Сообщение об ошибке

Notice: Undefined variable: n в функции eval() (строка 11 в файле /home/indiansw/public_html/modules/php/php.module(80) : eval()'d code).

Исследователи мысли нагуа

Мигель Леон-Портилья ::: Философия нагуа. Исследование источников

III

Эгиара и Эгурен

Теперь, зная уже, что источники недостаточно изуче­ны, нас не может удивить тот факт, что о философской мысли нагуа написано очень мало. В форме библиогра­фических заметок ниже мы расскажем о тех исследо­вателях, которые наиболее близко касались нашей темы.

Начиная с XVIII века, ибо в два предыдущих о та­кой теме, как философия нагуа, упоминали лишь выше­указанные монахи и хронисты, мы считаем справедли­вым начать наш список с имени мексиканского ученого-библиографа, преподавателя Мексиканского Королев­ского и Епископального Университета, д-ра Хуана Хосе де Эгиара и Эгурен (1696—1763), которого проф. Хуан Эрнандес Луна справедливо называет «инициатором истории идей в Мексике»[53].

Правда, раньше чем Эгиара и Эгурен, о древних местных культурах писали Д. Карлос де Сигуэнса-и-Гонгора (1645—1700) и знаменитый итальянский путе­шественник Джованни Ф. Джемелли Каррери (1651 — 1725). Однако работы первого автора, написанные на эту тему, в том числе и его «История Империи чичимеков», к несчастью, утеряны. Поэтому о Сигуэнса мы знаем лишь как о прославленном исследователе и кол­лекционере мексиканских древностей; кроме того, нам известны некоторые материалы, переданные им Каррери, который включил их в свою работу «Giro del Mondo», опубликованную в 1700 году. И хотя эта книга содер­жит интересные сведения, она никоим образом не мо­жет сравниваться с работой Эгиара и Эгурена, который с полным правом заслуживает звания «инициатора истории идей в Мексике», данного Эрнандесом Луна. Эгиара именно в различных разделах «Пролога», или «Anteloquia», к своему основному труду «Мексиканская Библиотека» (1755) аргументированно опровергает мне­ние настоятеля Аликанте дона Мануэля Марти, который приписывал всем древним и современным жителям Но­вого Света вообще и Новой Испании в частности неве­жество и варварство.

В первом из разделов «Пролога» д-р Эгиара объяс­няет мотивы, побудившие его ответить настоятелю; шесть следующих разделов «Пролога» посвящены из­ложению того, что он считает на основе свидетельств хронистов и историков Индий истинной культурой древних мексиканцев. Он допускает, что «индейцы действи­тельно не знали применения алфавита... но этого недо­статочно для утверждения того, будто они были гру­быми и невежественными и не имели науки, кодексов и книг...»[54]

Справедливо утверждение Эгиара также и в том, что «мексиканцы занимались историей и поэзией, риториче­скими искусствами, арифметикой, астрономией и всеми другими науками, о существовании которых остались столь очевидные доказательства...»[55]

В подтверждение ранее сказанного он указывает на индейские кодексы, собранные Сигуэнса-и-Гонгора, со­держащие индейские анналы, законы индейцев, их хро­нологии, ритуалы и обряды, их правила о выплате дани и т. д. Эгиара приводит цитаты из тех авторов, которые упоминали или использовали богатое содержание кодексов: Торквемада, Бетанкур, Гомара, Солис, Акоста, Энрике Мартинес, Джемелли и т. д.

Он детально изучает систему воспитания индейцев. Говорит о Нецагуалкойотле, которого хвалит за муд­рость, и даже цитирует на мексиканском языке первые слова одной из песен, которую ему традиционно припи­сывают. И, наконец, его интересуют физические, медицинские и даже теологические идеи нагуа. Он пишет: «Мы не считаем древних индейцев далекими от изуче­ния физики... и если исследовать их кодексы, написан­ные иероглифическими знаками, то многие из них можно характеризовать как теологические трактаты... У мек­сиканских индейцев имеется все для того, чтобы считать их, так же как и египтян, сведущими в высшего рода мудрости...»[56]

Думаем, что такая интересная и малоизвестная рабо­та д-ра Эгиара, в которой впервые дается систематиче­ское изложение духовной культуры древних мексикан­цев и выразительно повествуется об ученых и теологах, справедливо должна считаться первой попыткой обобще­ния самого ценного в нагуаской культуре и мысли.

Ботурини

Итальянский ученый и путешественник Д. Лоренсо Ботурини Бенадучи был современником д-ра Эгиара. Они лично знали друг друга. По приезде в Новую Испанию в 1736 году Ботурини удалось собрать богатую коллекцию рукописей и кодексов, о чем свидетельствует составленный им Каталог индейского исторического му­зея, дополняющий его основную работу: «Идея о новой всеобщей истории Северной Америки»[57].

Хотя в этой работе он прямо и не касается темы о философии нагуа, в ней содержится ряд ссылок о харак­тере мысли и культуры нагуа, а также новый объектив­ный метод их изучения. «По случаю написания своей работы, — говорит он в «Вводном возражении», — я был вынужден размышлять над тайнами и научными сооб­щениями индейцев и использовать для их объяснения, особенно в первую и вторую эпоху, их собственные понятия...»

Руководствуясь таким критерием, он наряду с дру­гими вопросами должен был изучить нагуаские сим­волы четырех времен года, календарь, астрономию и метафоры, содержащиеся в языке нагуатл, который, по мнению Батурини, «по своему изяществу» ¡превосходит латинский[58], а также песни и поэмы, о которых он го­ворит, что «тот, кто начнет их изучать, найдет в них ,остроумнейшие рассказы, сотканные из возвышенных метафор и аллегорий»[59].

К большому нашему сожалению, Ботурини не смог использовать огромное число документов[60]. Несмотря на это, его имя всегда останется символом для тех, кто стремится понять самые человеческие стороны культуры нагуа.

Клавихеро

Фигурой еще более значительной в деле изучения культуры и древних традиций нагуа, чем Ботурини, яв­ляется иезуит Франциско Хавиер Клавихеро (1731— 1787). Его основной труд «Древняя история Мексики», задуманный и начатый в Мексике, был опубликован, в связи с изгнанием иезуитов в 1767 году, в Италии — в Болонье[61].

Большая заслуга Клавихеро в изучении мысли и культуры древних мексиканцев состоит в том, что он подытожил и упорядочил как в «Древней истории Мек­сики», так и в своих «Диссертациях» все, что рассказы­вают первые хронисты и историки о религиозных идеях индейцев, их концепциях высшего существа, о хроно­логиях, космогонических мифах, обращениях. Этим во­просам он посвящает всю VI книгу своей работы; кроме того, в VII книге он рассматривает их систему воспита­ния, законы, организацию, язык, поэзию, музыку, меди­цину, живопись и т. д.

особый интерес представляет и то, что пишет Кла­вихеро в своей шестой «Диссертации», касаясь характера мексиканского языка, «...утверждаю, — говорит он,— что нелегко найти язык более пригодный для рассуждения на метафизические темы, чем мексиканский., ибо трудно назвать другой язык, в котором бы содержалось такое большое число абстрактных названий, как в этом. Чтобы удовлетворить любопытство читателей и дать образец этого языка, приведу здесь несколько слов, обозначающих метафизические и моральные понятия, до­ступные (даже для самых невежественных индейцев»[62].

Несмотря на эти верные замечания, необходимо при­знать, что Клавихеро не изучил философию нагуа в строгом смысле. Однако из всей совокупности приве­денных им данных о мифах, религии, искусстве и куль­туре вообще возникает живая общая картина мира, та­кая, какой должны были видеть ее древние мексиканцы. Объективность и нескрываемый «мексиканизм» Кла­вихеро превращают его «Древнюю историю Мексики» и его «Диссертации» в первую серьезную попытку исполь­зовать большую часть источников с целью полного вос­произведения картины культурной жизни народов нагуа.

Такой интерес к научному познанию древней мекси­канской культуры вскоре нашел последователей, неко­торые из них являются иностранцами, как, например, великий Гумбольдт, который неоднократно показывает, особенно в работе «Вид на Кордильеры и памятники туземных народов Америки», гуманистическое стремле­ние полностью понять образ жизни ацтеков и их миро­воззрение[63].

После Гумбольдта справедливо упомянуть по край­ней мере лорда Кингсборо, который в своих «Antiquities of Mexico» (Лондон, 1830—1848) сделал доступными для основных библиотек мира многие индейские ко­дексы в изумительной репродукции.

Однако, несмотря на такое число работ и публика­ций, мы вынуждены признать, что для установления первых попыток специфического изучения того, что со­ставляет нашу тему: философия нагуа, — нам необхо­димо обратиться почти к концу XIX века.

Ороско и Берра

Дон Мануэль Ороско-и-Берра был первым, кто в своей «Хронике хроник», как назвал Икацбалсета его «Древнюю историю и историю завоевания Мексики», посвятил целую книгу исследованию мифов и мысли на­гуа, включая и изложение их философских взглядов[64].

Исходя главным образом из космогонических идей, изложенных в «Ватиканском кодексе А 3738», он дает миф о Солнцах, рассказывает о происхождении светил и богов, о веровании в Тлокэ Нагуакэ и в Омейотл или о божественной двухзначности. Занимается идеями на­гуа о земле, небесах, Луне и Солнце. Он утверждает, что «мексиканцы, кроме небесных тел, поклонялись че­тырем элементам». Относительно взглядов на происхождение различных народов, входящих в Империю Meхикатл, Ороско приписывает мексиканским философам моногеническую концепцию, выраженную в форме ми­фов. Рассказывая для ¡подтверждения этой идеи легенды об Ицтакмихкоатл «Змее белых облаков» и ее шести сыновьях, он пишет: «Это та форма выражения, с помощью которой мексиканские философы признавали, что все народы империи, каковы бы ни были, их этно­графические различия, происходят от единого корня»[65]. Сравнивая затем образ мыслей ацтеков с пифагорей­ским, он говорит, что для тех и других «подлунный мир был ареной бесконечной битвы между жизнью и смер­тью... это область четырех элементов: земли, воздуха, воды и огня, которые благодаря своим соединениям, разъединениям и беспрерывным преобразованиям про­изводили все те частные явления, которые предстают перед нами»[66].

Не вступая в дискуссию по поводу правомочности сравнения ацтекской мысли с пифагорейской филосо­фией или с индийской мыслью, как делает Ороско и Берра, мы можем, однако, утверждать, что в этих по­пытках содержится по крайней мере намерение пока­зать ценность и общечеловеческий смысл идей нагуа. К сожалению, Ороско и Берра не знал текстов и поэм нагуа., собранных Саагуном и еще не изданных в то время, иначе, учитывая его компетентность и историче­скую подготовку, он мог бы оставить нам первое на­стоящее обобщение философской мысли нагуа.

Чаверо

Несколько лет спустя после опубликования «Древ­ней истории и истории завоевания Мексики» Ороско-и-Берра появилась очень важная работа Д. Алфредо Ча­веро, в которой тема философии нагуа представлена еще более отчетливо. Название этой работы, написан­ной Чаверо для первого тома труда «Мексика сквозь века» (1887)[67], довольно схоже с названием работы Ороско и Берра — она называется «Древняя история и история завоевания». Вторую и третью главы первой книги Чаверо посвящает изложению мифов и религиоз­ных идей народов нагуа, четвертую — тому, что он на­зывает «философией нагоа». Чтобы дать представле­ние об интерпретации Чаверо мысли нагуа, приведем несколько выдержек, характеризующих его точку зрения:

«Относительно этого уже достаточно ясно говорит теогония нагоа, однако довольно известные писатели заблуждались, приписывая этой расе всевозможные совершенства. Так, они без колебания утверждают, что первые племена, и даже толтеки, были деистами. Однако их космогония говорит обратное. Они предста­вляли себе бытие, называемое Ометекутлщ но этот тво­рец представлял собой материальный элемент — огонь, и творение имело место благодаря материальному дей­ствию Омейкуалицтли. Творящее бытие, Айамиктлан, было вечным, однако неуничтожимой продолжала оста­ваться материя огня. Боги — это четыре материальных существа, четыре светила... Для объяснения возникно­вения человека они прибегли к материальному действию огня на земле, символическому браку Тонакатекутли и Тонакасигуатл. Никогда не выступает даже идея о ду­ховном бытии. Нагоа не были деистами, нельзя утвер­ждать также и то, что их философия подобна азиат­скому пантеизму. Это был лишь материализм, основан­ный на вечности материи. Их религией было знание четырех светил, так же как и их философия была мате­риалистичной»[68].

О концепции потусторонности нагуа он добавляет следующее:

«Как бы мы ни стремились идеализировать племена нагоа, мы вынуждены согласиться, что дорога мертвых и их гибель в Миктлане обнаруживают явный материа­лизм»[69].

И, наконец, в качестве вывода из концепции Чаверо можно привести высказывание, имеющее, пожалуй, от­рицательный и пессимистический характер:

«Сколько бы мы ни старались доказать, что нагоа имели великую философию, были деистами и придер­живались концепции бессмертия души, во что мы рань­ше верили, мы вынуждены, однако, признать, что их цивилизация, вытекающая из той социальной среды, в которой она развивалась, не достигла такой высоты. Их боги были материальны; вечный огонь представлял вечную материю; люди были детьми, созданными их от­цом — Солнцем и матерью — Землей; фатализм пред­ставлял собой философию жизни...»[70]

Такова интерпретация философии нагуа, данная Ча­веро. Он совершенно определенно утверждает ее суще­ствование, но, применяя, вероятно, к нагуа в какой-то степени свои позитивистские убеждения, он делает их материалистами, не обращая внимания на то, что всту­пает в явное противоречие с позитивистским тезисом о трех стадиях развития и с самой историей, показы­вающей, что народам древности свойственно такое миропонимание, которое тяготеет к анимизму, теологии и метафизике. Поэтому, несмотря на наше признание за­слуг Чаверо, мы не можем квалифицировать его интер­претацию мысли нагуа иначе, как поверхностную и малообоснованную. Дело в том, что источники, к кото­рым он прибегал, были неполными. Для Чаверо, как и для Ороско и Берра, оказались недоступными докумен­ты на языке нагуатл, продиктованные информаторами Саагуна, где, как мы подробно покажем, заключена глубокая философская мысль, которую ни в какой мере нельзя квалифицировать как «материалистическую». Прежде всего Чаверо принадлежит заслуга в том, что он указал на тему, достойную изучения, тогда как сам он, введенный в заблуждение собственным позитивиз­мом и фантазией, смог лишь дать неполное и мало­обоснованное изложение.

Вальверде Тельес

Опираясь на те же немногочисленные достоверные данные, но намного осторожнее, чем Чаверо, первый историк философии Мексики Д. Эметерио Вальверде Те­льес посвящает три короткие страницы своих «Истори­ческих заметок» тому, что он называет «философией до завоевания». Осторожно высказывая свои идеи, он утверждает, что среди древних мексиканцев существо­вали философы. «Мы не сомневаемся, — говорит он, — что мексиканцы, будучи людьми способными к рассу­ждению, до завоевания имели своих философов. Трудно предположить, чтобы их философия совершенно отлича­лась от их религиозных идей, с одной стороны, и от астрономических и физических идей, с другой»[71].

Затем в подтверждение сказанного Вальверде дает выписку из Клавихеро, где последний, основываясь на утверждениях Ихтлилхочитла, говорит об астрономиче­ских, естественных и философских познаниях короля Нецагуалкойотла, которому приписывается выдвижение идеи о едином боге, творце всех вещей. Таким образом, на примере ученого правителя Тецкоко, который, по свидетельству Ихтлилхочитла, был одновременно наблюдателем небесных тел, исследователем природы, религиозным человеком и глубоким мыслителем, Валь­верде Тельес подтверждает трудность «проведения гра­ницы, разделяющей предмет различных наук», когда говорится о древних мексиканцах. Мы в свою очередь добавим, что это истинно не только по отношению к древним жителям Мексики, но и к первым греческим ученым — Фалесу, Анаксимандру, Анаксимену, Герак­литу и т. д., которые с одинаковым правом получили звание философов, физиков, астрономов и т. д. одновре­менно. Следовательно, для того чтобы найти полное расчленение предметов различных наук, пришлось бы ждать до нового времени. Именно за то, что Коперник точно установил собственную область исследования, он и был назван отцом астрономии, Ньютон — физики, а Лавуазье — химии. Ранее все эти науки бесспорно счи­тались частями философии.

Рассуждения Вальверде Тельеса были совершенно справедливы, и вызывает сожаление лишь то обстоя­тельство, что настоящие источники философской мысли нагуа были ему неизвестны. Это не упрек, ибо мы уви­дим в дальнейшем, что лишь через несколько лет после опубликования его «Заметок» начали открываться и пу­бликоваться эти источники.

После упоминания основных связанных с нашей те­мой исследований, проделанных в течение XIX века, не­обходимо коротко остановиться на исследованиях уче­ных нашего века, занимающихся вопросами, относя­щимися к мысли нагуа.

Парра

Лишь для того, чтобы по возможности учесть все, связанное с нашим исследованием, упомянем работу известного мыслителя, преподавателя логики доктора Порфирио Парры — ученика дона Габино Барреды. Он еще более, чем Чаверо, следовал идеям модного пози­тивизма. В начале века Парра написал историю того периода Мексики, который он назвал «светлое царство науки»[72]. В начале данной работы Парра посвящает несколько страниц краткому и, мы осмеливаемся ска­зать, априорному исследованию древней культуры нагуа. Исходя из идеи, что «научное движение в нашей стране исключительно испанского происхождения»[73], он начи­нает с утверждения о несовершенстве нагуатлской письменности, вследствие чего индейцы не могли «обозначать абстрактные идеи пространства, времени, делимости, являющиеся необходимыми основами для математики, которая в свою очередь выступает в качестве основы всякой науки...»[74] Как бы для подтверждения сказан­ного Парра говорит о так называемом способе счета нагуа следующее:

«Равное, если не большее, препятствие для разра­ботки чистых наук встречали племена нагуа в своей не­совершенной системе исчисления, если вообще это мож­но назвать системой... Непосредственное исследование способа, применяемого для этой цели местными жите­лями, по свидетельству уважаемых авторитетов... гово­рит о том, что индейцы умели считать безошибочно лишь до двадцати...»[75].

Продолжая свое исследование культуры нагуа, он отрицает всякое научное значение ее хронологии и астрономии, не удосуживается при этом даже указать, какие «уважаемые авторитеты» информировали его о том, что «индейцы умели считать безошибочно лишь до двадцати» и «не обладали каким-либо способом для измерения углов и коротких отрезков времени».

Такие ошибочные оценки Парра не заслуживают даже опровержения: их достаточно сравнить с заявле­нием прусского философа Пава, который, по словам Клавихеро, утверждал, будто исчисление нагуа доходило лишь до трех. Довольно остроумно по этому поводу ответил ему Клавихеро в одной из своих «Диссертаций»:

«Я выучил мексиканский язык и многие годы слу­шал, как говорят мексиканцы, и тем не менее не знал, что в нем так мало числительных и слов, выражающих общие понятия, пока меня не просветил Пав. Я знал, что мексиканцы дали название сентцонтли (400) или, вернее, сентцонтлатоле (тот, который имеет 400 голосов), птице, столь известной исключительной нежностью и несравненным разнообразием своего пения... И, наконец, я знал, что мексиканцы имели достаточно названий чи­сел, чтобы обозначать столько тысяч и миллионов, сколько хотели»[76].

После этого ответа вызывает удивление, что мекси­канец, преподаватель логики и к тому же крупный по­зитивист, мог рассуждать подобным образом о нагуа, ко­торые, по его мнению, «безошибочно считали лишь до двадцати».

Полный контраст несерьезным оценкам Парра со­ставляют работы, проводимые в это время на основе прямого исследования Д. Франсиско дель Пасо-и-Тронкосо, Д. Антонио Пеняфиэля и Д. Хоакина Гарсия Икацбалсеты. Их заслуга состоит в том, что они впервые опу­бликовали тексты, многие из которых, написанные на языке нагуатл, относятся к древней мексиканской куль­туре. Мы не будем снова останавливаться на работах и документах, касающихся нашего предмета и опублико­ванных этими исследователями, поскольку уже упомяну­ли об этом при рассмотрении источников. Здесь мы хо­тим лишь указать, что их заслуга состоит в том, что они впервые сделали доступной документацию, необходи­мую для изучения мысли нагуа по первоисточникам, а не на основе гипотез и предположений.

Селер

Теперь мы кратко рассмотрим так называемую «не­мецкую школу» исследователей древней мексиканской культуры. Ее основателем был Эдуард Селер (1849— 1922). Мы уже упоминали о нем как о переводчике и издателе некоторых нагуатлских текстов, собранных Саагуном. Из немцев ему следовали в этой работе Леман, Шульц-Йена и Менгин.

Касаясь его взглядов на философскую мысль нагуа, следует заметить, что первоначально изложение их было дано в разных журнальных статьях и других отдельных публикациях, позднее же их собрали в такую известную энциклопедию среднеамериканских культур, какой яв­ляется его «Gesammelte Abhandlungen»[77].

Из всего огромного материала мы остановимся лишь на работах, имеющих наибольший интерес с точки зре­ния нашего исследования. Так, в работе «О естественной основе мексиканских мифов» мы находим прекрасный очерк, посвященный выявлению элементов толтекской культуры в нагуаской мифологии XVI века[78].

Его работы о древних кодексах также содержат очень важные идеи для понимания мировоззрения нагуа. Осо­бый интерес представляют следующие четыре очерка Селера: «Мексиканское представление о мире», «Появление мира и людей, рождение солнца и луны», «Первые люди и небесный мир» и «Основной миф мексиканских пле­мен»[79].

Во всех этих работах воспроизведение мировоззрения нагуа твердо основывается на свидетельствах хронистов и документах на языке нагуатл. В качестве примера формы, свойственной исследовательской манере Селера, приведем отрывок из вышеназванного очерка «Мекси­канское представление о мире», в котором он синтези­рует свои идеи относительно космического начала у на­гуа. После упоминания источников, в данном случае «Ватиканского кодекса А 3738» и «Телерано-Реймского кодекса» (лист 8), Селер говорит о:

«Двух богах, имя которым Тонакатекутли, Тонакасигуатл (Господин и Госпожа нашей опоры), или Ометекутли, Омесигуатл (Господин и Госпожа дуальности). Богиня называется также Хочикетцал «Цветы и украше­ния из перьев». Эти боги, которые для мексиканцев были богами любви, зачатия, рождения и в соответствующей форме того, что поддерживает жизнь — маиса и т. д., жили на тринадцатом небе. В полном соответствии с тем, что изображено в «Ватиканском кодексе А» находится и описание Саагуна (кн. X, гл. 29), где он говорит, что в данном месте сконцентрирована основа жизни, и бла­годаря богам оно называется Омейокан — место дуаль­ности. Оттуда, как думали мексиканцы, дети посылались в мир (Саагун, кн. VI, гл. 32). По этой причине выс­шее небо называется также Тамоанчан (место, откуда мы происходим, то есть место рождения). Это название, как я показал, обозначало поэтому своего рода мифиче­ское место происхождения нагуа, так как, являясь нача­лом индивидуальной жизни, оно, естественно, должно было быть и местом происхождения народов...»[80]

Таким образом, Селер, всегда опираясь на кодексы, тексты нагуа, свидетельства хронистов и археологиче­ских открытий, написал свои глубокие исследования о мировоззрении нагуа, которые вполне могут считаться продолжением его предшествующих работ; эти исследо­вания создают твердую основу для изучения того перио­да, когда миф начинает рационализироваться, превра­щаясь в философию.

Леман и Байер

Учеником Селера и его последователем в работе над древними текстами нагуа был Вальтер Леман (умер в 1939 году), которому, как мы уже говорили, наряду с другими исследователями, мы обязаны первым пере­водом с нагуатлского оригинала «Бесед двенадцати», а также прекрасным палеографическим изложением «Ан­налов Куаутитлана». Исследования Лемана, направлен­ные на выявление философского значения культуры на­гуа и культуры майя отражены в интересной работе, по­лучившей известность уже после смерти автора. В этой работе он обращает внимание на необходимость идти дальше археологических исследований, а именно исполь­зовать данные археологии для того, чтобы воссоздать цельную картину древних культур и дойти до того, что составляло их душу: до философии[81].

В рамках гуманистической тенденции так называе­мой «немецкой школы» находился и Герман Байер, две интересные и малоизвестные работы которого были об­наружены в книге, посвященной Гумбольдту, по случаю открытия ему памятника в саду Национальной мекси­канской библиотеки[82]. Огромный интерес представляет очерк под названием «Ацтекский идол Александра фон Гумбольдта». В нем Байер говорит следующее: «Если мы еще более углубимся в символический язык мифов и фигурных изображений кодексов, то увидим, что край­ний политеизм, который мы встречаем в древней Мек­сике, есть не что иное, как символическое отношение к естественным явлениям, так как мысль священников уже разработала более далеко идущие религиозно-философ­ские идеи. Две тысячи богов из того огромного количе­ства, о котором говорит Гомара, были для ученых и посвященных лишь различным выражением Единого. В образе бога Тонакатекутли мы находим замену моно­теизма. Он является древним богом-творцом, который царствует на тринадцатом небе, откуда он оказывает свое воздействие и посылает тепло, благодаря которому в ма­теринском чреве зачинаются дети. Чтобы выразить идею о том, что космические силы — это эманации божествен­ного начала (Urgottheit), боги природы обозначались как дети Тонакатекутли... И тот факт, что древний бог выступает (иногда) в женском образе, настолько же противоречит принципу монотеизма, насколько противо­речит ему христианская троица. В мексиканском пан­теоне мы встречаем божественную пару как единствен­ную и идентичную основу Вселенной. Для мексиканцев Солнце также является источником всей земной жизни и играет ту же самую роль, что и древний бог-творец, с которым оно по этой причине идентифицируется. Огонь, тепло являются для древних философов жизненной си­лой, которая пронизывает все...»[83]

Столь интересный анализ, выражающий, по-види­мому, мнение Байера о том, что мировоззрение ацтеков носило монистическо-пантеистический характер, отличается от мнения Чаверо, для которого мысль нагуа была материалистической. Не стремясь, однако, выяс­нить этот вопрос сейчас, ибо мы предпочитаем, чтобы тексты говорили сами за себя, во «Введений» мы ограни­чимся лишь указанием на эту работу Байера, заканчи­вающуюся, в частности, следующими словами:

«И мы можем сказать, что недалек тот день, когда — по крайней мере в основных чертах — сможет быть по­нята мифологическая система мыслителей из Анагуака»[84].

Знакомясь с представителями «немецкой школы», мы, к сожалению, не имеем возможности останавливаться на таких авторах, как Герберт Шпинден, Мигель Отон де Мендисабал, Теодор В. Данцель, К. Вайян, Сальвадор Тоскано, Пауль Вестхайм и др., работы их мы лишь ука­жем в библиографии в конце книги, так как они не свя­заны непосредственно с нашей темой, хотя и важны в других отношениях. Сейчас мы перейдем к характери­стике некоторых выдающихся современных исследовате: лей, вклад которых в дело изучения философии нагуа имеет положительное значение[85].

Гамио

Мы упомянем здесь об одной основополагающей идее, изложенной доктором Мануэлем Гамио в работе «Куя Родину»[86], поскольку она прекрасно выражает необхо­димость методологических исследований индейской мы­сли. Касаясь, в частности, индейского искусства и соглашаясь с тем, что между западным эстетическим крите­рием и эстетическим критерием индейцев существует пропасть, Гамио указал на причину того, почему индей­ское искусство обыкновенно не возбуждает у западного наблюдателя никаких эстетических эмоций. «Это проис­ходит потому, — пишет он, — что никоим образом нельзя оценить того, о чем не имеешь понятия, так же как нельзя в достаточной мере определить и оценить то, что наблюдается впервые»[87].

Следовательно, чтобы понять индейское искусство, необходимо проникнуть в образ мыслей индейцев, знать его происхождение, мифы, космографию, философию, од­ним словом, необходимо знать основные формы индей­ской мысли. Эта идея, высказанная Гамио относительно искусства, содержит в себе еще более общую цель: чтобы глубоко и обстоятельно понять любую сторону культуры или ее проявления, необходимо гуманистически воспроиз­вести все аспекты мировоззрения и, если возможно, его самую разработанную часть — философию. Таков мето­дологический критерий Гамио.

Касо

Среди современных археологов и антропологов никому не удалось так глубоко воспринять этот критерий гума­нистического воспроизведения, как д-ру Алфонсо Касо. Им написано несколько работ об идеях и мировоззрении ацтеков. Но результаты его исследований обобщены в основном в трех следующих работах: «Религия ацтеков» (1936 и 1945), «Орел и Нопаль» (1946) и «Народ Солн­ца» (1953)[88]. Исследование религии ацтеков Касо начи­нает с указания на то, что среди «необразованных клас­сов существовала тенденция к преувеличению поли­теизма, они рассматривали как различных богов то, что в умах священников было лишь проявлением или выра­жением одного и того же бога»[89].

Таким образом, он отличает то, что можно было бы на­звать религиозностью народа, от стремления к единству, существовавшему в среде священников. Касо пишет:

«С другой стороны, очевидны усилия ацтекских жре­цов, направленные на то, чтобы свести многочисленные божества к различным проявлениям одного и того же бога; принимая богов покоренных народов или воспри­нимая их от народов с более развитой культурой, они всегда пытались ввести их, как это делали и римляне, в свой национальный пантеон и рассматривали этих бо­гов как различные проявления богов, унаследованных ими от предшествующих великих цивилизаций, от кото­рых вела свое начало их собственная культура»[90].

Далее Касо говорит об одной очень древней фило­софской школе, утверждения которой сводились к сле­дующему:

«Причиной всех вещей является одно-единственное дуалистическое начало, мужское и женское, породившее богов, мир и людей; еще более развитую концепцию мы находим у некоторых выдающихся личностей, как, на­пример, у Нецагуалкойотла — правителя Тескоко; у них уже появляется идея преклонения невидимому и неизо­бражаемому богу, называемому Тлокэ Нагуакэ, или Ипалнемогуани (бог непосредственной близости, или тот, благодаря которому все живут)...»[91]

Но так как «боги философов никогда не были по­пулярны», религиозное мировоззрение ацтекского народа продолжало развиваться само по себе.

Если проанализировать данные, приведенные Касо, то мы увидим, что он различает три слоя или субстрата в религиозном мировоззрении ацтеков:

1. Народный субстрат: политеистический.

2. Жреческий субстрат: пытающийся свести множе­ственное к различным аспектам единого божества.

3. Философский субстрат: существовала очень древ­няя философская школа, утверждавшая существование двойственного космического начала, и даже отдельные мыслители, которые приближались к монотеизму.

Таким образом, впервые отчетливо указав на слож­ность элементов ацтекской мысли, Касо обращает свое внимание в основном на изучение двух первых субстра­тов: народного и жреческого — и лишь мимоходом ка­сается собственно философского, так как цель его работ заключается в исследовании религии ацтеков. Затем он подробно излагает мифы о создании богов, говорит о распределении космоса по четырем странам света, созда­нии людей, четырех Солнцах, миссии Кетцалкоатл и его борьбе против Тецкатлипоки, атрибутах богов огня, воды, произрастания, земли и смерти.

Но, изучая религиозное мировоззрение, Касо не огра­ничивается лишь изложением основных мифов, а нахо­дит ключ, лейтмотив ацтекской мысли: человек, мысли­мый как сотрудник богов и главным образом Солнца, Гуитцилопочтли. Он пишет:

«Молодой воин каждое утро рождается в утробе старой богини Земли и умирает каждый вечер, чтобы ос­вещать своим угасающим светом мир мертвых. Но, рож­даясь, бог должен вступить в борьбу со своими братья­ми — звездами и со своей сестрой — Луной, и, вооружен­ный огненной змеей — солнечным лучом, он каждый день обращает их в бегство, его победа означает для людей новый день жизни. После его победы души воинов, по­гибших в борьбе или на жертвенном камне, триумфально ведут его до середины неба, а когда начинается, вечер, его подхватывают души женщин, погибших при родах, которые приравниваются к мужчине, потому что они по­гибли, забирая в плен человека, новорожденного... Это божественное сражение происходит каждый день; но для победы Солнца необходимо, чтобы оно было крепким и сильным, так как оно должно бороться против многочис­ленных звезд... Поэтому человек должен питать Солнце, которое, будучи божеством, презирает грубую пищу лю­дей и может питаться лишь самой жизнью, волшебной субстанцией, содержащейся в крови человека — Чалчиуатл (драгоценной жидкостью), этим ужасным нектаром, которым питаются боги.

Ацтеки, народ Гуитцилопочтли, это народ, избранный Солнцем, ему поручено найти для него пищу, поэтому война для ацтеков это форма культа и необходимая дея­тельность...»[92]

Эта концепция, превращающая ацтеков в «народ Солнца», как удачно назвал их Касо, подтверждается в свою очередь в тщательных исследованиях древнего ацтекского символа орла и нопала, проведенных этим же автором. Соединяя в своем исследовании вклад архео­логии с данными хронистов и прямыми источниками нагуа, Касо делает следующий вывод:

«Орел на нопале означает в таком случае, что Солнце находится на том месте, где оно получает свою пищу. Непал, колючее дерево, дающее красную смоковницу; это дерево жертвоприношений, и, согласно мифологии, лишь человеческие жертвы могут питать Солнце; лишь получив красную смоковницу, солнечная птица сможет продолжать свой полет»[93].

Из этой основной идеи быть «народом с особой мис­сией» вытекает, как отмечает Касо, смысл жизни и образ действия ацтеков: от них до некоторой степени зависит дальнейшее существование Вселенной, так как, если Солнце не получит пищи, оно не сможет продолжать свою бесконечную борьбу. Находясь на стороне Солнца, ацтек считает, что он находится на стороне Добра в мо­ральной битве против власти Зла. Таково в общем существо мифологическо-религиозного мировоззрения ацте­ков и скрытая пружина, которая сделала их создателями Мексиканской империи и Великого озерного города — центра мира теночков. Исследования и работы Касо, по­священные тому, что составляет движущую основу для большинства нагуа ко времени конкисты, послужат не­заменимой основой для дальнейших поисков строго фи­лософских идей «этой очень древней школы», о которой говорит нам сам Касо.

Суотель

Существует и другое важное исследование, являю­щееся ценным дополнением к работам Касо. Мы имеем в виду «Космологическую мысль древних мексиканцев» известного антрополога и историка д-ра Жака Сустеля, неоднократно бывавшего в Мексике[94].

Упомянутая работа представляет собой сжатое обоб­щение, в котором дается ясное и всегда аргументирован­ное документами изложение основных концепций нагуа о происхождении мира, о четырех Солнцах, о Солнце, светилах и небесах, земле и произрастании, убежище мертвых, странах света, о пространстве и времени.

Однако ценность этого труда состоит не только в удачном обобщении космологии нагуа, но и в наличии большого числа метких замечаний, свидетельствую­щих о тщательной продуманности исследования Сустеля. Так, например, касаясь природы языка нагуатл, он гово­рит, что «его можно охарактеризовать как инструмент передачи традиционных ассоциаций или, если хотите, совокупности образов». И далее:

«Следовательно, то, что характеризует мексиканскую космологическую мысль, является именно соединением традиционно ассоциированных образов. Мир — это си­стема взаимно отражающихся символов: цвета, времена, ориентированные пространства, светила, боги, историче­ские события — все находится в некотором соответствии. Мы встречаем здесь не «длинные цепи рассуждений», а взаимное и постоянное проникновение различных сто­рон единого целого»[95].

После изложения и комментирования основных кос­мологических идей нагуа Сустель дает объяснение их пространственно-временного мира:

«Итак, выразители мексиканской космологической мысли не проводят коренного различия между временем и пространством; они отказываются понимать простран­ство как нейтральную и однородную среду, независимую от изменения длительности. Последняя протекает через посредство неоднородных единичных факторов, частич­ные особенности которых следуют друг за другом цик­лично и в определенном ритме. Для мексиканской мысли нет времени и пространства в отдельности, а есть время-пространства, в которые, постоянно впитывая частные свойства, погружаются естественные явления и человеческие поступки. Каждое «место-мгновение», комплекс места и события, неизбежно определяет все то, что в нем находится. Мир можно сравнить с декорацией в глубине сцены, На которую несколько световых фильтров разного цвета, приводимые в движение неустанной машиной, проецируют идущие друг за другом и бесконечно наслаивающиеся, следуя неизменному порядку, отражения. В таком мире изменение рассматривается не как резуль­тат более или менее длительного развития, а как резкая и полная перемена: сегодня господствует Восток, завтра будет господствовать Север; сегодня еще живем в удач­ный день и без всякого перехода придем к роковым дням немонтеми. Основным законом мира является последова­тельность различных радикально разделенных свойств, которые вечно господствуют, исчезают и появляются снова»[96].

Наряду с «Космологической мыслью древних мекси­канцев» упомянем и другую фундаментальную работу Сустеля «Повседневная жизнь ацтеков»[97].

Эта работа, хотя и предназначенная для более широ­кого круга читателей, так же как и его многие статьи, опубликованные в различных журналах, содержит, од­нако, ценные переложения и комментарии, касающиеся ацтекского миропонимания. Для нас особенно интерес­ными являются главы III, V и VII, в которых рассматри­вается мировоззрение и религия ацтеков, их система вос­питания, этика, социальное устройство, а также ремесла. Резюмируя свои суждения об ацтекской мысли, Сустель заканчивает свою книгу следующими словами, которые мы воспроизводим полностью:

«Культура древних мексиканцев, уничтоженная столь внезапно, представляет одну из тех культур, созданием которых человечество может гордиться. Эта культура должна иметь свое место в душе и в сердце тех, для ко­торых наше общее достояние состоит из всех ценностей, созданных человечеством везде и во все времена, и в силу ее редкости должна находиться среди наших самых ценных сокровищ. Время от времени в процессе бесконечного развития среди индиферентного мира люди, объединенные в общество, создают нечто такое, что пере­живает их самих, — цивилизацию. Они — творцы культур и индейцы из Анагуака, у подножия их вулканов, на берегу их озер, могут быть причислены к этим людям»[98]

Рамос

В тесной связи с космологической мыслью ацтеков и той «очень древней философской школой», о которой го­ворит Касо, стоит первая глава «Истории философии в Мексике»[99] д-ра Самуэля Рамоса, инициатора фило­софских исследований о мексиканском. В главе «Суще­ствовала ли философия у древних мексиканцев?» Рамос, критически подходя к сущности данного вопроса, ука­зывает, что для окончательного ответа на поставленный вопрос необходимо опираться на подлинные источники. Он допускает, однако, что: «Астрономия ацтеков и майя, хотя она и тесно переплетается с религиозными идеями, без сомнения, представляет собой попытку рациональ­ного познания Вселенной...

Свою рациональную сторону астрономические концеп­ции раскрывают там, где они служили отправной точкой для хронологии. Так, для создания календаря астроно­мия неизбежно должна быть связана с арифметикой, и в календаре была ясно выражена та временная концеп­ция Вселенной, которую создали эти народы...»[100]

Постоянно настаивая на необходимости знания источ­ников, Рамос ссылается на небольшое исследование Салвадора Домингеса Ассиайна, опубликованное в не издающемся сейчас журнале «Revista Contempo­ráneos», которое представляет собой выдержки из под­готовляемой работы о цивилизации древних мекси­канцев[101].

Хотя в указанной работе Домингес Ассиайн и исхо­дил из прекрасных намерений, его утверждение о содержании у нагуа представлений о «бессмертности материи и энергии и признание их одновременности» несколько фантастично и, к сожалению, дается без указания на прямые источники, в которых были бы подлинно выра­жены по крайней мере некоторые из этих идей древних мексиканских ученых или философов.

Лишь философские тексты на языке нагуатл, собран­ные в основном Саагуном при опросе старых индейцев и прошедшие, затем, через «тройное просеивание» истори­ческой проверки, смогут дать верный и окончательный ответ на поставленный Рамосом вопрос. Поэтому мы считаем, что его заслуга состоит именно в том, что он выразил этот вопрос в такой форме: «Существовала ли философия у древних мексиканцев?», а ответ на него поставил в зависимость от существования источников.

Гарибай

Д-р Анхел М. Гарибай К. — лучший знаток бесчис­ленных текстов нагуа, им самим расшифрованных и пе­реведенных, был первым, кто без всяких колебаний ука­зал на существование прямых источников для изучения философии нагуа. Каждый, кто прочитал его антологии лирической и эпической поэзии нагуа или его более об­ширную работу о нагуатлской литературе, мог обнару­жить немало текстов как в прозе, так и в стихах, в кото­рых возникают сомнения и ставятся вопросы глубокого философского содержания. Приведем лишь один пример: в его «Истории нагуатлской литературы» мы встречаем древнюю поэму, в которой можно видеть, как в размыш­лениях об Ипалнемоани (Дарителе жизни) вдруг пробу­ждается интерес к метафизическим проблемам, выражен­ный в мучительном вопросе о действительности и цен­ности настоящей жизни:

Но говорю ли я что-либо истинное?

Здесь, о ты, благодаря которому живется,

Мы лишь грезим,

Мы лишь, как тот, кто, наполовину проснувшись,

Встает...[102]

Или ряд других вопросов о потусторонности, где прямо признается, что о ней неизвестно ничего досто­верного:

Уходят ли цветы в царство смерти?

Правда, что мы идем, правда, что мы идем!

Куда мы идем, аи, куда мы идем?

Там, мы мертвы или еще живем?

Придет ли там еще раз существование?[103]

Подобно этим, на каждом шагу бесчисленное множе­ство раз встречаются нам речи и поэмы, которые с таким же правом, как сентенции Гераклита, поэмы Парменида или гимны Вед, можно считать философскими рассужде­ниями.

Более того, когда мы, привлеченные множеством тек­стов, подобных вышеприведенным, задались целью серьезно исследовать источники мысли нагуа, то обнару­жили, что уже сам Гарибай из обширного расшифрован­ного и переведенного им материала критически подобрал различные тексты исключительно философского содер­жания. Указанные тексты, любезно предоставленные Гарибаем в наше распоряжение, вместе с другими, которые мы обнаружили сами, как, например, текст, в котором точно описываются атрибуты и функции «ученых или philosophos», как отметил на полях своей рукописи Саагун, являются именно теми источниками, которые мы искали; мы уже говорили об их происхождении и дали им критическую оценку[104].

Фернандес

Наряду с использованием письменных источников имеется также возможность прочесть мысль нагуа, за­ключенную в таких формах изобразительного искусства, как, например, скульптура. Насколько нам известно, никто не сделал что так удачно, как д-р Хустино Фер­нандес, который в своей великолепной работе «Коатликуэ — эстетика древнего индейского искусства» раскрывает глубокий символизм, заключенный в статуе Коатликуэ — богини земли. Давая четкое определе­ние цели своего исследования, Хустино Фернандес го­ворит:

«...теперь главное найти историческое бытие конкрет­ного миропонимания ацтеков, то есть бытие богов и бы­тие человеческого существования в их взаимной суще­ственной связи, для того чтобы дойти до понимания исторического бытия красоты Коатликуэ, что является нашей конечной целью.

Ацтеки считали, что начало движения находится в богах, в жизни, в человеке, во всем порожденном ими; поэтому их культура и искусство имеют динамическое содержание, скрытое за кажущимся статизмом. Бытие в своих конкретных проявлениях является динамиче­ским. Но необходимо знать глубокий смысл этого дина­мизма, необходимо понять, как они его ощущали, мы­слили и воображали, и для этого необходимо вернуться к Коатликуэ, чтобы не удалиться от нашей исходной точки и от нашей цели»[105].

То, что Хустино Фернандес вполне осуществил свои намерения, то есть сумел прочитать в камне миро­понимание ацтеков, доказывает его труд и подтверждает Самуэль Рамос во введении к «Коатликуэ», где он пи­шет, что Фернандес «проливает неожиданный свет на вы­яснение взглядов ацтеков на космос»[106].

Таким образом, имея новые исследования о культуре, литературе, эстетике и религии нагуа, зная чудесные открытия, сделанные в этой области Гарибаем и Хустино Фернандесом, попытаемся теперь, опираясь на твердую основу наших источников, проникнуть в область того, что являлось философией нагуа в строгом смысле слова. Для этой цели построим нашу работу следующим обра­зом: прежде всего покажем существование исключи­тельно философских проблем и интересов, а также существование людей, занятых поисками рациональ­ного знания, то есть философов в полном смысле слова (глава I).

Затем проанализируем тексты, в которых содержатся их космологические концепции (глава II), их метафизи­ческие и теологические идеи (глава III), их идеи о про­исхождении, положении и предназначении человека (гла­ва IV), а также их представление о человеке как о творце определенного образа жизни: основы их воспита­тельной, этической и юридической системы. Проанали­зируем затем военно-мистическую мысль Тлакаэлеля и концепцию искусства нагуа (глава V) и закончим свое исследование синтетическим обзором основных тем фи­лософии нагуа. Мы хотим ясно указать, что исследуемые нами философские тексты являются лишь частью боль­шого числа текстов, которые можно было бы привести. В этом смысле наша работа открывает дорогу в еще не изученную область философии нагуа.

В качестве приложения к нашему исследованию мы добавляем оригинальный текст всех цитированных от­рывков на языке нагуатл, равно как и «словарь фило­софских терминов нагуа», в котором объясняется точное значение различных философских терминов нагуа, содер­жащихся в текстах.

Таким образом, всегда осуществляя строгую ex-égesis и избегая того, что можно было бы назвать eis-égesis, или приписывания текстам чуждого им смысла, мы по­стараемся выявить неожиданное богатство основных сто­рон мысли, которая сумела поставить и приступить к ре­шению многих из великих тем, волновавших философов всех времен.


[53] См. интересную работу Эрнандеса Луна Хуана «Инициатор истории идей в Мексике», в «Filosofía y Letras» (51—52), México, jul.—dic., 1953, p. 55—80.

[54] Eguiara у Eguren, Dr. Juan José, Prólogos a la Biblio­teca Mexicana Nota preliminar por Federico Gómez de Orozco. Ver­sión española anotada con un estudio biográfico y la bibliografía del autor por Agustíu Mellares Cario, Fondo de Cultura, Económica, México, 1944, p. 61—62; «Мексиканская библиотека», вводной частью которой является этот «Пролог», начала публиковаться в 1755 году. К сожалению, значительная ее часть не была издана. Это первая библиографическая работа, опубликованная в Америке.

[55] Loe. cit.

[56] Eguiara y Eguren, Juan José, op. cit., p. 95—96.

[57] Boturini Benaducci Lorenzo, Idea de una nueva Historia General de la América Septentrional, Madrid, 1746.

[58] Boturini Lorenzo, op. cit., p. 162.

[59] Ibid., p. 87—88.

[60] Как известно, Ботурини удалось написать лишь первую часть задуманной им «Всеобщей истории Северной Америки», в которой он намеревался более пространно изложить намеченное им в его «Идее...». Д-р Мануэль Бальестерос Гаиброис впервые опубликовал раздел «Истории», который написал Ботурини, в «Documentos Iné­ditos para la Historia de España», t. IV, Imprenta y Editorial Maestre, Madrid, 1949.

[61] Заглавие итальянского издания следующее: Storia Antica (del Messico) Cavata Da'Manoscritti E Dalle Pitture Antiche degl'Indiani: Divisa in Dieci Libri... Opera Dell'Abate (D. Francesco Save-rio) Clavigero, In Cesena MDCCLXXX. (4 volúmenes). Лишь недавно удалось осуществить издание оригинального испанского текста Кла­вихеро: Clavijero Francisco Javier, Historia Antigua de México, Col. de Escritores Mexicanos, 4 vols., Editorial Porrúa. México, 1945.

[62] Clavigero Francisco Javier, Historia Antigua de México, Disertaciones, t. IV, p. 328—329. «Образцы мексиканских слов, обозначающих метафизические и моральные понятия», пред­ставленные Клавяхеро в его «Диссертации», заслуживают быть тем, что мы осмеливаемся назвать «первым словарем философских тер­минов нагуа». (См. стр. 329—330, т. IV упомянутого издания работ Клавихеро, где имеется этот образец, к несчастью искаженный мно­жеством опечаток в части, касающейся терминов на языке нагуатл.)

[63] См. Humboldt Alexandre von, Vues des Cordillereset Monuments des Peuples de l'Amérique, París, 1813.

[64] См. Orozco y Berra Manuel, Historia Antigua y de la Conquista de México, México, 1880; 4 volúmenes y atlas. Ver especial­mente lib. I.

[65] Orozco y Berra Manuel, ibid., vol. I, p. 31.

[66] Ibid., p. 41. 50

[67] Chavero Alfredo, Historia Antigua y de la Conquista (vol. I de «México a través de los siglos»), por V. Riva Palacio У otros. México y Barcelona, s. f. (1887).

[68] Сhavero Alfredo, op. cit., p. 105.

[69] Ibid., p. 106.

[70] Ibid.

[71] Valverde Téllez Emeterio, Apuntaciones Históricas sobre la Filosofía en México, Herrero Hnos, Editores, México, 1896, p. 36.

[72] Раrra Porfirio, La Ciencia en México, en la obra: «Mé­xico su Evolución Social», Síntesis de la Historia Política.., bajo la dirección del Lie, Don Justo Sierra, México, 1902, t. I, Vol. 2, p. 417—466.

[73] Ibid., p. 424.

[74] Ibid.

[75] Ibid., p. 424—425.

[76] Clavigero Francisco Javier, Disertación VI в «Histo­ria Antigua de México», t. IV, p. 324.

[77] Se1er Eduаrd, Gesammelte Abhandlungen zur amerikani-schen Sprach und Altertumskunde, 5 Bands, Berlin, 1902— 1911.

[78] Seler Eduard, ibid., В. Ill, S. 305—454. Оригинальное название этой работы: «Einiges über die natürlichen Grundlagen me-xikanischer Myten».

[79] Ibid., В. IV, S. 3—155. Оригинальные названия этих исследо­ваний: «Das Weltbild der Mexikaner»; «Entstehung der Welt und der Menschen, Geburt von Sonne und Mond»; «Die ersten Menschen und die Sternenwelt»; «Der Hauptmythus der mexikanischen Stamme»

[80] Seler Eduard, ibid., В. IV: «Das Weltbild der Mexikaner», S. 25—26.

[81] См. Lehmann Walter, Die Bedeutung der Altamerikani-schen Hochkulturen für die allgemeine Qeschichte der Menschheit» в «Ibero-Amerikanisches Archiv», April — Juli, 1943, S. 65—71.

[82] См. Wittich Ernest, Beyer Hermann и др., Wissen-schaftliche Festschrift zu Enthüllung des von Seiten Seiner Majestat Kaiser Wilhelm II. dem mexikanischen Volke zum Jubilaum seiner Unabhangigkeit gestifteten Humboldt Denkmals, von... Miiller Hnos. Mexiko, 1910. (См. особенно «Ober Namenshierogliphe des Kodex Humboldt von H. Beyer», S. 95—105, а также «Das Aztekische Gotlerbild Alexander von Humboldt's von H. Beyer, S. 109—119.)

[83] Wittich Ernest, Beyer Hermann, ibid., p. 116.

[84] Wittich Ernest, Beyer Hermann, ibid., p. 119.

[85] Сначала мы хотим лишь отметить, что первым, сделавшим новое обобщение религиозной мысли нагуа, был Левис Спенс, кото­рый, несмотря на то, что в работах «The Civilization of ancient Mexico» (Cambridge, 1912) или в «The Gods of Mexico» (London, 1923) еще не открыл самую сущность религиозной концепции Анагуака, смог, однако, создать хорошо документированную вводную работу, которая продолжает оставаться полезной и сегодня. Упомянем также серию исследований известного аргентинского антрополога д-ра Хосе Имбельони, опубликованных под названием «Генезис доисторических народов Америки» в Бюллетене Аргентин­ской академии естественных наук (т. VIII, 1942 и следующие), а также работу инженера Альберто Эскалопа Рамоса «Интерпрета­ция культуры майя и мехика» в Бюллетене Мексиканского общества географии и статистики (т. LXIX № 1—2, стр. 57—189). Мы не бу­дем останавливаться на анализе этих работ, потому что считаем, что их далеко идущая цель — сравнить культуру нагуа и культуру майя с другими культурами Америки, Ближнего Востока, Греции, Индии, Китая и т. д. — полностью выходит за скромные рамки нашего исследования: изучить мысль нагуа по ее подлинным источникам.

[86] Gamio Manuel, Forjando Patria (Pro Nacionalismo), Librería de Porrúa, México, 1916. (См. особенно «El Concepto del Arte prehispánico, p. 69—79.)

[87] Gamio Manuel, ibid., p. 74.

[88] Caso Alfonso, La Religión de los Aztecas, Enciclopedia Ilustr. Mexicana, México, 1936; El Águila y el Nopal, в «Memorias de la Academia Mexicana, de la Historia», t. V, N 2, México, 1946; El Pueblo del Sol, Fondo de Cultura Económica, México, 1953.

[89] Сaso Alfonso, La Religión de los Aztecas, p. 7 (см. также: «El Pueblo del Sol», p. 16—17).

[90] Caso Alfonso, ibid., p. 8 и 17.

[91] Ibid., p. 8 и 18.

[92] Caso Alfonso, La Religión de los Aztecas, p. 10 и 11.

[93] Caso Alfonso, El Águila y el Nopal, en. op. cit, p. 102.

[94] Soustelle Jacques, La Pensée Cosmologique des anciens mexicains, Hermann et Cié. Ed., París, 1940.

[95] Soustelle Jacques, ibid., p. 9. 5 Философия нагуа

[96] Ibid., p. 85.

[97] Soustelle Jacques, La Vie quotidienne des azteques á la veille de la conquete espagnole, Libraire Hachette, Pan's, 1955.

[98] Soustelle Jacques, ibid., p. 275.

[99] Ramos Samuel, Historia de la Filosofía en México, UNAM, Imprenta Universitaria, México, 1943 (El mismo trabajo de Ramos: «¿Hubo Filosofía entre los antiguos Mexicanos?», fue publicado en «Cuadernos Americanos», Año I, Vol. II, p. 132—145.

[100] Ramos Samuel, ibid., p. 11 и 13.

[101] См. Domínguez Assiayn Salvador, Filosofía de los Antiguos mexicanos, в «Revista Contemporáneos», num. 42—43. p. 209—225 (цит. по вышеуказанной работе Рамоса, стр. 14).

[102] Garibay К. Angel Ma., Historia de la literatura Náhuatl, t. I, p. 147.

[103] Ibid., p. 186.

[104] Большую помощь оказали нам также палеографические пе­реложения Селера, Лемана, Шульца-Иена, Андерсона и Диббли, которые осуществили очень полезное для мексиканской культуры дело, опубликовав тексты, собранные Саагуном и упомянутые нами при анализе источников.

[105] Fernández Justino, Coatlicue, estética del arte indí­gena antiguo, p. 249—250.

[106] Fernández Justino, Coatlicue, estética del arte indígena antiguo, p. 12. Почти одновременно с первым изданием этой книги (1956) археолог г-жа Лорет Сежурн опубликовала в Лондоне инте­ресную работу под названием «Burning Water, Religion in Ancient, Mexico, Thames and Hudson, London — New York, 1956. Опублико­вана на испанском языке «Pensamiento y Religión en el México Antiguo», Colecc. Breviarios del Fondo de Cultura Económica, México, 1957. В указанной книге автор, исходя главным образом из разбора многочисленных глифов и рисунков, среди которых очень важны настенные рисунки, открытые ею в Сакуале (Теотигуакан), раскры­вает самое возвышенное в религиозной и спиритуалистической мысли толтеков, а также в герое их культуры, боге Кетцалкоатл, создателе одной из самых величественных религиозных концепций человече­ства в отличие от идей ацтекской группы о войне и человеческих жертвах. В другой, только что опубликованной ею работе «Un Palacio de la Ciudacl de los Dioses», Instituto Nacional de Antropología e Historia, México, 1959, она, сравнивая многочисленные тексты на­гуа доиспанского происхождения с теотигуаканскими рисунками Сакуала, доказывает древность некоторых доктрин и понятий, которые, будучи распространенными еще в период конкисты, по всей вероятности, имеют свои корни в классическом периоде города богов. Чтобы оценить значение этой работы, достаточно отметить, что рисунки, исследуемые в ней госпожой Сежурн, пред­ставляют собой что-то вроде громадного «настенного кодекса», са­мого древнего из известных в доиспанском мире нагуа. Голландский профессор Рудольф А. М. ван Зантвийк опубли­ковал в 1957 году краткое исследование под названием «Aztec Hymns, as the Expression of the Mexican Philosophy of Life», в журнале «Internationales Archiv fur Etnographie (Vol. XLVIII, N I, p. 67—118. Leiben Holanda, 1957). В этой работе автор показывает возмож­ность исследования на основе гимнов и стихотворений, собранных в период конкисты таких основополагающих понятий, как, напри­мер, высшее божество, ацтекский политеизм, значение цветущей войны, идеи о жизни и смерти. Особенно важно подчеркнуть, что в своем кратком исследовании господин ван Зантвийк в своих вы­водах всегда опирается на анализ различных текстов, нагуатлский оригинал которых он всегда дает. Таким образом, речь идет об оригинальном исследовании, а не о простой копии или повторении предыдущих работ.