Происхождение человека

Как и при рассмотрении других аспектов интеллек­туальной культуры нагуа, объяснение происхождения человека дается здесь в двух планах — мистико-религиозном и философском. Мы упомянем лишь два наи­более известных мифа, которые касаются «создания первых людей».

Одну из наиболее древних версий мы встречаем в «Истории мексиканцев», которая в основном совладает с графическим объяснением «Ватиканского кодекса А 3738». В «Истории мексиканцев» говорится, что четы­ре первых бога, сыновья Ометекутли-Омесигуатл, сде­лали огонь и Солнце:

«Затем сделали мужчину и женщину: мужчину на­звали Ухумуко, а женщину — Сипастонал (Сипактонал) и приказали ему пахать землю, а ей прясть и ткать, и чтобы у них родились масегуалы (люди) и чтобы они не бездельничали, а всегда работали...»[287]

В «Ватиканском кодексе А 3738» имеется любопыт­ная иллюстрация этой первой пары. Отец Риос следую­щим образом комментирует эту иллюстрацию на своем испанизированном итальянском языке. Вот его перевод:

«Согласно мнению многих стариков, этот (Ометекутли) своим словом породил Сипатенала (Сипактонала) и Госпожу, которая называется Хумеко (Охомоко), тех двоих, которые существовали до потопа и ко­торые, как мы далее расскажем, зачали»[288].

Но наряду с мифом об Охомоко, Сипактонал, кото­рый по-разному связывает происхождение человека с че­тырьмя первыми богами, или непосредственно с Ометекутли (Господином дуальности), мы встречаем совер­шенно отличный рассказ, приводимый вместе с другими Мендиэтой, который приписывает его «жителям Тецкуко»:

«Говорят, что, когда Солнце подошло к девяти часам, оно пустило стрелу в указанное место (Аколман: на рас­стоянии двух лиг от Тецкуко и пяти от Мехико), где образовалась яма, откуда вышел человек, который был первым и имел тело только кверху от подмышек; затем оттуда вышла целая женщина. Когда спросили, как же мог зачать этот мужчина, если он не имел целого тела, они ответили такой глупостью и сквернословием, что его нельзя здесь привести...»[289]

То, что Мендиэта называет «глупостью», отказываясь ее переводить, завуалированно показывают другие тексты, например текст, опубликованный Гарибаем в его «Нагуаском эпосе»:

«Однажды ранним утром Солнце пустило с неба стрелу. Она попала в дом зеркал, и из ямы, открыв­шейся в камне, родились мужчина и женщина. Оба были нецелыми, с телами лишь вверх от поясницы, и пере­двигались они по полю, как воробьи. Но, соединившись в тесном поцелуе, зачали сына, который явился основой людей»[290].

Таковы наиболее древние мифы, касающиеся появле­ния человека. В них в форме легенды указывается на его происхождение как на результат божественного дей­ствия. Но если продолжить поиски других текстов, в ко­торых начинает уже выделяться процесс рационализа­ции мифа, ведущей к философской мысли, то можно обнаружить ценный нагуаский документ 1558 года. В нем содержится рассказ глубоко символического содержания, в котором Кетцалкоатлу приписывается новое создание людей. Комментируя этот текст, Селер связы­вает тему создания человека с легендой о Солнцах, со­гласно которой человечество было разрушено последовательно четыре раза. Поэтому, если мифы, к которым мы обращались, объясняют происхождение человека в пер­вую эпоху мира, то относительно других космических периодов, особенно настоящего, продолжает оставаться основная проблема, о которой Селер говорит следующее:

«Актуальной проблемой для древних философов было объяснение происхождения и способа появления людей настоящего космического периода, предков тех людей, которые живут сегодня...»[291]

В рассказе о путешествии Кетцалкоатла в Миктлан, содержащемся в «Рукописи 1558 года», встречается пер­вый подход к этой проблеме. Здесь начинается рациона­лизация мифа, которая в данном случае ведет к строго философским идеям о человеке. В другом тексте мы уви­дим, что та же самая идея выражается уже в философ­ском плане.

Средствами поэзии, «цветка и.песни», рассказывается о путешествии Кетцалкоатла в Миктлан в поисках цен­ных костей, необходимых для нового создания человека. В тексте, перевод которого мы даем ниже, рассказы­вается, что после того, как боги, собравшись в Теотигуакане, создали Солнце, они посоветовались относительно того, кто должен жить на земле:

«1. — После того как Кетцалкоатл пришел в Микт­лан, он подошел к Миктлантекутли и к Миктлансигуатл и тут же сказал им:

2. — «Я пришел искать ценные кости, которые ты хранишь, я пришел за ними».

3. — Тогда Миктлантекутли спросил: «Что ты сде­лаешь с ними, Кетцалкоатл?»

4. — И еще раз сказал (Кетцалкоатл): «Боги озабо­чены тем, чтобы кто-нибудь жил на земле».

5. — Тогда Миктлантекутли ответил: «Хорошо, играй на моей раковине и обойди четыре раза вокруг моих владений».

6. — Но его раковина не имела дырок; тогда (Кет­цалкоатл) позвал червей, они сделали дырки, в которые затем вошли пчелы и шершни, и она зазвучала.

7. — Когда Миктлантекутли услышал это, он сказал: «Хорошо, бери их».

8. — Однако Миктлантекутли сказал своим слугам:

«Люди Миктлана! Боги, скажите Кетцалкоатлу, что он должен их оставить».

9. — Кетцалкоатл ответил: «Нет, я сразу овладею

ими».

10. — Он сказал своему нагуал: «Иди, скажи, что я

их оставлю».

11. — И он громогласно сказал: «Приду и оставлю

их».

12. — Но затем он поднялся и взял ценные кости: на одной стороне лежали вместе кости мужчины, на другой — кости женщины. Кетцалкоатл взял их и сделал из

них связку.

13. — Тогда Миктлантекутли еще раз сказал своим слугам: «Боги, неужели Кетцалкоатл действительно уно­сит ценные кости? Боги, идите и сделайте яму».

14. — Затем они сделали это, и Кетцалкоатл упал в яму. Он споткнулся, его испугали перепелки. Он упал замертво, и драгоценные кости рассыпались, и их обкле­вали перепелки.

15. — Когда Кетцалкоатл воскрес, он огорчился и спросил у своего нагуал: «Что мне делать, нагуал мой?»

16.— Тот ответил: «Раз ничего не получилось, будь

что будет».

17. — Он собрал их, сделал из них сверток и отнес в

Тамоанчан.

18. — И как только пришла та, которая зовется Килацтли, она же Сигуакоатл, смолола их и положила в ценный таз.

19. — Над ним Кетцалкоатл выпустил кровь своего члена. И тут же стали совершать обряд покаяния те боги, которые упоминались, — Апантекутли, Гуиктлолинки, Тепанкицки, Тлайяманак, Тцонтемок и шестой из них Кетцалкоатл.

20.— Они сказали: «О боги, родились масегуалы (за­служенные покаянием)».

21. — Потому что ради нас боги совершили покая­ние»[292].

Комментарии к тексту

1. «После того как Кетцалкоатл пришел в Миктлан, он подошел к Миктлантекутли и к Миктлансигуатл и тут же сказал им».

Указывая лишь на главные моменты мифа, мы прежде всего отметим наличие одного из многочислен­ных аспектов дуальности: Кетцалкоатл — символ муд­рости нагуа — начинает свой разговор с двойным ликом Ометеотла, живущим в «адах»: Миктлантекутли, Микт­лансигуатл (Господин и Госпожа области мертвых).

4. «И еще раз сказал (Кетцалкоатл): «Боги озабо­чены тем, чтобы кто-нибудь жил на земле».

Здесь выражена главная причина путешествия Кетцалкоатла в Миктлан. Если он пришел в поисках драго­ценных костей (чалчиуомитл), то это потому, что «боги озабочены», или беспокоятся (нентламати), чтобы кто-нибудь жил на земле (тлалтикпак),

Говорится о том, что существование человека для божества было исключительно необходимым. Из этой основной идеи о человеке, мыслимом как «существо, не­обходимое богам», вытекают два направления мысли. С одной стороны, мистико-военная концепция ацтеков, утверждающая, что Солнцу необходима кровь, чтобы оно продолжало светить, а с другой — более абстракт­ная доктрина строго философского характера, указы­вающая на скрытую причину, согласно которой бог со­здает отличные от себя существа. Эту тему мы подробно изучим ниже, когда будем рассматривать отношение че­ловека к божеству.

5—6. «Тогда Миктлантекутли ответил: «Хорошо, играй на моей раковине и обойди четыре раза вокруг моих владений». Но его раковина не имела дырок; тогда (Кетцалкоатл) похвал червей, они сделали дырки, в которые затем вошли пчелы и Шершни, и она зазву­чала».

Условия, поставленные перед Миктлантекутли Кетцалкоатлом, отражают тот диалектический процесс, ко­торый имеет место в самом божестве в связи с идеей о создании человека; можно сказать, что в высшем на­чале заключена борьба сил за и против возникновения новых людей. Кетцалкоатл вынужден выдержать различ­ные испытания. Сначала он должен заставить звучать раковину без дырок, затем обмануть жителей Миктлана, и наконец, испуганный перепелками, он падает и вре­менно умирает.

15. «Когда Кетцалкоатл воскрес, он огорчился и спросил у своего нагуал: «Что мне делать, нагуал мой?»

Здесь в понятии нагуал снова возникает мотив дуаль­ности, своего рода двойного Кетцалкоатла; сначала он служит для ответа Миктлантекутли (строка 10), теперь выступает как консультант, к которому Кетцалкоатл об­ращается за советом.

17. «Он собрал их, сделал из них сверток и отнес в Тамоанчан».

Этимологическое происхождение слова Тамоанчан не ясно, однако можно согласиться с Селером, что это еще одно название для обозначения места, откуда про­исходит все существующее. Селер пишет:

«Здесь сконцентрировано начало жизни, и по имени этих богов оно называется Омейокан, место дуальности, откуда, как верили мексиканцы, дети приходят в мир. По той же причине это высшее небо называлось также Тамоанчан, место, откуда происходим...»[293]

Следовательно, смысл этого мифа состоит в том, что в нем в скрытой форме выражена идея, что кости, со­бранные Кетцалкоатлом, могут быть оживлены только на «месте дуальности» и «месте нашего происхождения». 18. «И как только пришла та, которая зовется Килацтли, она же Сигуакоатл, смолола их и положила в ценный таз».

Килацтли, как указывает текст, та же что и Сигуа­коатл, выступает здесь как жена Кетцалкоатла. В каче­стве еще одного доказательства того, что мы назвали бы омейётизацией (всеобщее раздвоение), следует отметить, что пара Кетцалкоатл — Сигуакоатл, создававшая чело­века в Тамоанчане, не что иное, как новое одеяние Ометекутли — Омесигуатла, которому, как мы уже видели, принадлежит титул создателя людей (Тейокойани).

Кроме того, как один из признаков, что Кетцал­коатл — Сигуакоатл действует в качестве двойственного начала жизни и власти, управляющей людьми, мы встре­чаем отражение этого факта в политической жизни ац­теков. Их Тлакатекутли или правитель — это представитель Кетцалкоатла, его же наместник или «советник», как называют его хронисты, получает титул Сигуакоатл, который, судя по анализированному нами тексту, при­надлежит жене Кетцалкоатла. Следовательно, отожде­ствление Кетцалкоатла — Сигуакоатла с источником управляющей власти и с создавшей людей мудростью высшего начала, Ометеотла, не простое, лишенное осно­вания предположение[294].

19. «Над ним Кетцалкоатл выпустил кровь своего члена. И тут же стали совершать обряд покаяния те боги, которые упоминались, — Апантекутли, Гуиктлолинки, Тепанкицки, Тлайяманак, Тцонтемок и шестой из них Кетцалкоатл».

Кровь Кетцалкоатла и покаяние богов (мочинтин тламасегуа ин тетео) снова вносят жизнь в драгоцен­ные кости, принесенные из Миктлана. Таким образом, люди — это плод покаяния богов. Благодаря своей жертве «они заслужили их». Поэтому люди были названы масегуалы, что означает «заслуженные благодаря покаянию».

Таковы основные идеи, содержащиеся в мифе о путе­шествии Кетцалкоатла в Миктлан в поисках костей для нового создания людей. В заключение можно сказать, что мы нашли поэтически изображенный процесс проис­хождения людей, связанный с высшим началом, Омете-отлом, в Тамоанчане, где действие Сигуакоатла приво­дит в порядок материю, которую затем оплодотворяет своей кровью Кетцалкоатл. Более абстрактно эта идея выражена в различных текстах «Флорентийского ко­декса», где отождествление мифологической фигуры Кетцалкоатла с мудростью Ометеотла очевидна. Это же мы находим в классической речи поздравления роже­ницы, в которой уже в самой постановке ряда вопро­сов указывается, кому следует приписать происхожде­ние людей:

«1. — Неужели правда?

2. — Этого добился Господин, наш принц, Кетцал­коатл, тот, кто выдумал людей и сделал их?

3. — Неужели это решил Господин, Госпожа дуаль­ности?

4. — Неужели было передано это слово?»[295]

Комментарии к тексту

1. «Неужели правда?»

С самого начала ясно выступает то, что мы назвали бы «интеллектуальной осторожностью» нагуа. Прежде чем сказать что-либо относительно того, что стоит за пределами ощущаемого и видимого «на земле», выска­зывается сомнение, которое придает последующим фра­зам силу, присущую тем идеям, в которых непосред­ственно и сознательно обнаружена проблема.

2. «Этого добился Господин, наш принц, Кетцалкоатл, тот, кто выдумал людей и сделал их?»

В целом ряде новых вопросов, тесно связанных с са­мым возвышенным аспектом их теолого-метафизического мышления, с помощью метода «цветка и песни» дается ответ. Чтобы понять его, следует вспомнить уже цити­рованный нами в предыдущей главе текст, в котором говорится, что бог дуальности является «создателем лю­дей»[296]. Здесь то же самое выражено относительно Кет­цалкоатла. Этот текст, как и миф о путешествии Кетцал­коатла в Миктлан, окончательно подтверждает нашу мысль, а именно что Ометеотл, будучи всеобщим заро­ждением-зачатием, является «нашей матерью и нашим отцом», нашим источником. Но чтобы представить его выполняющим эту самую возвышенную функцию созда­ния людей, мысль нагуа в поисках метафизического на­чала закрыла лицо Ометеотла старым толтекским сим­волом мудрости: Кетцалкоатлом. Таково, по всей види­мости, объяснение, к которому интуитивно пришли тламатиниме.

3. «Неужели это решил Господин, Госпожа дуаль­ности?».

Ученый нагуа задается вопросом, зависит ли создание нового человека, выдуманного мудростью Ометеотла, от решения самого Господина и Госпожи дуальности. Нужно отметить, что, когда говорится, что двойственное начало определило или установило (окито) человека, этим еще раз повторяется та же самая доктрина, кото­рую мы встречаем при изучении идеи о божестве: Ометеотл — это причина всего, ибо, зачиная-зарождая, он дает существование вещам — в данном случае людям.

Именно так — как говорит цитированный текст — должно было «передаться это слово». Это значит, что устно передаваемая традиция, которой с помощью ко­дексов овладевали в Калмекак, сохраняя глубокую последовательность, «передала это слово», связывающее космическое зарождение-зачатие Ометеотла с происхо­ждением человека. Таковы идеи нагуа относительно про­исхождения человеческого рода, которые еще более ясно повторены в следующем тексте:

Пришел человек,

его послала сюда наша мать, наш отец,

Господин и Госпожа дуальности[297].

Ознакомившись с идеями тламатиниме о происхожде­нии человека, проанализируем теперь их идеи относи­тельно природы и существования человека на земле (ин тлалтикпак). В этом вопросе мысль нагуа выдвинула ряд проблем. Первое место занимает уже упомянутая нами проблема истинности человека, затем идет про­блема человеческой личности, его желания или воли и, наконец, не менее актуальная проблема человеческой судьбы и возможного существования человека после смерти.

Первоначально мы остановимся на двух первых, тесно связанных между собой темах: учении о личности и вопросе об истинности человека.

В данной работе уже несколько раз упоминался точно сформулированный тламатиниме вопрос относи­тельно истинности людей. Заметим, что связь происхо­ждения человека с Ометеотлом указывала на коренную основу истинности человеческих существ. Однако если рассматривать проблему уже не в связи с происхождением человека в связи с его временным существова­нием на земле, то вопрос об истинности человека затра­гивает такую сторону, которая будет иметь отношение к структуре или самой «сущности» человека. Следова­тельно, можно проследить тесную связь этого вопроса с настоящей для мысли нагуа особенностью человека: их своеобразной концепцией того, что мы называем лич­ностью.

Имеются многочисленные тексты нагуа, в которых в той или иной форме отчетливо упоминается нагуатлский дифразизм, содержащий идею, которую мы будем изу­чать. По нашему выбору мы проанализируем некоторые отрывки из так называемых Гуэгуэтлатолли (Бесед ста­риков), в которых, как уже было сказано, сохранились важные идеи относительно человека и его моральной жизни.

В «Гуэгуэтлатолли А», опубликованных Гарибаем, мы встречаем классическую поздравительную речь, об­ращенную к молодым супругам. В этой речи, несмотря на некоторые явно выступаемые интерполяции христиан­ского толка, сделанные, очевидно, отцом Карочи, в ос­новном сохранились оригинальные идеи нагуа. После подробного изложения ритуала бракосочетания, состоя­щего в том, что к гуипилли (женской рубашке) при­вязывали тилма (мужской плащ), что показано и в «Мендосском кодексе», среди большого числа советов несколько раз упоминается следующий дифразизм, на­правленный здесь к молодым супругам и употребляемый в качестве обращения для связи с тем, с кем ведется разговор:

Принесу огорчение вашим лицам, вашим сердцам...[298] Приношу поклон вашим лицам, вашим сердцам...[299]

Рассматривая дифразизм типа «цветок и песня», сле­дует вскрыть его самый глубокий смысл. Уже один факт, что он служит, как мы видели, тому, чтобы указать на собеседников, ясно говорит, что это — способ указывать на «я» собеседников. Теперь, обращаясь к двум текстам, приводимым в первой главе, нам, может быть, удастся уточнить это положение. В первом из этих текстов гово­рится, что философ нагуа есть «тот, кто учит людей при­обретать и развивать лицо (те-их-куитиани, те-их-тома-ни)»[300]. Следовательно, значение слова «лицо» (ихтли), примененного к «я» людей, здесь нужно понимать не просто анатомически, а метафорически, как самое харак­терное, что выводит из неизвестности человеческую лич­ность. Таким образом, для тламатиниме «лицо» — это проявление такого «я», которое образовывалось и разви­валось в процессе воспитания. В качестве другого под­тверждения этому можно сослаться на то, что при опи­сании обманщика или софиста говорится, что это тот, «кто портит чужие лица» (те-их-полоа), или «кто заста­вляет их отклоняться» (те-их-куэпани)[301]. Следовательно, можно сделать вывод, что «лицо» указывает здесь на характеристику самого сокровенного в свойственном ка­ждому человеку «я».

Второй текст дает представление о смысле слова йойотл (сердце), которое также составляет часть изучае­мого нами дифразизма:

Поэтому ты отдаешь свое сердце всякой вещи

и ведешь его неизвестно куда: ты разрушаешь свое сердце.

На земле разве можешь ты за чем-либо гнаться?[302]

«Давать свое сердце всякой вещи» соответствует в тексте выражению «гоняться за чем-либо». Таким обра­зом, йойотл (сердце) — слово, происходящее от того же корня, что и слово ольин (движение), и относится к «ищущему» динамическому аспекту «я». Эта же самая идея, связанная теперь с высшим желанием, какое мо­жет жить в сердце тламатини — найти поэзию и зна­ние,— прекрасно выражена в другой поэме, где сердце отождествляется с жаждущим песен «я»:

Похититель песен, сердце мое,

где ты найдешь их?

Ты — нуждающийся,

как рисунок, хорошо принимай черное и красное (знание).

И таким образом ты, может быть, перестанешь нуждаться[303].

Изображая сердце ученого как «нуждающегося», как «похитителях песен», в поэме одновременно пока­зывается, что значение «сердца» состоит в том, чтобы указать динамизм «я», того «я», которое, стремясь заполнить свою собственную пустоту, ищет, страстно желает и, наконец, похищает песни. Итак, приводимые тексты с очевидностью позволяют сделать вывод, что ин ихтли, ин йойотл (лицо и сердце) есть классиче­ский нагуатлский дифразизм, созданный для объяснения свойств, относящихся исключительно к человеку: четко определенное «я», с характерными чертами ихтли (лицо) и с динамизмом йойотл (сердце), который заставляет гнаться человека за вещами в поисках того, что должно его удовлетворить, иногда без направления (агуикпа), а иногда находя «единственно истинное на земле» — поэ­зию — «цветок и песню».

Таким образом, имеются вполне определенные лица и с силой бьющиеся сердца и лица расплывчатые, а «сердца, потерявшие сами себя». Поэтому выражение «твое лицо, твое сердце» служит в мысли нагуа для обо­значения людей. Это соответствует тому, что, согласно современному образу мыслей, называется личностью. Следует, однако, повторить, используя дифразизм, что тламатиниме, пришедшие к этой идее, метафорически соединяя два основных аспекта «я»: его внутреннее лицо и источник его энергии, выбили тем самым ту искру понимания, которая позволяет разглядеть, что предста­вляет собой человек.

Для более полного представления о значении для на­гуа концепции человека следует добавить еще то, что она выступает в тесной гармонической связи с уже об­наруженным нами интуитивным характером мысли тла­матиниме. Но это еще не определение человека через род и характерные особенности, а всего лишь непосред­ственный взгляд, который через описание лица откры­вает внутренний облик человека и в биении сердца символически открывает источник человеческого динамизма и источник его желаний. Поэтому идея нагуа о человеке не является узкой и замкнутой, а открывает дорогу воспитанию, понимаемому как формирование лица человека и гуманизация его желаний. Воспитатель нагуа на­столько глубоко проникся этой идеей, что его стали на­зывать те-их-тламачтиани (тот, кто обучает лица людей):

Тот, кто делает мудрыми чужие лица,

заставляет других приобретать лицо,

и развивать его...

Ставит зеркало перед другими, делает их

разумными и внимательными,

делает так, что у них появляется лицо...

Благодаря ему желания людей становятся гуманными

и они получают строгие знания...[304]

В этом отношении кажется, что учить «приобретать лицо» и добиваться, чтобы «желания людей станови­лись гуманными», является целью, которую ставили пе­ред собой учителя в Калмекак. Дело в том, что человек мог выйти из сна тлалтикпака и обнаружить свою собственную истину, лишь создав свое настоящее «лицо» и «сердце». Только так он и будет в состоянии найти на­конец дорогу, ведущую к «истинному на земле» и по­лучить с помощью «цветов и песен» ответ, раскрываю­щий скрытый смысл таинства жизни и страданий в тлалтикпаке (на земле).

---

[282] «Textos de los informantes de Sahagún», ed. facs de Paso y Troncóse, vol. VIII, fol. 118, v. (пр. I, 8).

[283] см. «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 2, v. (пр. I, 1).

[284] Ibid.

[285] «Ms. Cantares Mexicanos», fol. 10, v. (пр. I. 7).

[286] «Textos de los informantes de Sahagún», ed. facs. de Paso y Troncoso, vol. VIII, fol. 117, v.