Город у древних майя в дискуссии об урбанизме в древних обществах
Современный этап изучения древнего города, в рамках которого были сформулированы актуальные и по сей день проблемы, берет начало в сер. XX в. В 1950 г. увидела свет знаковая статья Г. Чайлда «Городская революция» (Childe, 1950), в которой он привел перечень критериев древнего города. Среди них Чайлд называл, в частности, такие параметры, как значительная площадь и превосходящая предшествующие типы поселений численность населения. Исследователь также отмечал во многом еще сельскохозяйственный характер древнего города, где большинство населения было связано с землей. Кроме того, Чайлд указывал на тот факт, что появление городов неразрывно связано со сложением государственных институтов, возникновением письменности и сложных форм искусств.
У современных исследователей уже довольно давно, как минимум, с 1970-х гг., не вызывает особых сомнений тот факт, что первичным очагом процессов урбанизма и формирования раннего города был историко-культурный район Месопотамии - междуречья Ефрата и Тигра. Именно здесь сложились первые города-государства, которые Дьяконов предложил называть номами, то есть территориями, включающими город с округой и ограниченными условными границами естественных зон. В сер. III тыс. до н.э. в южной ее части, Шумере, существовало почти три десятка таких городов-государств, каждый из которых имел своего верховного правителя и осуществлял независимую от соседа внешнюю и внутреннюю политику (Hammond, 1972. P.37). В работах Дьяконова было убедительно показано, что месопотамские города были хозяйственными, политико-административными и культовыми центрами широкой сельскохозяйственной округи, площадь которой могла достигать 3 тыс. км2 (Лагаш) (Дьяконов, 1950. С.78-82). В пределах округи располагалось несколько десятков селений, которые значительно уступали городу по площади. Оставляя за рамками настоящей работы социально-экономические предпосылки и истоки появления месопотамского города и его округи, остановимся на основных археологических показателях и чертах ближневосточного города-государства.
Классический месопотамский город состоял из нескольких частей. Центральная часть города, теменос, представляла собой «священный участок», где находились основные храмовые ансамбли и царский дворец. Вокруг него располагались тесно жавшиеся друг к другу жилые кварталы, находившиеся в пределах городских стен. За стенами концентрация жилых домов резко снижалась, однако здесь находились поля, сады, загоны для скота и т.п. - в этой «зеленой короне», как месопотамские пригороды именует А. Оппенгейм (Oppenheim, 1969) - состояла экономическая основа города.
Размеры собственно городской, или внутренней, части столиц Шумера в период их наивысшего расцвета значительно колебались - от 1 км2 (Ур) до 4 км2 (Урук) (Lampl, 1972. P.739). Что касается вопроса о численности населения городов Месопотамии, то он до сих пор остается решенным не до конца. Несовершенство методов подсчета приводит к тому, что даже для населения небольшого по площади городского пространства Ура предлагаются весьма различные оценки от 10 до 34 тыс. человек (Meadow, 1971; Lampl, 1968. P.15).
Процесс формирования месопотамского города и его округи стал доступен для исследователей благодаря результатам масштабного проекта по анализу поселенческой структуры в регионе Урука-Варки под руководством Р.Мак-Адамса. Они показали, что, как и в случае с майяскими городами, древний город Урук вырастает из крупного ритуального (или теократического) центра, окруженного множеством небольших селений (свыше 100). Это происходит в кон. IV тыс. - а уже к сер. III. в районе Урука-Варки появляется сложная иерархия поселений. Три крупных городских центра (cities), в том числе и Урук, окружены несколькими (всего 20) второстепенными административно-ритуальными комплексами (towns), которые, в свою очередь, опоясаны вереницей - свыше 120 - мелких селений (villages). Наконец, к кон. III тыс. до н.э. в регионе наблюдается процесс поселенческой централизации: число отдельных селений сокращается до 17, число небольших административно-ритуальных центров - до 6, при этом число городов увеличивается до 8, что происходит за счет включения сельского населения в состав городских структур (McAdams, Nissen, 1972. P.18-19).
Схожую картину трансформации двучленной поселенческой иерархии в трехчленную в III тыс. до н.э. дали результаты исследования района Телль Аль-Хавы в Северной Месопотамии (Wilkinson, 1990). Предположение о складывании трехступенчатой системы поселений в Хабурской степи уже в нач. III тыс. до н.э. было сделано в результате разведок экспедиции ИА РАН в нижней части русла р. Вади Ханзир (Амиров, 2010. С.64).
Основной причиной складывания в Месопотамии такой иерархии поселений считается выведенная Г. Джонсоном концепция дистрибутивной эффективности (Johnson, 1975). Это означает, что расположение вторичных административно - ритуальных центров и деревень по отношению к городу - или наоборот - следует определенной логике: городские центры должны находиться дальше друг от друга, чем городки, а расстояние между городками, в свою очередь, должно быть больше, чем между поселками. На основании материалов района Варки Джонсон рассчитал, что среднее расстояние между «большими центрами» (городами) составляет 18,6 км, между «маленькими центрами» (городками) - 11,52 км, а между деревнями от 2,83 до 4,58 км.
Однако если Древний Восток и был более ранним очагом формирования городских структур, то отнюдь не единственным. Другим очагом был Новый Свет. О том, что процессы генезиса и становления раннего города протекали независимо друг от друга, как минимум, в двух точках земного шара, разделенных тысячами километров и водами Атлантического океана, писал еще Чайлд (Childe, 1950. P.9-10). Гиганты Теночтитлан, Монте-Альбан и Теотиуакан с их храмовыми и дворцовыми ансамблями и многотысячным населением со времен Сандерса и Уилли воспринимались не иначе как несомненными примерами подлинного урбанизма в Новом Свете.
Рис. 65. Монументальный центр и жилые кварталы Теотиуакана (по Millon, 1973).
Судя по всему, наиболее ранний из них, Теотиуакан (Рис. 65), превращается из крупного культового и ритуального центра в настоящий город в кон. I тыс. до н.э. Практически все здания Теотиуакана, как и других городов Мезоамерики, имеют ориентацию на магнетический север - как показали исследования Р. Миллона, система четкой городской планировки (так называемая, «координатная сетка») была заложена еще на относительно раннем этапе развития города (нач. I тыс. н.э.); тогда же произошел и резкий скачок численности населения (Ламберг-Карловски, Саблов, 1992. С.260). Площадь Теотиуакана составляла не менее 20 км2. Теменос города формируют сооруженная ок. 100 г. до н.э. пирамида Солнца (площадь основания 4,5 га и 71 м высота), датируемая 200-400 гг. н.э., пирамида Луны (2 га и 45 м) и дворцовый комплекс Сьюдадела, возле которого располагалась огромная рыночная площадь. Эти архитектурные ансамбли были соединены длинной дорогой, называемой «Дорогой смерти» (ок. 5 км длиной и 40 м шириной), вдоль которой тянулись комплексы меньшего размера.
Наряду с культовыми и политико-административными группами в городском центре находились и жилые кварталы. Резиденциальные группы, которых в Теотиуакане обнаружено свыше 2 тыс., имели стандартные размеры 60 х 60 м и предназначались для проживания 60-100 человек (Cowgill, 1997. P.133). Они примыкали друг к другу, образуя регулярную застройку - это обстоятельство принципиально отличает Теотиуакан от городов майя, где жилые группы находились на удалении друг от друга для создания пространства для ведения приусадебного хозяйства. Судя по тому, что контраст между плотностью населения города и его округи разителен, вся сельскохозяйственная активность была сосредоточена именно там (Там же. С.143). Здесь же было локализовано ремесленное производство разных видов. На территории города зафиксировано до четырех сотен мастерских по обработке обсидиана, добывавшегося в местечке Отумба в долине Мехико, и жадеита, источником которого были разработки в Пачуке. Именно с высоким уровнем обсидианового производства нередко связывают стремительный подъем Теотиуакана в кон. I тыс. до н.э. (Ламберг-Карловски, Саблов, 1992. С.259-260). Миллон также обнаружил в Теотиуакане следы работы профессиональных керамистов, гранильщиков и мастеров другого свойства. Численность городского в сер. I тыс. н.э. составляла, по разным оценкам, от 125 до 250 тыс. человек (Millon, 1993. P.18; Coe et al, 1986), при том, что плотность жилых построек была намного выше по сравнению с майяскими городами.
К настоящему моменту не удалось установить четкие границы сельскохозяйственной округи Теотиуакана. В период наивысшего расцвета экономическое благополучие города зиждилось на ресурсах всей долины Мехико, площадь которой составляет 25 тыс. км2, но очевидно, что на этой территории существовала сложная иерархия поселений с Теотиуаканом на вершине. Видимо, условия возникновения города и его природа узлового центра по обработке обсидиана обусловили специфический характер его структуры. По мнению Ламберга-Карловского и Саблова, всевозрастающий уровень добычи этого важнейшего для культур Мезоамерики ресурса в период фазы Цакуалли (0-150 гг. н.э.) требовал постоянного роста числа рудокопов, изготовителей обсидиановых орудий и торговцев (Ламберг-Карловски, Саблов, 1992. С.260). В свою очередь, это должно было вести к обогащению теотиуаканской элиты и росту могущества города, постепенно установившего контроль над всей долиной. В силу этого, при должном уровне дистрибуции и редистрибуции, город не испытывал потребности в широкой сельскохозяйственной округе для того, чтобы прокормить себя.
Рис. 66. Монументальный центр Монте-Альбана (по Spencer, 1982).
Другой пример несомненного городского центра на территории Мезоамерики - столица сапотекского государства Монте-Альбан, возникшая ок. 500 г. до н.э. в качестве небольшого культового центра в долине Оахаки (Рис. 66). В III-VIII вв. население города превышало 20 тыс. человек, проживавших более чем в двух тысячах жилых домов. Жилые группы являют практически полное сходство с майяскими: они были организованы вокруг прямоугольных двориков-патио, где обнаружены хозяйственные ямы и погребения членов проживавших там семей. Элитные жилые группы отличались, помимо размера, штуковыми полами, наличием алтарей и декорированными настенными росписями гробницами. Площадь теменоса составляет ок. 20 га и включает привычный по майяским городам набор архитектурных комплексов - дворцовые и храмовые ансамбли и даже стадион для игры в мяч. Главное отличие в организации городского пространства состоит в том, что центральная часть Монте-Альбана была обнесена стеной высотой почти 5 м и шириной 18 м. Становление Монте-Альбана как важнейшего административно-ритуального центра региона Оахаки в III-II в. до н.э. являет собой классический пример «синойкизма» (Monte Alban Synoikism по определению Д. Маркус и К. Фленнери): стремительный рост городского населения до 5 тыс. человек происходил на фоне столь же стремительного угасания других административно-ритуальных центров долины Оахаки (Marcus, Flannery, 1996. P.140-146).
Рис. 67. Монументальный центр и жилые кварталы Теночтитлана.
Наконец, в качестве еще одного классического примера мезоамериканского города доиспанского периода нельзя не назвать Теночтитлан - знаменитую столицу государства астеков (Рис. 67). Специфика исследования Теночтитлана состоит в том, что наше понимание его структуры и функций основывается не на археологических данных, а на письменных источниках эпохи конкисты. Обладая всеми основными функциями города как политико-административного, культового и торгово-ремесленного центра, Теночтитлан представляет собой прекрасный образец городской общины, состоящей из множества бывших сельских общин. Эта особенность древних городов находит выражение в существовании нескольких десятков кварталов тлашилакалли, которые соотносились с сельской общиной кальпулли. Каждый такой квартал имел свою центральную площадь, свой храм, своего управленца (Sanders, 1971; Гуляев, 1979. С.92-93). Иными словами, формирование города оказалось запечатленным в его поздней социальной организации и облике.
Рис. 68. Центральная зона Эль-Инфьернито (по Salge, 2007).
Вместе с тем, в настоящее время становится все более очевидно, что схожие процессы, пусть и на самых ранних стадиях, протекали и в других регионах Нового Света, где происхтодило формирование протогородских структур. В Южной Америке, в частности, в области чибча-муисков эти процессы фиксируются, прежде всего, этнографически, хотя археологические исследования также играют важную роль (Рис. 68). Что касается Северной Америке, то здесь археологические признаки протогородоских образований более очевидны, о чем свидетельствуют работы М. Скили, М. Эмброуз и Г. Крюгер в долине р. Миссисипи. Так, здесь расположен выдающийся комплекс Кахокья (Рис. 69, 92), достигший пика своего развития в XII-XIII вв. Комплекс обладает всеми чертами если не города, то несомненного крупного протогородского центра с численностью округи не менее 10 тыс. человек. Основной архитектурный ансамбль Кахокьи, «Гора монахов» (Monks Mound), который должен был иметь функции важнейшего культового центра для широкой округи, достигает почти 6 га в основании при высоте 30 м и имеет 4 разноуровневые искусственные террасы, на которых в древности должны были находиться дополнительные архитектурные комплексы (Skele, 1988. P.2-3, 102-103). Сооружение этого маунда, полностью рукотворного, должно требовало гигантских человеческих затрат. Вокруг этого комплекса обнаружены следы еще 120 маундов меньшего размера, в одном из которых (Маунд 72) было найдено погребение, попадающее по набору предметов под категорию «царского» у майя: погребенный лежал на просторном ложе из 20 тыс. раковин, выложенных в виде ястреба. Кроме того, поблизости былой найдено 272 захоронений, большая часть из которых несомненно стала жертвой умершему правителю. Кроме того, изотопный анализ погребенных показал, что в их диете существовали колоссальные различия, что подчеркивает усложнившийся характер общественных институтов индейцев верхнего течения р. Миссисипи (Ambrose et al, 2003).
Рис. 69. Монументальный центр Кахокьи.
Как точно подмечают К. Ламерг-Карловски и Дж. Саблов, «связи между Мезоамерикой и Андским регионом Южной Америки, а также между Мезоамерикой, с одной стороны, Юго-Востоком и Юго-Западом (Северной) Америки - с другой, обнаруживают такой же неясный характер, как и взаимосвязи Египта, Месопотамии и долины Инда, порождая такое же изобилие неоднозначных толкований» (Ламберг-Карловски, Саблов, 1992. С.295). Но куда важнее другое замечание двух выдающихся исследователей, касающееся существования как аналогий, так и контрастов между древними городами Ближнего Востока и Нового Света, что главным образом соотносится с концепцией альтернативности исторического развития, в отечественной майянистике представленной работами В.И. Гуляева (Гуляев, 1979) и Д.Д. Беляева (Беляев, 2001).
Рис. 92. Реконструкция монументального центра Кахокьи (реконструкция National Geographic).
Как было показано выше, Г. Чайлд в статье 1950 г. обозначил свою позицию по большинству вопросов, вокруг которых на протяжении многих лет выстраивается дискуссия о характере и показателях городов в ранних государствах. Два из них, на наш взгляд, имеют принципиальное значение. Первый состоит в степени оторванности городского населения от земли: часть исследователей, в частности, М. Вебер, У. Майер-Оукс (Вебер, 1923. С.7; Mayer- Oaks, 1960. P.36) утверждала, что большая часть населения города уже не должна быть связана с сельским хозяйством, будучи задействована в профессиональном ремесле и торговле; другая, среди них были такие исследователи как Б. Триггер (Trigger, 1972. P.577), считали, что земледелие оставалось основным занятием первых горожан. Второй касается значения двух подходов к определению города - количественного и функционального. Важность количественных показателей постулировалась такими видными специалистами, как Г. Чайлд, Г. Сьоберг, У. Сандерс, Б. Прайс (Childe, 1950. P.9; Sjoberg, 1965. P.56; Sanders, 1968. P.95; Price, 1972. P.257), в то время как первостепенная значимость функционального подхода отстаивалась В.И. Гуляевым, а также Б. Триггером, Д. Гроувом (Гуляев, 1979. С.285; Grove, 1972. P.560; Trigger, 1972. P.577) и др.
Эта концептуальная дихотомия не обошла стороной и майянистику. Во- многом следствием именно количественного подхода, а также слабой археологической изученности майяских поселений, стало формирование в сер. XX в. идеи «цивилизации без городов» (термин Г. Уилли; Willey, Bullard, 1965. P.376). Этот подход хорошо укладывался в рамки, так называемой, теократической концепции, предполагавшей, что майяское общество I тыс. н.э. имело гомогенный характер и теократический уклад, а во главе его стояли миролюбивые жрецы-астрономы, которые выступали противниками любого рода войн. Идеологами этого подхода были С. Морли и Э. Томпсон. И если Морли всё-таки признавал городской характер, в частности, Вашактуна и Тикаля, ссылаясь при этом на потенциал подсечно-огневого земледелия и описание постклассических городов, сделанных Д. де Ландой (Morley, 1947. P.312), Томпсон был убежден, что у древних майя в I тыс. н.э. не было настоящих городов, место которых занимали полупустые ритуальные центры (Thompson, 1954. P.57). Сейчас это может показаться удивительным, но подобных взглядов придерживались многие крупнейшие специалисты по майяской культуре того времени. Среди них М. Ко, Т. Кальбер, Г. Уилли, Э. Фогт (Coe, 1961. P.76; Vogt, 1964; Willey, Bullard, 1965. P.376; Culbert, 1974. P.60) и др. Все они полагали, что низкая концентрация жилых групп и, как следствие, невысокая плотность населения означает, что крупнейшие майяские памятники I тыс. н.э. были вовсе не городами, а ритуальными центрами прилегавших к ним районов. Одновременно некоторые исследователи, в частности, У. Сандерс и тот же Уилли увязывали низкую плотность населения и «рассеянный» характер застройки с экономическими факторами, а именно слабой производственной дифференциацией классических майя (Sanders, 1973. P.354). Таким образом, в майяской археологии вопрос сельскохозяйственного характера классических поселений оказался неразрывно связан с количественным подходом при выделении городских центров.
Ситуация радикальным образом изменилась с формированием основных принципов «поселенческой археологии». Исследования У. Булларда в восточном Петене (Bullard, 1960) и особенно проекта музея Пенсильванского университета в Тикале существенно изменили понимание социально-политической организации в майяских низменностях. В результате на смену теократической концепции пришла идея «городов-государств». Немаловажную роль в становлении новой концепции сыграла эпиграфическая «школа условного чтения», в частности, интерпретация функции «эмблемного иероглифа» как маркера появления в I тыс. н.э. сложных политических образований (Marcus, 1973. P.911). Сторонники существования городов-государств утверждали, что города были основной формой территориально-политической организации классических майя, будучи обеспечиваемыми интенсивными формами ведения сельского хозяйства и управляемыми обожествленными правителями, воспринимавших войны как способ приращения своего государства новыми территориями. По их мнению, типологически майяское общество, для которого был характерен высокий уровень культурных (архитектура, иконография, письменность) и научных (календарь, планирование хозяйства) познаний, было близко обществам восточного типа. Новый уровень понимания социально-экономического и политического устройства майяского социума, таким образом, был полной противоположностью идеям Морли и Томпсона об идеальном обществе миролюбивых астрономов, не знавших войн и практиковавших примитивные формы ведения хозяйства.
Пожалуй, одним из основных проявлений развития «поселенческой археологии» стал отход от количественного подхода при определении города в пользу подхода функционального. Последний нашел выражение в работах У. Хэвиленда, Д. Эндрюса, У. Ратджи, утверждавших, что крупнейшие майяские поселения I тыс. н.э. обладали основными городскими функциями - административной, культовой, торговой, ремесленной (Haviland, 1970. P.193; Andrews, 1975. P.17; Rathje, 1974).
В отечественной историографии факт существования городов в классическом обществе майя был обоснован В.И. Гуляевым, сформулировавшим также список археологических критериев ранних городов (Гуляев, 1979. С.19):
1) Дворцовые комплексы как место пребывания правителя и его двора;
2) Монументальные храмы и святилища;
3) Выделение дворцово-храмовых сооружений из общей массы жилых построек с помощью акрополя, стен или рвов и их расположение в центральной части города («престижной зоне»);
4) Отличие (по внешнему виду и общему составу находок) политикоадминистративного и культового ядра от жилых кварталов;
5) Пышные «царские» гробницы и захоронения;
6) Монументальное искусство;
7) Письменность;
8) Большая площадь, значительное число жилых и общественных построек, высокая концентрация населения.
Таким образом, признавая количественные показатели в определении города, Гуляев выносит их на периферию определяющих критериев, основное внимание уделяя другим показателям, связанным в большей степени с функцией города.
В последние десятилетия дискуссия о характере майяских городов переместилась в несколько иное русло, в котором, впрочем, слышны отголоски дебатов прошлых лет. Часть исследователей, в том числе Р. Адамс, У. Хэвиленд, У. Фолан, А. и Д. Чейзы, М. Смит (Adams, 1974; Haviland, 1975; Chase et al, 1990; Folan, 1992; Smith, 2007), учитывая некоторые функциональные и структурные особенности классических городов майя, ставят их в один ряд с другими городами древности. Другие, в частности, Д. Маркус, У. Сандерс, Д. Вебстер, С. Хаустон, Т. Иномата (Marcus, 1983; Sanders, Webster, 1988; Inomata, Houston, 2001), называя крупнейшие майяские центры городами, подчеркивают, что в них все же больше от административно-ритуальных центров, нежели от подлинных городов.
Так, Сандерс и Вебстер, апеллируя к функциональной модели доиндустриальных городских центров, предложенной в 1970-х гг. Р. Фоксом (Fox, 1977), вновь указывают на значимость количественных показателей (площадь, численность населения и т.д.), а также на определенную специфику функции майяских городов, сформулированную Фоксом как «царско-ритуальная» (исп. real-ritual) (Sanders, Webster, 1988). Пожалуй, наиболее четкое выражение она получила в определении С. Хаустона: «Майяские города сфокусированы на царе; <...> они имеют «придворный» характер или ориентируются на двор» (Houston et al, 2001. P.88). В другой работе Хаустон и Иномата выказывают убежденность в том, что классические центры в сущности представляют собой условный гигантский дворец правителя, в котором комплексы общественного назначения и элитные жилые группы обслуживают нужды царского двора и теснейшим образом с ним связаны.
В качестве альтернативного подхода к пониманию майяского города была предложена модель «городского пригорода» (англ. city-edge), которая коннотирует к урбанистической модели авторства Д. Гарро (Garreau, 1991). Согласно ей, майяские города перекладывали значительную часть административных и производственных функций на пригороды (читай, ближайшую округу), тесно связанные между собой и с центральной частью города, нередко при помощи сложной системы дорог. Последняя создавала условия для свободного хождения в обоих направлениях продуктов, различных благ и, разумеется, собственно людей. Активными сторонниками данной урбанистической концепции являются, в частности, супруги А. и Д. Чейз (Chase, Chase, 1998), много лет возглавляющие археологические исследования на территории Караколя - крупнейшего памятника, который обычно приводится в качестве характерного примера классического города майя. При этом Чейзы подчеркивают аграрный характер мезоамериканских городов, в которых большая часть населения по-прежнему задействована в сельском хозяйстве. Идею «городского пригорода» разделяет другой крупный специалист по классическим городам майя У. Фоллан (Folan et al, 1983). К сожалению, из работ этих исследователей не совсем ясно, считают ли они подобную форму типичной чертой майяского урбанизма вообще, либо все же допускают возможность сосуществования в I тыс. н.э. различных форм городской организации.
В октябре 2000 г. в испанском городе Вальядолид прошел V Круглый стол Испанского общества по изучению майя, тема которого была сформулирована как La ciudad antigua: espacios, conjuntos e integracion sociocultural en la civilizacion maya («Древний город: пространство, ансамбли и социокультурная интеграция в цивилизации майя»). По его итогам в 2004 г. был опубликован сборник Reconstruyendo la ciudad maya el urbanismo en las sociedades antiguas («Реконструируя майяский город: урбанизм в древних обществах») (Ciudad Ruiz et al, eds., 2001), куда вошли статьи А. и Д. Чейзов, Т. Иноматы, У. Сандерса, Д. Вебстера, С. Хаустона, Р. Джойс, Х. Лапорте, М. Бэкера, отражающие основные на сегодняшний день подходы к проблеме майяского урбанизма.
Восточные низменности, включающие северо-восточные районы Гватемалы и Белиз, представляют собой один из самых изученных за последние десятилетия регионов майя. Наиболее солидный материал, в основном и ставший источниковой базой настоящей работы, принесли исследования в таких важнейших для майяской археологии памятниках, как Караколь, Пакбитун, Иш-Коль, Ишкун, Иштуц, Иш-Эк, Курукуиц, Сакуль, Наранхо, Холмуль, Сиваль, Тикаль, Накум, Йашха, Шунантунич, Блю-Крик, Ламанаи, Нохмуль и Пусильха.
Руины Караколя были обнаружены рубщиком леса Росой Маи в 1937 г., хотя археологические исследования в соседних районах дистрикта Кайо проводились и ранее - в частности, в 1931 г. Э. Томпсон работал в окрестностях комплекса Кахаль-Пичик (область Маунтин-Ко), расположенного всего в 8 км от Караколя (Thompson, 1931). Когда информация о древнем городе была донесена до чиновников Департамента археологии Белиза, на руины выехал его первый комиссар, известный исследователь майяских древностей, А. Андерсон.
Многочисленные резные монументы, найденные в монументальном центре, убедили Андерсона в особой значимости находки, и последующие годы он потратил на поиск средств и людей для полномасштабного изучения Караколя.
В 1950 - 1953 гг. руины Караколя исследовались экспедицией музея Пенсильванского университета (США) под руководством Л. Саттеруэйта (Satterthwaite, 1951; 1954; Anderson, 1952). Прежде всего, он задокументировал все известные на тот момент стелы и алтари Караколя, а около десяти из них были вывезены с территории памятника в Белиз-Сити, а также Филадельфию и Денвер. Экспедицией, в которой принимал участие и Андерсон, были проведены небольшие раскопки в монументальном центре, позволившие обнаружить 2 погребения и несколько тайников, а в последний проектный год Саттеруэйт составил первый план центральной части Караколя, на который были нанесены 78 зданий. В 1956 и 1958 гг. Андерсон (Anderson, 1958; 1959), работая уже без участия Саттеруэйта и экспедиции музея Пенсильванского университета, обнаружил еще два погребения: одно в Южном акрополе, второе в группе А под другой камерой, вскрытой им же в 1953 г. К сожалению, в результате урагана Хэтти, обрушившегося на Белиз-Сити в 1961 г., значительная часть полевых записей Андерсона погибла, не дождавшись публикации.
В 1980 г. П. Хили из Трентского университета (Канада) в рамках своего проекта по поиску свидетельств интенсивных форм земледелия у древних майя исследовал сельскохозяйственные террасы, расположенные в 2 км от монументального центра Караколя (Healy et al, 1983). Нанося их на план, Хили не обходил вниманием и остатки жилых групп. В результате он пришел к выводу, что плотность городского населения Караколя могла составлять от 402 чел/км в случае синхронности 25% жилых групп до 1610 чел/км при 100%.
В 2000-2004 гг. на территории памятника также работал Проект по развитию туризма (Tourism Development Project) под руководством директора Института археологии Белиза Д. Эйва. Главная цель проекта заключалась в реставрации основных архитектурных комплексов, хотя он также предусматривал археологическое исследование ряда объектов.
1985 г. ознаменовался стартом Каракольского археологического проекта (Caracol Archaeological Project) под руководством А. Чейза и Д. Чейз из Университета Центральной Флориды (США). Изначально он планировался как 510-летний проект, однако беспрецедентный масштаб ценнейшего археологического и эпиграфического материала, обнаруженного в ходе работ, а также грандиозные масштабы памятника, растянувшегося на многие десятки квадратных километров, привели к тому, что Каракольский проект продолжает функционировать до сих пор (по состоянию на 2014 год - 30 полевых сезонов). В фокусе исследования находятся основные монументальные комплексы городского центра, в том числе изучение погребального ритуала и ритуальных тайников, жилые группы периферийной части Караколя, а также разветвленная система дорог-шкбе. В рамках краткосрочных и среднесрочных суб-проектов экспедицией исследуется поселенческая структура отдельных районов сельскохозяйственной округи Караколя с картографированием жилой застройки и земледельческих террас (юго-восток в 1988-1989 гг.; северо-восток в 1994-2000 гг.). В общей сложности с 1983 по 2009 гг. было детально исследовано и нанесено на план 23 км2 города. С 2009 г. начались работы по картографированию памятника с помощью наиболее современного метода дистанционного зондирования - LIDAR.
Первое упоминание о руинах Пакбитуна относится к 1969 г. и принадлежит работавшему в Сан-Антонио этнографу Д. Сноу (Snow, 1969), но по-настоящему археологический комплекс привлек внимание археологов лишь два года спустя. В 1971 году в ходе строительства автомобильной дороги, ведущей к Сан-Антонио, Департамент археологии Белиза в лице его будущего комиссара Питера Шмидта провел предварительные исследования памятника, который получил название Пакбитун.
В 1984 г. П. Хили из Трентского университета (Канада) провел первые работы разведочного характера на территории Пакбитуна (Healy, 1990), а позднее он же возглавил археологические раскопки, проводившиеся с перерывами с середины 1980-х до конца 1990-х гг. Археологическим проектом Пакбитуна Трентского университета. Основные работы проводились на территории центральной части города, хотя в ходе исследований частично была затронута и городская периферия - в частности, были проложены четыре просеки (1000 м на 250 м) и картографирована прилегающая к теменосу территория площадью 1 км (Richie, 1990; Sunahara, 1995).
С конца 2000-х гг. памятник исследуется сотрудниками Института археологии Белиза совместно с американскими и европейскими археологами в рамках Регионального археологического проекта Пакбитуна (PRAP; ранее - Проект по исследованию доклассического Пакбитуна, PPP). Ключевые задачи проекта - исследование человеческой активности в регионе в среднедоклассический период, изучение жилой округи Пакбитуна, а также понимание местного геологического ландшафта.
Иш-Коль был обнаружен Р. Торресом и Х.Лапорте в 1985 г. в результате разведочных работ Тикальской экспедиции. В 1985-1999 гг. памятник изучался в рамках проекта по составлению Археологического атласа Гватемалы (Atlas arqueologico de Guatemala) под руководством Лапорте (Laporte, Mejía, 2007).
Ишкун был открыт ещё в середине XIX века (Hammond, 1984). В 1887 г. руины Ишкуна обследовал А. Моудсли, который провел первые раскопки на территории монументального центра (Maudslay, 1899). В 1914 г. сюда прибыл С. Морли - ему принадлежит первый план городского центра, а также фотографии руин (Morley, 1938). В 1970-е здесь работал Я. Грэм (Graham, 1980). Проект «Археологический атлас Гватемалы» начал свою работу в 1985 г. и завершил в 2005 г. с последующей публикацией монографии с результатами исследования города (Laporte, Mejía, 2005).
Первое упоминание об Иштуце принадлежит губернатору Петена М. Мендесу, посетившему руины в 1852 г. (Escobedo, 1991). В нач. 1970-х гг. М. Грин Робертсон составила первый план монументального центра (Green Robertson, 1972), а уже в 1972 г. сюда же прибыли Я. Грэм и Э. фон Эу, которым принадлежит новый план Иштуца, а также фотографии и прорисовки всех монументов (Graham, 1980). В 1977 г. город посетили А. и Д. Чейзы, предположившие следы интенсивного (террасного) земледелия к северу от теменоса (Chase, Chase, 1983) - впоследствии эта терраса оказалась рыночной площадью Иштуца. А в 1985 г. сотрудниками Тикальского проекта небольшие раскопки разведочного характера были проведены в церемониальном центре (Torres, Laporte, 1986). С 1987 по 2008 г. полномасштабные исследования Иштуца и его округи проводились в рамках проекта по составлению Археологического атласа Гватемалы (Laporte, Escobedo, 2009).
Археологический памятник Иш-Эк исследовался между 1990 и 1997 гг. в рамках проекта по составлению «Археологического атласа Гватемалы» под руководством Х. Лапорте (Laporte, Mejía, 2008).
Руины майяского города Курукуиц были обнаружены в 1985 г. сотрудниками Тикальской экспедиции (Laporte, Torres, 1987). Первые раскопки на территории теменоса были проведены в 1987 г. Работы под руководством Х. Лапорте в районе Курукуица относятся к первой половине 1990-х и 2000-м гг. (Laporte, Escobedo, 2009).
Область Сакуля исследовалась в рамках подготовки «Археологического атласа Гватемалы» в 1985-2006 гг. (Laporte, Mejía, 2006).
Изучения археологического памятника Наранхо началось в феврале 1905 г., когда руины древнего города майя, затерянного в джунглях Гватемалы, были открыты знаменитым австрийским фотографом, путешественником и исследователем Т. Малером, составившим также первый схематичный план центральной части города (Maler, 1908). Вскоре в Наранхо прибыл и другой великий исследователь майяских древностей, американский археолог и эпиграфист С. Г. Морли; он посещал руины трижды в 1914-1921 и 1922 гг. в ходе подготовки своего знаменитого труда «Надписи Петена». Именно Морли выделил в городище три группы монументальных построек, A, B и C (Morley, 1937-1938). Он же опубликовал в 1938 г. второй план городского центра, составленный Рикетсоном и Харви. В 1975 г. в фундаментальном труде «Корпус иероглифических надписей майя» Я. Грэм и Э. фон Эу представили третью версию плана центральной части города, а также фотографии и прорисовки всех известных на тот момент монументов Наранхо (Noriega, Quintana, 2003).
Изучение памятника на протяжении практически всего XX в. сопровождалось деятельностью грабителей, расхищавших и уничтожавших культурное наследие древнего города. Основной их целью были стелы, многие из которых были распилены на части для удобства при транспортировке через границы с Мексикой и Белизом, мелкая пластика, керамика и прочие предметы майяского искусства. В результате большая часть зданий монументального центра изуродована грабительскими туннелями, некоторые из которых заканчиваются разграбленными погребальными камерами и тайниками.
В 1994 году Институтом антропологии и истории Гватемалы (IDAEH) при финансовой поддержке немецких властей был запущен Проект по защите археологических памятников Петена (PROSIAPETEN), который предполагал, в том числе, проведение работ по изучению Наранхо и его округи. В 1994-1996 гг. в рамках первой фазы проекта в восточном Петене были проложены четыре просеки общей длиной 61 км, одна из которых соединила Наранхо и лежащий к юго-западу другой крупный центр - Йашху (Fialko, 2004. P.1). В ходе этих работ удалось обнаружить несколько административно-ритуальных центра, находящихся на периферии Наранхо. Два из них - Канахау и Ла-Тракторада - были частично исследованы в ходе второй фазы проекта (Fialko, 2002). В 2002 г. Проект «Триангуло» Йашха-Накум-Наранхо» начал работы по составлению новой топографической карты памятника (Noriega, Quintana, 2003. P.557). А в 2005 г. начался масштабный Проект по исследованию и спасению Наранхо (PIAREN) (Fialko, 2005. P.2), продолжающийся на территории памятника до сих пор. Объектом археологического изучения, в первую очередь, становятся наиболее поврежденные грабительскими туннелями и эрозией объекты монументального центра, в частности, Центральный акрополь, акрополь В-5, Пирамида В-18, хотя, помимо этого, частично исследуются и жилые районы древнего города. В 2006 г. Всемирный фонд памятников (World Monumets Fund) внес Наранхо в список 100 важнейших древних городов мира, требующих немедленного проведения работ по консервации и предотвращению дальнейшего разрушения.
Холмуль был открыт в 1909 г. экспедицией Гарвардского университета под руководством Р. Мервина, после чего последовали трёхлетние работы на территории памятника. Основной их целью было исследование акрополей Холмуля. Результаты этих работ были опубликованы в 1932 г. коллегой Мервина - Д. Вальяном (Merwin, Vaillant, 1932).
В 1984 г. руины Холмуля посетил великий исследователь городов майя Я. Грэм. Побывав на руинах «столицы», он отправился исследовать джунгли, где обнаружил руины Ла-Суфрикайи и Сиваля, первый план которого был им составлен.
Наконец, с 2000 г. на территории памятника непрерывно работает экспедиция Университета Вандербильт, осуществляющая мульти дисциплинарный проект, связанный с исследованием поселенческой структуры региона, эпиграфических данных, а также керамического и каменного материала (Estrada-Belli, 2000. P.2-3). Основным объектом изучения избраны как теменосы крупных центров, таких как Холмуль, Сиваль и Ла-Суфрикайя, с их храмовыми и дворцовыми комплексами, а также зонами элитных жилых групп, так и городскую периферию. Для достижения второй задачи используется метод многокилометровых просек. Наконец, ещё одной целью проекта объявлено картографирование и топографирование археологического памятника Холмуль, а также поиск новых комплексов.
Скрытые тропической сельвой руины Тикаля были обнаружены в 1850-х гг. гватемальскими «чиклерос» - собирателями смолы дерева чику (саподилья) для изготовления жвачки. В разные годы в Тикале работали Т. Малер, А. Моудсли, А. Тоззер и С. Морли (Morley, 1937-1938). В 1937 г. в Тикале работала команда последней, двадцатой по счету экспедиции Института Карнеги в Вашингтоне (США) в лице Г. Поллока, А. Смита и Э. Шука (Shook, 1951), спустя 20 лет возглавившего Тикальский проект музея Пенсильванского университета. Им удалось зафиксировать ряд новых, необнаруженных ранее архитектурных комплексов и монументов. В 1951 г. А. Ортиз открыл Храм VI - один из шести великих храмов Тикаля, на котором вырезан самый масштабный с точки зрения размеров иероглифов (каждый ок. 80 см в высоту) классический майяский текст (Berlin, 1951).
В 1956-1969 гг. Тикаль исследовался экспедицией музея Пенсильванского университета (Coe, Haviland, 1982), которая стала своего рода полигоном для апробации новейших методов и подходов к пониманию майяских городов. Проект, по размаху не имевший на тот момент аналогов в регионе майя, был посвящен всестороннему исследованию древнего Тикаля, его центра, жилых районов, второстепенных административно-ритуальных центров. Д. Пьюлстоном была составлена подробная карта жилых групп широкой округи Тикаля, исследованной с помощью многокилометровых просек. Закладывались основы майяской экспериментальной археологии, идеологом которой был все тот же Пьюлстон. С уверенностью можно сказать, что археологический материал, собранный экспедицией Э. Шука и У. Ко, в которой работали такие выдающиеся исследователи майяских городов как У. Хэвиленд, М. Бэкер, П. Харрисон, Б. Далин и др., по-прежнему остается основой для исследования древнего Тикаля.
С 1970-х гг. все работы в Тикале перешли в руки гватемальских археологов. В разные годы здесь работали Х. Лапорте (возглавлял Тикальский проект в 19791985 гг.), М. Оррего Корсо (Orrego Corzo, 1983) и В. Фиалко (Laporte, Fialko, 1993).
Накум был открыт в 1905 М. де Периньи (de Perigny, 1911). Город стал одним из первых городов майя, подвергшхся систематическому изучению со стороны сотрудников научных учреждений - в 1910-х гг. Накум исследовался экспедицией музея Пибоди Гарвардского университета (США) под руководством А. Тоззера при участии Р. Мервина (Tozzer, 1913), в 1915 и 1920 гг. - С. Морли из Института Карнеги в Вашингтоне (США) (Morley, 1937-1938). В 1970-х гг. здесь работал Н. Хельмут (Hellmuth, 1975; 1992), а в 1989-2003 исследованием памятника занималась экспедиция Института антропологии и истории Гватемалы (IDAEH). С 2006 по н.в. в Накуме работает экспедиция Ягеллонского университета (Польша) под руководством В. Кошкула и Я. Жрауки (Zralka et al, 2006).
Йашха была открыта Т. Малером в 1904 г. (Maler, 1908). В 1914-1915 гг. руины майяского города посещал С. Морли, в 1924 и 1928 гг. - Ф. Блом, в 1930-х г. - П. Мадейра и У. Линкольн. В 1960-х гг. в Йашхе работал У. Буллард (Bullard, 1970), Я. Грэм и М. Грин Робертсон, в 1969-1972 гг. - Н. Хельмут и М. Оррего (Hellmuth, 1993), в 1980-х гг. - Д. и П. Райс в рамках Центральнопетенского историко-экологического проекта (Rice, Rice, 1990). С кон. 1980-х гг. город исследовался экспедицией Института антропологии и истории Гватемалы (IDAEH), Проектом Триангуло Йашха-Накум-Наранхо (Triangulo Project) и Проекта по развитию и поддержке Петена (PDS).
Шунантунич был обнаружен и впервые исследовался в 1895 и 1924 гг. Т. Ганном (Gann, 1894-1895; Gann, 1925). В 1904 г. руины посещал Т. Малер (Maler, 1908. P.73-79), в 1938 г. - Д. Э. Томпсон (Thompson, 1942. P.9). В 1970-х гг. в Шунантуниче работал Я. Грэм (Graham, 1978), Э. Грэм и Д. Пендергаст (Pendergast, Graham, 1981). В 1991 г. стартовал археологический проект Шунантунича университета Санта-Фе (США) под руководством Р. Левенталя, занимавшийся изучением памятника до 1997 г. (Leventhal et al, 2010). В 2000-2003 гг. в Шунантуниче работал проект по развитию туризма (Белиз) во главе с Д. Эйвом.
Руины Блю-Крика впервые исследовались в 1973 г. сотрудниками департамента археологии правительства Белиза (Neivens, 1991), в 1988 и 1990 гг. - Т. Гудерианом (Guderjan, 1991), а с 1992 по н.в. - экспедицией Христианского университета Техаса (США) в рамках Программы по исследованию майя (MRP) под руководством Гудериана и Й. Лоза (Guderjan, 2002).
Ламанаи впервые упоминается в перечне католических соборов Нового Света под 1582 г. (Roys, 1957. P.63). В 1618 и 1641 гг. город посетили монахи Б. де Фуэнсалида и Х. де Орбита (de Cogolludo, 1971. P.213). Первые исследования памятника относятся к 1917 г., когда Ламанаи посетил Т. Ганн (Gann, 1926. P.63- 64). В 1931 и 1934 гг. здесь работал Д.Э. Томпсон (Thompson, 1939. P.2), в начале 1960-х гг. - У. Буллард (Bullard, 1965. P.11), в 1967 г. - Т. Ли. В 1974-1986 гг. систематическое изучение древнего города майя проводилось в рамках экспедиции Королевского музея Онтарио (Канада) под руководством Д. Пендергаста (Pendergast, 1981). Наконец, с 1999 г. по н.в. Ламанаи исследуется Археометаллургическим проектом майя (MAP) под руководством Э. Грэм и С. Симмонса (Simmons, Howard, 2003).
Археологический памятник Нохмуль был открыт в 1897 г. Т. Ганном (Gann, 1897. P.314), который впоследствии несколько раз в 1908-1909 и в 1936 гг. возвращался сюда для исследований (Gann, Gann, 1939; Gann, 1938). В 1973-1974 и 1978 гг. Нохмуль изучался в рамках масштабного Коросальского проекта Британского музея и Кембриджского университета (Великобритания) (Hammond, 1973; 1975; 1978. P.13). С 1982 по 1986 гг. здесь работал археологический проект Нохмуля под руководством Н. Хаммонда (Hammond et al, 1988).
Археологический памятник Пусильха впервые был обследован в 1928 г. экспедицией Британского музея (Великобритания) (Joyce, 1929). А полноценный археологический проект по изучению древнего города под руководством Д. Брасуэлла стартовал в 2001 г. и продолжается по сей день (Braswell, 2007).