Состязание в беге и правосудие

Сосятзание в беге объявлено на 10 часов. Сейчас уже половина двенадцатого, но никто как будто не торопится. Хосе Гвадалупе, ка­питан одной из команд, прилег на лужке, кото­рый окружает школу в Кусараре. В его мин­далевидных глазах не отражается никакого- волнения. Хосе надел две пары брюк из месклильи^[1] и смазал ноги маслом. Рядом с ним находится колдун, охраняющий его от злых чар. Время от времени губы колдуна шеве­лятся. Он произносит заклинания и делает магические жесты правой рукой, чтобы отогнать злых духов, которых могут натравить на Хосе колдуны, опе­кающие команды соперников.

Всего год назад Хосе Гвадалупе еще не был крещен. Он из­бегает меня и не отвечает на мои вопросы, опасаясь, как бы я не навлек на него беду какими-нибудь еще не известными его колдуну магическими приемами.

Понемногу начинают стекаться держатели пари. Первым появляется старик с худыми и длинными голыми ногами. Он закутан в шерстяное одеяло, а его нерасчесанные волосы перевязаны красной лентой. В руке у старика ассигнация — 20 песо, которую он кладет под камень, на доску для закладов. Теперь можно прилечь рядом с казначеем, тоже растянувшимся на траве.

Какой-то парень обходит группы людей, тщетно предлагая биться об заклад на фарфоровую тарелку. Ни у кого, разумеется, нет точно такой же тарелки, но зато принимаются в заклад две одинаковые коробки спичек, упакованные в аккуратный пакетик, два связанных цветных платка, а несколько позже — два мотка шерсти кофейного цвета, четыре чашки, шесть гре­бенок и несколько смятых банкнотов. К 12 часам доска запол­няется закладами.

Никаких признаков начала соревнования еще не чувствует­ся. С безоблачного синего неба льются лучи палящего солнца, посреди узкой долины журчит река, полирующая свое каме­нистое русло. На противоположном берегу пасется скот. Возбужденные молодые бычки непрестанно мычат, тяжело пере­двигаясь по лугу, пока не встретят соперника. Затевается яростная драка: бычки сталкиваются лбами, отступают и наступают, пока один не пустится в бегство, а другой не задерет вверх своей победоносной головы. Не обращая внимания на их возню, пасутся апатичные коровы, а молодые телята прыгают у них под ногами, чтобы добраться до пятнистого и иссякшего вымени. Зрители, стряхивая с себя дремоту, как зачарованные следят за боем быков. Они держат даже дополнительные пари, но вскоре снова погружаются в сон, растянувшись в траве.

Поодаль расселись группками женщины, одетые в белые платья; их головы покрыты платками. Они устраиваются от­дельно от мужчин. По склону холма бредет за своими козами пастушка в красной юбке. Два старика обмениваются тради­ционным приветствием, прикасаясь кончиками пальцев к плечу друга. Непрерывно прибывают все новые зрители. Они держатся чинно, с большим достоинством и кажутся выходцами из сред­невековья из-за густых, длинных волос и голых ног. Если бы на них были длинные чулки, а не набедренные повязки, индей­цы напоминали бы своей степенностью крестьян с картин Брей­геля.

Горное солнце беспощадно припекает землю, но никто не торопится. Среди этих огромных, покрытых пятнами мха кам­ней, упавших с горных вершин, время в счет не идет. Зрители жарятся на солнце, покуривают сигары, ведут приятную беседу, время от времени неохотно приподнимаясь, чтобы разглядеть кусок яркой ткани, предлагаемой в заклад. Иногда менее сдержанный индеец рассказывает какую-нибудь историю, и это дозволяет мне получить представление о трагических пережи­ваниях собравшихся людей, которые не находят отражения на их невозмутимых лицах. Вон тот косоглазый истощенный старик с седой шевелюрой, сидящий у края канавы, недавно тяжело заболел, находясь в своей далекой хижине. Вслед за мужем слегла и жена. Много дней оставались старики без пищи и ухода.

Веки старика часто мигают, и это усиливает впечатление беспомощности, которое он на меня производит.

• А ваши дети? Разве у вас нет детей?— спрашиваю я ста­рого индейца.
• Один сын в то время находился далеко от дома, другой пас коз. Через пять дней жена старика умерла, и ее труп три дня оставался в хижине, пока милосердный сосед не захоронил его,— отвечает за индейца учитель.
• Сам я не мог ее похоронить. После этого она каждую ночь приходит ко мне,— простонал старик.
• Он очень истощен, у него совсем нет маиса. Каждый год ему приходится голодать в течение нескольких месяцев.
• Старикам плохо,— сетует кто-то из крестьян.— Никто им не помогает.
• Им не помогают,— вмешивается учитель,— потому что и молодые нуждаются в помощи. Такова действительность!

Смотрю на часы. Уже три часа дня, но подготовка к соревно­ваниям не продвигается. Среди присутствующих не замечается ни малейшего признака волнения, связанного с приближением давно ожидаемого события. Бегуны даже не сняли своих двой­ных штанов. Они сами заключают пари и переходят с одного места на другое, сопровождаемые настороженными взгля­дами колдунов.

В половине четвертого судья, убедившись в том, что собра­лось большинство членов эхидо из Кусараре, решил про­вести судебное заседание, которое по разным причинам все время откладывалось. Принесли сосновую доску, и члены суда уселись на этой импровизированной скамье, опираясь спинами о стену школы. На доске поменьше, установленной напротив, разместились обвиняемые и обвинители. Дело оказалось слож­ным. Некий человек, претендуя на то, что ему принадлежит часть земель эхидо, потребовал, чтобы ему выплачивали аренд­ную плату. Глава общины отказал ему в нелепом требовании, так как на самом деле земля принадлежала эхидо. Чтобы отом­стить за отказ, мнимый землевладелец послал пария украсть топор у главы эхидо.

Вор, юноша с красивым, хищным лицом, сидит на корточках на той доске, что поменьше. У него близко посаженные, большие загадочные глаза; тонкий нос, женственный изгиб губ слегка смягчают неприятное впечатление от почти заросшего волосами низкого лба. На парне рваная спецовка, он неотрывно смотрит на свои ноги, обутые в уарачи^[2].

Подстрекатель кражи — мужчина лет 50-ти; волосы у него с проседью, лицо добродушное. Он привел с собой внука, голого и застенчивого мальчугана. Пострадавший, молодой человек с невыразительным лицом, сидит на краю доски.

Возможно, что чуть пренебрежительное спокойствие, с ко­торым все они держатся, производит особенно сильное впечатление по контрасту с оживлением толпы, собравшейся на тра­диционные соревнования, но и вор, и пострадавший, и под­стрекатель сохраняют полную невозмутимость и не проявляют неприязни друг к другу. Взволнованности и нервозности, свойственным нашему миру, здесь нет места. Все говорят спо­койно и вежливо; проявлять раздражение или презрение считается признаком дурного тона.

Та версия судебного разбирательства, которую я здесь вос­произвожу,— а в Тараумаре, кроме судопроизводства, нет другого способа разрешать различные конфликты,— разумеется, представляет собой как бы краткий конспект. Между плавной и образной речью участников процесса и ломаным языком переводчика — огромная разница. Правда, на этот раз мне повезло: я сижу рядом с одним метисом из Кусараре, который лучше других владеет испанским и тараумара. Но краткость его переводов по сравнению с пространными выступлениями судей наводит на мысль, что если метис довольно точно изла­гает смысл происходящего, то все же передать манеру излагать свои мысли, особые оттенки речи, характер и образность языка тараумара ему совсем не удается.

Первым выступает губернатор; он говорит быстро и невы­разительно. Две пряди темных волос окаймляют его сухощавое лицо.

• Не воруй,— поучает он вора, не смотря в его сторону.— Как тебе не стыдно красть у своих же товарищей? Тебе не при­ходило в голову, что мы все равно узнаем о твоем преступле­нии? Мы долго внушали тебе, что надо стать честным чело­веком, а как ты прислушивался к нашим советам? Они вхо­дили в одно ухо и выходили в другое. И вот теперь ты перед лицом всех собравшихся — судей, истцов и ответчиков — обви­няешься в краже. Все вызванные по делу явились на суд и должны говорить ясно и совершенно сво­бодно. Мы слушаем!

Вор, не глядя на подстрека­теля, ограничивается только одной фразой:

• Ты посоветовал мне украсть топор.

Старик, отстранив от себя внука и повернувшись лицом к вору, про­износит следующую речь:

• Ты лжешь! У тебя нет сви­детелей, чтобы доказать это. Где они, твои свидетели? Почему же ты клевещешь на меня? Ты должен говорить правду! Господин судья, ведь тебе известно, что этот юнец никогда не работает и думает только о том, как бы что-нибудь стянуть.
• 16 сентября ты сказал мне, чтобы я украл топор, — говорит вор, опустив еще ниже голову.
• Я не ребенок, чтобы советовать тебе воровать!
• Ты только и говоришь, что о своих землях! Хочешь отомстить за них, и нечего тебе это отрицать!

Все участники процесса говорят спокойно и бесстрастно. Ни одним жестом, ни одним взглядом не пытаются они придать, убедительность своим доводам. Беспристрастие, сухое, точное соблюдение нейтралитета превращают главных действующих лиц в бесчувственных исполнителей, давно утративших интерес к поступку, скрытые побудительные причины которого так и останутся неизвестными.

Вот заговорил судья, ни к кому персонально не обращаясь:

• Почему ты с самого начала не заявил о своих правах на землю? Если земля обрабатывается другими в течение трех лет подряд, то никто не имеет права потребовать ее возврата.

Солнце нещадно палит. Стоило только перенести скамьи на другую сторону от школы — и мы оказались бы в прохладной тени. Но все остаются на месте, как бы пригвожденные к своим доскам. Сомбреро сдвинуты на макушки, как видно, из уваже­ния к суду.

Но тут бегуны просят у судьи разрешения начать состя­зание, и суд прерывается. Шесть камней, сложенных полу­кругом на обочине дороги, означают, что участники соревнования должны пробежать шесть кругов по 24 километра. Из десяти бегунов только один надел спортивные трусы, остальные почти голые. Их мускулистые, смазанные жиром ноги блестят под вечерним солнцем. Вот поднимают с земли два дубовых шара, совершают над ними крестное знамение, подбрасывают босыми ногами высоко вверх, и бег начинается. За группой участников соревнования бегут их болельщики. Вскоре они исчезают из виду, скрывшись за горами, и члены суда занимают свои места, получив подкрепление в лице бывшего губернатора, человека с седой головой и бронзовой кожей, в котором врожденное достоинство индейца сочетается с мудростью старца.

Судья выносит приговор.

• Мы приговариваем тебя,— обращается он к вору,— к пяти дням принудительных работ на строительстве шоссе без всякой оплаты. А поскольку ты бежал из тюрьмы и поли­цейские проискали тебя целый день, мы обязываем тебя опла­тить потерянное ими время.

Старик: Помиритесь и не занимайтесь тяжбами!

Вор (невозмутимо): Я всегда выпутывался из затруднитель­ных положений.

• Пусть он заплатит мне 20 песо за то, что выдвинул ложные обвинения,— говорит подстрекатель.
• Не обвиняйте и не упрекайте друг друга!— восклицает старик.— Живите в довольстве и мире. Настал час попросить друг у друга прощения.

Вор и подстрекатель опускаются на колени и кончиками пальцев дотрагиваются друг до друга.

• Они уже попросили друг у друга прощения,— добавил старик,— будущее покажет, чего оно стоит. Не забывайте наших советов. К решению властей нужно относиться с уваже­нием. При любых трудностях обращайтесь за советом к стар­шим и слушайтесь их. Мы зря теряем время, а этого нельзя допускать. Это нехорошо. Мы говорим тебе, парень, хорошенько прислушивайся к нашим советам. Не совершай проступков, если не хочешь, чтобы тебя беспокоили впредь. Живи правильно. Не пьянствуй! Работай! Своим трудом ты заработаешь себе на топор и на все, что тебе будет нужно. Сей зерно в землю, и у тебя не будет недостатка в пище. Обработай дерево, окружи свою землю изгородью. Если ты будешь вести правильную жизнь и честно трудиться, бог поможет тебе. Подойди-ка сюда, — сказал старик, обращаясь к брату вора,— и попроси своего старшего брата, чтобы он больше не возводил ложных обвинений против своих товарищей. Что же касается тебя,— здесь он в первый раз указал на подстрекателя,— время пока­жет, сказал ты нам правду или солгал. Мы даем тебе пять лет сроку. За пять лет мы узнаем правду.

Вор и подстрекатель вновь опускаются на колени. На своем быстром языке они просят прощения у пострадавшего, у властей, у бывшего судьи, сохраняющего невозмутимое спокойствие. Затем они медленно разбредаются по лугу в разные стороны, не обсуждая решения, видимо подавленные преду­преждением старика и той проникновенной уверенностью, с какой он предоставил времени установить истину. Время это долгое и должно сработать безошибочно. Да и вообще, что, если не время, разрешает все жизненно важные проблемы, а не только какие-то частные запутанные вопросы, связанные с незавершенными действиями? За ним остается последнее ре­шающее слово. И слово это будет сказано позднее, когда после­дующее поведение подстрекателя подтвердит его правоту или опровергнет его лживые утверждения, когда сменится судья и новому судье придется разбирать новое дело и продолжить цепь событий с того звена, на котором ее оборвал старик.

Между тем состязания в беге продолжаются согласно уста­новленному церемониалу. Этот призрачный бег как будто ни­кого не волнует. Бегуны то внезапно появляются, причем о их приближении заранее извещает маленький твердый шарик, который они подбрасывают на бегу, то вновь исчезают среди скал, чтобы появиться через интервал в два-три часа.

Обедаем в конторе лесопильного завода, высыпаемся в часы сиесты, и только вечером мне удается увидеть, как бегуны пере­секают рощи и речушки и взбираются на покрытые лесом гор­ные склоны с быстротой преследуемых оленей.

Наступает ночь. Мы ужинаем и ложимся спать, договорив­шись в полночь пойти навстречу бегунам. В высоком горном небе светятся облака, пронизанные сиянием созвездия Стрельца. Прошел дождь, и воздух стал холодным. У спуска в узкую долину горные склоны пылают от бесчисленных костров. Вдоль дороги, под соснами, у входов в пещеры языки пламени, вырывающиеся из потрескивающих веток, выхватывают из мрака античные силуэты женщин в белых тюрбанах, спящих детей, стариков и юношей; фигуры людей смутно выступают из дыма и пара, поднимающегося от котлов, в которых готовится пища. Все жители Кусараре покинули свои дома и собрались там, на склоне. Гора кишит призрачными существами, воздух наполнен ласкающими звуками их голосов, к которым приме­шивается журчание струй в речушках.

Наш грузовик с потушенными фарами быстро идет навстречу бегунам по просеке в сосновом лесу. Вначале раздается неяс­ный гул, который по мере нашего приближения слышится все отчетливее, а под конец превращается в звонкий хор, в песню, согревающую спортсменов своим теплым дыханием. Раздаются возгласы:

• Гуэрига, гуэрига! (Быстрее, быстрее!) Поднажми, под­нажми!

Хосе Гвадалупе легко бежит с длинной палкой в руках и не проявляет ни малейших признаков усталости. Он окружен своими болельщиками, колдунами и факельщиками. Рядом с ним, ритмично покачивая бедрами, бегут три женщины в длин­ных развевающихся юбках. Их головы покрыты традиционными платками, а упругие груди подпрыгивают в такт движениям бедер. Дубовый шарик, еле различимый в темноте, то подни­мается в воздух, то падает в поросль молодых сосенок, в ручей или впадину на пересеченной местности. Тогда факельщикам приходится светить Хосе Гвадалупе, чтобы он мог найти шарик и вновь подбросить его босой ногой. Затем бег продолжается, и весь кортеж опять исчезает в горах среди дыма и пламени. За ним следуют две собаки и всадник, сидящий без седла на кобыле, рядом с которой рысцой бежит жеребенок, с трудом переставляя свои длинные худые ноги.