Экспедиция академика Г.И. Лангсдорфа в Бразилию

Академик Григорий Иванович Лангсдорф родился 18 апреля 1774 г. Высшее образование он получил в Геттингенском университете.

Лангсдорф говорит о себе, что еще в молодости его привлекали есте­ственнонаучные предметы. В1797 г., т. е. в возрасте 23 лет, Лангсдорф защитил диссертацию о повивальном искусстве, напечатанную под заг­лавием: «Commentatio medicinae obstetriciae sistens phantasmarrum sive machinarum ad artis obstetrician facientam vulgo Fanomae dictorum brevem historian», имеющую, по-видимому, и этнографический интерес, и полу­чил степень доктора медицины. В том же году он переезжает в Португа­лию. В этой стране, по его словам, открылось широкое поле для наблюде­ний и удовлетворения страстной жажды знаний, горевшей в молодом ученом. Скоро он приобрел широкие знакомства и доверие пациентов в немецких, английских и португальских домах. Практика оставляла ему несколько часов в сутки для естественноисторических исследований неис­тощимого запаса объектов, которые он находил в окружающей природе. Интересы Лангсдорфа далеко не ограничивались его специальностью и ботаникой.

Мы читаем, например: «В бытность мою в Лиссабоне часто заходил я » рыбный ряд, где множество рыб и различные виды их столько привле­кали мое внимание, что принял я твердое намерение приобрести некото­рые познания в сей части естественной истории, в которой до сего време­ни был я не сведущ, и собрать различные породы раб».

Это повело к изучению способов сохранения рыб и послужило впос­ледствии темой для статьи «Примечания о набивании и о сушении рыб, представленное Академии наук от г. Лангсдорфа, оной Академии и Геттингенского ученого общество корреспондента». «Технологический жур­нал», изд. Академии наук, т. II, ч. 2, СПб., 1805 г. Эта статья, по-види­мому, ответ на получение звания члена-корреспондента и написана в 1803 г. Из нее заимствована приведенная биографическая заметка.

В1800 г. появились две работы Лангсдорфа: первая «Nachrichten aus Lissabon uber das weibliche Geschiecht, die Geburten und Entbindungskust in Portugal». 1800 — по-немецки, очевидно связанная по теле с его латинской диссертацией, а другая «Observaxes sobre о melhoramento dos hospitaes em gerab por Jorge Henrique Langsdorf, medico do Hospital da пазго Allemr em Lisboa, etc. по-португальски, является опытом описания плана организации благоустроенного госпиталя, начиная со здания и кончая бланками для записи истории болезни пациента. Достойно вни­мания, что за два с небольшим года пребывания в Португалии, Лангс­дорф настолько хорошо овладел языком, что мог уже печатать книги по-португальски. В1801 г. Лангсдорф принял участие в походе английских войск против испанцев. После Амьенского мира Лангсдорф вернулся к научной работе и возобновил связи в ученых кругах. Он называет своими друзьями французских ученых Оливье, Боза, д'Антена, Латрейя, Жоффруа, Проньяра, Дюмериля и др. Около того времени (с 29 января 1803 г., по «Списку членов Академии наук», Б. Л. Модзалевского), Лангсдорф был утвержден членом-корреспондентом Академии наук (как «доктор медицины, Лиссабон»), корреспонденция с которой им была начата еще в Португалии. По его собственному признанию, общение с учеными и одобрение своим работам, которое он видел с их стороны, влило в него новые силы и вселило живое желание отправиться в новое и более дале­кое путешествие, уже исключительно с естественнонаучной целью. Тем временем Лангсдорф принялся за обработку значительных коллекций, привезенных из Португалии, и своих заметок о пребывании там.

Услышав о готовящемся первом русском кругосветном плавании, Лангсдорф счел себя вправе в качестве корреспондента Академии обра­титься к ней с просьбой оказать поддержку его кандидатуре в натурали­сты экспедиции. 18 августа 1803 г. он получил ответ от академика Крафга, сообщавшего, что Лангсдорф опоздал со своим предложением, так кораб­ли «Надежда» и «Нева» должны выйти уже с первым ветром и не пред­полагали останавливаться в Копенгагене более восьми дней. К тому же, говорилось в письме, д-р Тилезиус уже назначен натуралистом экспеди­ции (он должен был присоединиться к Гельсингере — Дания), это обсто­ятельство делало невозможным вообще что-либо обещать касательно пред­ложенной Лангсдорфом его кандидатуры.

Однако Лангсдорф остался верным своему намерению и хотел от него отказаться не прежде, чем убедится в его совершенной неосуществимос­ти. В тот же день он поспешно выехал в Копенгаген, т. е. собрался в кругосветное путешествие в несколько часов. 12-го утром он приехал в Любек. В Травемюнде оказался как раз корабль, отправлявшийся в Ко­пенгаген, и 24-го утром Лангсдорф был уже там.

В гостинице, где он остановился, оказались расквартированными офицеры экспедиции Крузенштерна, корабли которого уже стояли на рейде. Лангсдорф, по собственному признанию, так усердно настаивал на допущении своем к участию в путешествии перед камергером Резановым, отправлявшимся послом в Японию, что его приняли с состав экспе­диции в качестве ботаника.

С каким жаром и серьезностью отнесся Лангсдорф к своей задаче исследователя и насколько широки были его горизонты, — об этом сви­детельствует его двухтомная «Bemerkungen auf einer Reise um die Welt In den Jahren 1803 bis 1807», появившаяся в роскошном иллюстрирован­ном издании 4° во Франкфурте-на-Майне в 1812 г., а в следующем — 1813 — выпущенное там же дешевым изданием 8°. «Каждый наблюда­тель имеет свою собственную точку зрения, — говорит Лангсдорф в пре­дисловии к этому сочинению, — с которой он видит и судит новые предметы; у него своя особая сфера, в которую он стремится включить все, что стоит в более тесной связи с его знаниями и интересами... Я старался выбрать то, что мне казалось представляющим общий интерес — нравы и обычаи разных народов, их образ жизни, продукты стран и общую историю нашего путешествия...». «Строгая любовь к правде, — продол­жает он, — является не преимуществом, а долгом всякого описателя пу­тешествий. В самом деле, нечего и придумывать приключений в путе­шествии столь дальнем, как наше, или сочинять сказки о нем — оно само по себе дает такую массу замечательного и интересного, что надо стараться лишь бы все заметить и не пропустить ничего».

На свое пребывание в Португалии Лангсдорф смотрел, как на подхо­дящую подготовку к кругосветному плаванию, «... чтобы путешество­вать с пользою, необходима особая крепость и сила, наилучшим сред­ством приобрести которую служат прежние путешествия. Я был так сча­стлив, что приготовился к этому прежними менее далекими странствованиями». Конечно, для подержания в себе бодрости и напряжения на протяжении пути нужно было обладать особенно счастливым характе­ром, — и он так и сквозит со страниц книги Лангсдорфа. Оставаясь целые месяцы среди океана, не видя ничего, кроме неба и воды, молодой ученый недоумевает, как могут люди жаловаться на скуку в море: «Ску­ка посещает только тех, — говорит он, — которые и на суше повсюду скучают, не будучи развлечены театрами, балами или карточной игрой. И такой же экспедиции, как наша, в многочисленном обществе ученых и жаждущих знания людей было почти невозможно поддаться скуке, — наоборот, можно было бы с таким же правом утверждать, что никому не хватило времени, чтобы использовать его с достаточною пользою».

После непродолжительных остановок в Фальмуте и на Канарских островах «Надежда» и «Нева» простояли с 20/ХП1803 г. до 4/II1804 г. у берега о-ва Св. Екатерины в Бразилии. Это дало возможность Лангсдорфу усердно заняться ловлей бабочек и частыми экскурсиями в прибрежные леса. Знание португальского языка позволил ему в месяц с не­большим времени не только налюбоваться богатством природы, надивиться пением неведомых птиц и видом неведомых растений и животных, но и познакомиться близко с населением и его нравами, которые во многих отношениях поразили его отличиями от нравов метрополии (в это время Бразилия еще была колонией Португалии). «Чистоплотность выгодно отличает, — говорит он, — здешних жителей от более грязных порту­гальцев. Солдаты, крестьяне и беднейшие люди соблюдают большую чистоту не только в их тонком и хорошем белье, но и во всем домашнем обиходе. Положение женщины здесь не столь приниженное, как в Пор­тугалии» . Он отмечает еще своеобразный обычай мытья ног теплой водой перед сном ежедневно и сосание мате. С особенным вниманием Лангс­дорф приглядывается к судьбе негров-рабов, африканскую пляску кото­рых он имел случай наблюдать во время празднования Нового года. Не­вольничий рынок в Носа Сеньора де Дестерро сильно взволновал его: «Я почувствовал совсем новое чувство глубокого возмущения, когда в пер­вый раз приехал в Носа Сеньора де Дестерро и увидал массу этих ото­рванных от родины беспомощных человеческих создания, обнаженных до гола и выставленных на продажу на перекрестках». Что касается ин­дейцев, то о них он имел только словесные сведения. Ему говорили, что жители поселений в глубине провинции (Санта-Катарина) от времени до времени подвергаются нападениям туземцев, называемых здесь «gentio brava», или «Caboccolos».

4 февраля экспедиция оставила Бразилию — «прекраснейшую и богатейшую страну земли, — отзывается о ней Лангсдорф, — воспоми­нание о пребывании в которой останется для меня незабываемым на всю жизнь». 6 мая «Надежда*, на которой плыл Лангсдорф, миновала остров Пасхи, прибыла на Маркизские острова и на десять дней остановилась в одной из бухт острова Нукугива. Воспользовавшись услугами одичавше­го на острове французского матроса Кабри (портрет которого, сделанный знаменитым художником Орловским, приложен к книге Лангсдорфа), Лангсдорф за это короткое время успел узнать поразительно много о жизни и нравах своеобразных обитателей острова, — его данные навсегда останутся богатым источником сведений о них, необычайно ценным вви­ду почти совершенной в то время незатронутости туземцев так называе­мой цивилизацией.

Подробно трактует Лангсдорф о татуировке и приводит ряд рисун­ков орнаментов разного типа, большая часть которых им объяснена из название, обозначенных ими предметов (лица, люди и т. п.). Описывая постройки, он удивляется малым размерам входа в них, говоря, что здесь это явление нельзя объяснить желанием уберечься от холода, которым легко объясняются малые размеры дверей у северных народов. Людоед­ство нукугивян. вызывает у него грустные мысли: «Вечно стремится че­ловек погубить себе подобных, повсюду является он грубым и жестоким от природы». «Нежные и сладкие чувства сердечности и любви, привязанности даже родителей к детям и обратно я, к сожалению, наблюдал лишь редко среди грубых и нецивилизованных наций» — говорит он, подтверждая это наблюдение тем фактом, что было необычайно легко купить детей нукугивян у их родителей за всякие безделушки. Его по­джало, что дикари не стыдятся и не скрывают своих людоедских привы­чек: «Наши страсти удерживаются в границах разумом, утонченными нравами и особенно религией, когда же нет последней и совести, то чело­век груб и в этом первобытном состоянии способен на все, даже самые ужасные поступки, без того, чтобы даже сознавать, что он совершает зло».

Некоторой узостью этих взглядов, далеких от истинно научного изу­чения природы человека, Лангсдорф платил дань своему веку, но она почти не отражалась на полноте и содержательности его наблюдений. Лангсдорф составил словарь языка нукугивян, в котором около 400 слов и выражения.

7 июня 1804 г. «Надежда» и «Нева» достигли Сандвичевых [Гавайс­ких] островов, уже начавших играть значительную роль в мореплавании Великого океана. Однако на берег здесь не спускались, я приобретением для науки является лишь рисунок одной из лодок туземцев, которые окружали корабли. «Надежда» продолжала путь одна и в середине июля достигла Петропавловска-на-Камчатке. Здесь начались приготовления к путешествию в Японию, и Лангсдорф жалуется, что за массой дела ему не давали проводников или провожатых для экскурсий внутрь страны. В Петербург он послал академику Крафту письмо с краткими сведениями о своих работах; оно было напечатано в извлечении в Технологическом журнале, издававшемся Академией, во II томе, ч. 2,1805 г. под заглави­ем: «Выписка из письма Г. Лангсдорфа к академику Крафту о Камчат­ке». Сообщив о новой породе раков, добытой у Маркизских островов, о своих работах над свечением моря и барометрических наблюдениях в тропиках, он с восхищением говорит о природе Камчатки и предсказы­вает ей богатую будущность при условии внесения благоустройства в быт ее населения. «С отменным удовольствием устремил я в сие время пер­вые мои взоры на сельские страны Камчатки. Удовольствие мое более и более увеличивалось при обозрении здешней окрестности. Здесь могли бы быть произведены самые прекраснейшие и плодоноснейшие долины. Испещренные различными цветами всякого рода насекомые услаждают почти ежедневно взор мой. Естественных произведений здесь много; но несравненно более могло бы быть добыто через обрабатывание земли». И далее: «Первая потребность для сей страны состоит в том, чтобы более заселить оную и иметь добрых землепашцев, ремесленников и промыш­ленников. Здесь вовсе недостает тех познаний, которые в просвещенном государстве служат к удовлетворению первых необходимостей; как, на­пример: весьма бы нужно завести здесь гончарную работу, кирпичные заводы, варение мыла и соли, и иметь искусных людей в ловлении ки­тов, в солении и сушении рыб и пр.; также весьма полезно бы устроить мельницы, обсушить болотистые места и пр.».

7 сентября 1804 г. «Надежда» опять вышла в море, направляясь в Японию с посольством Резанова. В океане мореплавателям пришлось пе­ренести ряд бурь и сильный ураган. 8 октября корабль пришел в Нагаса­ки, как пишет Лангсдорф. Только 17 декабря разрешено было послу и спутникам, среди которых был и Лангсдорф, спуститься на берег и посе­литься в особом изолированном домике «Мегасаки». Здесь под замком и неусыпным надзором, лишенные сношений с населением, они оставались до апреля месяца. «Мы были, — говорит Лангсдорф, — лишены даже всякой возможности работать для науки. Одни рыбы, что нам приносили как провизию для кухни, доставляли нам материал для научных иссле­дований. Тайными обещаниями достигли мы того, что поставщик прови­зии каждый раз доставлял нам новые виды рыб, которые составляли, таким образом, для д-ра Тилезиуса и меня поучительное и приятное раз­влечение». Всякие сношения с японцами были строго запрещены, не позволялось ни покупать ни дарить или получать в подарок решительно ничего. Тем не менее, Лангсдорфом привезена была целая серия японс­ких рисунков местных животных и анатомических препаратов их. Эта коллекция, о которой Лангсдорф, однако, нигде не упоминает, находит­ся среди его материалов в архиве Зоологического музея. Ничего не до­бившись и даже не видав вблизи города Нагасаки, посольство 16 апреля 1805 г, направилось обратно на Камчатку. Путь, избранный Крузенштер­ном на этот раз, пересекал Японское море от Цусимы до северной оконеч­ности Иезо. Была обследована южная часть острова Сахалина (который, по мнению Лангсдорфа, правильнее называть местным именем — остро­вом Чока), где удалось ближе познакомиться с японцами и наблюдать айнов. Льды Охотского моря заставили свернуть к востоку, к Курильс­ким островам и отправился в Петропавловск, чтобы высадить посольство, которому исследования берегов Сахалина не представляли интереса. К книге Лангсдорфом в этом месте приложен составленный для него Клапротом словарик наречий языка айнов.

4 июня «Надежда» пришла в Петропавловск. Здесь Лангсдорфу при­шлось выбирать между двумя дальнейшими маршрутами — или про­должать плавание на «Надежде», или воспользоваться предложением Резанова, хотевшего взять его с собою в качестве врача во владения Рос­сийско-Американской компании на Алеутские острова и северо-западный берег Северной Америки. Резанов предлагал письменное соглашение на очень выгодных условиях и всяческое содействие научным занятиям.

«Мой выбор, — говорит Лангсдорф, — был, наконец, решен в пользу Америки, так как я считал своим долгом перед наукою и не пропустить столь необычное и редкое путешествие, да еще в столь благоприятных, казалось, условиях».

Конечным пунктом путешествия предполагался сначала остров Кадь­як, где была расположена главная станция Компании. Утром 14/28 июня 1805 г. галиота «Мария» с Резановым, Лангсдорфом и несколькими офи­церами, с экипажем из промышленников вышла в море. Лангсдорфу был дан охотник-чучельник в качестве помощника. По дороге на остров Кадьяк «Мария» посетила остров Уналашка и Св. Павла. На последнем путешественники присутствовали при охоте на котиков. Затем сделана была остановка на острове Уналашка, где имелся, как и на острове Св. Павла, пост Российско-Американской компании.

Главноуправляющий учреждениями Компании А. А. Баранов нахо­дился в то время на острове Ситхе, и Резанов направился вслед за ним в эти новые русские владения.

Выйдя 20 августа с острова Кадьяка, бриг «Мария» уже 26-го числа был в Норфолк-Саунде, и Баранов гостеприимно принимал гостей. Ново-Архангельск, так называлось поселение, едва только начинал строиться. В нем не оказалось достаточно провианта для зимовки. В тяжелых усло­виях зимовки на Ситхе, Лангсдорф, оторванный от мира, в одиночестве, пишет письмо в Европу своей учителю Блуменбаху*.

 

* Оно не было послано, да и невозможно было его послать, но Лангсдорф напечатал его в своей книге.

 

«Слепое рвение к естествознанию, многочисленные повторные обе­щания всевозможного содействия научным целям, следовательно, самые радушные перспективы и моя страсть к знанию, может быть также осо­бенное развитие «органа скитания» по Галлю, — принудили меня оста­вить экспедиционный корабль господина капитана Крузенштерна и со­путствовать господину Резанову на северо-западный берег Америки».

Дальше он рассказывает, как недостаток пищи и непригодность дан­ного ему помощники охотника принуждали его почти все время посвя­щать добыванию пропитания охотой на птиц и зверей а алеутских бай­дарках.

Во время пребывания на Ситхе Лангсдорф успел побывать в поселе­ниях кулошей и сообщает интересные сведения о них. Особенно его поразил обычай растягивания нижней губы деревянными втулками, обяза­тельный для женщин. Девушкам в возрасте 13—14 лет продырявливают губу, продевают в отверстие толстую нитку, затем заменяют ее деревян­ной запоной. Отверстие постепенно растягивается так, что, наконец, в него помещается вогнутая дощечка, подобная суповой ложке, а иногда и больших размеров.

«Ответ на естественный вопрос, — говорит Лангсдорф, — для чего, собственно, может служить это украшение, кажущееся таким неудоб­ным, — мне приходится оставить без ответа. Не говоря уже о массе дру­гих, нелепых и кажущихся смешными обычаев и обыкновений столь многих высоко-цивилизованных наций, и не желая их сравнивать меж­ду собой, — разве не мог бы я с таким же правом спросить: почему бла­городные китаянки считают красивым лишать себя искусственно воз­можности свободного передвижения? Почему замужние японки чернят себе зубы? Почему не придумано еще средства чистоплотнее ношения с собою в кармане слизи из носа? Почему мы, желая явиться в важном наряде, посыпаем тончайшею мукою свои волосы?..».

Тяжелое положение зимующих вынудило Резанова совершить новое путешествие — за провиантом в Новый Альбион, или Новую Калифор­нию, именно в гавань Сан-Франциско.

После безуспешных попыток войти в устье реки Колумбии, корабль «Юнона» вошел в конце марта 1806 г. в бухту Сан-Франциско. Экспеди­ция выдала себя за часть экспедиции Крузенштерна, о которой было предупреждено еще за три года перед тем испанское правительство, и встретила самый радушный прием.

Лангсдорфу, к его досаде, пришлось играть роль переводчика, объяс­няясь по-латыни с отцами-миссионерами, так как другого языка, понят­ного обеим сторонам, не было.

Он сообщает любопытные сведения об индейцах и их образе жизни в «миссиях» францисканцев и пророчит блестящую будущность всей бо­гатой стране. Что касается до естественно-научных работ, то он «встретил для них со стороны нашей экспедиции больше затруднений, чем можно было бы себе представить», — сушившиеся шкурки сбрасывались в море, бумагу гербария спрятали на дно трюма, пойманных птиц выпускали на волю и стреляной птице ночью отрывали головы и т. д.

«Такими приключениями и сотнями подобных, я был так притуплён и подавлен, что пришлось примириться на том, чтоб отказаться от вся­кой мысли работать по естественной истории и, согласно желанию госпо­дина Резанова, превратиться в толмача...».

По возвращении 8 июня на Ситху там было снаряжено 22-тонное су­денышко, которое должно было под командой американца Вольфа идти в Охотск. Лангсдорф присоединился к нему. «Я довольно уже, — гово­рит он, — выдержал на Ситхе, с меня было достаточно рыбы, тюленей и ракушек»... «Редко поется «Те Deum laudamus» с большим чувством благодарности, как то, которое было на душе отплывавших в Европу». Мне казалось, как будто стало легче дышать», когда мы потеряли из виду «Mount Etgecumble» (у входа в Норфолк-Саунд).

Посещение острова Кадьяка, как и ранее, обратило внимание Лангсдорфа на условии жизни алеутов. Ряд страниц его книги посвящен опи­санию быта алеутов, промышленников и деятельности Российско-Аме­риканской компании.

После посещения бухты Кука на Аляске и вторичного посещения острова Уналашки, Лангсдорф прибыл 13 сентября 1806 г. в Петропав­ловск. Из-за позднего времени года пришлось зимовать здесь.

В своей книге Лангсдорф посвящает целую главу описанию собаководства и собак камчадалов. Он сам настолько освоился с этим способом передвижения, что в сопровождении только одного камчадала, сам ко­мандуя своими собаками, совершил длинную поездку по Камчатке — с 15 января по 25 марта 1807 г. При этом он посетил коряков,

Лангсдорфа поразило, какую огромную роль в жизнь этого племени играют олени. «Она столь же велика, как роль тюленя в жизни алеутов, ибо животное это служит к удовлетворению почти всех потребностей племени».

14 мая того же года «Ростислав» опять был в пути, а 15 июня путе­шественники достигли Охотска.

Отсюда Лангсдорф снарядил караван в 13 лошадей с погонщиками-якутами, который и доставил до Якутска его и привезенный им из Аме­рики багаж.

Во время плавания вниз по течению реки Алдана Лангсдорфу при­шлось ближе познакомиться с якутами и наблюдать их быт. Его порази­ло разнообразное применение бересты у этого народа и вызвало замеча­ние, которое мне хочется привести целиком:

«Достойная удивления при наблюдении разных, еще некультурных наций, заметить, как они умеют удовлетворить почти всем своим по­требностям каким-нибудь одним единственным простым предметом, да­ваемым (поставляемым) им природою.

Для многих островитян Южного моря бамбук является «всем». Але­уты, эскимосы и другие народы едва ли могли бы существовать без ки­тов и тюленей. Чукчи и коряки, лапландцы, самоеды и другие обитате­ли северных земель живут почти единственно оленями и умеют пускать в дело даже мох из желудков этих животных. Для бурят, киргизов и многих степных народов овцы совершенно необходимы: они дают им одежду, пищу, жилище и т. д. Якут удовлетворяет большей части своих по­требностей лошадью и березой».

От Якутска до Иркутска поднимаются Леною. Из Иркутска Лангсдорф съездил на китайскую границу в Кяхту, а затем продолжал свой путь. По прибытии в Тобольск он был так ласково принят генерал-губер­натором, известным Пестелем, что прожил у него гостем с 11 декабря до 22 февраля 1808 г. 16 марта Лангсдорф приехал через Казань и Москву в С.-Петербург.

24 июля он назначается высочайшим рескриптом адъюнктом Акаде­мии наук по ботанике. Неутомимое стремление путешествовать не поки­нуло Лангсдорфа. Едва вернувшись из кругосветного путешествия, он уже готовился в качестве медика и хирурга участвовать в караване, от­правляемом из Оренбурга в Самарканд и Бухару.

24 августа в Конференции Академии читается его письмо с просьбой инструкций и жалования вперед.

17 ноября Лангсдорф прибыл в Оренбург, но тут обнаружилось, что экспедиция назначена только на будущий год. Лангсдорф обратился к князю Волконскому с вопросом, как ему добиться разрешения за это время съездить за границу. Обязуясь возвратиться к августу следующе­го года, Лангсдорф поехал хлопотать об отпуске и получил его от мини­стра коммерции, князя Салтыкова, в чем ему пришлось оправдываться перед Академией.

Отправляясь за границу (в Страсбург и Геттинген), Лангсдорф пред­лагает Академии быть полезным покупками книг, инструментов, кол­лекций и т. п.; кроме того, он намеревался уже издать кое-что из своих ботанических материалов (рисунки новых видов папоротника), уже гото­вое к печати и просил разрешения сделать это за границей.

Лангсдорф вернулся из-за границы 21 июня (ст. ст.) 1809 г. и с этого времени постоянно присутствует на заседаниях Академии и выступает с научными присутствует на заседаниях Академии и выступает с научны­ми мемуарами по зоологии и ботанике: конференция 5 июня — докла­дывается «Beschreibung neyer Fischarten», 6 сентября он читает «Naturhistorische Beitrage». В этот день публикуется назначение его адъ­юнктом по зоологии. 4 октября докладывается отчет об орнитологичес­ких наблюдениях. 18 октября предлагается подписаться на работу о фло­ре Португалии, представив проспект таковой. Академия от подписки отказалась. 1 ноября — «Verzeichniss der Vogel im October» и т. д. Обра­ботка материалов кругосветного путешествия берет, конечно, тоже мно­го времени. В1810 г. он начинает, совместно с Фишером, печатание боль­шой ботанической работы, продолжавшееся несколько лет под заглави­ем: «Piantes recueiUies pendant le voyage des Russes autour du monde par Langsdorf et Fischer, Tbbingen 1810—1818». Еще раньше напечатаны имеете с Хорнером часовые наблюдения барометра в тропиках. От 1811 г. у нас имеется напечатанное в Мемуарах Академии (т. III, стр. 286—194) описание нового вида тетерева.

Здесь же, в Петербурге, закончил он 12 июня 1811 г. и свое главное двухтомное сочинение о кругосветном путешествии, неоднократно цити­ровавшееся выше. В следующем году оно появилось в печати в роскош­ном, объявленном по подписке, издании.

1 апреля 1812 года Лангсдорф назначен экстраординарным академи­ков по зоологии, а 17 июня 1812 г. назначен экстраординарным акаде­миком по ботанике.

В сентябре (декабре?) того же года (1812), вероятно, по собственному своему желанию, Лангсдорф назначен был российским генеральным кон­сулом в Рио-де-Жанейро в Бразилии с сохранением звания академика и академического жалования.

Едва ли назначение консула в Бразилию было продиктовано каки­ми-нибудь коммерческими интересами, как это утверждает Кабани, го­ворящий о «коммерческих сношениях России с Бразилией»; скорее это назначение связано было с тем обстоятельством, что португальский дом Нраганца, смещенный Наполеоном, в 1808 г. провозгласил Бразилию империей, и Рио-де-Жанейро стал резиденцией императора и двора.

Выехав в декабре 1812 г., Лангсдорф 5 апреля 1813 г. прибыл в Рио-де-Жанейро, переплыв океан в 67 дней. В письме, датированном 7 мая 1813 г., т. е. написанном всего лишь через месяц после прибытия, он извещает Конференцию о том, что не имел еще времени приняться за научные изыскания, сообщает несколько заглавий ботанических работ, напечатанных в Рио-де-Жанейро, и, наконец, дает описание индейца пле­мени ботокудо (Boticudo, как он пишет), живущего «между провинцией Минас-Жерайс и Рио Доси». В этом описании он указывает на замеча­тельное сходство, которое, по его мнению, имеется между этим племе­нем и жителями северо-западного побережья Северной Америки, извес­тными ему по кругосветному путешествию.

В конце августа 1813 г. приехал в Рио посланный ему из С.-Петер­бурга помощник и препаратор Фрейрейс, плывший девять месяцев, и сборы энтомологических коллекций и шкурок стали расти, хотя и рань­ше Лангсдорф уже успел послать с оказией несколько предметов.

В письме 30 марта 1814 г. Лангсдорф сообщает, что посылает «про­должение напечатанных бабочек», вероятно, для какой-то печатавшейся работы. Он обещает послать образцы голубого бразильского топаза для минералогического кабинете Академии. Его внимание продолжают при­влекать ботокуда — мы читаем: «В моем письме 7 мая прошлого года я обратил внимание Конференции Академии наук на одно до сих пор мало известное племя здешнего континента, именно — на ботокудов (Bodocudo), и заметил, что у этого не очень многочисленного народа царствует обы­чай прорезания нижней губы и вставления в нее губного украшения — совсем как на северо-западном побережье Америки, с тем лишь отличи­ем, что у последних только женины употребляют эту губную вставку, тогда как у бразильских индейцев она имеется у обоих полов. Я с трудом собрал несколько слов этой нации, чтобы доставить Конференции Акаде­мии наук возможность сравнить эти слова с таковыми же языка, упот­ребляемого в Норфолк-Саунд (т. е. на Ситхе — Г. М.):

 

голова	keh	колено	ikarum
уши	moh	пить	Шок
нос	jun	огонь	jumbak
рот	mah	вода	manjan
волосы	rinkeh	холодно	dabri
зубы	yun	жарко	woga
рука	iporo	солнце	oda
кисть руки	poh	луна	taru
палец	ponting	звезды	huneet
ноготь	pogaringa	черный	mem
грудь	min	женщина	matoh
пупок	igraik	мужчина	jukna
ноги	num	большой	nikmun
язык	itjo	маленький	parakbebe
есть	jakia	глаза	kekom».

Что надо понимать под собранным «с большим трудом», конечно, не­известно, но среди 30 слов словарика есть явные недоразумения, и транс­крипция их очень исказила вид слов. Любопытно, что как раз в это вре­мя ботокудами занимался, а вскоре издал и книгу, где много о них гово­рится, путешественник принц Вид Нейвид. Ими также интересовался автор «Journal de BresiU барон Эшевеге, исследователь штата Минас-Жерайс.

27 июня 1814 г. Лангсдорф пишет Конференции о встрече «с моим университетским товарищем бароном Эшевеге, который уже много лет живет в провинции Минас-Жерайс, на португальской службе». И в пись­ме посылает мемуар и геогностическую карту этого ученого Конферен­ции, предлагая принять его в число членов-корреспондентов Академии. С этим путешественником отправился на Serra do Abacte Фрейрейе, про­должавший коллекционировать для Академии, причем Лангсдорф сооб­щает, что коллекции уже достигают больших размеров. В декабре 1815 г. (как он сообщает в письме 22 мая 1816 г.) сам ученый совершает экскур­сию в Serra dos Orgaos со специальной целью добыть в коллекцию шку­ру тапира, «которые в тех местах (около 18 миль от Рио-де-Жанейро) не очень редки». «Мне, — продолжает он, — и в самом деле удалось убить большое и красивое животное этой породы. Я должен был препарировать шкуру на месте из-за большой жары летнего времени, значительного веса животного и отдаленности от какого-либо жилья, для чего, впрочем, мною, были сделаны нужные приготовления. С некоторым трудом и ста­ранием мне и вправду посчастливилось сохранить для науки этот заме­чательный объект — крупнейшее млекопитающее Южной Америки. Имею честь предложить его Академии наук».

Дальше сообщается, что с тапиром посылаются 100 шкурок птиц, обезьян, ленивцев, двуутробок и пр. «Ящик, за который я заплатил боль­ше 125 рублей, прошу передать моему тестю».

Неустанные заботы Лангсдорфа в течение этих последующих лет о наполнении объектами музея Академии наук способствовали росту этого музея. В те времена предмета из Южной Америки были далеко не час­тым явлением в музеях, и я не ошибусь, если скажу, что петербургская коллекция в то время, да и позднее, благодаря Лангсдорфу, заняла одно из первых мест в Европе в этом отношении.

Внутреннее положение Бразилии со времени переезда туда двора (1808 г.) значительно улучшилось за это время. С1813 г. начался приток колонистов в новую империю. Испанцы, североамериканцы, ирландцы и немцы ежегодно прибывали в Бразилию; особенно охотно селились они в штатах Рио-де-Жанейро, Сан-Пауло и Минас. Правительство, которое раньше блюло лишь интересы метрополии, теперь стало всячески поощ­рять колонизацию. В1818 г. выходит первый контракт (Gachet) для вод­ворения иммигрантов — в нем предусматривается оплата проезда, предо­ставление земель, животных, земледельческих орудий и всяческие льго­ты для прибывающих. Среди вновь возникавших колоний особенно высо­кого процветания достигла основанная в 1819 г. Nova Friburgo на Serra dos Orgaos (850 над уровнем моря), в штате Рио-де-Жанейро.

Г. И. Лангсдорф, с поразительной свежестью интересом откликав­шийся на нужды того общества, среди которого ему приходилось жить и действовать, принялся и тут, в Бразилии, работать на пользу молодого общества страны, которая его так очаровала еще в дни первого знаком­ства с нею. Он горячо взялся за пропаганду иммиграции в Бразилию. Имея к тому времени и земельные угодья в штате Рио-де-Жанейро, в 1820 г. он взял отпуск у русского правительства и поехал в Европу, меж­ду прочим, и за колонистами для своих земель.

В ноябре 1820 г., во время пребывания в Париже, он издает мемуар-памфлет в поощрение эмигрантов. Побывав после Парижа в Германии, Лангсдорф издал в феврале 1821 г. в Мюнхене брошюру о том же, но уже значительно расширенную и дополненную. К ней приложен законодательный акт правительства Жуана VI о колонистах (16 марта 1820 г.) и «Ansichten einer deutschen Colonisation in Brasilien», где приведен при­мерный контракт его с колонистами, которых он берется доставить в свои угодья. Он отнюдь не закрывает глаз на дурные стороны предлагавшего нового отечества — распутицу или простое отсутствие дорог, болез­ни, комаров, песочных блох; приводит примеры неудач колонистов т их нетерпеливости, небрежности и нерасчетливости. В то же время цифрами в руках он показывает, каких результатов может достигнут благоразумное хозяйство, и речь его звучит восторженно, когда она каса­ется природных богатств и счастливого климата страны. «Здесь не нуж­ны ни печи, ни камины для отопления дома. У кого есть чистая рубаш­ка, легкие штаны и фуфайка да пара башмаков — одет прилично и дос­таточно тепло; для обыкновенного человека даже чулки и башмаки из­лишни...»

«... Богатейшее и счастливейшее воображение и совершеннейший из языков, созданных человеком, не может даже отдаленно приблизить­ся к изображению размеров богатств и красоты этой природы». «Кто тоскует по поэтическому настроению, — пусть едет в Бразилию, там поэтическая природа ответит его стремлениям. Всякий, даже самый бес­чувственный человек, если он захочет так описать предметы, как они есть там, станет поэтом».

Условия, на которых он берет колонистов, сводятся к десятине фис­ку и десятине — владельцу земли, и напоминают наследственное оброч­ное состояние.

В начале весны 1821 г. Лангсдорф в Петербурге. В феврале он полу­чает «статского советника» и орден ев, Владимира и «действительного» члена Академии. 28 марта он в заседании Конференции Академии пред­ставляет вышеупомянутый мемуар на французском языке и образец бра­зильского алмаза для минералогического кабинета Академии.

Прежде чем вернуться к своему посту в Рио-де-Жанейро Лангсдорф получает поручение, как нельзя более соответствующее направлению интересов всей его жизни, — совершить путешествие во внутренние об­ласти Южной Америки. 20 июня 1821 г. Лангсдорф докладывает об этом Конференции Академии наук, спрашивая, не будет ли от нее специаль­ных поручений, и прося принять на службу в Академию энтомолога Менетрие, желавшего принять участие в предположенной экспедиции.

Конференция постановила не давать ему детальных поручений, «уве­ренная в рвении, с которым г-н Лангсдорф в качестве действительного экстраординарного академика постарается, чтобы его предполагаемые путешествия внутрь Бразилии были плодотворны также для Академии и ее музея». Что касается до Менетрие, то он был принят и до самой смерти в 1863 г. состоял на службе в Академии, утвержденный по воз­вращении из Бразилии в 1826 г. хранителем энтомологического отдела ее музея. Из других участников экспедиции немедленно отправился в Бразилию еще ботаник Людвиг Ридель.

Сам Г. И. Лангсдорф достиг Рио-де-Жанейро лишь 3 марта 1822 г., привезя с собой из южной Германии и Швейцарии 80 человек колонис­тов, причем ни один из них не умер в дороге, что по тогдашним време­нам считалось замечательным.

Спекуляция с эмигрантами уже началась, и по вине агентов разных бюро незадолго перед тем погибла в пути целая треть пассажиров-швей­царцев — обстоятельство, весьма повредившее едва начавшейся пропа­ганде переселения в Бразилию.

Следующие три года проходят в коротких экскурсиях. В августе г. Академия получает 6 ящиков с коллекциями, собранными в 1824 г. во время поездки в провинции Минас-Жерайс, и коллекцию рисунков млекопитающих Южной Америки (работы художника Ругендаса — эти великолепные рисунки хранятся в Архиве Академии наук). В феврале г. Лангсдорф предложен в ординарные академики по зоологии. В этом же году получены материалы его фаунистических наблюдений в провинции Сан-Пауло и письмо в сопровождении мемуара о действии корня растения Cainca как средства от водянки, открытого им во время путешествия 1824 г. и многократно испытанного вслед за тем. Этот мемуар написан по-немецки и хранится в Архиве Академии.

Наконец в июне 1828 г., после годового перерыва, получено письмо из столицы провинции Матто-Гроссо города Куябб, расположенного в са­мом сердце Южной Америки, куда Г.И. Лангсдорф прибыл во главе хо­рошо снаряженной экспедиции. К письму приложены были каталоги предметов в ящиков, оправленных еще в 1826 г. и не пришедших тогда по назначению, тетрадь астрономических, метеорологических и геогра­фических наблюдений участника экспедиции Н. Рубцова. Написана она по-русски и озаглавлена «Астрономические обсервации». Наконец ри­сунки, сделанные во время путешествия с июня 1826 г. по январь 1827 г., изображавшие птиц, шкурки которых вошли в коллекцию. Конфе­ренция постановила благодарить Г. И. Лангсдорфа и напечатать выдерж­ки из письма его в академической газете, как «достойные привлечь вни­мание публики». Оригинала письма я не нашел в Архиве, но мне уда­лось отыскать письмо в напечатанном виде на немецком языке в «St. Petergurgische Zeitung», Х° 52, Freitag den 29-ten Junii, 1828. Оно явля­ется единственным, что было вообще напечатано в России о большой экспедиции, сделанной внутрь Южной Америки, и, исходя от самого глав ее, является весьма ценным источником сведения. Привожу полностью напечатанную выдержку в русском переводе:

«Извлечение из письма г-на фон Лангсдорфа к Конференции Импе­раторской Академии наук в С.-Петербурге. Куяба, столица провинции Матту Гроссу. 2 апреля 1827.

«В моем последнем отчете я извещал о посылке зоологических пред­метов и об открытии корня Chiococca (caunca), как quasi specif icum при лечении водянок и болезней лимфатической системы. С тех пор я имел приятное удовлетворение многократно испытать необычайную действи­тельность этого лечебного корня.

22 июня прошлого года я отплыл в сопровождении многочисленной свиты из Порт Фелис в провинции Сан-Пауло на реке Тиэтэ. Мы остави­ли населенную и цивилизованную часть этой провинции и следовали течению реки, опасной обилием водопадов, до ее впадения в громадную Парана. Несколько дней мы спускались по течению этой значительной реки дол устья Рио Пардо, затем поднимались по этой последней до ее истоков настолько, насколько она с притоками доступна для судоход­ства. Эта река берет начало на высокой горной цепи, пересекающей Бра­зилию с севера на юг и посылающей свои воды на восток в Парана, а на запад — в Парагвай. На этом нагорье, вблизи водораздела лежит поселе­ние Camapuan, на много сотен легв во все стороны уединенное от других. Здесь путешественники за чудовищные цены выменивают на соль, желе­зо, порох и дробь. Съестные припасы и перевозят через горы челны по суше на расстоянии двух с половиной легв, нагрузив их на уродливые двуколки, запряженные 7 парами волов.

22 ноября около полудня мы продолжали наше речное путешествие. Сначала ехали по быстрому и богатому водопадами лесному ручью Коши, 3 декабря вступили в реку Такуари и 12-го достигла места впадения этой речки в большую и знаменитую с давних времен реку Парагвай.

До сих пор вниз по реке путешествие было быстро и до известной степени удобно, но отсюда оно стало трудным, неприятным и медленным вверх по рекам Парагвай, Сан-Лорэнсу и Куяба.

Подошло дождливое время года и противопоставило нашему продви­жению вперед величайшие трудности, ввиду очень сильного течения в реках. Неисчислимое множество москитов покрывало нас, голых греб­цов и лодки, и окружало нас. Как облако. На низких, затопленных бере­гах едва можно было найти сухое место для привала, и оно оказывалось, как всякое дерево и куст (в Pantanaes), покрытым миллионами муравь­ев, так что нельзя было найти средства защититься от проклятых толп насекомых-мучителей ни в воздухе, ни на земле. Всякий жизни стал не рад. Едва можно было донести до рта пару ложек сухих бобов с салом (наша единственная обычная и ежедневная еда) без того, чтобы не на­брать в нее москитов, а о глотке свежей воды нечего было и думать. Вода медленно текущего Парагвая была перегружена всевозможными посто­ронними веществами: красною глиною, гниющими листьями и корня­ми, разлагающимися рыбами и воняющею мускусом мочею сотен кро­кодилов (Crocodilus palpebrosus Cuor); она была покрыта отвратительной накипью, на которую противно было смотреть, и почти вовсе не годна для питья. При этом атмосферная теплота в тени обычно от + 26° до +29°. Температура воды почти неизменно днем и ночью +24°. при такой посто­янной непрерывной жаре, с томительной жаждой освежиться, под пре­следованиями и пыткою туч комаров, мокрым от беспрестанного поте­ния, нам невозможно было достать свежего питья и нечего было и думать о напряженных и серьезных занятиях. Наконец, после опасного, тяжело­го и трудного путешествия, длившегося 7 месяцев и 8 дней, в конце января 1827 г. мы достигли главного города провинции Матто Гроссо — Куяба, на судоходной большой реке* того же имени.

 

* Река Куяба почти пересыхает в сухое время года, как, вероятно, Лангсдорф сам убедился впоследствии. Название «большой реки» она заслужила лишь ввиду половодья.

 

Из прилагаемого списка зоологических предметов Высокая Конфе­ренция Академии наук увидит значительный прирост, который полу­чит от этого путешествия Кабинет естественной истории, причем я ни на минуту не упускал из вида желания его превосходительства — нашего отличного и достойного г-на президента «насколько возможно пополнить собрание млекопитающих», и в то же время старался удовлетворить желанию моего уважаемого г-на коллеги Пандера и добыть черепа и ске­леты замечательных животных; так что Академический музей будут украшать многие уники, например скелет Раrrа Chavaria Linn, дублет Dicholophus cristatus III. и др.

Ботаник Ридель работал для науки очень усердно и с очень большим успехом; он добыл замечательное собрание редких растений и семян, которое он будет постепенно присоединять, согласно назначению, к кол­лекции Ботанического сада в С.-Петербурге.

Н. Рубцов продолжал с прилежанием свои астрономические, метео­рологические и географические наблюдения, которые я при сем прила­гаю для объяснения карт.

Художник Адриано Тонэй нарисовал с умением и со вкусом много замечательных видов и редких предметов естественной истории; из ри­сунков составилось интересное собрание.

Ввиду того, что усовершенствование естественное истории человека особенно близко моему сердцу, я особенно настаивал на том, чтобы ху­дожники экспедиции изготовили точные портреты всех индейских пле­мен, которых наблюдать мне представился случай. Уже теперь я имею удовольствие обладать очень поучительными портретами наций Cayapys, Guyanas, Schamicocos, Bororys и Chiquitos, из сравнения которых вся­кий непредубежденный человек легко склонится к тому, чтобы произве­сти все эти нации от монгольской расы*. Я льщу себе надеждой, что это собрание портретов всех бразильских наций после окончания моего еще очень длинного путешествия возбудит необычайный интерес.

 

* Такое утверждение в устах Г.И. Лангсдорфа имеет совсем особый вес, так как он лично видел много представителей и настоящей монгольской расы в Азии (Япония, Камчатка и вся Сибирь).

 

Кроме того, я старался собирать записи языков и все, что относится к языкам индейцам (со времен иезуитов), и, думаю, этим смогу оказать наукам существенную услугу.

Да будет мне позволено в то же время заметить, что я во время путе­шествия, о котором идет речь, Тиэтэ, Парана, Рио Пардо, Камапуан, Коши, Такуари, Парагвая, Сан-Лоурэнсо и Куяба особенно занимался ихтологией, описал и зарисовал больше пятидесяти новых пресноводных или реч­ных рыб. В будущем я с особым вниманием предполагаю заниматься этою частью естественной истории, оставшейся в пренебрежении у боль­шинства натуралистов, путешествовавших в Бразилии. Льщу себя на­деждой, что общий результат экспедиции, начатой при столь благопри­ятных ауспициях и под защитою покровительствующего наукам монар­ха и министров, будет соответствовать ожиданиям и великодушию по­кровителей.

Мне следовало бы уже выше упомянуть, что в продолжение путеше­ствия я занимался наблюдениями наклонения и колебаний магнитной стрелки. При этом опыте я пользовался методом, который, до получения более верных сведений, должен назвать английским, так как я научился ему у ученого английского морехода М. Оуэна. Он состоит в том, что прежде всего устанавливается по уровню в горизонтальной плоскости «инклинаториум», затем южный полюс иглы «инклинаториума», с по­мощью другого южного полюса опускают до 75%, и тогда наблюдают колебания иглы, пока она не остановится. Наблюдения производятся точно и тщательно, но я предоставляю физикам, превосходящим меня познаниями, строить на их основании гипотезы и выводить из них следствия — это уже не входит в план моего путешествия.

Наконец, я пользуюсь случаем послать Высокой Конференции Ака­демии наук описания орнитологических предметов, собранных с июня 1826 по январь 1827 г., вместе с несколькими рисунками и т. п. Ориги­налы находятся отчасти в прежних, отчасти в посылаемых теперь отсюда пакетах, о которых упоминалось выше, а те немногие, которые должны (1ыли остаться из-за недостатка места или по другим обстоятельствам, последуют вместе с ближайшими посылками коллекций».

Читая это письмо, всякий дорожащий успехами науки пожалеет, что широко задуманный им блестяще начатый план многостороннего исследования природы и населения девственных областей тропической Америки потерпел крушение.

Письмо из Куяба было последним письмом Г.И. Лангсдорфа. Из со­общений спутника его Флоранса нам известно, что по отъезде из Куя­ба, во время путешествия по Рио Тапажес, неутомимый исследователь, которому в это время было 54 года, заболел очень острой формой маля­рии, отразившейся на нервной системе потерей памяти и другими нару­шениями душевной деятельности, — это случилось в июне 1828 г. Даль­нейшее выполнение плана путешествия, охватывавшего Гвиану, разуме­ется, оказалось невозможным до выздоровления главы экспедиции, и она вернулась в 1829 г. в Рио-де-Жанейро. Ящики с коллекциями были доставлены в Петербург, сюда же прибыли рисунки художников и тет­радки вычислений Рубцова, но рукописи самого Г. И. Лангсдорфа, кото­рые как записи языков индейцев и заметки об их обычаях представили бы и теперь чрезвычайно важный материал, — пропали. Вероятно, боль­ной не захотел расстаться с ними. По советам врачей он поехал в 1830 г. в Европу на излечение. Физически он скоро совсем поправился и посе­лился во Фрейбурге, но душевные силы уже никогда не возвращались к нему. В 1831 г. Г. И. Лангсдорф был уволен в отставку от Академии с сохранением пенсии, которую Академия продолжала ему выплачивать до самой смерти. Умер он в том же Фрейбурге (Брейсгау) 29 июня 1852 г. в возрасте 78 лет. Последняя напечатанная им работа датирована 1827 г.; это «Kurze Bemerkungen liber die Anwendung und Wirkung der Gaincawurzeb. Rio-de-Janeiro, 1827.

 

ОЧЕРК ЭКСПЕДИЦИ В БРАЗИЛИЮ АКАДЕМИКА Г.И. ЛАНГСДОРФА И ОПИСАНИЕ ЭТНОГРАФИЧЕСКИХ МАТЕРИАЛОВ ПРИВЕЗЕННЫХ ЕЮ

 

Материалом для настоящего очерка послужили, кроме текста дневника Флоранса, коллекции предметов Музея антропологии и этнографии Академии наук и рисунки художников экспедиции Г. И. Лангсдорфа, хранившиеся в Архивах Конференции Академии наук и Зоологического музея, а также этикетки гербария Риделя — Лангсдорфа, составляющие одно из сокровищ Ботанического сада Петра Великого, краткие заметки, почерпнутые из «Астрономических обсерваций» Рубцова, по рукописи, хранящейся в Архиве Академии наук (с 19 август» 1825 г. по 30 марта 1827 г.).

На русском языке нет вовсе печатных сведений об экспедиции Лангсдорфа, а единственная история ее, составленная одним из участником, появилась только на португальском языке в 1875—1876 в Рио-де-Жанейро под названием «Очерка» или «Этюда». На самом деле она является просто дневником, местами слегка измененным и дополненным, но тола наспех и как будто в пути. Часть черновых рисунков автора этого очерки попала в руки Карла Штейнена и была им опубликована в 1899 г. с очень содержательными комментариями. Вот и все, что было известно до сих пор. Между тем экспедиция по грандиозности плана, широте задач и богатству собранного материала могла бы составить эпоху в истории изучения Бразилии, не в меньшей степени, чем классические путешествии I принца Вида и графа Кастельно, если бы этот сырой материал был своевременно обработан и опубликован. В самой Бразилии высказывалось и печати сожаление об отсутствии всяких следов работы столь продолжи тельной и хорошо обставленной экспедиции, и мне пришлось слышать ней впервые именно там, а не в Петрограде.

Виной забвения, в котором она была оставлена, является, конечно, неизлечимая болезнь ее главы и вдохновителя, не напечатавшего ни строчки со времени своего возвращения в Европу в 1830 г. до смерти в 1852 г. Конечно, зоологические и ботанические коллекции уже значительно утратили цену за прошедшие почти сто лет, но этого нельзя сказать oб этнографических коллекциях и рисунках, сделанных в пути, — они представляются теперь прямо сокровищами, так как относится к еще почти нетронутому быту диких племен, отчасти даже вовсе с тех пор исчезнувших, как-то: своеобразной группы племен бороро, называемой Bororrs-diwt-cmiipos, или приобщившихся в наше время европейскому быту пле­мени мундуруку, апиака, о двух последних вообще почти не имеется прямых сведений и по сие время, а столетие, прошедшее со времени экспедиции, не оставило, вероятно, и воспоминаний об их тогдашнем дикарском существовании.

 

* * *

 

Экспедиция Лангсдорфа в Бразилию официально значится продолжавшейся с 1822 по 1828 гг.

Как известно из биографии Лангсдорфа, эта экспедиция внутрь страны была взята под покровительство Александра I еще в 1821 г. и совер­шена на личные его средства. Ее главная часть — 1825—1828 — обо­шлась, согласно сведениям Тонэй, в 88.200 франков.

 

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЭКСКУРСИИ И РАБОТЫ (1821-1825)

 

Гербарий свидетельствует, что уже в 1821—1822 гг. началось коллекционирование растений в некоторых местностях побережья: Баия, ?, Рио-де-Жанейро и др. Ридель, первый помощник Лангсдорфа успел в 1821 г. побывать на Амазонке, откуда имеются его экземпляры растений этого года в гербарии. Кроме Риделя, участие в сборах прини­мал в эти годы также зоолог Э. Менетрие, побывавший в Бразилии до IK26 г., а препаратором работал уже упоминавшийся выше Г. Фрейрейс.

В1823 г. экскурсии на небольшое расстояние продолжаются, и гербарий все растет.

В мае 1824 г. Лангсдорф, в сопровождении художника Ругендаса, совершает большую поездку в провинцию Минас-Жерайс. От нее у нас имеется коллекция прекрасных пейзажей, значительное количество растений и зоологического материала.

Серия рисунков начинается видами тогдашнего Рио-де-Жанейро, еще не имевшего ни набережных, ни нарядных построек наших дней. Горы Коркорадо и Пао де Ассукар, куда теперь проведены фуникулеры, кра­суются в своем еще девственном величии. Начало путешествия дает се­рию типов негров-невольников, сценки в корчмах у костров, разведен­ных на полу, вместо очага, как это и теперь можно увидеть в глуши.

14 мая путники достигли Рио Параиба. Ее переезжают по крытому мосту, соединяющему провинции Рио-де-Жанейро и Минас-Жерайс. 26 мая уже в Барбасоне (увы, теперь железная дорога переносит туда в не­сколько часов). Горы здесь усеяны отдельно растущими декоративными (фаукариями, переданными необычайно характерно художником. После

[…]

Когда все было готово к отъезду, лодки начали спускаться по речке Камапуан в Рио Коши, где уже должны были нагнать их пассажиры и весь багаж, оставленный позади, чтобы не перегружать челнов.

21 ноября, после 43-дневного пребывания на Камапуан, экспедиция верхом сделала 7 легв до порта Фурадо, где их ждал караван.

22 ноября при восходе солнца были приведены два связанных негра-беглеца, которых комендант экономии просил Лангсдорфа доставить в Альбукерк.

Путешествие продолжалось уже с гораздо большей скоростью, чем прежде, так как теперь приходилось спускаться по течению реки. Сна­чала ветки дерев и арки из склонившегося бамбука не позволяли раски­дывать палатки в лодках. «Рио Коши живописна своими стремнинами, стенами утесов, кампо, рощами и горами; малая ширина ее, лесные за­росли, красивые арки бамбука, серебристые отмели, обилие и разнооб­разие рыбы, — все время развлекают путешественника».

3 декабря, когда караван вошел в Рио Такуари, был пойман речной скат. В тот же день прошли водопад — последний до самой Куяба, его проводили торжественными салютами из ружей, и рабочие плясали и пели всю ночь. В этот день навстречу каравану явилась правительствен­ная военная экспедиция, отправленная для исследования более коротко­го волока через Сукуриу, во главе ее стоял поручик Маноэль Диас. «Он сообщил, — говорит Флоранс, — об открытии военных действий против индейцев гуайкуру, последовавших за рядом измен с их стороны. Об этом нам говорили уже в Камяпуан, по известиям из Миранды».

«Во время мира, когда они получали от правительства подарки и провизию, ими был коварно убит бразилец, живший недалеко от форта Миранда; затем они напали и убили начальника и нескольких солдат на далеком от этого форта посту. Вслед за этими проявлениями веролом­ства они покинули окрестность Новой Коимбры, где жили поселенными, и ушли в кампо в поход как враги. Маноэль Диас советовал нам принять предосторожности при прохождении через их земли».

Вот подробности событий, имевших место после объявления войны:

«Тотчас после разрыва комендант форта Новой Коимбры послал одно­го из своих в Куяба просить подкреплений, — его мы встретили 10 де­кабря на реке Парагвае. Их было три человека в челноке, которые сооб­щили нам, что в столице приготовился караван в 14 игарите (больших однодревок) с 300 людьми — солдатами и милицией под командой вице-президента провинции полковника Жеронимо. Этот «флот» мы встрети­ли 3 января, а через 10 месяцев, будучи в Куяба, мы видели их возвращение вместе с войсками, посланными усмирять взбунтовавшихся. Жеронимо получил от президента предписание препятствовать, согласно ве­лениям императора, чтобы с индейцами, хотя бы и восставшими, обра­щались жестоко — следовало-де, насколько возможно, стремиться, по­средством подарков и увещаний, помириться с ними».

«Гуайкуру — самые многочисленные из всех дикарей, живущих на берегах Парагвая. Я слышал даже, будто у них 4 тыс. вооруженных муж­чин. Они наводят страх коварством своего поведения, внезапно разрывая дружеские отношения среди общего мира и обмена мнениями, кажуще­гося сердечным, без всякого мотива, кроме любви к грабежу, во время которого не обходится без пролития крови и многих жертв».

«Анналы Матту Гроссу полны измен этих неверных. Бродя по бере­гам Парагвая и Такуари, простирая свои походы на очень широкую тер­риторию, они причиняли большой вред судам, пересекавшим их земли еще во времена открытия Бразилии. Уже несколько раз они доходили до Камапуана и недавно захватили там около 500 лошадей. Они часто про­никают в земли кайоа и каяпо близ Парана, с целью обращения их в рабство. В своих опустошительных походах они не щадят и испанцев бе­регов Парагвая, даже в мирное время грабя их селения и продавая затем награбленное бразильцам. Не знают, продолжали ли они это и после ус­мирения их (в конце XVIII в.)».

«Поселены они возле Новой Коимбры».

«Они убеждены, что являются первой нацией мира, которой все про­чие обязаны данью и подчинением. Не делают они исключений и для бразильцев, терпящих при случае от них всяческое зло. У них есть рабы племени шамукоко и всех прочих соседних племен, более слабых и более трусливых; оттого-то индейцы и обратились к покровительству бразиль­цев, дабы спастись от этой участи в руках хищников. Только гуато, хотя и малочисленные, внушают им почтение храбростью и мужеством. Эти варвары так смелы, что не боятся налагать оковы рабства даже на испан­цев. Я видел, как прибыла в Куяба 12-летняя девочка этой национально­сти, которую освободил из плена у гуайкуру полковник Жеронимо. Она была похищена вместе с матерью из своего родного села в Парагвае еще грудным младенцем, осталась сиротой и усвоила все обычаи индейцев, язык которых стал ей родным».

«Гуайкару — все всадники и хорошие бегуны. У них есть многочис­ленные табуны, отнятые у испанцев или взрощеные на свободе в кампо. Иногда они продают верховых лошадей в Куяба за 9—10 мильрейсов. У иных по две, три и более лошадей. Сидят верхом они на крупе, что зас­тавляет их употреблять очень длинные поводья».

«Их оружие — копье, лук и стрелы. Имеются и ружья, но, когда они воюют с бразильцами, — им недостает зарядов».

[…]

приходилось питаться бульоном из обезьян coat6 (Ateles) и barrigudo (вид Cebus), очень многочисленных из-за спелых плодов тукури».

«Здесь-то впервые обнаружилось несчастное состояние, в которое впал г. Лангсдорф, — потеря памяти о недавних событиях и полный беспоря­док идей, — следствие перемежающейся лихорадки. Это расстройство, от которого он никогда уже не оправился, заставило нас ехать в Пара и вернуться в Рио-де-Жанейро, положив, таким образом, конец путеше­ствию, план которого раньше этого несчастья был обширнейший. Мы должны были подняться по Амазонке, Рио Негро, Рио Бранко, исследо­вать Каракас и Гвианы и не вернуться в Рио-де-Жанейро, пересекая вос­точные провинции Бразилии. Может быть, мы взяли бы и другое направ­ление, например в Перу и Чили. Г-ну Лангсдорфу русское правительство не определило ни срока, ни пути экспедиции».

«Еще в Диамантино г-н Лангсдорф получил письмо от англичанина-путешественника Буршеля, в котором тот сообщал, что уезжает в Анг­лию по домашним делам и предоставляет ему исследовать Касикиаре».

Индейцы мундуруку

«На шестой или седьмой день пребывания нашего в Тукурисале про­шла через лес, пограничный с нашим лагерем на другой стороне реки, партия индейцев мундуруку. Один из помощников рулевого, бывший на охоте, привез нам трех из них в челноке. Он съездил еще несколько раз за другими, и скоро у нас было 20 индейцев, среди которых две старухи и одна молодая женщина. На том берегу оставалось еще большее число, состоявшее преимущественно из женщин и детей. Переправленные че­рез реку оставили у товарищей луки, стрелы и свой багаж.

Они выражали удовольствие, видя нас. Как и апиака, они ходят го­лыми, расписывая шею, плечи, грудь и спину рисунком, напоминаю­щим фуфайку, прилегающую к телу.

Мундруку бреют волосы на голове, оставляя надо лбом короткий клочок волос круглой формы: сзади оставляют волосы, которые доходят до висков; так что все мужчины, старики, женщины и молодежь лысы по собственному желанию.

В каждом ухе делают две дыры, в которые вводятся цилиндры двух сантиметров толщины. Татуировка лица состоит из двух линий, идущие от рта и носа к ушам, и шахматной доски из ромбов на подбородке. Кроме этих несмываемых линий, они еще расписывают себя соком женипапо, цвет которого похож на чернила. Иногда проводят вертикальные линии в некоторых частых тел».

Один из индейцев принес подмышкой кусок cateitb (дикой свиньи) изжаренной и завернутый в листья. При виде этой еды, казавшейся прекрасной на вид, во мне проснулся аппетит, утраченный с болезнью, попросил его у индейца и тот отдал мясо с готовностью.

С таким же удовольствием угостились им и г-на Лангсдорф и Рубцов, еще более страдавшие отсутствием аппетита, чем я. Без соли и каких-либо приправ мы нашли это жаркое очень вкусным, этим оно обязано тому способу, каким индейцы его приготовляют. Они заворачивают мясо в листья и, насадив на длинную палку, втыкают его на ней в землю на рассчитанном расстоянии от огня, смотря по степени жара. Оно жарится так медленно, что нужно до двух дней для готовности; но этим способом мясо остается более нежным, так как листья сберегают его и предохраняют от дыма.

Индейцы были изголодавшиеся из-за переходов, длившихся много дней подряд. Мы дали им хорошее подспорье для пропитания, они вернулись на ту сторону реки, простившись с нами.

Они жили в нескольких днях пути отсюда на берегу реки ?, где возделывали маниоку и фабриковали фаринью, которую у них скупали купцы из Папа (Бэлем).

Появление их в местах, которых они раньше никогда не посещали объяснялось, вероятно, тем, что, как нам сообщил купец, встреченные нами 28 апреля, они убили вора-бразильца, вредившего их плантации, боязнь преследования заставила их покинуть свои жилища, расположенные недалеко от бразильских поселений».

[…]

Дальнейший путь опять состоя л из ряда стремнин и водопадов, которые надо было пробираться, рискуя собой и багажом. Все были больны, что вторично (первый раз в Тукурисале) забыли числа месяца. На одном из водопадов отстала одна из лодок каравана, —  всю ночь стреляли и трубили в рог, чтобы выручить потерявшихся, а на следующий день пустились на розыски, но все безуспешно — она потерялась…

 

[…]

---

Источник - "История Бразилии". М.—К., Альтернатива-Евролинц, 2003,340, илл.