VII. Общий ход жизни

Индейцы, говорит Поль Лафарг, были «точно кролики в парках» заперты в миссиях, окруженных рвом и часто­колом в предупреждение побегов и сношений с внешним миром. У входных ворот — часовые, спрашивающие пись­менный пропуск. После определенного вечернего часа никто не мог ходить по улице. Патруль «из лиц, на которых можно положиться», каждые три часа проходил по всем улицам, чтобы никто не мог покинуть дома, не сообщив, что его побудило к этому и куда он идет.

Вспомните рассказы Купера или Густава Эмара, кото­рыми каждый в юном возрасте зачитывался. В этих опоэти­зированных, гордых и вольнолюбивых детях широких пре­рий много первобытной девственной прелести. Как ужасен для них такой режим! И все эти «Следопыты» и «Орли­ные Глаза» превращались в кадры верных и зорких поли­цейских, в послушное орудие патеров, в карающую руку за проступки и преступления, навеянные природою и воль­ностью.

Покаянная рубашка и поцелуи руки да наказание — вот то величайшее извращение человеческой природы, ко­торое приводило в умиление залетных гастролеров далекого края, как Фунес или Уллоа.

Церковные украшения, бесчисленные богослужения и участие в ряде братств имени разных святых — вот дру­гое худшее стеснение, где умерщвление духа свирепствовало с еще большею методичностью. И вся эта незримая миру инквизиция протекала при улыбках благочестия и наста­влениях о святости. На дне этой бойни индивидуального духа зияла черная пасть исповедальни. Вот где происходило умерщвление личности, вот где происходили бескровные пытки духовного застенка. Так насаждалась девственному народу высшая культура, тот земной рай, в который он вгонялся духовною дубиною и скорпионами бичующих на­ставлений.

Зато на другой чаше весов в противовес поруганной свободе личности лежали ордера на равенство и сытость, на сытое равенство и равенство в сытости.

Итак, в коммунистическом государстве Парагвая отсут­ствовала и индивидуальная свобода и свободная критика окружающих условий. Их заменили, как мы видели, строго установленный порядок, которому необходимо было беспре­кословно повиноваться, и распоряжения отцов-иезуитов, являвшиеся высшим законом для жителей.

Отсутствие свободы при наличности принудительного труда приводило к тому, что туземец постепенно утратил право свободного передвижения. Для хозяйствен­ного оборота в этом передвижении не было надобности. Ни отдельные лица, ни отдельные редукции ничем лич­ным, частным не владели; отсюда не было необходимости передвигаться по чисто-хозяйственным надобностям и при­чинам.

Вся жизнь от колыбели до могилы была строго распре­делена и планомерно размерена; скромная и спокойная жизнь, систематическая упорная и полезная работа созда­вали спокойное, сытое, более зажиточное в общей массе и предусмотренное заранее благополучное существование. Бедности, страданий от лишений и голода, зависти к пер­венству в Парагвае действительно не было. Весь коллектив в целом бесспорно благоденствовал. Эти положительные результаты смели дух вольности и создали в конце концов известную привязанность обезличенной и сытой паствы к своим руководителям. Впоследствии, после ряда поколе­ний, часть туземцев по ликвидации иезуитского правления долго и нелицемерно о нем сожалела.

Но зато радости индивидуальной свободы и жгучие ощу­щения личного успеха и благосостояния здесь отсутство­вали, как бы подчеркивая еще раз непримиримость веко­вой проблемы: индивидуум и коллектив. Даже наиболее пламенный защитник иезуитов Фунес сознается, что в миссиях не было достаточно свободы, но утешается тем, чем утешаются тираны всех времен и народов: «еще не настало время дать народу свободу».

Такова краткая история Парагвайского коммунистиче­ского эксперимента.