий Альваро Нуньес Кабеса де Вака, обладавший удивительными целительскими способностями, которые одинаково высоко ценились как испан­цами, так и индейцами. Именно это в конечном счете и спасло ему жизнь. Целых восемь лет Альваро Нуньес пробыл у индейцев на правах не столько пленника, сколько всеми почитаемого любимца. Благодаря своему особому статусу ему не раз удавалось спасать попадавших в плен соотечественников. Тем не менее в 1536 году врачеватель решил бежать из племени вместе с тремя другими пленни­ками, наиболее колоритным из которых был также бывший член экспедиции Нарваеса — чернокожий мавр по имени Эстеванико, бывший чьим-то рабом и известный по хроникам как отъявленный негодяй.

Довольно быстро беглецам удалось добраться до Мехико, где Кабеса де Вака составил великолепное подробное и достоверное этногеографическое описание увиденного, проявив себя еще с одной неожиданной стороны — как весьма тол­ковый исследователь, с информацией которого и поныне работают этнологи. Никакие «цветущие» города среди увиденного и рассказанного очевидцами не упоминались — богатые земли фигурировали лишь в легендах и слухах. Тем не менее ослепленные алчностью испанцы не хотели согласиться с правдивостью описаний Кабеса де Вака и решили, что он попросту скрывает найденное богат­ство. Этот удивительный и честный человек настолько не вписался в атмосферу алчности и интриг, что вынужден был вернуться в Испанию.

Пересказы индейских легенд о якобы несметных богатствах, подогреваемые домыслами о скрываемых разбогатевшим пленником сокровищах, продолжали потрясать воображение любителей позариться на чужое. Первым поспешил на­верстать упущенное Эрнандо де Сото. Он быстро собрал отряд таких же авантю­ристов, но в конце концов нашел лишь смерть.

Тем временем слухи о золотом изобилии Семи Городов настолько взбудора­жили общественное мнение, что проверить их было официально поручено мо­наху Марко де Ниса. Однако осторожный монах сам решил не рисковать и сна­рядил на поиски сокровищ легендарной Сиволы разведывательный отряд под руководством все того же мавра Эстеванико, раба из бывшей экспедиции Нарва­еса, который хорошо должен был знать местность и условия. Осмотрительный монах остался в арьергарде, предусмотрев, впрочем, зашифрованный механизм передачи негром сообщений в виде крестов-распятий: чем больше крест, тем «огромнее» обнаруженное богатство.

Неожиданное превращение бывшего раба в начальника отряда и обращение с ним остальных участников похода как с равным не прошли даром. Как живо­писно повествуют свидетельства, во время похода Эстеванико начал выряжаться самым нелепым образом — втыкал в волосы цветные перья, нацеплял ленты, украшения из раковин и бирюзы и обвешивался бубенчиками и металлически­ми пластинками, производившими невообразимый шум.

Кроме всего прочего, когда экспедиция достигла земель индейцев пуэбло (территория современных штатов Нью-Мексико и Аризона), диковинный в те годы для американских аборигенов человек с совсем черной кожей, по всей ви­димости, попытался выдать себя за некое божество, и поначалу его слова были приняты на веру. Окрыленный первой удачей и, видимо, окончательно ушедший в свои фантазии, Эстеванико сразу же потребовал себе гарем и повел себя столь нагло, что вскоре был попросту убит возмущенными индейцами. Некоторые авторы, правда, пишут о якобы необычайной сексуальной привлекательности разряженного мавра, вслед за которым устремлялись женщины, бросая своих мужей. Однако, во-первых, очень трудно представить, чтобы так повели себя индеанки. Во-вторых, следует заметить, что почему-то раньше, зацелых 8 лет плена, никто подобных способностей за ним не замечал. Скорее всего, эта история также относится к разряду выдумок поверившего в свою удачу мавра.

Незадолго до своей бесславной кончины бывший раб успел совершить еще одну глупость — он послал к монаху гонца с огромным, в человеческий рост, крестом, давая этим понять, что он нашел несметные богатства. На словах же велел передать, что достиг Сиволы, где находятся те самые Семь Чудесных Городов.

Получивший крест-сообщение монах с таким восторгом и энтузиазмом вос­принял эту новость, что в 1540 году на поиски, а точнее, на захват «богатых городов» двинулись уже крупные экспедиционные силы под командованием Франсиско Васкеса де Коронадо.

Каково же было разочарование испанцев, уже предвкушавших дележку не­сметных сокровищ, когда, достигнув земель индейцев пуэбло, им удалось обна­ружить всего лишь немного бирюзы! А вместо огромных городов — небольшие поселения каменной кладки, которые не шли ни в какое сравнение с великолепным Теночтитланом.

Тем не менее проводник-индеец, почему-то прозванный турком, продолжал убеждать испанцев, что Семь Ущелий находятся дальше на северо-востоке, где, по его словам, «по стране протекает река в две мили шириной, в ней обитают рыбы размером с лошадь и плавают сорокавесельные галеры. Жители едят на золотой посуде, а верховный вождь проводит дневной отдых под деревом, украшенным золотыми колокольчиками, которые убаюкивают нежным звоном».

Какое-то время экспедиция продолжала двигаться вперед, но безрезультатно. Когда же отряд был вконец измотан, пришлось еще раз с пристрастием допросить индейца, в результате чего тот признался, что все его рассказы — ложь.

Коронадо приказал проводника повесить...

Однако самым обидным оказалось то, что местность, подходящую под описание Семи Городов, обнаружить удалось, но сокровищами там и не пахло.

Образу американских «елисейских полей» вполне могло бы соответствовать горное плато, пересеченное протяженными ущельями неподалеку от стыка границ четырех штатов (Колорадо, Юта, Аризона, Нью-Мексико), получившее от испанцев название Меса-Верде. Таких ущелий-каньонов, с протекающими по дну речками, насчитывалось семь. Они были настолько удобны для жизни, что никогда не оставались пустыми. В густой растительности водились не только олени, но и множество прочей живности. Вертикальные стены каньонов служили великолепной защитой от незваных гостей, а специально прорубленные в скале узкие спуски хорошо маскировались и контролировались.

В некоторых местах каньонов, как бы в гигантской нише, помещались каменные селения, сооруженные, естественно, не предками майя, а значительно поз­же — ближе к рубежу между первым и вторым тысячелетиями н. э. В глубине, у самой стены, возвышались прямоугольные здания в два-три этажа, со стенами и квадратными башнями, упиравшимися верхушками в естественный потолок. Чуть ниже, на террасе, располагались огромные подземные помещения, очень похожие на гигантские отвесные колодцы, в которые надо было спускаться по специальной лестнице. Иные селения заполняли все пространство ниши и, каза­лось, сливались с плоскостью скалы — лишь квадратные оконца чернели своими проемами на желтом камне. А далее, вниз по крутому склону находились непрохо­димые заросли трав, кустов, деревьев, красивых длинноигольчатых сосен, настоль­ко высоких, что их вершины поднимались над поверхностью каньона.

Но ни золота, ни каких-либо других сокровищ в этих оставленных жителями городах не оказалось.

Экспедиция под командованием Луиса Москосо де Альварадо, сменившего де Сото, также потерпела неудачу. Измотанный походом отряд оказался в плену у враждебно настроенных индейцев. От смерти испанцев спасла лишь хитрость лейтенанта Альварадо, который объявил индейцам, что бывший командир экспедиции Сото вовсе не умер, а специально отправился к христианским богам на небо, чтобы попросить помощи. Испугавшись возвращения с того света жестокого конкистадора, индейцы отступили. Воспользовавшись замешательством противника, лейтенант быстро отвел отряд назад, на территорию современного американского штата Техас. Испанцы поняли, что сокровища, якобы принадлежавшие предкам индейцев, в действительности оказались мифом.

Зато видоизмененный топоним майя-киче Суйва закономерно, но все же неожиданно сохранился далеко на севере отмайя (правда, все же южнее Меса-Верде), там, где долго охотились за богатством испанские экспедиционные отряды — в современном штате Нью-Мексико в виде названия округа Сивола.

---

Примечания:

[18] Классический пример подобного типа работы — эклектичное собрание мифов в книге Лопеса Портильо см.: Лопес Портшьо М. Кецалькоатль.— М., 1982.

[19]Garza M. de la. El Universo sagrado de la Serpiente entre los mayas.— México, 1984.

[20] Реконструкция системы родства протомайя по терминам родства была проведена автором, и ей посвящен один из разделов диссертационной работы (Ершова Г.Г. Этносемиотический анализ иероглифических текстов майя).— Л., 1985.

[21]Lopez Portillo ¡ose. Quetzalcoatl.— México, 1982.

[22] Кнорозов Ю.В. Этногенетические процессы в древней Америке // Проблемы истории и этнографии Америки.— М., 1979.

[23] Кнорозов Ю.В., Ершова Г.Г. Легенды о происхождении майя // Экология американских индейцев и эскимосов.— М., 1988.

[24]SejournéL. Pensamiento y religión en el México Antiguo.— México, 1983.

[25]Bonor Villarejo J.L. Las Cuevas mayas: simbolismo y ritual — Madrid, 1989.

'o Heyden D. Los ritos de paso en las cuevas // INAH.— México, 1976.— № 19.— P. 17—26.

[27] Heyden D. Un Chicomoztoc en Teotihuacan? La cueva bajo la Pirámide del Sol // Boletín INAH.— México, 1973.— №6.— P.3—18.

[28] Krickeberg W. Mitos y leyendas de los Aztecas, Incas, Mayas y muiscas.—Mexico, 1971.— P. 21.

[29] Ibid.—P. 22.

[30] Ibid.— P. 25.

[31]Proctor Institut Museum of Art, New York.