Этническая экология и история аборигенного населения Америки

Об экологии в последнее время много пишут и говорят, делая главный упор на необходимости правильного природопользова­ния. Между тем экология — обширная наука, изучающая взаимо­отношение всех живых существ со средой их обитания, и если взять только ту область этой науки, которая называется «эколо­гия человека», то н тогда вопросы охраны природы составят в ней далеко не главную часть, хотя связанные с этим проблемы действительно очень болезненны. Что же касается этнической экологии, то она представляет собой особую научную дисципли­ну, расположенную на стыке экологии человека с этнографией и имеющую зоны перекрытия с этнической географией, этнической демографией, этнической антропологией и некоторыми другими дисциплинами.

Суть этнической экологии и основные проблемы этой совсем еще молодой у нас научной дисциплины были рассмотрены мною в специальной статье¹. При определении основного круга задач этой дисциплины мне представилось уместным включить в него изучение особенностей традиционных систем жизнеобеспечения этнических групп и этносов в целом в природных и социально­культурных условиях их обитания. Для оценки успешности адаптации людей к этим условиям могут применяться показате­ли состояния их здоровья, долголетия и др. Важными задачами этнической экологии являются также изучение специфики ис­пользования этносами природной среды и пх воздействия на эту среду, это отражено в традициях природопользования, а также закономерностях формирования и функционирования экосистем.

В настоящее время этническая экология у нас находится пока в стадии своего, так сказать, научного оформления. Не впол­не еще утвердилось, например, толкование некоторых базовых понятий. Достаточно показательно в этом отношении понятие «жизнеобеспечение» или «культура жизнеобеспечения», которое сужается некоторыми культурологами до сферы непосредствен­ного удовлетворения материальных жизненных потребностей: в «культуру жизнеобеспечения» включается, скажем, выпечка хлеба из муки, но не включаются помол муки, а также посев и уборка зерновых². Терминологические споры обычно бывают малопродуктивными, кроме того, они требуют обстоятельности, которая уместна для специальной статьи о сущности «жизне­обеспечения», а сейчас увела бы в сторону от рассматриваемой темы. Поэтому скажу лишь, что мне представляется более пра­вильным понимать «жизнеобеспечение» в широком смысле этого термина, близком к понятию «производство», включающем сферу как материальную, так и духовную, ибо ведь, как говорится, га хлебом единым жив человек. В связи с тематикой и задачами данного сборника, несомненно, более целесообразно показать этническую экологию в действии, заземлив ее на конкретном материале, относящемся тематически к аборигенным этносам Америки. Но предварительно следует хотя бы кратко остано­виться на разработке этноэкологических проблем в американской науке, часто обращавшейся к той же тематике и тому же ма­териалу³.

Разработка этноэкологической проблематики в США в своей предыстории прошла, как и в Европе, через этап географиче­ского детерминизма, а затем (уже в значительной степени само­стоятельно) — так называемого поссибилизма, видным создате­лем концепции которого в 1930-х годах был Ф. Боас. Сторонники этой концепции признавали возможность по существу любых вариаций социально-экономического п культурного развития людей в неэкстремальных природных условиях. Собственно эко­логический подход к изучению этнографических явлений опреде­лился в американской науке в середине 50-х годов, когда по­явились работы Дж. Стюарда по так называемой культурной экологии. Суть концепции Дж. Стюарда сводится к тому, что в непрекращающемся процессе адаптации общества к природной среде участвуют не все элементы культуры, а главным образом «культурное ядро», которое составляют институты, непосредст­венно связанные с производством и распределением средств су­ществования, в первую очередь — так называемый технологиче­ский базис. В отличие от поссибилистов, допускающих случай­ное возникновение п развитие по существу любого элемента культуры, Дж. Стюард считал вариабельными преимущественно те ее элементы, которые не имеют жесткой связи с производст­вом и распределением, хотя именно эти случайные элементы и придают различным культурам специфические «самобытные» черты. Что касается «технологического базиса», то он может включать элементы культуры, возникающие и развивающиеся сходно у разных народов, живущих примерно в одинаковых ус­ловиях. Последователи Стюарда развили его концепцию, в част­ности путем включения в понятие «окружающая среда» и соци­ально-культурных параметров, характеризующих группы населе­ния, контактирующие с изучаемым этносом, что также отделило школу «культурной экологии» от географических детерминистов и поссибилистов, учитывающих лишь природные условия среды.

Почти одновременно со школой «культурной экологии» в американской науке стала формироваться так называемая этно-экология, связанная со. структурной лингвистикой. Сторонники этого направления, прежде всего Ч. Фейк, не создали принци­пиально новой теоретико-методологической базы и провозгласили лишь необходимость описания условий среды и взаимодействия с ней изучаемого этноса (используя применяемые ими понятия) таким образом, как их воспринимают сами члены этнической общности. Для полевых работников-этнографов такой подход представляет несомненный интерес, хотя, анализируя собранный материал, исследователи не могут, конечно, ограничиться лишь ссылками на обыденное мышление носителей той или иной куль­туры.

Предпринятый сторонниками школы «культурной экологии» комплексный подход к изучению этнографических явлений полу­чил дальнейшее развитие в возникшей в начале 60-х годов функ­ционалистской по своей основе школе экосистемной или популя­ционной этнографии. Лидеры этой школы Э. Вайда и Р. Раппо­порт выражали стремление изучать закономерности существования экосистем, объединяющих природные и социально-культур­ные явления, но при этом ставили в центр внимания главным образом те механизмы культуры, которые обеспечивали изучае­мой экосистеме состояние определенного биологического по своим параметрам гомеостаза. Особо важная роль в этом отношении от­водилась пищевому балансу. Проведенные в таком направлении исследования показали, однако, что поддерживать длительное время гомеостаз и сохранять гармоничные отношения с природой были способны далеко не все доиндустрнальные общества, при­чем имевшиеся удачные «примеры» никак нельзя возводить в норму.

Примерно с середины 70-х годов в США на базе экосистемной этнографии стало формироваться направление, получившее название «процессуальная экоэтнография». Сторонники этого направления судя по отрывочным, к сожалению, данным отказа­лись от некоторых положений экосистемной школы, в частности от представления о том, что процесс адаптации может идти на надорганизменном уровне, т. е. достаточно четко проявляться в каких-то реакциях этнической группы или популяции как чего-то целого⁴. Не имея возможности остановиться на этом более подробно, хочу отметить, что теоретическая, мысль американских этнографов и этнических экологов не стоит на месте и, сталки­ваясь с какими-то новыми фактами или с недостаточным объяс­нением старых фактов, выдвигает новые концепции. Такие кон­цепции следует, конечно, не отбрасывать, а критически анализи­ровать, творчески усваивая имеющиеся в них положительные элементы.

Тот факт, что американские этнографы и антропологи нача­ли разработку этноэкологических проблем уже сравнительно дав­но и ведут ее более интенсивно, чем, скажем, европейские этно­графы, причем большей частью на материалах, относящихся к аборигенным народам Америки, конечно, не случаен. История индейцев и эскимосов Америки во многом представляет собой, если можно так сказать, их экологическую историю; во всяком случае, экологический подход оказывается весьма эффективным для решения многих имеющихся в этой истории проблем. Здесь целесообразно начать, впрочем, не с истории аборигенных наро­дов Америки, а с предыстории, касающейся заселения Американ­ского континента и содержащей, как и заселение других матери­ков, немало тайн.

Америка, как известно, не была прародиной человека со­временного вида (Homo sapiens). Подавляющее большинство уче­ных считает, что первобытные люди проникли в Америку из Северо-Восточной Азии через мелководный в то время Берингов пролив или «Берингов мост», существовавший, по мнению геоло­гов, между 25 и 10 тыс. лет назад, и что произошло это пример­но 20 тыс. лет назад. Предположения о более раннем проникно­вении первобытных людей в Америку представляются малове­роятными, если учесть, что их предкам, дошедшим до Чукотки, уже пришлось проделать за 20—25 тыс. лет огромный путь от своей прародины, находившейся по моноцентрической концепции, вероятно, на Ближнем Востоке. Кроме того, достоверный возраст археологических находок на территории Северной Америки не превышает 15 тыс. лет до н. э. Есть гипотезы, что в заселении Америки участвовало несколько «волн» переселенцев, но если это и так, то составлявшие их родо-племенные группы были близки по происхождению, а размеры каждой из таких «волн» вряд ли превышали несколько сотен человек. С уверенностью можно говорить лишь о том, что последнюю «волну» таких пере­селенцев составили предки современных эскимосов, существенно отличавшихся в антропологическом и культурно-хозяйственном отношениях от индейцев.

В настоящее время имеются схематические карты, показы­вающие пути заселения материков земного шара. Составители таких карт смело проводят линии миграций первобытных людей, пересекающие высокие горные хребты и обширные пустыни, труднопроходимые леса и болота, широкие реки и проливы. Ко­нечно, в действительности первобытные миграции шли другими, более извилистыми путями — с какими-то обходами непроходимых и труднопроходимых областей, с длительными «задержками» и, вероятно, с неоднократными отступлениями на сотни, а то и тысячи километров, например в так называемые ледниковые пе­риоды, когда, как предполагают, обширные пространства север­ной Евразии были покрыты льдом. До оконечности Чукотки первобытные люди добрались, очевидно, в сравнительно теплый период, проделав свой путь откуда-то из Юго-Восточной Азии главным образом по побережью восточных морей, хотя и в дан­ном случае трудно представить себе, как это происходило. А самый главный и естественный вопрос — о том, что же лежа­ло в основе таких миграций,— остается пока открытым. Этот же вопрос полностью относится и к причинам миграций первобытных людей, относящихся к заселению всей территории Американско­го континента.

Изображение первобытных переселенцев отважными земле­проходцами, любознательными открывателями новых земель, как иногда получается даже у серьезных авторов ⁵, романтично, но нереалистично. Небольшие родо-племенные группы людей, занимавшихся примитивной охотой и рыболовством, а также со­бирательством, могли двигать через огромные препятствия в не­известную и уже потому страшную даль главным образом две силы: голод и какой-то еще больший страх. Последний мог быть вызван возобновлявшимся время от времени натиском враждеб­ных племен, но эта возможная причина вряд ли играла важную роль. Напомню, что численность населения в то время, когда началось заселение Америки, была очень мала: на громадных пространствах Евразии и Африки жило, вероятно, немногим бо­лее 5 млн. человек и их число увеличивалось в среднем ничтож­ными темпами, зачастую превышавшими, впрочем, темпы разви­тия производства ⁶. Для хозяйственного жизнеобеспечения перво­бытных охотников-собирателей, естественно, требовались большие площади, но вряд ли данное обстоятельство приводило в то время к постоянному давлению одних племеп на другие с угрозой их истребления. Кроме того, и в этом случае остается в силе вопрос о том, а что же понуждало одни малочисленные племена теснить другие? При ответе приходится опять-таки искать объяснение главным образом в страхе перед голодом, периодически вызывае­мом, вероятно, местными экологическими кризисами, нарушавши­ми процессы жизнеобеспечения племенных коллективов.

Среди возможных причин возникновения локальных экологи­ческих кризисов выделяются три: изменение привычной природ­ной среды в связи с какой-то эволюцией климата, истощение местных ресурсов (например, уменьшение числа диких живот­ных, на которых охотились люди) и рост численности племен, происходивший в сравнительно благоприятные по условиям жиз­ни периоды. Отмечу, что последнее имело не только экологиче­ское, но и этнические последствия, так как приводило к услож­нению родо-племенной структуры и способствовало отпочкованию от племени части родовых групп, образующих новое племя на каком-то расстоянии от исходного. Вероятно, некая цепь эколо­гических событий, в чем-то закономерных, а в чем-то случайных (что плохо соотносится с гипотезой о нескольких «волнах» пере­селенцев), и заставила первобытных людей постепенно продви­нуться из тропических и субтропических приморских областей Восточной Азии на северо-восток Чукотки, а затем перебраться на Аляску и начать заселение Американского континента, не представляя, конечно, громадных масштабов такого предприятия.

На первом этапе заселения Северной Америки не только ос­новным, но, очевидно, и единственным путем продвижения первобытных людей с Аляски на юг было тихоокеанское побе­режье. Это объясняется не только давними традициями их хо­зяйства, сложившимися еще в предыдущий длительный период движения на Чукотку, но и тем, что жизнеобеспечение именно на побережье, где можно было заниматься ловлей рыбы, сбором моллюсков и других съедобных морских животных и растений (особенно во время отлива) охотой на морского зверя и на некоторых сухопутных животных, было сравнительно легким. Кроме того, путь от побережья на восток — в глубины матери­ка — преграждали труднопроходимые хребты Кордильер. Поэто­му, вероятно, даже в тех случаях, когда продвижение непосред­ственно по побережью было невозможным, первобытные люди, так-или иначе обойдя препятствия, опять возвращались к морю. В некоторых благоприятных для жизни районах («экологических нишах») племена приморских рыболовов—охотников—собирате­лей закреплялись, возможно, на многие сотни, если не тысячи лет, но по мере роста их численности и усложнения родо-племенной структуры от них время от времени отделялись группы, передвигавшиеся дальше на юг. По гипотезе о нескольких «вол­нах» переселенцев с Чукотки общее движение на юг могло сти­мулироваться и давлением новых пришельцев, но оно вряд ли было значительным. Более вероятно, что эти пришельцы либо обходили стороной ранее осевшие п уже умножившиеся в своеи чпсленностп племена, либо частично уничтожались, а частично поглощались ими. Более существенной причиной массовых по тем масштабам передвижений могло быть похолодание климата, что сделало северо-западную причукотскую часть Аляски ко времени появления там эскимосов трудной для сохранения тра­диционных индейских систем жизнеобеспечения и потому мало­обитаемой.

Продвижение древних индейцев по тихоокеанскому побере­жью со временем привело их на юг Мексики. Здесь прибрежные горы снижаются п расположен сравнительно короткий и удобный для прохода на восток перешеек Теуантепек, через который часть из них, вероятно, могла пройти к Карибскому морю и отсюда начать распространяться как на восток — до Флориды, а затем на север — по атлантическому побережью, так и на юг — к Юж­ной Америке, параллельно основному прибрежно-тихоокеан­скому пути. Труднопроходимые тропические леса и болота Панамского перешейка могли на длительное время вообще приостановить продвижение древних индейцев на юг, что могло создать добавочные стимулы для миграций по карибскому по­бережью к Флориде, а также в глубь североамериканского мате­рика. Судя по археологическим материалам, на территории Мек­сики люди появились около 15 тыс. лет назад — намного раньше, чем в области Великих озер, куда они, вероятно, попали не с тихоокеанского побережья, преодолев широкие горные области, а с атлантического.

Достоверные археологические данные свидетельствуют о том, что на территории Перу, охватывающей часть тихоокеанского побережья Южной Америки, люди появились около 10 тыс. лет до н. э., что в общем достаточно согласуется со всем, изложен­ном выше⁷. Всякие математические выкладки, относящиеся к столь далекому времени, носят крайне ориентировочный харак­тер, но если учесть общую протяженность тихоокеанского побе­режья от Берингова пролива до Перу, то окажется, что средняя скорость заселения его составляла свыше 150 км в столетие. Это не так уж мало, если учесть все трудности пути, ведущего в не­известную даль, а также то обстоятельство, что в составе пере­мещавшихся родо-племенных групп были женщины с детьми и старые люди и что люди покидали уже обжитые стойбища и при­вычные природные условия районов, где они и их предки жили уже много лет. Время появления людей в других странах Южной Америки точно не установлено. Существует предположение, что ее западное побережье впервые достигли случайные группы мо­реходов с далеких тихоокеанских островов, но дальнейшая судь­ба их неизвестна. Основные поселенцы пришли сюда из Север­ной Америки. И если опять-таки основываться на сделанном выше исчислении, то можно предположить, что южной оконеч­ности материка люди достигли примерно за 7 тыс. лет до н. э.

Палеогеография Северной н особенно Южной Америки из­учена слабо, и в настоящее время трудно представить даже в схематическом виде возможные пути, по которым первобытные люди проникали во внутренние области этих материков, как им удавалось преодолевать встававшие на пути препятствия, на­пример столь широкую с болотистыми берегами реку, как Ама­зонка, и что принуждало их к таким рискованным предприятиям. Но конкретное представление о путях переселений древних ин­дейцев не столь уж существенно: в этнографическом отношении несомненно более важно установить или хотя бы предположить, какое влияние оказывали все эти перемещения на общий ход истории аборигенов и какую роль сыграли они в формировании самобытной культуры возникших здесь индейских этносов. Не прибегнув к этноэкологическому подходу, решить такие задачи вряд ли возможно. Ограничусь кратким рассмотрением некото­рых из них.

В своем историческом развитии народы Америки, как изве­стно, сильно отстали от большинства народов Старого Света. Достаточно показательны в этом отношении значительно более позднее появление здесь земледелия, а также тот факт, что пер­вые раннеклассовые государства возникли в Америке почти на 5 тыс. лет позже, чем в Старом Свете, и до XV в. н. э. ограни­чивали свое влияние сравнительно небольшими областями на территории современной Мексики и Перу. На остальных же об­ширных пространствах американских континентов жили племена, находившиеся на разных стадиях первобытнообщинного строя. При анализе причин такого отставания на первый план нередко выдвигается такое обстоятельство, как бедность Америки живот­ными, которых можно было бы одомашнить. Но такое утвержде­ние не вполне точно. Правда, здесь не было лошади, но в таеж­ной и тундровой зонах Северной Америки водился олень, в Кор­дильерах — коза, в лесостепной и степной зонах — бизон и свинья, а в полупустынных областях древние идейцы некогда охотились на верблюда. Таких животных можно было одомашни­вать, подобно тому как в центральной части Анд были одомаш­нены лама и альпако. И если в Северной Америке такое одомаш­нивание не состоялось, то это, конечно, не было простой слу­чайностью.

Очень важная, если не важнейшая, причина отставания со­циально-экономического и культурного развития аборигенных этносов Америки заключалась, по моему мнению, в первичной незаселенности, а затем в слабой заселенности этой части света, что предоставляло первобытным родо-племенным группам воз­можность длительное время разрешать возникавшие местные экологические кризисы путем простого передвижения в другие, еще не освоенные никем районы. При этом даже на этапе засе­ления тихоокеанского побережья древним индейцам, попавшим в места, отличавшиеся от прежних своими природными условиями, приходилось изменять систему жизнеобеспечения. Когда же они стали осваивать внутренние районы континентов, им приходилось создавать такую систему каждый раз по существу заново: быв­шие приполярные рыболовы и охотники на морского зверя, пере­двинувшись на юго-восток, учились охотиться на таежных оленей, сборщики морских моллюсков переходили на сбор степных злаков и т. п., что могло сопровождаться временным регрессом в про­дуктивности хозяйственной деятельности. Во всяком случае, та­кая культурно-экологическая переадаптация требовала изменения прежних консервативных передававшихся от отца к сыну и от матери к дочери навыков и установок по жизнеобеспечению и по своей деятельности распространялась на жизнь, видимо, многих поколений. Существующее представление о том, что древние пле­мена охотников или рыболовов вырабатывали и соблюдали опти­мальные правила природопользования, достигая в своих якобы гармоничных взаимоотношениях с природой «гомеостаза» (кото­рый, кстати сказать, может означать и стагнацию), мало соответ­ствует действительности: такая система жизнеобеспечения неиз­бежно несла в себе экофобные тенденции, драматическому проявлению которых препятствовало лишь обилие объектов по­требления. В целом же развитие первобытного общества в боль­шинстве областей Америки по указанным выше причинам шло, если можно так сказать, не столько «вглубь», сколько «вширь», что, несомненно, тормозило прогресс способа производства и связанных с ним надстроечных форм. Такая закономерность, связанная с развитием способа производства «вширь», а не «вглубь», отчетливо проявилась, как известно, и в классовом об­ществе, в частности в период развития капитализма в России.

Культурно-экологическая и связанная с ней биолого-физиологическая переадаптация к новым условиям существования мог­ли привести также к более или менее длительному ухудшению здоровья и повышению смертности первобытных переселенцев. Рост численности народонаселения, который сам по себе нередко является стимулом прогресса, шел в Америке очень медленно: общая численность жителей здесь к началу нашей эры оценива­ется всего в 4 млн. человек, в то время как в каждой из трех наиболее заселенных областей Старого Света — Римской импе­рии, Индии и Китае — жило уже примерно по 50 млн. человек ⁸. Низкая плотность населения препятствовала контактам, и мало­численным индейским племенам приходилось самостоятельно ре­шать многие проблемы, которые в Старом Свете решались сов­местными усилиями крупных народов, нередко обменивавшихся своими культурными достижениями. Приходится удивляться, что и в таких условиях индейцы Америки добились немалых успехов в своем развитии.

Переходя к вопросам формирования культурной специфики аборигенов Америки, отмечу сразу же, что подобные вопросы, относящиеся и к другим частям света, разработаны в нашей науке пока не достаточно и более на описательно-типологическом, нежели на аналитическом уровне. Впрочем, и в типологическом отношении успехи здесь не столь существенны, как хотелось бы. В разрабатываемой у нас уже несколько десятилетий концепции хозяйственно-культурных типов используются столь общие таксомы, что специфика американских народов по существу исче­зает. Так, на карте распространения хозяйственно-культурных типов в XV в., т. е. перед проникновением европейцев в Амери­ку, в этой части света представлены в основном те же типы, что бытовали и в других регионах мира: арктические охотники на морского зверя, охотники лесотундры и тундры, охотники и рыболовы таежной полосы и т. п.⁹ Действительность была намно­го разнообразнее. И, например, такие «охотники и собиратели степей и полупустынь», как индейские племена североамерикан­ских прерий, имели в хозяйственно-культурном отношении мало общего с включенными в тот же тип бушменами л готтентотами Южной Африки и с аборигенами Австралии, стоявшими, кстати сказать, на несравненно более низком уровне развития. Исследо­вательско-аналитическое значение подобных «типологизаций» при изучении конкретных этносов невелико, и в этом отношении концепция хозяйственно-культурных типов явно уступает пред­ложенной В. П. Алексеевым концепции антропогеоценозов, хотя н в последней учет культурной специфики еще не вполне доста­точен для конкретного анализа ¹⁰.

Культурная и бытовая специфика индейских этносов Амери­ки была во многом обусловлена их локальными системами жизнеобеспечения, поэтому ее можно анализировать в рамках этнической экологии. Речь не идет, конечно, о том, что природ­ная среда полностью детерминировала этнокультурные парамет­ры, включая и те, которые относятся к языку и элементам ду­ховной культуры. Достаточно сопоставить довольно пеструю этно­лингвистическую карту индейцев Америки с картой хозяйствен­но-культурных типов, отражающей в значительной степени и природные области, чтобы убедиться в отсутствии такой детер­минации. Языковая семья на-дене включает, напрпмер, как при­морских тлинкитов, основу жизнеобеспечения которых составля­ла рыбная ловля, так и таежных охотников на оленя — атапа­сков и степных охотников на бизона — навахов и апачей. Но влияние природной среды на некоторые элементы материальной культуры представляется достаточно очевидным.

Останавливаясь несколько подробнее на уже упомянутых выше индейских племенах прерий, отмечу, что в их число вхо­дили племена четырех языковых семей: хока-сиу, на-дене_г ацтеко-таноанской и алгонкино-мосанской. Каким образом на сравнительно небольшой территории с довольно однообразными природными условиями, допускающими развитие межэтнических контактов, возникло столь сильное лингвистическое разнообра­зие — вопрос, требующий специального рассмотрения. Можно предположить лишь, что эта «экологическая ниша» осваивалась сравнительно поздно этническими группами, двигавшимися из разных областей. Здесь важно отметить, что имевшееся у индейцев прерий разнообразие языков, верований, фольклора и дру­гих элементов духовной культуры, а также социальной структу­ры, основанной у одних племен на матрилинейном, а у других — на патрилинейном счете родства, сочеталось с сильным сходст­вом тех элементов культуры, которых американские этнографы относят к «технологическому базису». Система жизнеобеспёчения всех этих племен была основана главным образом на охоте на бизонов, огромные стада которых обитали в прериях. Для такой охоты все индейцы прерий вне зависимости от их языковых и прочих различий использовали лук и стрелы, реже — копье; все они носили одежду и обувь, выделанные из шкуры бизона, жили в покрытых шкурами конусообразных палатках, заготавливали мясо впрок путем его измельчения и сушки на солнце и т. д. Сложившиеся локальные этнические экосистемы были достаточ­но устойчивы, по крайней мере до прихода европейцев, широко­го распространения лошадей, позволивших индейцам проникать в глубь прерий, а затем и огнестрельного оружия, резко повы­сившего эффективность охоты. Аналогичные картины сочетания общих и этнически специфических элементов можно установить и во многих других хозяйственно-культурных ареалах.

Проникновение европейцев в Америку ознаменовало новый важный этап этноэкологической истории ее аборигенов. Самым драматичным результатом этого проникновения было сокращение численности коренного населения, особенно в областях его срав­нительно высокой концентрации, причем физическое истребление индейцев сыграло в этом важную, но отнюдь не главную роль¹¹. Основными причинами такого сокращения были нарушение при­вычной среды (в том числе и микросреды) обитания, упадок прежних экосистем и обострение этнических отношений. Наи­больший урон численности индейцев нанесли новые для них бо­лезни, довольно легко переносимые европейцами (например, корь и ветряная оспа), но дававшие высокую летальность среди або­ригенов, которые не имели надлежащего иммунитета. Существен­ным социально-культурным следствием контактов индейцев с но­выми — европейскими компонентами этнокультурной среды было заимствование огнестрельного оружия, что привело, с одной сто­роны, к более кровопролитным межплеменным столкновениям, с другой и главной— к нарушению прежних экологических ба­лансов, особенно у племен, занимавшихся охотой. Интенсифика­ция охоты резко обострилась в связи с развитием товарно-капи­талистических тенденций, причем одним из наиболее ходких то­варов стал алкоголь. Ярким примером пагубного экологического влияния товарно-капиталистических тенденций было истребление бизонов из-за их шкур, в чем очень активное участие приняли, впрочем, и европейские охотники.

Важной причиной нарушения прежних традиционных систем жизнеобеспечения у многих групп индейцев, особенно в Север­ной Америке, стало оттеснение их в менее удобные по природ­ным условиям места обитания. Культурно-экологическая переадаптация, развернувшаяся в новых районах поселений индейцев, в том числе в резервациях, привела к появлению новых, большей частью неустойчивых экосистем, рассмотрение которых требует специального изучения.

1. Козлов В. И. Основные проблемы этнической экологии//Сов этногоасЬия 1983. № 1.
2. «Культура жизнеобеспеченияь и этнос: Опыт этнокультурологического исследования (на материалах армянской сельской культуры). Ереван, 1983, С. 57.
3. См. об этом подробно: Аверкиева Ю. П. История теоретической мысли в американской этнографии. М., 1979.
4. Orlov В. S. Ecological anthropology//Annu. Rev. Anthropol. 1980. V. 9.
5. См., например: Зубов А. А. Человек заселяет свою планету. М., 1963. С. 47—63 и др.
6. Козлов В. И. Особенности воспроизводства населения в доклассовом и раннеклассовом обществе // Этнос в доклассовом и раннеклассовом обще­стве. М., 1982.
7. См.: Америка: Южная Америка//Страны и народы мира. М., 1983. С. 92. Здесь же, кстати сказать, сообщается, что в Боливии человек появился 30 тыс. лет назад (с. 119), но эта цифра явно ошибочна.
8. Подробнее см.: Козлов В. И. Динамика численности народов (методология исследования и основные факторы). М., 1969. С. 239—242.
9. См. карту в кн.: Чебоксаров Н. Н., Чебоксарова И. А. Народы. Расы. Культуры. 2-е изд. М., 1985. С. 182—183.
10. См.: Алексеев В. П. Антропогеоценозы — сущность, типология, динами­ка II Природа. 1975. №7; Он же. Становление человечества. М., 1984. С. 348-383.
11. См.: Козлов В. И. Динамика численности народов... С. 251—253.