Общество юкатанских майя в X–XVI вв. н.э.
Как уже отмечалось, каждое государство, или провинция, юкатанских майя управлялось халач-виником («halach uinic» — майяск. «настоящий человек»). Должность его была наследственной и передавалась от отца к сыну[881] или (во всяком случае по мужской линии) в рамках одного рода. Диего де Ланда сообщает, что правители династии Чель из «провинции» Ах Кин Чель имели одновременно и «жреческое достоинство»[882]. В словаре Мотуль термин «халач-виник» переводится как «епископ, верховный судья, губернатор или правитель, и комисарио» (вид инспектора по религиозным канонам. — В.Г.)[883]. Следовательно, «халач-виник» соединял в своих руках как чисто светские, так и формально религиозные функции, хотя вопросы культа находились практически в ведении верховного жреца. Власть правителя была довольно велика. Он играл ведущую роль в осуществлении внешней и внутренней политики своего государства, был верховным судьей и главнокомандующим армии. Мы располагаем прямым указанием индейца Гаспара Антонио Чи на то, что власть правителя была практически абсолютной. «Правители, — пишет он, — имели абсолютную власть в пределах своих владений и осуществляли ее в довольно жесткой форме…»[884] Некоторые из «халач-виников» имели также титул «ахав» («владеющий участком»), который переводится в словаре Мотуль как «царь, император, монарх». В колониальную эпоху майя называли так короля Испании. Накануне конкисты титул «ахав» носили по крайней мере правители трех юкатанских «провинций»: Ахав Печ, Ахав Чель и Ахав Коком[885].
Экономической опорой власти правителя служили его собственные, «царские» земли, обрабатываемые рабами и разного рода зависимыми людьми[886]. Есть прямое указание о наличии собственных возделанных земель у царского дома Кокомов, правившего в Майяпане[887]. Кроме того, правитель систематически получал с подвластных ему селений дань в виде различных сельскохозяйственных продуктов. О размерах этой дани существуют самые противоречивые точки зрения. Так, согласно Лопесу де Когольюдо, ежегодная дань властителям Майяпана состояла из небольшого числа хлопчатобумажных плащей, домашней птицы, какао (в тех местах, где его выращивали) и каучука, и «все требуемое было очень невелико по размерам»[888]. То же самое пишет и Гаспар Антонио Чи: «И дань, которую они ему (Тутуль Шиву, правителю Мани. — В.Г.) давали, была не более чем разновидностью их признательности; она состояла из одной домашней птицы в год и немного маиса в пору сбора урожая, а также меда и некоторых одежд из хлопка — все в очень ограниченном размере и почти добровольно»[889].
Однако вряд ли эта идиллическая картина соответствовала действительности. В одном из испанских документов XVI в., посвященном образу жизни юкатанских майя до европейского завоевания, мы читаем следующее: «И этим упомянутым правителям они повиновались и платили дань в виде плащей и индеек, маиса, фасоли и… рабов. Того, кто не давал правителю полагающуюся ему дань, он приказывал принести в жертву…»[890].
В свою очередь, Диего де Ланда отмечает, что «все население делало посевы» для правителя, видимо, со специального, имевшегося в каждом селении «царского» участка, а собранный урожай шел на нужды царского дома. «Когда была дичь или рыба или когда приносили соль, всегда давали часть сеньору…»[891] Общинники обязаны были также построить каждому правителю новый дом и следить за его состоянием, ремонтируя в случае нужды[892].
Таким образом, даже эти далеко не полные сведения позволяют судить о методах эксплуатации «халач-виником» подвластного ему населения.
«Некогда вся эта страна, — утверждает Гаспар Антонио Чи, — находилась под властью одного правителя; в те времена, когда царствовали правители Чичен-Ицы и их могущество сохранялось более чем два столетия… Ему (правителю Чичен-Ицы. — В.Г.) платили дань все сановники этой провинции и даже за пределами ее, из Мексики, Гватемалы, Чиапаса… Они слали ему подарки в знак мира и дружбы»[893]. К XIII в. могуществу тольтекских династий из Чичен-Ицы приходит конец, а на небосклоне майяской истории все ярче светит новая восходящая звезда — Майяпан. Его династы сумели искусными политическими интригами и твердой десницей за несколько десятилетий укрепить свои позиции, подчинив своей власти значительную часть юкатанских земель.
Новое централизованное государство (mul tepal) сделало своей столицей сильно укрепленный город Майяпан. Майяпанские цари вскоре приняли титул «котекпана» (cotecpan), что означает «находящийся во дворце»[894].
«Правители Майяпана, — пишет Лопес де Когольюдо, — имели абсолютную власть и строго спрашивали за несоблюдение их приказов»[895].
Подобно «халач-винику», цари Майяпана объединяли в своих руках высшую светскую и духовную власть, активно участвуя во всякого рода религиозных церемониях и обрядах. По словам одного испанского хрониста, «в древние времена сеньоры Майяпана должны были служить в храмах идолов во время церемоний и празднеств, которые были предписаны для них законом…»[896]
У нас нет никаких точных данных о происхождении власти «халач-виников» или правителей единого государства юкатанских майя с центрами в Чичен-Ице и Майяпане.
Среди майя бытовала легенда о божественном происхождении царской власти. В малопонятных пророчествах майяских жрецов, содержащихся в книгах «Чилам Балам», есть ссылки на божественное происхождение важнейших атрибутов власти правителя. «В день 10 Иш, 1 Поп, в его время, в его катун, царствование 5 Ахав. Тогда спустится на землю небесное опахало, небесный букет, букет правителя. Он (5 Ахав. — В.Г.) укажет пальцем на тот день, когда возьмет в свои руки правление. Он объявляет, он сидит прямо, он устраивается прочно у кормила власти, у своей чаши, на своем троне, на своей циновке, на своем сиденье»[897].
Из всей совокупности имеющихся сейчас исторических свидетельств можно сделать вывод о том, что трон, циновка, опахало, букет и чаша были важнейшими атрибутами власти правителя юкатанских майя. К этому следует добавить еще и скипетр: «Тогда был лишен скипетра Чак Шиб Чак, Сак Шиб Чак был лишен скипетра. Эк’-Йуун Чак был также лишен скипетра» Собственно говоря, перевод майяского термина «канхел» словом «скипетр» — носит чисто условный характер. Ю.В.Кнорозов переводит его как «четыре смены», имея при этом в виду символ власти четырех номинально сменяющихся правителей[898]. Другие исследователи переводя «канхел» как «дракон», «змеиный жезл» и т.д.[899] На рисунке изображающем генеалогическое древо династии Шивов, видимо, представлена одна из таких инсигний царской власти — «канхел» в виде длинной и гибкой рукоятки с головой змеи на конце и опахала или веера в верхней части[900]. Точно такие же инсигнии или скипетры изображены в руках пышно одетых людей на фресках из храма Чак Моола в Чичен-Ице[901]. Видимо, права Энн Моррис (США), считающая «канхел» постклассических времен выродившейся формой «карликового скипетра» классического периода, т.е. инсигний правителя, известной еще с I тысячелетия н.э.[902] Иногда царский трон изготовлялся в виде фигуры ягуара, а циновка заменялась разостланной шкурой того же свирепого хищника[903].
Во время отправления различных религиозных ритуалов или изображая каких-либо богов, правители часто пользовались специальными масками, изготовлявшимися из дерева, металлов и камня[904].
Прижизненный и заупокойный культ правителей, их обожествление — еще одна характерная черта социально-политической жизни юкатанских майя в постклассическое время. «По мнению индейцев, — пишет Диего Ланда, — с ицами, которые поселились в Чичен-Ице, пришел великий сеньор К’ук’улькан… Говорят, что он был благосклонным, не имел ни жены, ни детей и после своего ухода считался в Мексике одним из их богов, Кецалькоатлем. В Юкатане его также считали богом, так как он был великим правителем… и посвятили ему храм, чтобы в нем справлять ему праздник. И справляла его торжественно вся страна до разрушения Майяпана»[905].
Свидетельство о наличии царского культа среди древних майя содержится в трудах Гаспара Антонио Чи[906]. Четко прослеживается этот культ и по другим письменным источникам[907].
Знать. Ниже халач-виника стояли по рангу «батабы» (batab) — начальники крупных селений (кроме столичного города, где функции батаба исполнял сам верховный правитель). Батабы, многие из которых принадлежали к тому же династическому роду, подчинялись халач-винику и непосредственно назначались им во все крупные селения. Батаб исполнял в своем селении административные, юридические и военные функции. Он председательствовал в городском совете, состоявшем из глав кварталов и наиболее влиятельных и богатых горожан, следил за своевременной уплатой дани правителю, заботился о том, чтобы дома в его селении всегда были в порядке, а земледельческие работы осуществлялись надлежащим образом и в срок. Батаб разбирал обиды и споры, вершил суд, наказывая преступников. Он же был номинально главой местного отряда воинов, хотя фактически военными действиями руководил специальный военачальник — «након» (nacon)[908].
После прихода испанцев батабов стали называть в официальных документах «касиками» (caciques).
Известно, что жители селения дани лично батабу не платили, как это было в случае с халач-виником. Однако им вменялось в обязанность «содержать» этого начальника «всем тем, что они сеют и производят»[909].
Из других документов мы знаем, что жители селения не только приносили батабу натуральные дары и налоги на его содержание, но и возделывали для его нужд специальный участок размером в 60 «мекатес» (около
В целом можно сказать, что должность батаба была наследственной, передаваемой обычно от отца старшему сыну, но поскольку батабов назначал в селение лично халач-виник, любой неугодный ему кандидат мог и не получить желанного поста[911]. Для того чтобы еще больше затруднить доступ посторонним в высшие слои иерархии государства и ограничить их лишь кругом избранных, халач-виник в начале каждого 20-летия (катуна) устраивал специальный экзамен для всех батабов селений. Экзамен состоял, судя по источникам, из ответов на вопросы, задаваемые на особом, малопонятном для непосвященных языке («язык Суйюа» — Zuyua), который был известен только узкой группе аристократических родов, ведущих свое происхождение от тольтекских завоевателей[912].
К числу таких знатных родов Юкатана, имевших несомненную связь с тольтеками, относятся, например, Шивы, Кокомы, Ах Кануль и другие, из рядов которых выходили не только батабы, но и правители государств — халач-виники[913].
Власть батаба в пределах селения вряд ли можно считать абсолютной, так как он подвергался контролю и влиянию сразу со стороны трех различных сил. Прежде всего, он должен был выполнять все распоряжения халач-виника, который назначил его на этот пост. Затем он вынужден был сотрудничать с местным жрецом, который выступал в качестве его главного советника, а также был предсказателем и служителем культа, оказывая значительное воздействие на умы жителей селения. Кроме того, батаб прислушивался и к голосу членов совета селения, куда входили главы «кварталов» — «ах куч кабы» (ah сuch cab), обладавшие правом вето на любое решение начальника[914]. Возможно, что «ах куч кабы» представляли в совете интересы наиболее зажиточных членов общины, поскольку выбирались только из их круга.
Здесь, видимо, уместно будет еще раз вернуться к вопросу об источниках существования как батабов, так и всей майяской знати в целом. Батаб получал от жителей подвластного ему селения все необходимое для жизни — продукты питания, топливо, ткани и т.д. — как в результате предоставления ему части своей продукции, так и путем трудовой повинности (поочередной) в домовладении градоначальника. Кроме того, батаб, скорее всего «по должности» получал в своем селении специальный участок земли «на прокормление», который члены местной общины обрабатывали сообща, а урожай отдавали батабу[915]. Но и это не все. Даже исходя из скудных сведений дошедших до нас источников, есть все основания предполагать, что у батабов и других представителей высшей знати были и свои собственные, наследственные земли[916]. Диего де Ланда, упоминает, к примеру, какие-то «наследственные участки» земли, находившиеся в ведении опекунов в период несовершеннолетия отпрысков знатных фамилий: сюда включались не только плантации какао, сады, пасеки и т.д., но и мильпы[917].
О наличии у высшей знати майя частных земель говорит и приведенный ниже отрывок из «Договора в Мани» (
Как уже отмечалось, в состав майяской знати входили, помимо халач-виника и батабов, «ах куч кабы» — главы квартальных делений городов и крупных селений. Сюда же следует отнести и военную знать: военачальников-«наконов» и членов аристократических рыцарских орденов типа «ордена ягуаров»[920]. Армия (из профессиональных солдат — «хольканов») и ее верхушка служили в руках халач-виника надежным орудием для поддержания своей власти внутри государства. Бернардо де Лисана, хронист XVII в., упоминает о майяском военачальнике с титулом «хунпикток» (hunpictok), что означает в переводе на испанский «капитан, имеющий войско в 8 тыс. „кремней“», или в 8 тыс. копий. «Его должность, — продолжает Б.Лисана, — была самой важной. И эти капитаны служили, чтобы подчинять вассалов и заставлять их содержать (кормить) царя»[921].
К числу чиновников с полицейскими и судебными функциями относились «ах кулель» (ah kulel) и «тупиль» (tupil)[922]. Но они были частью бюрократического аппарата, созданного государством, не будучи членами знатных семей.
В состав знати входили, видимо, и «хольпопы» (holpop) — «владыки циновки» (у майя циновка — символ власти). Точное значение этого титула, правда, остается не совсем ясным. Мы знаем, например, что во время обходов границ своих владений халач-виник составлял свою свиту из особо знатных и богатых сановников. В
Жречество. Особую прослойку среди знати майя составляло могущественное жречество. «Имевшие строгую иерархию жрецы (ст. ах’-к’ин) контролировали всю жизнь в государстве. Верховный жрец (ст. ах-ав кан-ул, сокр. ах-ав кан, «страж владыки») был советником правителя, а подвластные ему жрецы селений — советниками местных начальников (ст. батаб). Жрецы указывали время выступления военных отрядов и купеческих караванов. Они следили за сроками всех работ, в особенности земледельческих, и совершали обряды, связанные с рождением, посвящением, женитьбой и смертью жителей»[925].
Жрецами становились обычно сыновья самих жрецов или же младшие сыновья знатных семей[926].
Среди жрецов существовала ярко выраженная специализация. Выделяются жрецы-прорицатели («чиланы»), специалисты по человеческим жертвоприношениям (наконы) и их помощники (чаки). Были просто жрецы, служившие в храмах (ах кин)[927].
Наиболее полное описание деятельности майяских жрецов мы находим у Ланды. «Жители Юкатана, — пишет он, — были настолько же внимательны к делам религии, как и управления. Они имели великого жреца, которого называли Ах К’ин Май… что значит „жрец Май“ или „великий жрец Май“. Он был очень уважаем сеньорами; у него не было поместья с индейцами, но сверх приношений ему давали подарки сеньоры, и все жрецы селений платили ему подать. Ему наследовали в его достоинстве сыновья или наиболее близкие родичи. У него был ключ к их наукам, и ими они более всего занимались; они давали советы сеньорам и ответы на их вопросы… Он назначал жрецов в селения, когда их нехватало, испытывая их в науках и церемониях, и поручал им дела их должности, обязывая их быть хорошим примером для народа, снабжал их книгами и отправлял.
Эти жрецы заботились о службе в храмах, обучении своим наукам и писании книг о них.
Они обучали сыновей других жрецов и младших сыновей сеньоров, которых им приводили для этого еще детьми, если замечали, что они склонны к этому занятию.
Науки, которым они обучали, были: счет лет, месяцев и дней, праздники и церемонии, управление их святынями, несчастные дни и времена, способы их предсказания и их пророчества, события, лекарства против болезней, памятники древности, умение читать и писать буквами и знаками, которыми они писали…»[928].
Некоторые храмы и божества Юкатана пользовались славой далеко за его пределами (например, «святыни» на острове Косумель), и верующие совершали к ним длительные паломничества[929].
Из сообщения Диего де Ланды мы знаем, что даже у верховного жреца не было своего земельного участка и что он существовал за счет приношений верующих, подарков правителей и подати, получаемой им с жрецов селений. Но откуда же брали средства для существования и для уплаты подати Ах Кин Маю местные жрецы?
Вряд ли здесь могло обойтись только добровольными приношениями самих верующих. Дело в том, что именно жрецы устанавливали характер и объем жертвоприношений для многочисленных майяских богов в надлежащие дни. И всецело от них зависело, чтобы сделать эти «дары» своей паствы как можно более частыми и выгодными для себя. Далеко не случайно «основным видом жертв были различные блюда, которые после поднесения статуям богов доставались жрецам…»[930].
Известно также, что «часть своих подарков и налогов правители отдавали храмам и для принесения в жертву богам»[931].
Кроме того, есть (правда, не слишком надежные) указания на то, что в каждом крупном селении для нужд храма выделялся специальный участок земли, обрабатываемый сообща всеми жителями, урожай с которого шел на нужды храма[932].
Общинники. Свободные общинники составляли, вероятно, большинство населения юкатанских «провинций» XVI в. Они же были и основными производителями государства[933]. К их числу относились земледельцы, охотники, рыбаки, пчеловоды, носильщики, ремесленники и мелкие торговцы. Этот класс не был, по-видимому, однородным и расслаивался на зажиточную и обедневшую группы, о которых у нас нет, к сожалению, почти никаких данных… В провинции Ах-Кануль на севере Юкатана встречается накануне конкисты термин «айикаль» (ayikal) — «богатый человек», употреблявшийся как титул[934]. Томас Лопес Медель — испанский администратор, появившийся на Юкатане всего 10 лет спустя после завоевания полуострова, — упоминает в своем отчете о «бедняках», которые работали на землях правителей и знати, но не были, по-видимому, рабами[935].
Выше уже отмечалось, что значительная часть возделываемых земель находилась в собственности территориальных общин — городских или сельских. Внутри же общин «пахотная» земля распределялась по наделам среди глав большесемейных патрилокальных коллективов[936]. Таким образом, широко распространенное среди ранних испанских авторов утверждение о господстве общинной собственности на землю среди юкатанских майя накануне конкисты (Диего де Ланда, Лопес де Когольюдо, Антонио Эррера, Гаспар Антонио Чи и др.) относится, вероятно, только к мильповым участкам, отвоеванным у тропической сельвы.
В то же время столь же очевидно, что приусадебные участки общинников, плантации какао, рощи и сады фруктовых деревьев находились в частной (индивидуальной) собственности граждан территориальной общины[937]. Такие интенсивно возделываемые приусадебные участки, окруженные каменными стенами или изгородями из колючих кустарников, отмечены у юкатанских майя и историками эпохи конкисты, и археологами, изучавшими доиспанские памятники (например, в Майяпане).
Не были общими и наследственные земли царского дома, частные земли майяской аристократии и т.д.
Да и в пределах всего массива земель, принадлежавших общине, распределение наделов было далеко не равным. Главы сельских общин, различные должностные лица и, конечно, батабы всячески стремились расширить размеры своих участков за счет земель остальных членов общины[938].
Рабы. Накануне испанского завоевания на Юкатане имелось значительное количество рабов. Основную массу их составляли военнопленные, захваченные во время частых войн между «провинциями»[939]. Другим источником рабства было наказание за воровство и за неуплату долга. «Кражу искупали и наказывали обращением в рабство, — пишет Ланда, — хотя бы была очень маленькая кража, и поэтому у них было столько рабов, особенно во время голода…»[940] Бернардо де Лисана уточняет, что в рабство обращали даже за три початка маиса, украденные с чужого поля[941]. Дети раба или рабыни, и люди, вступавшие в брак с рабом или рабыней, сами становились рабами[942].
Многих людей, особенно женщин и детей, похищали и обращали в рабство разбойники и отряды воюющих между собой государств.
Существовала широкая торговля рабами как внутри Юкатана, так и за его пределами. По словам испанского хрониста Овьедо, на одном из рынков Никарагуа в XVI в. раб стоил 100 бобов какао (1 испанский реал был равен тогда 80–100 бобам какао)[943].
Мы не имеем точных данных о статусе юкатанского раба. Но в горной Гватемале, в провинции Верапас, хозяин был полным собственником своего раба. «Тот, кто убил или ранил своего раба, — пишет испанский монах Торкемада, — не нес никакого наказания: поскольку они говорят, что раб был его имуществом, его собственностью и он не обязан отчитываться по этому поводу перед кем бы то ни было»[944].
Можно предполагать, что, хотя участь раба в целом была нелегка, действительное его положение в майяской обществе варьировалось в весьма широких пределах.
Так, из упомянутых выше документов из горной Гватемалы и Юкатана, мы знаем, что часто на царских землях и в наследственных владениях знати трудились женатые рабы[945]. Последние получали определенный участок для содержания своей семьи, а в обмен обрабатывали остальную часть земель в пользу владельца. В других случаях «женатые рабы», возделывая все, что им предоставил хозяин, платили ему частью (несомненно, весьма значительной) собранного урожая, службой в его доме и снабжением дома дровами и факелами для освещения[946]. Труд рабов широко использовался в Акалане на плантациях какао. Цари и аристократы держали в своих домах для различных хозяйственных работ женщин-рабынь (приготовление пищи, уборка помещений и т.д.)[947]. Использовались для этого и рабы-мужчины. Причем домашняя работа отнюдь не была легче полевой. Раб исполнял все самые тяжелые виды физического труда. Его плохо кормили и с ним жестоко обращались[948]. Для иллюстрации сошлюсь на историю Херонимо де Агиляра — испанца, потерпевшего кораблекрушение в
Работа по дому касика была столь тяжела, что все спутники Агиляра вскоре умерли, не выдержав лишений[949].
Во время своего четвертого путешествия к берегам Нового Света Колумб встретил там, по словам П.Мартира, вблизи территории майя, две лодки, идущие на веслах лодки, приводимые в движение голыми рабами с веревками на шее[950].
Особенно часто использовался труд рабов для переноски тяжестей, поскольку в Америке до прихода европейцев не было никаких вьючных животных. Поэтому рабы-носильщики — непременная составная часть всех торговых караванов[951].
Видимо, большая часть рабов принадлежала к хозяйству правителей и знати, имеющих собственные земли. Поскольку и те и другие жили обычно в крупных городах (столицах) государства, то, видимо, и значительная часть связанных с ними рабов проживала в городах. Есть прямые указания в документах майя-чонталь о том, что в провинции Акалан рабы принадлежали только правителю и аристократии[952].
Однако в «Хронике из Калкини» (Юкатан) упомянуты и частные рабы в домовладениях богатой верхушки общинников, где они использовались, в частности, в качестве носильщиков[953]. Число рабов колебалось, судя по этому документу, от 2 до 5 в одном домовладении[954].
Следует отметить, что положение обедневших общинников у юкатанских майя практически мало чем отличалось от положения рабов. Антонио Эррера, испанский автор XVII в., упоминает в своей работе эпизод, когда майяпанский правитель из династии Кокомов с помощью наемных отрядов из Табаско «терроризировал всю страну и стал превращать в рабов бедных людей»[955]. Тот же случай излагает и Ланда: «Он (Коком. — В.Г.) угнетал бедных и многих обратил в рабство…»[956].
Знаменательно и то, что правители майя отдавали часть своих (царских) земель[957] в аренду «бедным людям» за определенную ренту. Но и часть «женатых рабов» получала из царских имений землю либо в обмен на часть урожая, либо за обязанность постоянно отбывать трудовую повинность на полях и в доме правителя. Таким образом, положение беднейшей части свободного населения зачастую мало чем отличалось от рабской участи, что позволяет их объединять в один класс, удачно названный И.М.Дьяконовым для древневосточного общества «зависимыми работниками рабского типа»[958].
Подводя итоги всему сказанному выше, можно сделать вывод о том, что к моменту прихода испанских завоевателей в XVI в. в обществе майя имела место значительная социальная стратификация.
Сами майя четко различали две большие группы населения: простолюдинов (ах’-кех, «общинник», букв. «охотник») и знатных (ал-мехен, букв. «сын отца и матери»). Кроме того, выделялись сословия или группы ремесленников (ах’-чуен), купцов (ах’-полом), воинов (хол-кан), колдунов (ах’-пул-йах), врачей (ах’-цак), прорицателей (чил-ан), жрецов (ах’-кин). «У них были свои боги покровители и свои праздники»[959].
Но это вплотную подводит нас к вопросу о классовой структуре майяского общества XVI в. И.М.Дьяконов на основе детального и всестороннего анализа структуры древневосточного общества III–II тысячелетий до н.э. пришёл к заключению, что оно состояло из трех основных классов:
1. «Класс людей, владеющих (прямо или косвенно) средствами производства, но не занятых производительным трудом и эксплуатирующих труд других».
2. «Класс людей, владеющих средствами производства и занятых производительным трудом. На древнем Ближнем Востоке III–II тыс. до н.э. к этому классу относились главным образом крестьяне-собственники, являющиеся полноправными членами общин».
3. «Класс людей не владеющих средствами производства, но занятых производительным трудом. Сюда будут относиться как собственно рабы, стоящие вне традиционной социологической структуры древнего общества, так и несобственно рабы, имеющие свое место в этой структуре, но лишенные всякой собственности на средства производства и, подобно рабам, эксплуатируемые путем применения к ним не экономического принуждения, а прямого насилия…»[960]
В какой же мере соответствует представленная выше схема классового членения древневосточного общества социальной структуре юкатанских майя постклассического периода?
Известный мексиканский историк и этнограф А.Вилья Рохас отмечает в одной из своих работ, что как в I тысячелетии н.э., так и накануне конкисты общество майя разделялось на три основных класса: знать, плебеи и рабы[961].
«К первому классу, — подчеркивает А.Вилья Рохас, — люди принадлежали только по рождению (т.е. только отпрыски знатных фамилий, возводившие свое происхождение к богам. — В.Г.); именно по этой причине знать так рьяно пеклась о составлении и фиксации своей генеалогии»[962]. Только представители знати (almehen) могли занимать высокие политико-административные и религиозные посты в государстве. Их высокое общественное положение подкреплялось экономически тем, что они были освобождены от уплаты налогов правителю[963] и имели собственные, переходящие по наследству земельные участки[964], обрабатываемые руками рабов и зависимых людей. Кроме того, знатные лица с помощью различных методов и средств (дань, налоги, система подарков и подношений ит.д.) отчуждали значительную часть прибавочного продукта, производимого в своих хозяйствах свободными общинниками. Последние обязаны были нести также и трудовую повинность в пользу правителя и местных сановников и сообща возделывать специальные участки земли, полагающиеся аристократии по должности.
К числу знати (almehen) относились правители (халач-виник и его род), жреческая верхушка, батабы, ах куч кабы и все другие лица, могущие доказать, что их предки находились среди аристократических семей в Майяпане до его разрушения в XV в.[965]
Не подлежит сомнению и правомерность выделения в особый класс свободных общинников, составлявших в древних обществах основную массу населения.
И, наконец, в третий класс входили у майя, по А.Вилья Рохасу, рабы.
В этой связи мне хотелось бы остановиться на вопросе о численном соотношении рабов и свободных земледельцев-общинников в обществе юкатанских майя накануне конкисты.
В.Н.Никифоров, полемизируя с Р.В.Кинжаловым по данной проблеме, так сформулировал свою точку зрения: «Наука сегодня не располагает конкретными данными, чтобы дать убедительную социально-экономическую характеристику общества майя. Не имеется, в частности, „никаких цифровых данных, которые могли бы дать представление, хотя бы относительное, о численности общинников и рабов“. О размере повинностей, которые несли общинники, также „нет точных данных“. Неизвестно поэтому, на чем основывался автор (имеется в виду Р.В.Кинжалов. — В.Г.), утверждая, что „по всей видимости, рабов было значительно меньше и основу майяского общества составляли рядовые земледельцы, объединенные в общины“, и что „земледельцы-общинники были основным эксплуатируемым классом в майяском обществе“. Первая из приведенных мыслей автора в книге вообще никак не обосновывается. Вторую же он пытается подкрепить ссылкой на разнообразие повинностей общинников…»[966].
В.Н.Никифоров, безусловно, прав, когда говорит, что истинное соотношение рабов и общинников у майя пока не известно, поскольку не подкрепляется цифровыми данными. Однако я думаю, учитывая общий уровень развития обществ доколумбовой Америки, только что вступивших на тернистый путь раннеклассовой государственности и цивилизации, можно, как это и сделал Р.В.Кинжалов, без всякого риска впасть в серьезную ошибку, сказать, что свободные общинники составляли большинство населения Юкатана. Достаточно напомнить, что даже в столь высокоразвитых обществах древнего мира, как, например, Ближний Восток (Месопотамия III–II тысячелетия до н.э.) и античные государства Греции и Рима, на ранних этапах их истории мелкие, лично свободные производители численно всегда превосходят рабов. Цифровых же расчетов вообще известно для древности не так уж много. Поэтому вполне правомерно привести здесь (учитывая однотипность социально-экономических структур майя и ацтеков) такие данные для одной из областей Центральной Мексики в начале XVI в. Известно (из налоговых списков испанской администрации 30-х годов XVI в.), что в «квартале» Тлакатекпан города Тепостлан из общего населения в 3100 человек, 1262 жителя относились к категории безземельных и малоземельных людей, вынужденных арендовать землю у правителя города и знати и в силу этого зависимых от последних, и всего лишь 45 к рабам (tlacohtin)[967]. Следует напомнить, что именно в городах число рабов в доколумбовой Мезоамерике было наибольшим.
Таким образом, это соотношение 3100 жителей, из которых 1262 (свыше 40%) были зависимыми, но лично свободными людьми и только 45 человек (около 1,5%) — рабами, является, на мой взгляд, достаточно красноречивым и отражает в большей или меньшей степени удельный вес каждой из названных здесь категорий населения в целом по всей Мексике. Правда, в крупных столичных центрах процветающих государств число рабов (после успешных войн особенно) могло сильно изменяться. Таким образом, изложенная выше характеристика общества юкатанских майя накануне испанского завоевания во многом находит аналогии и точки соприкосновения с майяскими городами-государствами Центральной области в I тысячелетии н.э. И там и здесь основной формой территориально-политической организации служило достаточно мелкое государственное образование: либо город-государство, либо провинция. И там и здесь отмечен бесспорный факт существования в каждом из государств наследственных царских династий с весьма обширной властью, представители которых часто обожествлялись, что нашло свое отражение в прижизненном и заупокойном культе царя. То же самое можно сказать и о внутренней структуре этих государств: столица и подчиненные ей большие и малые селения, разделение городов-столиц на отдельные кварталы, отсутствие видимой планировки жилых районов, преобладание большесемейных домовладений с четко выраженными приусадебными участками, структурное членение города на компактный, правильно спланированный ритуально-административный центр и хаотично разбросанные жилые кварталы на периферии и т.д. В обоих случаях вполне сопоставимы также площадь городов и численность их населения.
[881] Ланда Д. де, 1955, с. 140.
[882] Там же, с. 128.
[883] Roys R.L., 1943, р. 60.
[884] Tozzer А.М., 1941, р. 231.
[885] Roys R.L., 1967, р. 189.
[886] Roys R.L., 1965, р. 669.
[887] Tozzer A.M., 1941, р. 216.
[888] Means Р.А., 1917, р. 12.
[889] The Historical Recollection of G.A.Chi, 1952, p. 32, 33.
[890] Relaciónes de Yucatán, t. 1, 1898, p. 105.
[891] Ланда Д. де, 1955, с. 140.
[892] Roys R.L., 1967, p. 75.
[893] The Historical Recollection of G.A.Chi, 1952, p. 29.
[894] Кнорозов Ю.В., 1963, с. 28.
[895] Means P.A., 1917, p. 13. \ 83 Ibid., p. 12.
[896] Roys R.L., 1949, p. 170.
[897] Кнорозов Ю.В., 1963, с. 73.
[898] Там же, с. 73.
[899] Roys R.L., 1967, р. 67.
[900] Morley S.G., 1956, plate 22.
[901] Roys R.L., 1967, figs. 2–3.
[902] Ibid., p. 67.
[903] Кнорозов Ю.В., 1963, с. 74, 75, 92.
[904] Roys R.L., 1949, p. 172–173.
[905] Ланда Д. де, 1955, с. 112, 113, 189.
[906] The Historical Recollections of G.A.Chi, 1952, p. 41.
[907] Cogolludo L. de, 1954, t. 1, p. 355.
[908] Roys R.L., 1967, p. 191.
[909] Tozzer A.M., 1941, p. 62, note 292.
[910] Roys R.L., 1967, p. 192.
[911] Tozzer A.M., 1941, p. 63.
[912] Roys R.L., 1967, p. 192.
[913] Ibid., p. 193, 194.
[914] Ibid., p. 191.
[915] Roys R.L., 1939, p. 39.
[916] Sanchez de Aguilar P., 1953, p. 295.
[917] Ланда Д. де, 1955, с. 147.
[918] Roys R.L., 1943, p. 192.
[919] Cogolludo L. de, 1954, т. 1, p. 323.
[920] Roys R.L., 1949, p. 174.
[921] Lizana B. de, 1893, p. 5.
[922] Barrera Vasquez A., 1965, p. 35.
[923] Roys R.L., 1939, p. 425.
[924] Relaciónes de Yucatán, т. 1, 1898, p. 90.
[925] Кнорозов Ю.В., 1975, с. 256.
[926] Thompson J.Е.S., 1970, р. 168.
[927] Roys R.L., 1940, р. 40.
[928] Ланда Д. де, 1955, с. 114–116.
[929] Roys R., Scholes F. and Adams E., 1940, p. 5.
[930] Кнорозов Ю.В., 1975, с. 257.
[931] Las Casas В. de, 1967, т. 1, p. 510.
[932] Sanchez de Aguilar P., 1953, p. 244, 245.
[933] Кнорозов Ю В., 1975, с. 250.
[934] Roys R.L., 1943, р. 34.
[935] Ibidem.
[936] Roys R.L., 1939, p. 28.
[937] Ibid., p. 40.
[938] Miles S.W., 1957, p. 771–774.
[939] Кнорозов Ю.В., 1975, с. 250.
[940] Ланда Д. де, 1955. с. 158.
[941] Lizana В. de, 1893. р. 41.
[942] Cogolludo L. de, 1954, т. 1, р. 332.
[943] Blom F., 1932, р. 545, 546.
[944] Torquemada J. de, 1969, т. 2, р. 390.
[945] Las Casas В. de, 1967, т. 1, р. 511.
[946] Ibidem.
[947] Ibidem.
[948] Means P.А., 1917, р. 13.
[949] Tozzer А.М., 1941. р. 237.
[950] Ibid., р. 35.
[951] Sodi D.М., 1964, р. 52.
[952] Scholes F. and Roys R., 1948, р. 56.
[953] Sodi D.M., 1964, р. 52.
[954] Ibidem.
[955] Tozzer А.M., 1941, р. 216.
[956] Ланда Д. де, 1955, с. 118.
[957] Las Casas В. de, 1967, т. 1, р. 511.
[958] Дьяконов И.М., 1971, р. 137.
[959] Кнорозов Ю.В., 1975, с. 250.
[960] Утченко С.Л., Дьяконов И.М., 1970, с. 16, 17.
[961] Villa Rojas А., 1961, р. 37.
[962] Ibidem.
[963] Ланда Д. де, 1955, с. 113, 114.
[964] Villa Rojas А., 1961, р. 39.
[965] Ibidem.
[966] Никифоров В.Н., 1975, с. 248, 249.
[967] Hicks F., 1974, р. 256, 257.