Свержение Уэрты

Вечером 18 февраля Уэрта разослал по телеграфу крат­кие извещения о том, что принял пост президента, и почти все губернаторы штатов, не зная, как совершилась эта пе­ремена, приняли ее. Уэрта быстро заменил многих губер­наторов генералами федеральных войск, так что прежде, чем стало широко известно, что Мадеро убит, вся страна, кроме крайнего севера, оказалась под властью Уэрты. Имея возможность опереться на богатых землевладельцев, феде­ральную армию, диасовскую бюрократию и католическую церковь, он намеревался насладиться плодами своего пре­ступления. Рейисты, замышлявшие установить новый, бо­лее просвещенный порфиризм, оказались в результате смер­ти своего руководителя и вмешательства Генри Лейна Уил­сона под властью одной из самых чудовищных тира­ний в истории Мексики. Президент был вечно пьян, и ми­нистры зачастую не могли найти его. Нередко можно было видеть процессии автомобилей, полных высшими чиновни­ками, разъезжавшими по федеральному округу в поисках трактира, завсегдатаем которого, по слухам, являлся Уэрта. Некоторые из членов кабинета стремились провести социальные и аграрные реформы, но Уэрта имел в конгрес­се клику личных приверженцев, при помощи которых рас­страивал планы своих подчиненных. Убеждаясь в своем бессилии, они один за другим выходили в отставку, а Уэрта заменял их военными из своего окружения. Врагов нового режима, не успевших бежать из столицы, убивали головорезы Уэрты, а его друзья грабили казначейство. Осенью один сенатор, доктор Белисарио Домингес, попы­тался спасти честь конгресса, сказав правду о президенте. Через две недели после этой речи его труп был найден в канаве. Когда другие члены конгресса нашли в себе му­жество протестовать против убийства своего коллеги, 110 человек из них было заключено в тюрьму. На свобо­де остались только члены католической партии. Затем Уэрта назначил новый конгресс — сборище офицеров, в котором федеральный округ был представлен его личным штабом, — и стал подготавливать свое избрание в прези­денты. Феликс Диас, которому когда-то была обещана эта честь, был отправлеи в Японию с поручением военного характера.

Тем временем на севере, за тысячу миль от столицы, в трех штатах — Коагуиле, Чигуагуа и Соноре — началось движение, ставившее своей целью отомстить за убийство Мадеро. Это движение началось только в защиту консти­туционного правительства, согласно плану Сан-Луис-Потоси, но постепенно поставило перед собой более широкие за­дачи и выдвинуло требование революционного преобразо­вания мексиканского общества.

Губернатором Коагуилы был Венустиано Карранса, по­жилой землевладелец, который, будучи в свое время членом сената Диаса, не проявил там никаких признаков идейной независимости, затем стал рейистом, а весной 1911 г. при­мкнул к Мадеро. Во время переворота Уэрты в распоряже­нии Каррансы оказался небольшой отряд войск под ко­мандой Пабло Гонсалеса. Враги Каррансы говорили, что он набрал свою частную армию, намереваясь восстать против Мадеро, и смог выступить в качестве мстителя за него толь­ко потому, что Уэрта его предупредил. 19 февраля Карран­са объявил, что не признает Уэрту президентом, и через несколько дней поднял открытое восстание. В марте он про­возгласил план Гвадалупе, в котором призывал к нацио­нальному восстанию с целью свергнуть узурпатора, и при­нял звание «первого начальника армии конституции».

Если бы судьба Мексики зависела только от Каррансы, Уэрте не стоило бы беспокоиться. Сам Карранса не претен­довал на руководство войском, а Пабло Гонсалес терпел только поражения. Но в Соноре развернулось более гроз­ное движение. Губернатор, Хосе Майторена, был склонен признать Уэрту. Однако законодательное собрание Соноры под руководством Роберто Пескьеры и Адольфо де ла Уэрты голосовало за сопротивление. 26 февраля Майторена взял отпуск и увез свои колебания в Соединенные Штаты. Временным губернатором стал Пескьера, а военное руко­водство принял молодой ранчеро, впервые взявшийся за оружие год тому назад, во время кампании против Орос­ко, — Альваро Обрегон. Обрегон собрал вокруг себя группу способных помощников — Плутарко Элиаса Кальеса, Бенджемина Хилла, Сальвадора Альварадо и Франсис­ко Серрано — и одержал одну за другой целый ряд побед. К лету конституционалисты изгнали федеральные войска со всей территории Соноры, за исключением порта Гуаймас, и начали проникать в Синалоа. После отречения Майторены в Соноре не осталось кандидата на национальное руко­водство, и в апреле ее законодательное собрание признало за Каррансой присвоенное им себе звание первого началь­ника. В сентябре Карранса оставил Пабло Гонсалеса командовать армией северо-востока, а сам прибыл в Сонору и обосновался на американской границе, в Ногалесе, где создал свое правительство.

Сначала над Чигуагуа господствовал Уэрта. Организа­тор мадеристских сил в революции 1910 г. Авраам Гонса­лес, впоследствии губернатор штата, был схвачен и брошен под поезд за несколько дней до убийства Мадеро, а гене­ралом федеральных войск стал вернувшийся из изгнания Паскуаль Ороско. Руководство конституционалистами Чигуагуа принял на себя Панчо Вилья. После избрания Мадеро Вилья занялся торговлей мясом в городе Чигуагуа. Во время мятежа Ороско он служил в войсках Уэрты, который, стремясь избавиться от столь опасного подчи­ненного, приказал судить его военным судом и расстрелять за неповиновение. Мадеро отменил этот приговор, и Вилья был посажен в тюрьму в Мехико, откуда сумел бежать в Соединенные Штаты. В полночь 13 марта он с восемью товарищами переплыл на лошади желтые воды Рио-Гранде и начал завоевание Мексики. Благодаря своей славе самого смелого и умного из разбойничьих атаманов он без труда набрал отряды из пастухов Чигуагуа. Весной и летом в шести жестоких сражениях он разбил федеральные войска и сделался хозяином всей территории штата, кроме горо­дов. Осенью он повернул на север и, узнав, что гарнизон федеральных войск в Сиудад-Хуарес ждет прибытия подкреплений с юга по железной дороге, погрузил свое войско на воинские поезда и так, наподобие троянского коня, с триумфом проник в сердце города. Затем был взят город Чигуагуа. Диасовских чиновников и купцов гачупи­нов с женами и детьми без жалости прогнали в пустыню, а Вилья реорганизовал правительство штата и стал готовить­ся к походу через плоскогорье на Торреон и на юг.

Между двумя главарями конституционалистов, Карран­сой и Вильей, существовали взаимные подозрения и не­приязнь; тем не менее, целый год они избегали открытой ссоры. Летом Вилья формально признал руководство Каррансы, и они договорились, что сражаются не только за свержение Уэрты, но также за уничтожение трех тради­ционных язв Мексики — плутократии, военщины и клери­кализма. Начинали вырисовываться цели мексиканской революции. Всю весну и лето 1913 г. люди, служившие Мадеро или видевшие в его мягком правлении возможность национального возрождения, бежали из Мехико или возвращались из изгнания, чтобы предложить свои услуги конституционалистским армиям. Города Ногалес и Чигуа­гуа стали центрами, куда стекались интеллигенты и иде­алисты, мечтавшие о свободе, демократии, социальных и аграрных реформах. Однако, хотя революционные изъяв­ления любви к пеону и рабочему стали обычным явлением среди генералов конституционалистов, в конституциона­листском движении было больше расчета, чем бескорыстия. Оно было не только крестовым походом, но также борьбой за власть.

Завоеванием республики занимались северяне, жители сурового и безлюдного края, родины упорной породы стяжателей. Веками пустыни Северной Мексики, населен­ные индейцами, недалеко ушедшими от стадии дикости, и испанцами, позабывшими искусства и дары цивилизации, служили границей между культурой и варварством, а затем нейтральной зоной между мексиканцами и англо-саксами. Армии Вильи и Обрегона набирались в горняцких посел­ках, на скотоводческих фермах, в окаймлявших американ­скую границу городишках с игорными притонами и крас­ными фонарями, полных скрипа автоматов и звуков механи­ческих фортепиано, доносившихся из дешевых танцовальных зал. Лозунгами северян были свобода и демократия, свер­жение помещиков и сиентификос.

Из северных лидеров пригодным для роли главы госу­дарства представлялся один только Обрегон. Этот молодой ранчеро, в прошлом механик на заводе, быстро выдвинулся, как самый одаренный генерал в истории Мексики — гене­рал, который выигрывал сражения по заранее продуман­ному плану, а не благодаря силе натиска, как Вилья.

Но вождем конституционалистов стал Карранса, а с таким руководителем мексиканская революция казалась обреченной на неминуемую неудачу. По странной иронии судьбы этот речистый и самоуверенный помещик оказался представителем революционного подъема мексиканских масс. Председательствуя в конституционалистическом пра­вительстве в Ногалесе, откуда было рукой подать до аме­риканской границы — в связи с этим вспоминая о пребы­вании Хуареса в Пасо дель Норте — Карранса собрал вокруг себя в качестве своих избранных советников изне­женных молодых людей, аплодировавших его бесконечным монологам. Он относился враждебно ко всем, кто проявлял способности и самостоятельность. Исправить какую-нибудь его ошибку было равносильно личному оскорблению. Кар­ранса терпел Обрегона, без помощи которого не мог и надеяться вступить в Национальный дворец, но любимым его генералом был Пабло Гонсалес, превосходивший всех других в страсти к грабежу и убийствам, но сохранявший расположение своего завистливого хозяина благодаря тому обстоятельству, что ни разу не выиграл ни одного сра­жения.

Противоположностью Каррансе был Вилья. Первый стре­мился к новому порфиризму с большинством его пороков; второй был неграмотным вчерашним пеоном, умевшим водворять справедливость только винтовкой. Те, кому надоедала обстановка угодничества и своекорыстия в Ногалесе, уходили на штаб-квартиру Вильи в Чигуагуа. Вилья, при всех своих слабостях, был, по крайней мере, человеком из народа; он никогда не был ни землевладель­цем, ни сенатором Диаса. В старом испанском городе с его белыми, сохранившимися от колониального периода церква­ми, возвышавшимися на фоне коричневой пустыни и коричневой зубчатой линии гор, он проводил грубую программу реформ, заставляя своих солдат чистить улицы и работать на электростанции, раздавая пеонам землю, строя школы и печатая огромное количество бумажных денег, обеспеченных лишь его подписью и раздававшихся всем, кому придется. Вилья действительно мечтал о Мекси­ке, свободной от тирании и классового угнетения. В его сердце, заявлял он, запечатлены великие видения.

Карранса и Вилья стали для примкнувших к револю­ции интеллигентов двумя крайностями неразрешимой дилеммы. Некоторые из них, подобно Луису Кабрере, предпочли остаться с Каррансой. Другие, подобно Хосе Васконселосу и Антонио Вильяреалю, стали замышлять устранение обоих. Но остальные предпочли примкнуть к Вилье, надеясь как-нибудь приручить его и подчинить своему руководству. В начале 1914 г. в Чигуагуа приехал Фелипе Анхелес и стал помощником Панчо Вильи, пре­доставив в его распоряжение свои познания в области во­енного искусства.

Но в Мексике имелось и третье течение, с подлинно революционными целями, течение, которое впоследствии было признано чистейшим воплощением чаяний мексикан­ских масс, Это была Освободительная армия юга, гене­ралом и организационным гением которой был Эмилиано Сапата. Из своей штаб-квартиры в холмах над Куэрнава­кой Сапата постепенно распространил операции по направ­лению к побережью — за южные горы, а также в Пуэблу, штат Мехико и долину самого федерального округа. Всю­ду, куда приходили сапатисты, они жгли асиенды, убивали управляющих, а земли делили между пеонами. Они никог­да не были настоящей армией, ибо занимались запашкой вновь завоеванных земель и сбором с них урожая и брались за оружие только для того, чтобы отразить втор­жение врагов. Это был восставший народ. Пока земля была у них в руках, они не особенно заботились о том, кто си­дит в Национальном дворце и называет себя президен­том. Они хранили верность не Мексике, а маленькой ро­дине («чика патриа») индейских племен. Спасавшиеся от них богачи считали их воплощением самого слепого ниги­лизма и сравнивали их вождя с Аттилой. Но жестокости сапатизма имели определенную цель. Они были намерен­ной хирургической операцией, предпринятой для избавления индейцев от рабства, которое они терпели со времен испанского завоевания. Мало кто из городских интелли­гентов понимал смысл сапатизма. К Сапате примкнул со­циалист Диас Сото-и-Гама, величайший оратор революции. Но большинство интеллигентов видело в сапатизме движе­ние, которое сделает хозяином страны пеона во всем его грубом невежестве. Они издевались над десятками генералов-пеонов, командовавших сапатистскими армиями, и их пугал подчеркнутый индианизм сапатистов, которые видели врага в каждом креоле, а на территориях, находившихся под властью Сапаты, заставляли всех носить только хлопчато­бумажные брюки и широкополые сомбреро индейских крестьян. Являясь уравнительным движением, сапатизм не осложнялся ни личной алчностью, ни честолюбием. Сапата, неграмотный фермер-арендатор из метисов, един­ственный из всех вождей революции ничего не хотел и ничего не брал для самого себя, а подписанные им прок­ламации не имели себе равных по ясности и проницатель­ности. Один Сапата искренне разоблачал личный харак­тер стремлений Каррансы и искренне требовал не просто смены обитателя Национального дворца, а социальной революции.

Федералисты терпели одно поражение за другим. Пламя революции охватывало всю страну. В третий раз в истории Мексики все здание закона и порядка рушилось, начина­лась анархия, и мексиканский народ делал новое судорож­ное усилие, чтобы избавиться от недугов, терзавших его со времен испанского завоевания. Снова появились местные главари, собиравшие крестьян в свои отряды, убивавшие помещиков и хефес политикос и, захватывавшие их владе­ния. Молодые пеоны и ранчерос брались за оружие, едва ли зная, зачем или против кого, движимые только нена­вистью к какому-нибудь местному тирану и сознанием, что вся Мексика охвачена пожаром. Вскоре они оказывались во главе вооруженных отрядов и захватывали несколь­ко квадратных миль территории. Они называли себя генералами. Некоторые из них были просто бандитами, но других с самого начала воодушевляли благородные идеалы. Однако они редко обладали ясным пониманием нужд Мексики. Они намеревались только отнимать у своих вра­гов, чтобы давать своим друзьям. К ним присоединялись нищие адвокаты или студенты, которые служили у них личными секретарями и сочиняли им прокламации. Многие из этих революционных генералов погибли в бою или были расстреляны, другие завершили круг и кончили свою карьеру владельцами асиенд и хозяевами провинций, образовав столь же тираническую правящую касту, как те люди, которых они свергали. Казалось, что борьба Мек­сики за освобождение от деспотизма снова окончится про­стой сменой правителей.

Тем временем по ту сторону границы Соединенные Штаты с фарисейским изумлением взирали на переживаю­щую глубокое потрясение нацию. Железные дороги, пред­назначавшиеся для того, чтобы обеспечивать американских акционеров дивидендами, теперь не перевозили ничего, кроме воинских составов, а рабочие принадлежавших аме­риканцам рудников и плантаций вступали в революцион­ные армии. Несмотря на деятельность Генри Лейна Уилсона, в Соединенных Штатах к Уэрте относились холодно. Уэрта был не только кровавым тираном, но и продолжателем диасовской политики потворствования евро­пейским интересом. Лорд Каудрей был у диктатора в боль­шой милости, а английский посол поддерживал его самым усердным образом. Все апостолы учения о провиденциаль­ной роли США и все магнаты, владевшие в Мексике имуществом — собственники скотоводческих ферм, вроде Уильяма Рэндольфа Херста, представители нефтяной промышленности, вроде Олберта Б. Фолла, — стали провозглашать обязанности англо-саксонской расы, как носительницы цивилизации. К счастью для Мексики, в марте 1913 г. президента Тафта сменил Вудро Вильсон. Вильсон был против вооруженной интервенции и друже­любно относился к целям конституционалистов, но он боялся предоставить Мексике самой разрешить свои про­блемы, ибо знал, что если война затянется на слишком долгий срок, преодолеть нажим интервенцианалистов будет невозможно.

Летом 1913 г. президент Вильсон отозвал Генри Лейна Уилсона из Мексики, установил эмбарго на продажу Мекси­ке оружия и послал в Мехико Джона Линда с инструкциями убедить Уэрту не выставлять свою кандидатуру на предстоящих выборах. И когда в октябре состоялись выбо­ры, кандидатура Уэрты выставлена не была. Тем не ме­нее, было объявлено, что большинство избирателей желает голосовать за Уэрту. Фарс был совершенно очевиден. Уэрта в конце концов объявил выборы недействительными и продолжал действовать в качестве временного президен­та. Когда Линд снова попытался видеть его, Уэрта укло­нился от этой встречи. Не сумев заставить Уэрту уйти с миром, Вильсон объявил, что его нужно свергнуть силой, и в феврале 1914 г. эмбарго на ввоз оружия конституцио­налистам было снято.

Но Вильсон не мог ждать победы конституционали­стов. Он потерял терпение и искал повода для конфликта с самим Уэртой. Предлог нашелся, когда федералисты арестовали команду американского военного судна, выса­дившуюся в запретной зоне у Тампико, продержали ее полтора часа под арестом, а потом с извинениями освобо­дили. Американский командир потребовал салюта из 21 орудия американскому флагу, а когда Уэрта отказался удовлетворить это требование, Вильсон послал американ­ский флот в Мексиканский залив. 21 апреля, узнав, что в Вера Крус направляется германский торговый пароход «Ипиранга» с грузом оружия, он приказал захватить Вера Крус. При выполнении этого распоряжения было убито почти 200 мексиканцев, пытавшихся защитить территорию своей родины. Карранса поспешил осудить вмешательство своего непрошенного союзника, тем более, что продажный капитан «Ипиранги» доставил оружие Уэрте, а последний с восторгом ухватился за возможность выступить в каче­стве поборника независимости Мексики. В Мехико толпы людей громили дома американцев, а Уэрта в неистовстве клялся, что вторгнется в Техас, вооружит южных негров и водворит на вашингтонском Капитолии мексикан­ского орла.

Однако Вилья и Обрегон, укрепившиеся благодаря по­току оружия из-за границы, были теперь непобедимы. Всю тяжесть боев приняли на себя Вилья и северная армия, атаковавшая железную дорогу, которая на протяжении 800 миль шла по плоскогорью из Чигуагуа к столице и находилась под охраной длинного ряда федеральных гар­низонов. Вилья подготовил отряды легкой кавалерии — «дорадос», не обремененные «солдатками», которыми ки­шела северная армия и которые придавали ей вид бродя­чего племени. Он захватил тысячи голов скота, принадлежавшего Херсту и Террасасам, и продал их за границу в обмен на оружие. В марте северная армия под пение «Кукарачи» в десяти длинных воинских составах приблизилась к Торреону. После двенадцати дней яростных атак Торреон капитулировал, а Вилья повернул на восток, чтобы сокру­шить федеральные войска в Коагуиле. Затем он по­шел на Сакатекас. Тем временем Обрегон прогнал фе­дералов из Синалоа и пробивался по тихоокеанскому по­бережью в Халиско. Война превращалась в состязание за столицу.

На этой стадии произошел открытый разрыв между Вильей и Каррансой. После долгого ряда столкновений Вилья отказался подчиняться первому начальнику. В ответ Карранса наложил эмбарго на oтправку Вилье угля. В то время как Обрегон занимал Гвадалахару и объединялся с войсками Пабло Гонсалеса в Керетаро, Вилья был вынуж­ден ждать в Сакатекасе. Дорога на столицу была открыта, а война фактически закончена. В июле Уэрта, который за полтора года своего пребывания на посту президента ни разу не осмелился выехать на передовые позиции, сел на поезд, отправлявшийся в Вера Крус. 10 августа федераль­ный гарнизон Мехико добровольно сдался, а через пять дней Обрегон с триумфом вступил в столицу.