Война и мир в лесах Амазонки

Видный советский этнограф М. А. Членов писал о традиционной культуре папуасов Новой Гвинеи, что по­рой она вызывает у нас чувство глубокого уважения, но порой и чувство не менее глубокого возмущения. То же самое можно было бы сказать о многих индейских куль­турах. В предыдущих главах уже упоминались такие явления, примириться с которыми гуманистическое со­знание не может. Это беспощадные междоусобные вой­ны, кровавые жертвоприношения, каннибализм. Со вре­мени открытия Америки по этому поводу высказывались две крайние точки зрения. Одни были склонны смако­вать жестокость коренных обитателей Нового Света, считать ее порождением их порочной природы и тем са­мым отчасти оправдывать зверства, совершенные евро­пейскими завоевателями, а затем колонистами. Другие считали своим долгом замалчивать или вовсе отрицать любые сообщения, бросающие тень на благородный об­раз индейца, не затронутого пагубным влиянием евро­пейской цивилизации.

Обе эти концепции исходят из одной и той же по­сылки, будто «в крови» представителей тех или иных народов от природы заложены какие-то черты характе­ра, которые и определяют их поведение. В одних стра­нах люди в основном коварны и жестоки, в других — благородны и добры. Подобный подход не всегда про­возглашался открыто, но порой исподволь проникал в труды исследователей, в принципе являвшихся сторон­никами материалистического понимания истории. Мы по­пытаемся познакомить читателя с некоторыми теория­ми этнографов, в которых первобытные войны, человече­ские жертвоприношения рассматриваются не только в связи с психологией или религиозным мировоззрением индейцев, но и с особенностями их хозяйства, взаимоот­ношениями с окружающей средой.

Не подлежит никакому сомнению, что индейцы вое­вали друг с другом, действуя подчас с беспощадностью и далеко не всегда руководствуясь теми мотивами, ко­торые кажутся в таких случаях естественными европей­цу (грабеж имущества, захват территории или рабов). Об этом известно не только по сообщениям конкистадо­ров или запискам путешественников прошлого века, но и по наблюдениям современных этнографов старшего поколения.

В Восточной Бразилии эпоха межплеменных войн за­кончилась, например, лишь в 40-х годах нашего века. Один из последних ее эпизодов отмечен в 1947 году, когда племя каяпо совершило набег на селение своих давних врагов тапирапе, численность которых к этому времени не превышала двухсот человек. Тапирапе гово­рят на языке широко распространенной в прошлом в Бразилии семьи тупи-гуарани, но, живя много веков в окружении других племен (же и каражи), многое заим­ствовали из их культуры, В момент набега большинство взрослых мужчин тапирапе были на охоте, поэтому на­падавшие без труда уничтожили детей и женщин. После этой трагедии около сотни членов племени разбрелись по фермам белых поселенцев, хотя потом нашли в себе силы сплотиться и вновь основать собственную дерев­ню. В 1970 году они даже отыскали прятавшегося в ле­су последнего шамана, который 23 года прожил в пол­ной уверенности, что, кроме него, жены и дочери, других людей, говорящих на языке тапирапе, больше нет. Со­общив соплеменникам некоторые известные только ему правила совершения ритуалов, шаман через три месяца умер.

На севере и западе Амазонии вооруженные междо­усобные конфликты происходили еще совсем недавно. Хиваро в 50-х годах нашего столетия охотились за го­ловами, а яномами Южной Венесуэлы лишь 10—20 лет назад прекратили заманивать на праздник соседей с це­лью неожиданного нападения на них.

Что являлось побудительной причиной межплемен­ных войн? Задавая подобный вопрос, европейцы чаще всего слышали в ответ, что нападение совершено в от­местку за аналогичные действия со стороны противни­ка. Если жители вражеского селения не бывали унич­тожены все до единого (что случалось все-таки крайне редко), столкновение обязательно приводило к ответно­му акту, и так без конца.

Подобное объяснение затрагивает не столько причи­ну, сколько повод для нападений, но даже и в этом слу­чае пригодно не всегда: бывало сколько угодно неспро­воцированных набегов. Другой часто упоминаемый по­вод для войны — желание захватить женщин-пленниц, чтобы включить их в собственный коллектив как налож­ниц или даже полноправных жен. Поскольку сыновья от подобных браков наследовали статус отца, это увеличи­вало в дальнейшем мощь племени. Как и стремление к мести, желание завладеть женщинами врага несомнен­но было важной побудительной силой, заставлявшей воинов отправляться в поход. Но справедливо ли здесь видеть конечную причину войн? Ведь во время набегов женщин иногда убивали точно так же, как и мужчин, порой же, напротив, активно не преследо­вали.

Многие этнографы, задавшиеся целью выяснить при­чины войн среди индейских племен, убедились, что во­енные действия часто бывали обусловлены необходимо­стью исполнять определенные религиозные обряды, обес­печить жертвоприношениями предков и богов. Это был во всяком случае не менее сильный и устойчивый сти­мул для регулярных нападений на соседей, чем стремле­ние отомстить противнику или отнять у него жену. Меж­доусобные войны, ведшиеся ради исполнения требова­ний, диктуемых догмами первобытной религии, делали сражающихся гарантами благополучия всего племени, а не просто людьми, действующими в собственных интере­сах или для блага небольшой группы родственников. В подобной ситуации человек настолько подчинял свою волю желаниям коллектива, требованиям племенной мо­рали, что с радостью шел на смерть, которую к тому же воспринимал лишь как переход к новой жизни в мире предков.