Куско

В день, когда испанцы так жестоко расправились с Чалку-чимой, в поле их зрения попала новая чрезвычайно важная персона. На горном склоне выше Вилькаконги появился в со­провождении 2 или 3 орехонов индейский принц Манко. Он приблизился к колонне всадников и представился губернатору Писарро. К своей радости, испанцы узнали, что этот Манко был «сыном Уайна-Капака, а также величайшим и знатнейшим господином в стране, <...> человеком, которому по праву до­сталась во владение вся эта провинция и которого все вож­ди хотели видеть своим господином». Манко было почти два­дцать лет, но он выглядел как мальчик; на нем была «туника и желтый хлопчатобумажный плащ». «Он был вечным беглецом», «постоянно спасаясь бегством от людей Атауальпы, чтобы не дать им себя убить. Он пришел совсем один, покинутый все­ми, и выглядел как обыкновенный индеец».

И Писарро, и Манко, вероятно, решили, что эта встреча им была послана самими небесами. Появление непобедимых чу­жестранцев означало для Манко конец постоянному бегству от попыток Кискиса истребить род Уаскара. Солдаты Писарро были единственной силой, которая могла избавить Куско от оккупационной армии китонцев и поднять самого Манко на трон его отца. Что же касается Писарро, то неожиданное по­явление Манко подарило ему сговорчивого правителя, которо­го он искал с тех самых пор, как безвременно скончался Тупак Уальпа. Это означало, что испанцы могли войти в Куско, куда они так стремились, как освободители, приведя с собой принца, которого местные племена горячо желали видеть сво­им правителем. Сын Манко позже писал, что принц обнял Пи­сарро, сошедшего с лошади. «И они вдвоем, мой отец и губер­натор, заключили союз». Эта ситуация воодушевила Писарро на красноречивое выступление. Он уверил Манко: «Должно быть, ты понимаешь, что я прибыл сюда из Хаухи ни для чего иного, как <...> освободить вас от рабства, в которое вас ввер­гли люди из Кито. Зная, какие обиды они причиняют вам, я пожелал прийти и положить им конец <...> и освободить на­род Куско от их тирании». Секретарь Писарро Педро Санчо объяснил очевидное: «Губернатор дал ему все эти обещания исключительно из желания сделать ему приятное, <...> и этот касик остался совершенно доволен. И те, кто пришел вместе с ним, тоже». И спустя два дня после этой первой встречи Ман­ко въехал в город Куско вместе со своими испанскими союз­никами.

Столица инков лежала у подножия гор на возвышенном конце зеленой, похожей на желоб долины. Редко какой дом столицы поднимался выше одного этажа. Вероятно, сначала картина показалась испанцам довольно знакомой, пока они ехали по выступу горы Карменка и вглядывались в лежащий внизу город. У многих домов были высокие остроконечные крыши из тростника, как в каком-нибудь средневековом городке на севере Европы, и над этими унылыми серыми крышами вились струйки дыма от очагов. Дома на окраинах Куско представляли собой простые прямоугольники с каменными основаниями, а выше поднимались стены из глины. Крыши опирались на балки из агавы, а тростник прикреплялся к спе­циальным решеткам, привязанным к выступающим частям кровельных балок. Крыши сильно свешивались вниз, образуя широкий карниз, который защищал глиняные стены от дож­дей, которые льют в Андах. Педро Санчо в своем докладе ко­ролю не нашел ничего необычного, что стоило бы написать об этих простых домах Куско. «Большая часть зданий постро­ена из камня, а у остальных из камня сделана половина фа­сада. Есть также много домов из саманного кирпича, очень умело построенных. Они располагаются вдоль прямых улиц по крестообразному плану. Все улицы — мощеные, а посередине каждой улицы проходит облицованный камнем канал для во­ды. Единственный недостаток этих улиц в том, что они узкие: только один человек может проехать верхом по каждой сто­роне канала».

И только тогда, когда захватчики въехали в центр города, его чудеса открылись им. Все монументальные постройки Кус­ко были сконцентрированы на небольшой возвышенности, как бы языком выступающей в долину между двумя небольшими речушками, Уатанай и Тульюмайо. Эти речки были дополни­тельным штрихом в чистом и простом, почти аскетическом, облике города инков. Их быстрые горные воды неслись по ка­налам посередине улиц и обеспечивали отличную санитарию. Это произвело сильное впечатление на первых испанцев, по­бывавших в городе, а также то, что оба потока текли по искус­ственным руслам с вымощенными камнем стенками и дном. Спустя всего пятнадцать лет после вступления Писарро в Кус­ко Педро Сьеса де Леон с грустью написал, что «в настоящее время вдоль берегов этой реки [Уатанай] лежат большие кучи мусора, а сама река полна отбросов и грязи. Такого не было во времена инков, когда река была очень чистая и вода бежала по камням. Иногда инки приходили сюда купаться вместе со сво­ими женщинами, и много раз бывало так, что испанцы нахо­дили небольшие золотые украшения или булавки, которые они забывали или теряли во время купания».

Речка Уатанай несла свои воды по каменному руслу через огромную центральную площадь, деля ее на две части. К запа­ду от нее располагалась Кусипата, площадь для развлечений, где люди собирались отмечать свои праздники. К востоку на­ходилась площадь большего размера, Аукайпата, окруженная с трех сторон гранитными стенами дворцов Инков. Эта обшир­ная площадь имела покрытие из мелкого гравия. Под ней про­ходили сточные трубы, по которым стекало все то, что влива­лось в специальные сосуды во время церемоний; они же избавляли площадь от нежелательных нечистот во время празднеств, которые часто носили разгульный характер.

Усталые всадники и пехотинцы под предводительством Писарро двигались по узким улочкам к площади в колонне по двое. В этот момент они ликовали. Это был окончательный триумф добившихся успеха исследователей и завоевателей. Они описы­вали предмет своих вожделений королю Карлу, захлебываясь от гордости. «Этот город — величайший и прекраснейший из всех, когда-либо виденных в этой стране или где-либо в Вест-Индии. Мы можем уверить Ваше Величество, что он настолько красив, а здания его настолько прекрасны, что он был бы великолепен даже в Испании». Они обозревали свои достижения со скромностью, почти со смирением. «Испанцы, которые приняли участие в этом предприятии, поражены тем, чего им удалось достичь. Когда они начинают размышлять над этим, они не могут себе представить, как они все еще остаются в живых и как они смогли пережить такие трудности и длительные периоды голода». Первые дни и часы они еще были настороже, ожидая, что китонская армия, сражавшаяся с ними столь яростно в попытке не допустить их в Куско, предпримет контратаку. «Но мы вошли в город, не встречая сопротивления, так как местные жители при­няли нас по доброй воле». В течение месяца Писарро заставлял своих людей спать в палатках на главной площади, а их кони бы­ли готовы отразить любую атаку и днем, и ночью.

По краям центральной площади Аукайпата находились двор­цы и церемониальные здания Инков. Каждый Великий Инка во время своего правления строил себе дворец, а после его смер­ти здание сохранялось как место, где покоится его дух. В нем оставалось все убранство и находилось мумифицированное те­ло Инки и его изображение («уауке»). За дворцом и всем, что в нем находилось, присматривали слуги, принадлежавшие усоп­шему Инке или кому-нибудь из его рода («айлью»). Мумифи­цированные тела Инков регулярно выносили для участия в це­ремониях на площади, им предлагали пищу и питье. Инки бы­ли слишком уверены в прочности своей империи и в честно­сти ее граждан, чтобы прятать те предметы, которыми владел при жизни их мертвый правитель. Поэтому нет надежды обна­ружить в Перу вторую гробницу Тутанхамона. Напротив, во дворцах разместились офицеры армии Писарро, причем каж­дый из них вступил во владение одним из зданий, расположен­ных на самой площади. Эта невольная оккупация в день вступ­ления испанцев в Куско позже была превращена в акт основа­ния в городе Куско испанского муниципалитета с передачей ему соответствующего правового титула.

Сам Писарро взял себе дворец Касана, который принадле­жал Великому Инке-завоевателю Пачакути, возглавившему эк­спансионистские походы инков за пределы Куско в XV веке. Дворец располагался на северо-западной стороне площади, в той ее части, где через нее протекала речка Уатанай. Выдаю­щейся особенностью этого дворца был огромный зал. Гарсиласо де ла Вега увидел его впервые, будучи в Куско еще маль­чиком в середине XVI века. «Во многих домах инков были большие залы, до 200 ярдов в длину и до 50—60 ярдов в ши­рину, в которых инки отмечали свои праздники и танцевали, когда дождливая погода не позволяла им проводить их на от­крытом воздухе. В детстве в Куско я видел четыре таких зала, которые оставались еще нетронутыми. <...> Самым большим из них был зал во дворце Касана, он мог вместить в себя 4 ты­сячи человек». Огромный зал во дворце Касана был позже раз­рушен, и на его месте появились сводчатые галереи в колони­альном стиле и магазинчики. Некоторые из них развалились во время землетрясения в мае 1950 года; под ними обнаружились серые камни кое-каких древних стен дворца, которые так и оставили лежать для обозрения.

Младшие братья Писарро, Хуан и Гонсало, расквартирова­лись неподалеку от него в зданиях, которыми пользовался Уайна-Капак, а до него они принадлежали другим Великим Ин­кам. Как партнер Писарро и второй начальник экспедиции, Диего де Альмагро был удостоен самого нового дворца, кото­рый только недавно был построен для Уаскара. Этот дворец находился на возвышенности в северной части площади, сра­зу же за домами, в которых разместились младшие братья Пи­сарро.

Другой великолепный дворец стоял прямо напротив двор­ца Касана, в котором обосновался Франсиско Писарро. Это был главный дворец Уайна-Капака — Амару-Канча. Педро Санчо описал его как самый прекрасный из четырех дворцов на главной площади. «В него ведет вход из красного, белого и разноцветного мрамора, и он украшен другими двугранны­ми конструкциями, великолепными на вид». Мигель де Эстете написал, что «у дворца есть две прекрасные башни и богатый вход, облицованный кусочками серебра и другими металла­ми». А Гарсиласо вспомнил, что у одной из башен «были сте­ны высотой 4 эстадо [30 футов], но крыша была значительно выше, сделана из чудесного дерева, которое использовалось при строительстве королевских дворцов. Крыша и стены были круглыми. Вместо флюгера на вершину крыши был помещен длинный толстый шест, который зрительно делал здание выше и добавлял впечатления от его внешнего вида. Башня имела в диаметре свыше 60 футов». В добавление к башням во двор­це Амару-Канча был огромный зал. Он достался Эрнандо де Сото и Эрнандо Писарро, который затем должен был отплыть в Испанию. В конечном счете Эрнандо Писарро получил в свое владение весь этот участок и много лет спустя продал его ордену иезуитов. Очаровательная розоватая церковь иезуитов, построенная в стиле барокко, занимает теперь эту часть пло­щади.

После того как Франсиско Писарро и его военачальники расселились среди останков Инков в их пустых дворцах, гу­бернатор наделил собственностью церковную и муниципаль­ную власть города. Здание, расположенное на террасе над пло­щадью, он предназначил для первого муниципалитета. Цер­ковь получила более внушительное место: зал и дворец Сунтур-Уаси, который возвышался над восточной частью площади. В нем расположился Висенте де Вальверде, епископ Тумбесский и будущий епископ Куско, вместе с капеллой, посвящен­ной Зачатию Богородицы. Эта собственность никогда не пере­ходила из рук в руки, хотя прошло более века, прежде чем было закончено строительство великолепного собора в стиле барок­ко, которым в настоящее время славится это место.

Дорога в южную часть империи, колья-суйю, начиналась на площади с правой стороны от Сунтур-Уаси. Вдоль нее распола­гались ограды других дворцов, и длинные участки их стен сохра­нились до наших дней. В углу площади находилась массивная ограда Хатун-Канча, дворца пятого Инки по имени Юпанки. За ним, также за оградой, стояла резиденция его преемника, Ин­ки Рока, который нам известен под именем Хатун-Румийок, или «большой камень». Это название увековечивает огромный валун, вделанный в стену его ограды с северной стороны. Каждого, кто приезжает в Куско, ведут смотреть этот камень, потому что по его периметру имеется не менее 12 выпуклых и вогнутых уступов, но все они с необыкновенной точностью смыкаются с прилегающи­ми каменными блоками стены (фото 29). Другой огромный ого­роженный участок лежал южнее Хатун-Канча. Это был дворец Пукамарка, резиденция великого завоевателя, десятого Инки Тупака Юпанки. Эти три королевских дворца — Хатун-Канча, Ха­тун-Румийок и Пукамарка — стали казармами для кавалеристов Писарро, и в случае необходимости в них легко можно было обо­роняться. Они превратились в опорный пункт испанцев, из ко­торого можно было контролировать центр Куско. Многим сол­датам были выделены земельные участки на этой территории во времена поселений 1534 года.

На языке кечуа слово «канча» означает «огороженный учас­ток», и оно помогает восстановить облик Куско времен инков. Дворцы Инков представляли собой тщательно построенные, окруженные каменной кладкой стен коррали, с пристроен­ными по бокам жилыми помещениями, крыши которых были покрыты красиво уложенным тростником. Эти помещения вы­ходили на центральный двор. Такой план постройки обычен для любой архитектуры, возникшей в общинах, занимающих­ся сельским хозяйством, но среди инков такие огражденные усадьбы были привилегией вождей. «Только у домов касиков есть большие дворы, в которых обычно собираются люди, что­бы выпить во время своих праздников и торжеств». Бернабе Кобо заметил три отличительные черты построек инков. «Во-первых, каждая комната или жилое помещение были располо­жены отдельно: они не соединялись друг с другом. Во-вторых, индейцы не белили свои дома, как это делаем мы у себя, хо­тя стены домов вождей, случалось, были раскрашены разны­ми цветами и имели простые украшения. В-третьих, ни дома знати, ни дома простых общинников не имели навесных две­рей, которые можно было бы открывать и закрывать. Индей­цы просто использовали тростник и плетень, чтобы загоражи­вать дверной проем, когда они хотели закрыть его... У них не было ни замков, ни ключей, ни какой-либо другой защиты, и они не стремились делать большие украшенные входы. Все их дверные проемы были маленькими и простыми, а многие из них были такими низкими и узкими, что они больше были по­хожи на печные заслонки. И когда мы приходим, чтобы испо­ведать больного, нам приходится сгибаться или даже ползти на четвереньках, чтобы войти».

Привилегией королевской фамилии Инков было иметь дома, стены которых клались из камня гильдией высококва­лифицированных каменщиков. Простота плана королевских дворцов щедро компенсировалась великолепием их каменной кладки. На первых испанских завоевателей и на тех, кто при­езжал сюда позже, она произвела глубокое впечатление. Кобо писал: «Единственной замечательной особенностью этих по­строек были их стены. Но они выглядели так необычно, что любому, кто не видел их воочию, невозможно было бы оце­нить их великолепие». Сьеса де Леон вторил ему, так же удив­ляясь: «Во всей Испании я не видел ничего, что может срав­ниться с этими стенами и манерой их каменной кладки».

Искусство инков-каменщиков — их самое значительное художественное наследие. В других областях искусства их зат­мили более ранние цивилизации Андов. Инки научились резать и полировать камень с потрясающей виртуозностью. Со­седние каменные блоки в их кладке тесно прилегают друг к другу без каких-либо признаков строительного раствора. Даже когда камни соединяются в сложные многоугольные узоры, их стыки так точны, что щели между ними выглядят как тонкие царапины на поверхности стены. И когда землетрясения раз­рушили более поздние и хрупкие стены, кладки из тесаного камня инков остались нетронутыми, и каждый каменный блок все так же был плотно пригнан к соседним блокам.

Инки использовали три вида камней при возведении об­щественных зданий в Куско. Большинство дворцов Инков были сделаны из тесаных прямоугольных блоков черного андезита, который приобретает глубокий красновато-коричневый цвет под воздействием атмосферы. Зеленовато-серый диорит-пор­фир с горы Саксауаман в виде больших многоугольных бло­ков использовался при постройке стен ограждения таких двор­цов, как Хатун-Румийок. А твердые серые глыбы юкайского известняка широко использовали в строительстве крепости Саксауаман, а также для кладки фундаментов и террас по все­му городу.

Поверхности камней гладко полировались, но каждый от­дельный блок имел скошенные внутрь края своей внешней гра­ни. В результате швы между каменными блоками были вдав­лены, и вся стена имела вид кладки с выступающими гранями. Эти скосы у каменных блоков делались с чисто декоративными целями, чтобы нарушить гладкую поверхность стены, показать на ней контраст тени и света, продемонстрировать полный вес каждого отдельного каменного блока и привлечь внимание к исключительной точности соединений каменных швов. С точки зрения эстетики это был успешный прием: имеющие закруг­ления поверхности камней придают стенам Куско плавность и изящество.

Инки-каменщики использовали два стиля в каменной клад­ке стен. В некоторых из них камни соединяются между собой безо всякой системы, и в кладке нет двух одинаковых камней, а стыки между ними имеют волнообразный рисунок, как у замысловатой головоломки, когда из кусочков надо сложить картинку. Такой вид кладки называется «циклопический». При другом стиле кладки камням придавали прямоугольную фор­му и укладывали правильными рядами, причем обычно каж­дый последующий ряд был немного меньше, чем предыдущий, лежащий под ним. Такой стиль симметричной кладки извес­тен как «рядовой». Сами инки явно предпочитали аккуратность «рядовой» каменной кладки и применяли ее при возведении стен важных зданий. Но обычному, современному наблюдате­лю стены с «циклопической» кладкой кажутся более загадоч­ными и впечатляющими. Возникает почти тревожное чувство при виде гигантских валунов, которые точно подогнаны друг к другу, как куски шпатлевки. Кобо отразил обычную реакцию на это зрелище: «Уверяю вас, что, хотя они и кажутся грубы­ми, мне представляется, что такие стены строить было значи­тельно труднее, чем складывать их из рядов тесаного камня. Ибо эти камни не вырезаны ровно, и тем не менее они плотно стыкуются друг с другом. Можно представить себе, какое ко­личество труда было затрачено на то, чтобы заставить их смы­каться друг с другом так, как мы это видим... Если у верхушки одного камня есть выступающий уголок, то в камне, лежащем над ним, есть в соответствующем месте бороздка или углуб­ление, точно подходящее по размерам к этому уголку... Такой труд, вероятно, был бесконечно утомителен: чтобы заставить камни укладываться точно один к другому, их, наверное, нуж­но было многократно ставить на нужное место и убирать, заменяя другим, для того чтобы проверить, какой подойдет. А учитывая размер камней, становится ясно, скольким людям это, вероятно, стоило больших усилий».

Было принято считать, что стены «циклопической» клад­ки — древнее, чем более знакомые нам стены «рядовой» клад­ки, но недавние археологические исследования показали, что в конце XV века в империи инков оба стиля использовались наравне. Этому есть правдоподобное объяснение. «Циклопическая» кладка применялась только для строительства террас или подпорных стен ограждений, где нужна была крепость. Обломкам скал оставляли их неровную форму, чтобы сохра­нить, по возможности, всю их величину; такие грубые стены из плитняка обычны для террас на всем протяжении Анд. «Ря­довая» кладка использовалась для возведения стен домов. Воз­можно, этот стиль был имитацией зданий, построенных из дерна, найденных в районе Куско. Дерн нарезали прямоуголь­ными кусками и клали травой вниз. По мере высыхания, вер­хняя и нижняя части сужались, а бока выпячивались. Это мог­ло дать толчок к возникновению декоративного венкования стыков в каменной кладке инков.

Архитектура инков имела еще одну характерную черту. Две­ри и ниши неизменно строились в форме трапеций, боковые стороны которых скашивались внутрь по направлению к при­толоке. Такой способ строительства был логичен для каменщи­ков, не открывших принципа построения арки. Он помогал уменьшить длину камня, образующего перемычку наверху, и распределял давящую на него нагрузку. Ряды таких трапецие­видных ниш нарушали монотонность стен инков. Иногда эти ниши имели размеры караульной будки, то есть были достаточ­но высоки, чтобы в них поместился ряд стоящих слуг. Но го­раздо чаще они были меньших размеров. Углубления в стене на высоте груди образовывали удобные ниши для посуды.

После занятия Куско Франсиско Писарро столкнулся со многими проблемами, требовавшими немедленных действий. Он должен был защищать свое завоевание от контрударов китонской армии. Ему нужно было решить вопрос с правитель­ством и обеспечить управление местным населением. А также он должен был вознаградить своих собственных солдат-побе­дителей и убедить их остаться здесь поселенцами.

Теперь, когда Куско был взят, несмотря на самоотвержен­ную защиту китонских войск, в то время как Чалкучима был мертв, а Кискис проявлял непокорность, Писарро уже не пы­тался играть на стороне обеих противоборствующих партий в гражданской войне. Он открыто встал на сторону ветви коро­левской фамилии в Куско, к которой принадлежал Уаскар. Он и его люди с готовностью облачились в одежды освободите­лей. На следующий день после занятия Куско Писарро сделал Манко правителем, «так как он был благоразумным и энер­гичным молодым человеком, вождем индейцев, которые нахо­дились там в это время, и к тому же законным наследником империи. Это было сделано очень быстро... чтобы местные жители не присоединились к армии китонцев, а получили бы своего собственного правителя, чтобы ему поклоняться и под­чиняться».

Писарро немедленно начал подстрекать нового правителя, чтобы тот собрал армию для освобождения Куско от китон­ских захватчиков. Манко хотел ни много ни мало как ото­мстить за преследование его семьи. «За четыре дня он собрал 5 тысяч хорошо вооруженных индейцев». Пятьдесят испанских всадников под командованием Эрнандо де Сото сопровожда­ли это войско в погоне за Кискисом, который вместе со сво­ей армией отступил в горы западной части империи, которая имела название «кунти-суйю», и находился у верховьев реки Апуримак, в 25 милях к юго-западу от Куско. Союзническая экспедиция продолжалась десять дней, но успеха не имела. Авангард Кискиса оборонял редут у прохода в горах и предуп­редил главные силы китонской армии о приближении кавале­рии де Сото. Армия Кискиса при отступлении перешла через Апуримакское ущелье недалеко от деревушки Капи, сожгла подвесной мост и градом метательных снарядов отразила по пытку союзнических сил переправиться через него. Эта мест­ность ужаснула испанцев, так как она была «самой дикой и недоступной из того, что они до этого видели». Но Манко был доволен, что его воины хорошо проявили себя в жестоком бою с частью армии Кискиса.

Хотя армия китонцев и избежала встречи с этой каратель­ной экспедицией, третье поражение поколебало ее боевой дух. Кискис не мог более заставить своих воинов оставаться вблизи Куско, а тем более ответить чужеземным завоевателям контр­атакой. Его воины думали только о возвращении домой и на­чали долгий путь в сторону Кито.

Экспедиция против Кискиса вернулась в Куско к концу де­кабря 1533 года. Испанцам из отряда де Сото очень хотелось заняться грабежами, а Манко желал официально короновать­ся на престол Инки. Манко уединился в специальном убежи­ще в горах, чтобы выдержать необходимый трехдневный пост. Затем он торжественно прибыл на площадь для участия в ри­туале, который сопровождал коронацию его единокровного брата Тупака Уальпы в Кахамарке четыре месяца тому назад. Вместе с торжествами, связанными с коронацией, празднова­лась победа и освобождение от китонской оккупации. После­довали дни буйных празднований, и конкистадоры получили возможность увидеть все великолепие церемоний инков. Боль­шую роль в них играли мумифицированные тела предков, Ве­ликих Инков, — христиане тогда не чувствовали в себе еще достаточно уверенности, чтобы вмешиваться в эти языческие ритуалы. Мигель де Эстете оставил живой отчет о тех днях торжеств. «Каждый день собиралось такое большое количест­во людей, что эта толпа с трудом помещалась на площади. По приказу Манко всех его умерших предков вынесли на площадь для участия в празднике. После того как со всей своей много­численной свитой он зашел в храм, чтобы вознести молитву солнцу, он в течение утра обошел один за другим все мавзо­леи, в которых находились забальзамированные тела умерших Инков. Затем их оттуда достали с великими почестями и пре­клонением, внесли в город и усадили каждого на свой трон по старшинству. Каждую мумию несли в паланкине слуги в лив­реях. Индейцы шли за ними, распевая песни и воздавая хва­лу солнцу... Они достигли площади в сопровождении большой толпы народа, впереди которой несли паланкин с Великим Инкой. Мумию его отца Уайна-Капака несли вровень с ним, а на­бальзамированные тела других предков с коронами на головах также покоились в паланкинах. Для каждого из них был соору­жен шатер, и усопшие были по очереди помещены в них. Каждый сидел на своем троне в окружении слуг и женщин с мухо­бойками в руках. Окружение оказывало своим королям такие почести, как будто они были живыми. Рядом с каждым из них находился небольшой алтарь с его эмблемой, на котором ле­жали его ногти, волосы, зубы и другие частицы его тела, вы­резанные после его смерти... Они оставались там с восьми ча­сов утра до самой ночи без перерыва... Там было так много народа, а мужчины и женщины пили так много — все, чем они занимались, это была сплошная пьянка, — что по двум ши­роким канализационным стокам более 18 дюймов в ширину, спускающимся в реку под камнями площади, целый день тек­ла моча; поток был такой силы, как в половодье весной. Это было неудивительно, принимая в расчет количество выпитого и тех, кто пил. Но зрелище это было поразительным, дотоле невиданным... Эти празднества длились свыше тридцати дней кряду». Педро Санчо описал, в частности, мумию Уайна-Ка­пака: «Она была обернута в богатые ткани и почти вся целая, недоставало только кончика носа». Педро Писарро вспоминал, что ежедневный ритуал начинался процессией, несущей изоб­ражение солнца и возглавляемой верховным жрецом по име­ни Вильяк Уму. Церемония также включала в себя символи­ческую трапезу для каждой мумии. Еду сжигали на жаровне, стоящей перед мумией, а в большие золотые, серебряные или глиняные кувшины наливали чичу. Золу от сгоревшей пищи и чичу затем выливали в круглую каменную купель, содержимое которой затем оказывалось в той же самой сточной канаве, что уносила в реку мочу.

Испанцы вновь использовали коронацию для того, чтобы инсценировать демонстрацию преданности и дружбы между индейцами и европейцами. «После того как святой отец [Вальверде] отслужил мессу, губернатор вышел на площадь со свои­ми людьми и в присутствии восседавшего на троне касика [Ин­ки], окружавших его вождей, воинов... и своих собственных испанцев обратился к ним с речью, как он это делал раньше в подобных случаях. Я [Педро Санчо], как его секретарь и армейский писарь, согласно воле его величества зачитал им «Требования». Содержание этого документа им перевели, и они всё поняли и подтвердили это». Затем каждый вождь прошел через ритуал поднятия над головой испанского королевского штандарта под звуки труб, а Манко выпил с губернатором и другими испанскими военачальниками из золотого кубка. Ин­дейцы «много пели и воздавали хвалу солнцу за изгнание их врагов с их земли и за то, что оно послало христиан править ими. Такова была суть их песен, хотя, — как осторожно добавил Эстете, — я не верю, что таковы были их истинные наме­рения. Они всего лишь хотели заставить нас думать, что они довольны присутствием испанцев...»

Документ, который был зачитан, переведен и «понят» ин­дейскими вождями, представлял собой необычную декларацию под названием «Требования». Эта декларация явилась резуль­татом той нравственной полемики, которая бушевала в Испа­нии и в Вест-Индии в течение более двадцати лет. Спорный вопрос состоял в том, имеют ли испанцы право на завоевание индейских государств в обеих Америках. Хотя папа Александр поделил мир таким образом, что Африка и Бразилия отошли Португалии, а остальная часть обеих Америк — Испании, мно­гие доказывали, что этот дар был сделан лишь с целью обра­щения в свою веру, а не для агрессии и завоевания. «Средства­ми достижения этой цели не могут служить грабеж, злословие, пленение или истребление их, или опустошение их земель, ибо это вызовет у язычников отвращение к нашей вере».

Еще в 1511 году доминиканский монах Антонио де Монтесинос начал эту полемику в своей потрясающе проницатель­ной проповеди, обращенной к поселенцам на острове Эспаньола. «На вас смертный грех, — предупредил он их. — Вы живете и умираете с ним из-за жестокости и тирании, с ко­торой вы обращаетесь с этими невинными людьми. Скажите мне, по какому праву вы держите этих индейцев в таком же­стоком, ужасном рабстве? На каком основании вы развяза­ли отвратительную войну против этих людей, которые тихо и мирно жили на своей собственной земле?»

Движение в защиту индейцев нашло своего защитника, ког­да Бартоломе де Лас Касас, который до того двенадцать лет наслаждался жизнью колониста, вдруг в 1514 году резко из­менил свое отношение. Лас Касас выступал в защиту индей­цев в течение всей своей оставшейся долгой жизни. Матиас де Пас, профессор богословия в университете Саламанки, в 1512 году написал научную работу, в которой он доказывал, что король имеет право распространять веру, но не вторгать­ся в другие страны с целью обогащения. Но другие авторитеты подтвердили монаршье право властвовать в Вест-Индии, так как местные жители, которые якобы были совсем как дети, нуждались в отеческой опеке европейцев. Они ссылались на падение Иерихона, как на прецедент справедливого уничто­жения неверных. Они доказывали, что с язычниками Вест-Индии следует обращаться так же, как с маврами, — хотя по­следние вторглись на территорию христиан, в то время как американские индейцы жили в мирной изоляции.

Испанские монархи были сильно обеспокоены полемикой по поводу их моральных прав на завоевания. В Испании XVI века богословы были чрезвычайно влиятельны, и все испанцы, даже простые солдаты, испытывали глубокое уважение к религии и юридическим формальностям. Поэтому король назначил комис­сию, состоявшую из приверженцев обеих противоборствующих точек зрения. В результате всех их споров были приняты Зако­ны Бургоса (1512—1513 гг.), которые регулировали многие аспек­ты жизни местного населения в Вест-Индии. Законы были до­статочно гуманны, когда речь шла о жилье и одежде, а также о защите мужчин, женщин и детей от чрезмерно длительного ра­бочего дня. Но индейцев-мужчин заставляли работать на испанцев девять месяцев в году.

Споры на тему морального права вести завоевательные по­ходы продолжались. Король распорядился провести еще одно заседание комиссии в течение 1513 года в одном из монасты­рей Вальядолида. У него в голове созрел замысел, который воплотился в «Требования», то есть декларацию, которую дол­жны были зачитывать индейцам через переводчиков до того, как испанские войска откроют против них боевые действия. Этот документ был победой проконкистски настроенного его автора Хуана Лопеса де Паласиоса Рубиоса. Он заявил, что «Требования» дают индейцам средство избежать кровопроли­тия при полном и немедленном подчинении.

В самих «Требованиях» содержалась краткая история мира с описанием папства и испанской монархии и говорилось о том, что папа принес Вест-Индию в дар королю. Затем от ин­дейской аудитории требовалось, чтобы они приняли на себя два обязательства: они должны признавать церковь и папу, а также считать короля Испании своим правителем от имени папы; и они должны были позволить, чтобы им проповедова­ли христианскую веру. Если местные жители отказывались от немедленного выполнения этих требований, испанцы обыч­но начинали боевые действия и «причиняли всякий вред и ущерб, какой только могли», включая порабощение жен и де­тей и грабеж собственности. «И мы клятвенно заверяем, что все смерти и потери, которые за этим последуют, будут по вашей вине...»

И испанские завоеватели уплыли, захватив с собой эти «Требования», которые они зачитывали в разных необычных ситуациях: их оглашали перед уже опустевшими деревнями, зачитывали уже взятым в плен индейцам или, как в данном случае, во время празднования победы на площади завоеван­ного столичного города. Лас Касас признавался, что при чтении «Требований» он не знал, то ли ему смеяться над их не­лепой невыполнимостью, то ли плакать над их несправедливостью. Но у Писарро были свои инструкции на этот счет, а проведение ритуального оглашения этого документа удовлет­воряло чувство законной правоты своего дела его секретаря Педро Санчо.

Дав индейцам правителя и зачитав им «Требования», Пи­сарро мог начать «испанизацию» своей добычи, Куско. Перед ним стояла приятная задача — контролировать разграбление его огромных богатств. Его люди многое пережили, чтобы до­стичь такого невероятного успеха. Педро Санчо писал коро­лю: «Конкистадоры пережили большие трудности, так как вся эта страна представляет собой самую труднопроходимую гори­стую местность, какую способны преодолеть лошади... Губер­натор никогда не осмелился бы совершить эту долгую и опас­ную экспедицию, если бы он не был абсолютно уверен во всех испанцах своего отряда». Теперь Писарро нужно было просле­дить, чтобы грабеж проходил организованно, со строгим кон­тролем за распределением сокровищ среди членов экспеди­ции, чтобы при этом пятая часть всего награбленного отходи­ла в королевскую казну, а индейцы, у которых они отнимали сокровища, проявляли минимум недовольства. Писарро и его военачальники обладали достаточной властью, чтобы заставить своих подчиненных проявлять некоторую сдержанность; а тем в свою очередь было очевидно, что их положение в Куско бы­ло слишком ненадежным, чтобы они могли позволить себе до­пустить чрезмерный произвол. Писарро также был на руку тот факт, что сокровища из ценных металлов сначала должны бы­ли подвергнуться трудоемкой переплавке, прежде чем их мож­но было распределять или увозить.

Переплавка и распределение сокровищ Куско проводилась даже с еще большими предосторожностями, чем в Кахамарке. Рафаэль Лоредо нашел 90 документальных страниц, на кото­рых был описан весь процесс, включавший в себя 22 ступени различных действий. Предметы из драгоценных металлов скла­дывали в большой сарай, находившийся рядом с жильем Пи­сарро, и каждый предмет записывался в реестр казначеем Дие­го де Нарваэсом. Сначала Писарро приказал начать переплавку под руководством Херонимо де Альяги 15 декабря 1533 года, а в течение последующих недель он издал много указов о при­ведении к присяге людей, которые были вовлечены в этот про­цесс, о взвешивании драгоценных металлов и проведении раз­дельной переплавки серебра низкого качества, серебра высо­кого качества и золота. Королевский казначей Алонсо Рикельме с казенными клеймами все еще находился в Хаухе. Поэтому 25 февраля 1534 года Писарро пришлось дать разрешение на изготовление новых клейм с королевским гербом. Они должны были храниться в сундуке под двумя замками, но конкистадорам пришлось довольствоваться одним замком, так как «в настоящий момент невозможно раздобыть сундук с двумя замками». Второго марта глашатай Хуан Гарсия был послан, что6ы призвать всех, у кого еще было серебро, нести его на перемывку.

Франсиско Писарро и Висенте де Вальверде распределяли серебро по своему усмотрению согласно достоинствам каждого конкретного солдата, причем дополнительную половину доли получали наиболее отличившиеся всадники. А между 116 и 19 марта сам Франсиско Писарро распределял золото, в общем, в тех же пропорциях, что и серебро. Помимо испан­цев, находившихся в Куско, определенные доли были выделены и тем, кто остался в Хаухе или уехал назад, в Сан-Мигель, с Себастьяном Беналькасаром или погиб на Вилькаконге. По грубым прикидкам, золота в Куско оказалось вполовину мень­ше, чем получилось в Кахамарке, ведь значительная часть золота Куско была перевезена в Кахамарку для выкупа Атауальпы, зато серебра — в четыре раза больше. На самом деле в денежном выражении ценность переплавленных в Куско металлов была несколько выше. Франсиско Писарро получил просто долю, «причитающуюся ему, двум лошадям, переводчикам и его пажу Педро Писарро». У него хранилась доля его партнера Диего де Альмагро, который во время этих двух дележек получил больше, чем кто-либо другой. Королевская казна опять получила свою пятую часть, включая «статую женщины из 18-каратного золота, которая весила 128 марок» (не менее, чем 65 фунтов, или 29,5 килограмма), и золотую ламу, весившую свыше 58 фунтов (26,45 килограмма), а также другие фигурки меньших размеров. Хуан Руис де Арсе написал, что «его величество получил еще один миллион песо золота и серебра».

Разграбление Куско было одним из тех редких моментов в мировой истории, когда захватчики мародерствовали как хотели в столице великой империи. Это было событием, которое могло разжечь воображение любого амбициозного моло­дого человека в Европе. Франсиско Лопес де Гомара писал, при въезде в Куско «некоторые из них немедленно начали разбирать стены храма, сделанные из золота и серебра; другие стали раскапывать могилы и искать драгоценные камни и злотые сосуды, которые были положены туда вместе с мертвецами; третьи забирали идолов, сделанных из драгоценных металлов. Они грабили дома и крепость, в которой было все еще много золота, принадлежавшего Уайна-Капаку. Короче, в крепости и в окрестностях они забрали больше золота и се­ребра, чем они получили в Кахамарке за пленного Атауальпу. Но так как теперь их стало значительно больше, чем было тогда, то каждый человек получил меньше. По этой причине, а также потому, что это был уже второй такой случай, к тому же не связанный с пленением правителя, он не получил та­кой широкой огласки».

Педро Писарро припомнил одну из наиболее впечатляющих находок. «В одной пещере они обнаружили 12 фигур страж­ников, сделанных из золота и серебра, в натуральную величи­ну и похожих внешним видом на настоящих стражников этой страны; они выглядели очень реалистично. Были найдены пре­красные кувшины, сделанные наполовину из глины, наполови­ну из золота, причем золото так хорошо стыковалось с глиной, что ни одна капля не проливалась, когда их наполняли водой. А также было найдено золотое изображение. Это сильно рас­строило индейцев, так как они сказали, что это была фигура [Манко-Капака] первого вождя, который завоевал эту землю. Они нашли золотые туфли, вроде тех, какие носят женщины, похожие на полуботинки. Они нашли сделанного из золота морского рака и много сосудов, на которых были скульптур­ные изображения всех птиц и змей, которых они только зна­ли, и даже пауков, гусениц и других насекомых. Все это было найдено в большой пещере, которая находилась между участ­ками обнаженных скальных пород за пределами города. Их не захоронили, потому что они были так искусно сделаны».

Самым большим призом, который получили испанцы в Куско, был храм Солнца с золотыми стенами — Кориканча. Он располагался у подножия треугольного выступа между речка­ми Уатанай и Тульюмайо, в нескольких сотнях ярдов южнее главной площади. И хотя золотая облицовка была уже снята с храма ради выкупа Атауальпы, он все еще был полон цен­ных вещей. Хуан Руис де Арсе вспоминал, что он увидел, ког­да вошел в сокровищницу: «Так как Атауальпа приказал, что­бы ничто, принадлежавшее его отцу, не трогали [когда соби­рали выкуп], мы нашли много золотых фигурок лам и женщин, кувшинов, ваз и других вещей в помещениях этого монасты­ря. Вокруг всего здания на уровне крыши проходила золотая полоса шириной 8 дюймов». Диего де Трухильо описал, как он дерзко вошел в храм. «Когда мы вошли, Вильяк Уму, который был у них жрецом, вскричал: «Как вы смеете входить сюда! Всякий, кто сюда входит, должен перед этим поститься в течение года и заходить босым с грузом на плечах!» Но мы не обратили внимания на то, что он говорил, и вошли».

Кориканча — по-прежнему место религиозного поклонения, так как вскоре монахи-доминиканцы приобрели это мес­то и построили монастырь вокруг здания инков. Северная часть храма сейчас занята колониальной церковью Санто-До­минго и приемными покоями монастыря. Но с восточной сто­роны тянется стена, построенная инками, и она практически не тронута временем. Это великолепная стена «рядовой» кладки длиной 200 футов, в которой каждый обтесанный камень слегка выдается вперед и точно прилегает к соседним камням. Большая часть этой стены имеет свою первоначальную высоту 15 футов над уровнем улицы и 10 футов над уровнем платформы храма. Она сужается к вершине и наклоняется внутрь — все это делается для того, чтобы усилить иллюзию высоты и прочности. Центральный двор храма окружает ряд прямоугольных помещений. Во многих из них сохранилась нетронутой каменная кладка инков с рядом ниш трапециевидной формы, сделанных в стене на уровне плеч человека. Но самой впечатляющей особенностью архитектуры Кориканчи является подпорная сте­на изогнутой формы в северо-западной его части, ниже запад­ного фасада церкви Санто-Доминго. Темно-серые камни имеют законченную форму и превосходно подогнаны друг к другу; они поднимаются на высоту 20 футов с легким изгибом для устранения оптического обмана. Этот ровный изгиб стены уцелел после многих землетрясений, которые случались в истории Куско, и некоторые туристы пытаются делать нравственные выводы из того факта, что стена, построенная инками без специального раствора, выстояла, в то время как испанская церковь над ней часто обваливалась (фото 27).

Помимо каменной кладки и золотой облицовки, среди особенностей Кориканчи, которые чаще всего описывались хронистами, был сад золотых растений, жертвенный сосуд и золотое изображение солнца. Искусственный сад поразил испанцев своими изящными точными копиями маиса, у которых были золотые стебли и серебряные початки. По словам Кристобаля де Молины, сад располагался в центре храма, перед помещением, в котором находилось изображение солнца. Неудивительно, что ни одно из этих драгоценных растений не избежало переплавки в 1534 году.

Жертвенный сосуд играл более важную роль. Хуан Руис де Арсе был свидетелем церемоний, проводимых возле него в течение первого года конкисты. «В центре двора находится жертвенный сосуд, а рядом с этим сосудом стоял алтарь, сделанный из золота, весом 18 тысяч кастельяно. Рядом с ним был идол. В полдень с алтаря снимали покров, и каждая монахиня [мамакона] приносила блюдо с кукурузой, затем с мясом и кув­шин вина и предлагала это идолу. Когда церемония предложе­ния пожертвований заканчивалась, подходили два стража-ин­дейца с большой серебряной жаровней. Они разжигали в ней огонь и бросали в него кукурузу и мясо, а вино выливали в сосуд для жертвоприношений. Они приносили в жертву то, что горело в жаровне, при этом поднимая руки к солнцу и возда­вая ему благодарность». Реджинальде де Лисаррага, один из монахов-доминиканцев, живших в этом монастыре в конце то­го века, подтвердил: «В нашем монастыре остался большой ка­менный сосуд для жертвоприношений, имеющий восьмиуголь­ную форму с внешней стороны. Он имеет более пяти с поло­виной вара [пять футов] в диаметре и глубиной свыше одного вара с четвертью».

Со знаменитым золотым изображением солнца было свя­зано больше путаницы. Оно было известно как Пунчао, что означало «дневной свет», или «заря»; само же солнце называ­лось Инти. В Куско были различные изображения солнца, а в храме Кориканча также хранились изображения луны, звезд и грома. Главный образ Пунчао представлял собой «изображение солнца огромных размеров, сделанное из золота, прекрасной ковки и украшенное множеством драгоценных камней». Этот главный образ солнца избежал рук испанцев. Хвастливый Бискаян Мансио Сьерра де Легисамо заявлял, что он был в его собственности в Кахамарке, но он в азарте проиграл его за од­ну ночь; отсюда пошло испанское выражение «проиграть солн­це до того, как оно встанет». Многие хронисты повторяли эту историю, но ни один из них не поверил Сьерре. Писарро не позволял ни одному солдату иметь в собственности драгоцен­ные вещи из сокровищ выкупа до того, как они пройдут пере­плавку, а тем более этого не могло случиться с самым извест­ным религиозным изображением империи. Испанцы продол­жали мучиться по поводу пропавшего образа Пунчао, и Кристобаль де Молина написал в 1553 году, что «индейцы спрята­ли это солнце так хорошо, что его так и не смогли найти до сего времени».

Разграбление Куско было неизбежным, так как захват горо­да стал кульминацией агрессии, инспирированной жадностью. Но утрата художественных ценностей была трагедией. Впечат­лительный молодой священник Кристобаль де Молина осуж­дал своих соотечественников. «Их единственной заботой было собрать золото и серебро, чтобы разбогатеть... Они не дума­ли о том, что причиняют зло, ломая и разрушая. Ведь то, что уничтожалось, было совершеннее всего того, чем они облада­ли и чему радовались».

В городе Куско также находились огромные склады импе­рии инков. Люди Писарро часто видели провинциальные склады во время передвижения по королевской дороге. Инки понима­ли важность продовольственного снабжения для своих армий-завоевательниц и содержали хранилища необходимых припа­сов вдоль своих дорог. Припасы складывались рядами и хра­нились в одинаковых прямоугольных сараях, часть которых мож­но увидеть и сейчас. Отличным примером может послужить глухая деревушка Тантамайо на правом берегу в верхнем те­чении реки Мараньон. Аккуратный ряд сараев, сделанных из плитняка, издалека выглядит как обоз, двигающийся по скло­ну горы. Но большая часть содержимого провинциальных скла­дов была израсходована армиями во время гражданской вой­ны или использована Кискисом.

Испанцы никак не могли быть готовыми к тому, что ги­гантские склады в самом Куско окажутся доверху заполнен­ными. Педро Санчо описал «склады, в которых были плащи, шерсть, оружие, металлы, ткани и другие товары, выращенные или произведенные в этой стране. В них есть большие щиты, небольшие круглые щиты, обтянутые кожей, кровельные бал­ки, ножи и другие инструменты, сандалии и нагрудники для экипировки воинов. Все это имелось в таких непомерных ко­личествах, что трудно себе представить, как индейцы вооб­ще смогли собрать так много изделий, чтобы заплатить такую огромную дань». Молодого Педро Писарро особенно порази­ли крошечные перья, из которых инки делали одеяния, и по сей день украшающие многие музейные коллекции. «Когда мы вошли в Куско, в городе находилось большое число скла­дов, заполненных очень тонкими тканями и другими, более грубыми тканями; и склады, в которых хранились скамейки и разные стулья, продукты питания или кока. В них храни­лись переливающиеся перья, одни из которых были похожи на чистое золото, а другие переливались золотым и зеленым цветом. Это были перья очень маленьких птичек, едва боль­ше цикады, которых называли «пахарос коминес» [колибри] из-за их крошечных размеров. Переливающиеся перья растут у этих птичек только на груди, и каждое перышко размером чуть больше ногтя. Огромное количество таких перышек были нанизаны на тонкую нить и искусно прикреплены к волок­нам агавы так, что полученные образцы имели в длину более пяди. И все они хранились в кожаных сундуках. Из них дела­ли одежду, которая состояла из ошеломляющего количества маленьких переливающихся перышек. Там было много других перьев самых разнообразных цветов, предназначенных для из­готовления праздничной одежды для знатных инков и их жен­щин... А также там было много плащей, полностью покры­тых золотыми и серебряными зернами бисера, и не было вид­но ни одной нитки, как будто бы это была очень густая коль­чуга; и были склады обуви, подошвы которой были сделаны из сизаля, а верхняя часть — из качественной шерсти разных цветов».

Испанские завоеватели, ослепленные золотом Куско, не об­ратили никакого внимания на эти удивительные склады. Они позволили опустошить их «янаконам», союзникам из числа ин­дейцев, которые присоединились к удачливым оккупантам.