Рождение гипотезы

Между тем в частных коллекциях и музейных собра­ниях многих стран Европы и Америки в результате не­прерывных грабительских раскопок появлялось все боль­ше загадочных по происхождению изделий из драгоцен­ного нефрита. Спрос на них был велик. И грабители собирали в горах и джунглях Центральной Америки обильную жатву, безжалостно уничтожая при этом бес­ценные сокровища древней культуры.

Причудливые статуэтки людей-ягуаров и ягуаров-людей, звероподобные маски богов, пухлые карлики, голые Уродцы со странно удлиненными головами, огромные топоры-кельты с затейливыми резными узорами, изящ­ные нефритовые украшения — все эти древние предметы несли на себе явный отпечаток глубокого внутреннего родства — несомненное доказательство их общего про­хождения. И тем не менее они долго считались неопределенными, загадочными, поскольку их не удава­лось связать ни с одной из известных тогда цивилизаций доколумбовой Америки.

В 1929 году археолог Маршалл Савий — директор Музея американских индейцев в Нью-Йорке обратил внимание на группу странных «ритуальных» топоров-кельтов из собрания музея. Все они были сделаны из прекрасно отполированного голубовато-зеленого нефри­та, а их поверхность нередко украшали вычурные резные рисунки, маски людей и богов. Общее сходство этой группы вещей не вызывало никаких сомнений. Но отку­да, из какой части Мексики или Центральной Америки происходят эти загадочные предметы? Кто и когда их создал? С какой целью? Вновь и вновь возвращался уче­ный к мучившему его вопросу. Но ответа на него пока не было. Перед ним за тонким стеклом музейной витри­ны лежали каменные изделия, совершенно непохожие на те, что он встречал прежде. Здесь были представлены произведения самобытного творчества, увековеченные в камне идеалы народа, происхождение которого теря­лось в глубине веков. И здесь Савий вспомнил, что точно такое же по стилю изображение встречается не только на его нефритовых топорах, но и на головном уборе ка­менного идола из Сан-Мартина. Сходство между ними; даже в мельчайших деталях настолько велико, что и не­посвященному было теперь ясно: все эти изделия — пло­ды усилий одного и того же народа. Цепь доказательств сомкнулась. Тяжелый базальтовый монумент не пере­тащить на сотни километров. Следовательно, и центр этого странного и во многом еще непонятного древнего искусства тоже находился, вероятно, где-то в районе вулкана Сан-Мартина, то есть в Южном Веракрусе.

Человека, которому было суждено сделать решаю­щий шаг в том направлении, которое скорее угадал, чем; увидел Савий, звали Джордж Клапп Вайян. Один из лучших выпускников респектабельного Гарварда, он мог рассчитывать на самую блестящую научную карьеру и буквально в считанные годы занять место преуспеваю­щего университетского профессора. Но случилось не­предвиденное. Будучи еще первокурсником, Вайян раз и навсегда определил свои планы на будущее, отправив­шись в 1919 году в Мексику вместе с какой-то амери­канской археологической экспедицией. Археология ста­ла для него второй жизнью. Каждый год, едва теплый и ласковый ветер возвещал о приходе весны, юноша оставлял до лучших времен свои конспекты и книги и уезжал в далекие края — в навсегда полюбившиеся ему Мексику, Египет, Карфаген. А затем пришла зрелость и вместе с ней жгучее желание как можно лучше разо­браться во всех хитросплетениях древнемексиканской истории. Около десяти лет один или вместе со своей молодой женой Сьюзанн Вайян в пыли и духоте раско­пов упорно добывал из глубин земли столь нужные на­уке факты о прошлом индейцев. В долине Мехико вряд ли остался хоть один мало-мальски интересный памят­ник старины, где бы не побывал этот энергичный аме­риканец. Сакатенко, Тикоман, Эль-Арболильо, Гуалупита, Теотихуакан, Аскапоцалько и названия многих дру­гих мексиканских городов и селений, словно яркие вехи, отмечают тернистый путь открытий, сделанных молодым ученым. Слава пришла к нему довольно рано. Лучшие университеты Америки — Гарвардский, Колумбийский и Йельский — считают за честь пригласить его для чте­ния лекций. Нью-йоркский Музей естественной истории предлагает ему пост главного хранителя своих коллек­ций. В 1941 году фундаментальный труд «Ацтеки Мек­сики» приносит ему всеобщее уважение мексиканских коллег и титул почетного профессора Национального музея города Мехико. И лишь внезапная смерть — Вайян умер в 1945 году в возрасте сорока четырех лет — на полпути оборвала его блестящую научную карьеру. Но еще задолго до этого рокового дня он успел внести весомый вклад в решение почти всех основных проблем мексиканской археологии. И ольмеки не были здесь исключением. Именно Вайяну обязаны мы рождением одной остроумной гипотезы на этот счет.

В 1909 году при строительстве плотины в Некаше (штат Пуэбла, Мексика) один американский инженер случайно нашел в разрушенной древней пирамиде нефритовую статуэтку сидящего ягуара. Интересный предмет привлек внимание ученых и вскоре был куплен Музеем естественной истории в Нью-Йорке. Впоследствии именно эта нефритовая фигурка послужила Вайян своего рода отправной точкой в его рассуждениях о за­гадках культуры ольмеков.

«Пластически, — писал он, — этот ягуар относится к группе скульптур, демонстрирующих одни и те же черты, — рычащая пасть, увенчанная выше плоским приплюснутым носом и раскосыми глазами. Часто голо­ва у таких скульптур имеет сзади выемку или зарубку. Большой нефритовый топор, выставленный в Мексикан­ском зале музея, также относится к этому типу изображений. Географически все эти нефритовые изделия кон­центрируются в Южном Веракрусе, Южной Пуэбле и на севере Оахаки.

Столь же очевидную связь с названной группой предметов демонстрируют и так называемые «младенческие; скульптуры из Южной Мексики, сочетающие в себе черты ребенка и ягуара».

Сопоставив все известные ему факты, Вайян реши, действовать по методу исключения. Он хорошо знал, ка: выглядит материальная культура большинства древни: народов, населявших когда-то Мексику. Ни один из ни. не имел ничего общего с создателями стиля изящны: нефритовых статуэток. И тогда ученый вспомнил слов древней легенды об ольмеках — «жителях страны кау­чука»: область распространения нефритовых статуэток ребенка-ягуара целиком совпадала с предполагаемым местом обитания ольмеков — южное побережье Мекси­канского залива.

«Если мы ознакомимся с перечнем народов из полу­мифических преданий индейцев нахуа, — утверждал Вайян, — то путем исключения можно выяснить, кого из них следует связывать с только что выделенной по материальным критериям цивилизацией. Мы знаем сти­ли искусства ацтеков, тольтеков и сапотеков, может быть, тотонаков и наверняка майя. В этих же преда­ниях часто упоминается один высококультурный на­род — ольмеки — живший в древности в Тлашкале, но оттесненный впоследствии в Веракрус и Табаско... Ольмеки славились своими изделиями из нефрита и би­рюзы и считались главными потребителями каучука во всей Центральной Америке. Географическое положение этого народа примерно совпадает с областью распро­странения нефритовых статуэток с ликами младенцев и ягуаров».

Так, в 1932 году благодаря остроумной гипотезе еще один абсолютно неизвестный народ с высокоразвитой культурой вновь получил вполне реальные доказатель­ства существования. Это был не только триумф ученого, но и триумф древней ацтекской легенды.